Нелюбимые

***

Поджарый и седовласый мужчина по имени Санто, одетый в узкие серые брюки и приталенную голубую рубашку с закатанными рукавами, протягивает мне руку — на ней тоненький золотой браслет и красная нить. Он быстро ­что-то говорит на итальянском, а когда до него доходит, что я плохо понимаю, переходит на английский. Санто говорит, что он редакционный директор журнала She и может по своей карточке пропустить меня через турникет, и нам не придется ждать в очереди на ресепшене. Когда мы минуем автоматические стеклянные двери турникета, то оказываемся у большой мраморной лестницы, и Санто предлагает поехать на лифте до третьего этажа, и, хотя мне хочется подняться пешком, я не спорю с ним. Санто объясняет, что в этом здании редакция журнала находится уже тридцать лет, а лифт установили только недавно.

На третьем этаже мы попадаем в модный опенспейс преимущественно белых оттенков. Большинство сотрудников — женщины, они поворачиваются в нашу сторону и улыбаются. Их столы завалены стопками журналов, а на подоконниках свалены пакеты с логотипами модных брендов. Одна из сотрудниц держит у лица ручной вентилятор оранжевого цвета, и, когда мы проходим рядом, она откидывается в кресле и произносит: «Voglio ubriacarmi!» [8] Все девушки в редакции начинают смеяться, а Санто громко говорит: «Prima scrivi della sfilata di Prada!» [9] Он толкает деревянную дверь, и мы заходим в его кабинет, на стенах которого висят старинные картины — и ни одной обложки журнала. У стены стоит красивый винтажный диван, и Санто с гордостью рассказывает, что ­когда-то на нем сидел Джанни Версаче вместе с сестрой Донателлой, они были очень веселыми, и никто не предполагал тогда, чем все закончится. Санто садится в белое кресло, а мне жестом предлагает сесть на диван, а затем снимает трубку и просит принести два кофе и бутылку холодной San Pellegrino с лимоном.

Молодая брюнетка в брючном костюме приносит все на серебряном подносе и ставит на столик. Санто придвигается к нему, берет фарфоровый стакан, чокается им об мой и делает небольшой глоток, а затем начинает рассказывать, что любит Россию и сам часто бывал в Москве, и эти поездки запомнились ему, потому что в них было много безумия, женщин, алкоголя и икры. Он признается, что ни в одном другом городе так не отдыхал, как в Москве. Санто спрашивает, существует ли еще клуб «Дягилев», на что я сообщаю, что тот сгорел, когда я еще ходил в школу. Санто поворачивается к окну и грустно замечает, что все лучшее всегда сгорает, а потом расспрашивает меня, как поживает глянцевая индустрия в России и что больше всего востребовано у нас в журналах.

Я рассказываю, что рынок сильно просел за последнее время после того, как ушли большие игроки рекламы, основную часть которых составляли итальянские бренды и немецкие автомобили. На это Санто с усмешкой заявляет, что как ушли, так и вернутся, поскольку брендов как таковых больше нет, а все стало бизнесом внутри конгломератов, для которых важнее деньги, чем позиция. Он уверенно говорит, что год-полтора — и все будет как прежде. Я киваю, очень надеясь на это, и продолжаю рассказывать о себе и о том, как сейчас существуют журналы в России. Мне хочется рассказать о рухнувшем потолке в редакции W, но я боюсь, что эта история будет выглядеть неуместной на фоне сегодняшнего землетрясения.

Санто смотрит на меня и говорит, что думал, что я сотрудник She. Я отвечаю, что никогда им не был, но всегда с большим уважением относился к журналу и что моя девушка работает в нем. На это Санто чуть приподнимается в кресле и начинает меня расспрашивать о ней, а когда узнает, что она главный редактор, то замечает, что мне сильно повезло с ней, поскольку если она занимает такой пост, то должна быть красивой, умной и очень расчетливой. Я улыбаюсь и благодарю его — и задумываюсь, почему он о ней не знает?

Я рассказываю, что у нее на руках оффер и что московский издательский дом его может собственноручно аннулировать, прикрываясь итальянским офисом. Санто делает задумчивый вид, в котором я пытаюсь найти спасение. Санто открывает бутылку минералки, наливает воду в стеклянный стакан, делает глоток и спрашивает, о каком оффере я говорю. Я смотрю на него и говорю, что на позицию главного редактора в их офис. Он ­какое-то время молчит, а потом сообщает, что никакой оффер их офис никуда не посылал, и что главным редактором итальянского She может быть только уроженка страны, и нынешний их главный редактор никуда не собирается уходить, так как она всех устраивает и находится на своем месте. В этот момент по моим рукам пробегает холодок, и я рассказываю о том, что сам видел оффер на имя Анны Алексеевой и держал его в своих руках. Санто достает из кармана брюк пачку ментоловых сигарет и закуривает одну, а потом говорит, что все офферы, которые их офис направляет, — это его компетенция и ничего в Россию он никогда не отправлял.

В этот момент я смотрю, как сигаретный дым тоненькой струйкой быстро вздымается к потолку и столбик пепла обваливается на деревянный стол. В кабине повисает тишина, и слышны только звуки с улицы. Молчание нарушает Санто: он кашляет, а потом еще раз повторяет, что никаких офферов он никуда не отправлял и что скоро вернется их главный редактор по имени Франческа и он с радостью меня может с ней познакомить. Я отказываюсь и говорю, что перестал понимать, что происходит. Санто тушит сигарету о стеклянную пепельницу и уточняет, как долго я буду в городе. Я долго молчу и наконец сообщаю, что обратного билета у меня нет и, вероятно, здесь я буду еще долго. Он приглашает меня на вечеринку, которую журнал устраивает через месяц по случаю дня рождения издания и на которой будет много знаменитостей, а затем предлагает взять с собой на эту вечеринку Аню. Я киваю и говорю, что мы обязательно придем. У Санто звонит рабочий телефон, но он его не берет, а смотрит на меня. Понимаю, что мне стоит уйти, жму ему руку, и он в спину повторяет, что никаких офферов он никуда не отправлял, — и я слышу, как он снимает трубку.