Объяснение в любви

«ЧТОБЫ БОЛЬШЕ ЕЕ В ЭФИРЕ НЕ БЫЛО!»

Я продолжала работать помощником режиссера.

Прошло несколько месяцев.

В четверг, а я уже говорила, что это был выходной день на телевидении, меня вдруг вызвали на работу. Нины Кондратовой и Оли Чепуровой не было в Москве. Вызвали меня к директору студии. Валентина Николаевна Шароева сказала:

— В пятницу вам предстоит представить в эфире нашу гостью — англичанку из телекомпании Би-би-си. Это ваш дебют. Все будет зависеть от вас.

Уснуть мне ночью не удалось. Я вызубрила текст. Наверное, он отскакивал от меня как от стенки горох. И вот я перед камерой. Мы с англичанкой сидели метрах в трех друг от друга. Режиссером передачи был Сергей Петрович Алексеев. Он хорошо знал и понимал искусство, работал с большой самоотдачей, требовательностью к себе и другим. Включив громкоговорящую связь, режиссер объявил, что до начала передачи осталось пять минут. У меня задрожали колени. «Осталось четыре, три, две, одна…» Тогда еще не было космических стартов, но другого сравнения я не найду.

Нервная дрожь не только не унялась — внутри у меня похолодело, в горле пересохло. Загорелся красный глазок телевизионной камеры, которая показывала меня. Ведь передача начиналась с представления гостьи. Что я говорила, не помню.

Ираклий Луарсабович Андроников видел эту передачу. Вот его отзыв: «Это было чудовищное зрелище. В эфире появилась молодая перепуганная женщина, глаза которой были обращены внутрь. Она читала строчки на своем мозговом экране, ничего не понимая из того, что говорит. Вид у нее был, как будто ее вели на эшафот!»

Глазок моей камеры погас, в эфире появилась англичанка — спокойная, раскованная, умеющая мыслить в кадре. Контраст был невероятный! Не успела кончиться передача, председатель радиокомитета позвонил Валентине Николаевне Шароевой и спросил: «Что это было?» — «Это наш новый диктор Леонтьева», — ответила директор. «Чтобы больше ее в эфире не было!» Указание было однозначным и не оставляло никакой надежды…

Знаю, что проваливались даже большие актеры. Впоследствии они с удовольствием рассказывали о своем провале, даже гордились таким фактом своей биографии. Вероятно, это своеобразное кокетство, а может быть, и сатисфакция — месть экзаменаторам: мол, не сумел разглядеть. Но я сатисфакции и не требую. Председатель радиокомитета был прав — нельзя показывать в эфире диктора, идущего на эшафот.

«Чтобы больше ее в эфире не было!»

На следующее утро я обливалась слезами дома у Ольги Сергеевны Высоцкой, диктора Всесоюзного радио, ныне народной артистки СССР. (После того как я прошла конкурс дикторов, вместе с Ниной и Олей я занималась у Ольги Сергеевны Высоцкой.) Председатель радиокомитета все же учел ее мнение, и меня приняли в дикторы.