Объяснение в любви

ПРЕДАТЕЛЬСКИЙ НОСИК ЧАЙНИКА

Хочу вернуться в тот самый поезд, который вез меня, — я ехала в Тамбовский драматический театр, находившийся на гастролях в Мичуринске.

По-моему, в нашем вагоне такого багажа, как у меня, не было ни у кого. Чемоданов в Москве я не нажила, а свои узлы, тюки и авоськи не могла сосчитать — в них были «мой стол и дом»: подушка, одеяло, зимние вещи, книги, кастрюли. Помню, как предательски высовывался из одного узла носик чайника. Думается, я больше всего походила на беженку военной поры.

Рыдала я всю дорогу не переставая: от одиночества и неустроенности, от страха и неизвестности. А за окнами вагона лил свои слезы ливень. Старушка, сидевшая напротив, не выдержала:

— Доченька, да что ж ты так убиваешься? Не война ведь! Еще вспомнишь меня: все хорошо у тебя будет. Примета есть. Видишь, как природа плачет, тебя провожая?

Утешив меня, старушка скрасила мои длинные, длинные километры. В шесть часов утра поезд прибыл в Мичуринск. Стоянка 15 минут. Никто не встречает. Пассажиров сошло немного. Стою под проливным дождем, мокну, мокнут и мои узлы. Вдруг кто-то кричит: «Леонтьева есть?» Познакомились. Молодой парень в солдатской шинели оказался артистом студии при театре. На привокзальной площади стоял грузовик из театра. И я повеселела: все-таки ждут!

Промокшую до нитки, меня привезли, усадили в вестибюле летнего деревянного театра. Было семь часов утра. «Придется потерпеть», — сказал мне молодой человек в шинели и ушел. Я согрелась и незаметно задремала.

Первый человек, который пришел в это утро в театр, оказался моим будущим мужем.

— Вы наша новая актриса? А я здесь ставлю дипломный спектакль.

Меня отвезли на окраину Мичуринска. В маленьком домике жили три сестры. «У них вам будет хорошо», — сказал главный режиссер.

Действительно, старушки встретили меня как дочь, обрушили на меня всю свою нерастраченную доброту, предупреждали каждое желание — например, по утрам сливки в постель приносили. Честно сказать, я тяготилась таким вниманием и долго не могла решить, что хуже — пить сливки в постели или обидеть моих гостеприимных хозяек.

Меня сразу же ввели в спектакль «Лгун» Гольдони. Изображала я юношу пажа; выезжала на гондоле на сцену и пела канцонетту. Вот когда я догадалась, почему В. А. Галицкий пригласил меня в театр: он был на выпускном спектакле «Бесприданница». Голос меня выручил.

На моем первом спектакле в первом ряду торжественно восседали три пожилые дамы с лорнетами.

Вскоре подошло распределение ролей в спектакле «Овод». Я получила роль Джеммы во втором составе. Положение дублерши меня не угнетало. Судите сами: приезжает выпускница театрального училища, ничего еще не сыгравшая в профессиональном театре, и сразу получает такую роль! Счастье! Но у меня было очень важное преимущество — молодость. Обычно актерам, занятым в первом составе, уделяется больше внимания — им играть премьеру. Поэтому репетировать я стала сама. Сколько раз добрым словом вспоминала педагогов нашей студии, учивших самостоятельной работе! Вечерами сидела в городской библиотеке, читала литературу об «Оводе». Хотелось полнее представить исторический фон драмы, почувствовать национальные черты характера Джеммы.

Роль давалась трудно. Я прошла все стадии: отчаяния, неверия в себя, надежды, крушения иллюзий. Кривая моих настроений упорно не хотела подниматься вверх. А тут еще Артур. Актер, игравший его, оказался ниже меня ростом, и на одной из репетиций я поймала себя на том, что сгибаю ноги в коленях. Спасибо художнику за оформление спектакля. Конструкция представляла собой марши лестницы, которые вели к высокой площадке на авансцене. Это позволяло режиссеру каждый раз строить мизансцены так, что я оказывалась на ступеньку ниже своего партнера. Словом, мой рост пытались как-то спрятать (впрочем, правильнее будет сказать, прятали рост актера, игравшего Артура).

