Нелюбимые

***

Утром я просыпаюсь от шума толпы на улице. Когда я выглядываю в окно, то вижу, как десятки людей кучками стоят возле кафе с работающими телевизорами и ­что-то эмоционально обсуждают. Несколько минут я просто наблюдаю за ними, решив, что все они смотрят футбольный матч своей любимой команды, а потом беру с полки телефон и замечаю, что Аня так и не позвонила. Я захожу в телеграм и отправляю ей сообщение: «Привет! Ты не набрала, у тебя все хорошо?», после чего иду в душ и долго стою под ледяной водой.

Когда я выхожу из дома и прохожу мимо кафе, то замечаю, что на всех телевизорах транслируется одна и та же картинка с разрушенными домами, поваленными деревьями и античными статуями. Я подхожу к одному из заведений и встаю за седовласым мужчиной, чтобы разобраться, что происходит. На небольшом экране бежит строчка на английском языке с сообщением, что в центральной части страны и на Сицилии произошло страшное землетрясение, погибли несколько сотен человек, и эта цифра растет с каждой минутой.

В этот момент меня охватывает чувство волнения, и я пытаюсь подойти ближе к экрану, а когда пожилой официант замечает меня, то громко интересуется, буду ли я ­что-то есть или просто хочу посмотреть новости. Я отвечаю ему, что хочу позавтракать и выпить кофе, и он указывает на столик в углу. Я протискиваюсь сквозь толпу, сажусь за столик и заказываю один панини и эспрессо. Официант закидывает полотенце на плечо и удаляется на кухню, а на экране телевизора транслируют сюжет, в котором молодая журналистка, проходя вдоль каменных руин, комментирует случившуюся трагедию. Она подходит к одному из спасателей в синем комбинезоне и о ­чем-то его спрашивает, тот поворачивается лицом к камере — по его щекам катятся слезы. Эфир резко прерывается новостной студией, в которой двое ведущих в идеально приталенных костюмах сообщают, что с минуты на минуту должно состояться прямое включение с заявлением премьер-­министра. Все собравшиеся внутри и возле кафе снова начинают громко и эмоционально обсуждать случившееся, а затем я слышу звуки ­откуда-то с неба. С каждой секундой они становятся все громче, и когда полностью заглушают шум толпы, в небе появляются три военных вертолета, они быстро пролетают над улицей и исчезают за домами. При виде них одна женщина громко произносит: «Mamma mia» — и, закрывая лицо руками, начинает громко плакать. Ее успокаивают остальные собравшиеся, а официант ставит передо мной завтрак и говорит, что лучше, если деньги за него я переведу на гуманитарную помощь. Я молча киваю и откусываю панини, но из-за нарастающего волнения вкуса совсем не чувствую. Я достаю из кармана телефон, захожу в ленту телеграма, и телефон чуть не выскальзывает из рук. Перед моими глазами оказывается фотография с полностью разрушенной редакцией W. Из новости на канале «The Терки» я узнаю, что ночью в редакции произошло обрушение потолка, которое не было связано ни с какими магнитудами, а просто в результате скопившейся воды от многодневных ливней не выдержали перекрытия. Я пролистываю все фотографии, на которых с разных ракурсов запечатлены обломки крыши, разрушившие редакцию, и останавливаюсь на кадре моего кабинета. Вместо прозрачных перегородок, которые отделяли его от общей редакции, торчит острый осколок стекла, а в диван впивается железная арматура. Рабочее место полностью разбито кирпичами, а на полу в большой луже плавает обложка с бразильской моделью, которая раньше висела на одной из стен редакции. Админы канала сообщают, что обрушение произошло поздно ночью и никого из сотрудников в этот момент в офисе не было, а затем добавляют, что следственные органы города уже заявили о халатности при эксплуатации здания. В этот момент я сразу же вспоминаю трещину, на которую никто не обращал внимания, и понимаю, что именно в ее точке и произошло обрушение. Я быстро захожу в список контактов и набираю Серегу.

— Старик, я жив, если ты об этом, — с ходу говорит он и зевает.

— Слава богу. Я в ахуе, прямо сейчас читаю новости, — говорю я и делаю глоток кофе. — Скажи, там точно никто не пострадал, у всех все хорошо?

