– Как ты себя чувствуешь? – спрашиваю я, присаживаясь на стул рядом с кроватью отца.
– Нормально, – сухо отзывается он и сжимает губы в тонкую линию. – Коллинз сказал, что выпишет меня, только если я буду соблюдать чертову диету. Диету! Мне что, тридцать и я пытаюсь перейти на здоровый образ жизни, чтобы продлить свою жизнь на пару десятков лет? Я не буду питаться дрянными смузи и жевать траву, как мои лошади. Лучше сразу напишу завещание, – он дергает рукой, задевает несколько проводов, ведущих к монитору, считывающему сердцебиение, и тот издает писк.
Медсестра, проходящая мимо палаты, заглядывает внутрь и внимательно осматривает отца.
– Если я сдохну, то сделаю вам одолжение, – ворчит он.
Она делает глубокий вдох, удостоверяется в том, что его состояние удовлетворительное, и уходит, напоследок посоветовав быть аккуратнее. Отец откидывает голову на подушку и, тяжело вздохнув, закрывает глаза.
Рэйчел сказала, что будет ждать меня в кафетерии и даст нам время поговорить. Перед тем как зайти к отцу, я уже побывал у доктора Коллинза, и он заверил меня, что эта ночь прошла замечательно, и он может отпустить нас хоть сегодня, но, учитывая поведение пациента, он на правах лечащего врача, решил оставить его еще на день. Не представляю, каких усилий медперсоналу стоит присматривать за отцом. Он словно заноза в заднице. Или Гринч на Рождество – пока все радуются празднику, он сидит в самом дальнем углу комнаты и с хмурым взглядом взирает на присутствующих, мысленно заменяя их подарки на уголь. Все еще поражаюсь: как рядом с вечно недовольным родителем во мне сохранился оптимизм?
Слова Рэйчел не выходят из головы. Надо быть с ним помягче. Не то чтобы я не старался. Только и делаю, что целый год пытаюсь укротить дикого быка и найти с ним общий язык.
Нервно провожу носком ботинка по полу и упираюсь локтями в колени. Должно же быть хоть что-то, о чем мы можем поговорить? По-моему, мы этого не делали с того момента, как я научился связывать бессвязное лепетание в слова.
– Мама сказала, что собирается устроить ужин по случаю твоего возвращения домой.
– Как неожиданно. Меня же целую вечность не было, и мы так давно не ели фирменную запеканку, – ворчит он.
Закусываю губу и стараюсь не рассмеяться, потому что отец прав. Синтия Уитакер готовит свое любимое блюдо по случаю и без. Она нахваливает его случайным прохожим, хвастается особым соусом, но когда дело доходит до рецепта, смотрит на человека так, будто он только что сказал, что Техас – не центр всего мира.
– Где твоя девушка?
– Решила выпить кофе.
– Она милая, – с некоторой теплотой в голосе отзывается он.
– Да.
Это самая жалкая попытка начать разговор, которая была в моей жизни. Мы оба словно находимся на родео, где один неверный шаг может обернуться полной катастрофой и раздробленными ребрами. Хотя на родео куда безопаснее. Я не привык говорить с отцом о девушках. Один-единственный раз мы коснулись щекотливой темы, когда мне исполнилось четырнадцать, и он сказал, чтобы я думал о последствиях, если кто-нибудь попытается меня оседлать. Довольно специфичный совет для подростка, но и на этом спасибо.
– Ты собираешься с ней вернуться в Лос-Анджелес? – все с тем же недовольным видом интересуется он.
– Нет. Пока ты не поправишься, я никуда не уеду.
И снова с его губ слетает брань.
– Черт побери, что должно случиться, чтобы ты уехал? – устало произносит он.
– Дай подумать, – прикладываю указательный палец к подбородку и стучу по нему. – Например, ты перестанешь выгонять меня из дома или… как тебе идея: не выгонять меня из дома и принять помощь?
Пошло оно все! Мы не умеем разговаривать и никогда не будем. Пора признать очевидный факт: моему отцу проще найти язык с мулом, чем с собственным сыном.
– Я найму рабочих и не прикоснусь к загонам, только, бога ради, собери вещи и покинь Джорджтаун, – он говорит так тихо, что мне кажется, будто я ослышался.
От этих слов все внутри обрывается. Ему проще принять помощь чужих людей, но только не мою. Весь год он прогоняет меня из города, открытым текстом говорит, что не рад меня видеть, а я как полный идиот ломаю свою жизнь в угоду его характеру. Резко встаю со стула, и железные ножки противно скрипят по полу. Провожу ладонью по лицу, хватаясь за последние остатки самообладания. Клянусь, сейчас Джону Уитакеру может понадобиться скорая медицинская помощь.