Репетировали третий акт. С гор приходит за Оводом Чезаре. Перед расставанием с Джеммой Овод должен признаться, что он — Артур. «Я скажу вам все при свидании», — читает Джемма его записку и, догадываясь, кто он, падает в обморок. Мне никак не удавалась пауза перед обмороком, во время которой Джемма заново переживает историю своей любви к Артуру. На одной из репетиций я получаю записку: «Валя, я вас люблю!» От неожиданности, не понимая, что это — шутка, розыгрыш? — я растерялась, но прочла текст записки по роли: «Я скажу вам все при свидании» и вдруг… упала в обморок. На сцену выбежал В. А. Галицкий:

— Наконец-то! Это чудо, как вы держали паузу. Запомните это состояние!

Шел обычный, уже непремьерный спектакль, когда в программке спектакля «Овод» против имени Джемма появилась фамилия актрисы — Леонтьева. Для меня это была премьера. Первые цветы, первые аплодисменты на театральной сцене.

Потом было много ролей. Играла я леди Мильфорд в трагедии Шиллера «Коварство и любовь», Перепелиху в «Каширской старине», Гореву в «Счастье» Павленко.

Спектаклей в месяц бывало больше, чем дней. Играли по два раза в день, работали без выходных. А бесконечные выездные спектакли: в дождь и слякоть, на открытом грузовике! Но нас ждали и прощали нам не больно-то «концертный вид». Помню, приехали в Моршанск, в заводской клуб. Гримируемся. Вдруг в клубе выключился свет, продолжаем готовиться в темноте. Хорошо, что отлично знаешь свое лицо. Но вот уже время подошло, а света все нет. Зрители шумят.

— Начинайте! Будем слушать как по радио.

Играли «Тайну двух океанов», наталкиваясь в темноте друг на друга, на мебель. Спасибо, никто лоб не расшиб. А в зале была тишина.

Приезжали в Тамбов гастролеры. Как-то в спектакле «Роковое наследство» я играла вместе с В. Я. Хенкиным. Действие происходило, кажется, на борту теплохода. Роль Вали Тузовой я хорошо знала, но не предполагала, что у Хенкина, игравшего ее отца, в активе был каскад реприз, сочиненных специально для него, да и импровизировать по ходу действия он, оказывается, был большой мастер. Вот и попробуй веди с ним диалог на сцене, когда от текста его роли рожки да ножки остались! Первая его реплика в зал при встрече папы и дочки (а Хенкин был мне по пояс): «В мать пошла». Смешил он не только зрителей, но и нас, партнеров. Играли мы больше спиной к зрительному залу, боясь, чтобы трясущиеся от смеха плечи не выдали. Впрочем, зрители не обращали на это внимания. Они пришли на Хенкина.

Спектакли быстро сходили с репертуара, одна премьера сменяла другую. Театр еще только завоевывал позиции. Правда, в середине пятидесятых годов Тамбовский театр одним из первых среди областных драматических театров Российской Федерации приехал на гастроли в Москву. Но это уже было без меня.

Моей любимой ролью стала Лиза в «Дворянском гнезде». Сколько раз я возвращалась к роману И. С. Тургенева. «Училась Лиза хорошо, то есть усидчиво, особенно блестящими способностями, большим умом ее бог не наградил, без труда ей ничего не давалось… Читала она немного, у ней не было «своих слов», но были свои мысли, и шла она своей дорогой». И дальше: «…Вся проникнутая чувством долга, боязнью оскорбить кого бы то ни было, с сердцем добрым и простым, она любила всех и никого в особенности».

Свои мысли, своя дорога, чувство долга и доброе сердце. Вот такой характер я и стремилась создать. И когда родилось новое чувство Лизы, его не могло подавить насилие, но она подавила его сама — исполнила свой долг.

Я играла роль самозабвенно, текст ложился легко. Когда наверху в своей светелке Лиза открывала окно, выходившее в сад, и прожекторы высвечивали кусок черного бархата, который под их светом превращался в ночное небо, я физически ощущала запахи сада, где состоится объяснение Лизы с Лаврецким.

У меня сохранилась новогодняя открытка. На ней в правом углу изображено здание Тамбовского драматического театра, а дальше веером расположены крошечные фотографии артистов в ролях, в самом низу — в роли Лизы В. Леонтьева. А в левом углу открытки, внизу, дата — 1949. Это единственная фотография, оставшаяся у меня от тамбовских времен.