— Точно, — вздыхает Серега. — В чатике рабочем уже все отчитались, что со всеми все в порядке и никого там не было в момент пиздеца. Только в моем столе кое-что пострадало.

— А что у тебя там было?

— Догадайся что. Надеюсь, те, кто будут разбирать завалы, подумают, что это просто побелка, — смеется Серега. — Но вообще это прям пиздец-­пиздец. Я все утро разглядываю эти фотографии. Представляешь, сколько там всего у нас было?

— Угу.

— Я даже не знаю, что ­дальше-то. Не думал, что вот так все может рухнуть, причем в прямом смысле слова. Сколько лет говорили, что глянцу пизда, но он все держался, а тут хуяк — и нет целой редакции. Достаточно символично. Может, это и есть начало конца, хуй его знает.

— А говорят вообще ­что-нибудь? Что ­дальше-то? Что в чатах пишут Игорь с Катей?

— Они ничего не говорят, кроме того, что с ними все в порядке. Утром только на рабочую почту пришло сообщение от Марины, в котором она протокольно объявляет, что всех переводят на удаленку. Мол, будем так работать, пока издательский дом не найдет новый офис. Но сам понимаешь, скорее всего, никто ничего искать и не будет. Оставят всех на удаленке и планерки по зуму проводить будут. Им же только выгоднее — бабки за аренду не надо платить. А потом и за зум безлимитный перестанут.

— Помнишь, я тебе говорил про трещину? — спрашиваю я.

— Какую трещину, старик?

— Ну, которая на потолке была.

— Не, не помню такого. Ты точно со мной тогда общался?

— Мы с тобой по телефону говорили, и я просил тебя посмотреть наверх.

— Я не помню, Макс. Ну трещина и трещина, хуй с ней. Мало, что ли, их?

— Да просто это из-за нее все случилось, понимаешь? Там была трещина, прямо над столом Ники. Трещина сначала была маленькой, но все время увеличивалась, и на нее никто не обращал внимания. А я ее видел.

— Так сказал бы про нее, — вздыхает Серега. — Может, удалось бы спасти эту чертову редакцию.

— Я говорил тебе.

— Старик, ну я не помню этого. Да и какая хуй разница. Значит, не мне надо было про это говорить. Если бы ты по-настоящему хотел спасти редакцию, то рассказал бы об этом… хотя я даже не знаю, кому там вообще было не безразлично все это?

— Нам, разве нет?

— Нам просто нравилось быть там. Находиться. Понимаешь? Сами бы мы не смогли ничего спасти, даже если бы очень захотели.

— Ты думаешь? — За моей спиной толпа становится еще больше, и мне приходится придвинуться к столу, чтобы люди могли встать чуть ближе к телевизору.

— Уверен. А кто у тебя там так шумит?

— Это телек просто. Ты реально думаешь, что мы такие же, как и все там?

— Какие такие?

— Ну, что нам просто нравилось тусоваться и мы ни на что не обращали внимания?

— Конечно. Мы просто закрывали глаза на все, что может ­как-то нас задеть, и думали, что все пройдет мимо.

— Ну мы же ­что-то делали, Серег.

— Макс, да ничего мы не делали. Ни-че-го. Мы просто были в мыльном пузыре и убеждали сами себя, что все хорошо и что будем плыть дальше. Раз волну прошли, два, а спереди — цунами. Причем о цунами предупреждали. Говорили: пиздец, ребята, спасайтесь как можете, надевайте спасательные жилеты. А мы такие: да это просто еще одна волна. А по итогу и жилетов даже не оказалось, их ­кто-то спиздил. Нам оставалось смотреть на трещину и ­чего-то ждать. А представляешь…

— Что?

— …если бы реально ­кто-то погиб, — договаривает Серега в тот момент, когда на экране вертолет съемочной группы пролетает над разрушенными городами, руины которых словно уходят за горизонт.

Я молча смотрю на экран, а Серега спрашивает меня:

— Старик, ты куда пропал?

— Я тут.

— Где?

— Здесь я, Серег.

— Здесь, это где?

— Где по-настоящему треснула земля.