– Знаешь что, возможно, я не самый лучший сын в мире и меня долго не было рядом с вами, но я вернулся, как только узнал о том, что ты сломал ногу. С каждого выигрыша отправлял вам деньги, чтобы хоть как-то помочь с расходами, и сломал свою жизнь, лишь бы как-то облегчить твое существование. Хочешь, чтобы я убрался из Джорджтауна? Прекрасно, я сделаю это, но не раньше, чем ты сможешь нормально ходить, так как тебе придется сделать это самому.
Клокочущая ярость распространяется по всему телу, и меня пробирает дрожь. Разжимаю и сжимаю ладонь в кулак, чтобы хоть как-то успокоиться. Отец смотрит на меня так, будто я какой-то малец, ничего не соображающий в жизни и не вижу очевидных вещей. Возможно, я слеп и правда не замечаю того, что находится у меня под носом, но мне все это осточертело. Он отворачивает голову, тем самым показывая, что разговор закончен и решение остается за ним.
– Ну как вы тут? – Веселый голос Рэйчел врывается, словно солнце в пасмурный день. Только в этот раз его лучи не согревают меня. Она держит в одной руке стаканчик с кофе, а во второй формочку, в которой замечаю шарик мороженого. – Никогда бы не подумала, что мне может понравиться больничная еда.
Словно почувствовав напряжение между нами, Рэйч замирает на входе и рассеянно всматривается в мое лицо, пытаясь вести безмолвный разговор. Закрываю глаза и делаю медленный вдох. Не хочу грузить ее семейными проблемами. Она уезжает послезавтра, остался всего один день, который я хочу провести с ней и не думать о том, что по какой-то невиданной причине отец на дух не переносит меня.
– Увидимся завтра. Однажды ты добьешься того, что я уеду и действительно не вернусь, – произношу я и, не глядя на него, направляюсь к выходу.
– Уж будь так добр, – его слова словно нож прилетают в спину.
Я на мгновение задерживаюсь около двери, а потом захлопываю ее с таким оглушительным грохотом, что в кабинете доктора Коллинза наверняка посыпалась штукатурка.
Будь оно все проклято.
– Крис, подожди! – громко выкрикивает Рэйчел, и я слышу ее быстрый шаг. – Господи, Уитакер, если я сверну шею, тебя никто не спасет от моей сестры.
Останавливаюсь около машины и поворачиваюсь к малышке Дэниелс. Запыхавшись, она останавливается около меня и, согнувшись пополам, кладет руку на мое предплечье. Дерьмо, я бросил ее в больнице.
– Прости, я вышел из себя, – сжимаю переносицу пальцами и качаю головой.
Он делает меня чертовым психом.
Рэйчел поднимает голову и, выпрямившись, выставляет указательный палец перед моим лицом.
– Если хочешь, чтобы я оставалась твоей девушкой, постарайся, пожалуйста, ходить немного помедленнее. Когда ты в гневе, мне как минимум потребуется оседлать одного из скакунов мистера Райли, чтобы догнать тебя, – сделав еще один вдох, она заправляет перебинтованной рукой прядь светлых волос за ухо. – Что там произошло? Мне казалось, все шло очень даже неплохо.
Ее щеки покрывает румянец, и я понимаю, что она подслушивала.
– Я сделала это в рамках мер безопасности. И в свою защиту скажу, что пришла, как раз когда твой отец сказал, что я милая.
– Да, а потом он предложил мне собрать вещи и поехать с тобой в Лос-Анджелес, – ядовито усмехаюсь я.
– Я бы не отказалась от такого варианта. Уверена, Бэксу пришлись бы по вкусу пальмы, океан и неограниченное количество бургеров, любезно предоставленные Альфи, – шутит она, неловко улыбаясь.
– Рэйч…
– Я знаю, Чемпион, просто пытаюсь разрядить обстановку.
Уголки моего рта дергаются, и Рэйч обнимает меня за талию, сцепив руки за спиной. Прильнув к моей груди щекой, она приподнимает голову и сочувственно смотрит, но это последнее, в чем я сейчас нуждаюсь. Меня бесит, что отец открыто не хочет назвать причины своей ненависти ко мне. Да, он всегда был сухарем, но все же у нас были общие темы. Мы могли обсудить скачки, резьбу по дереву, а как-то он даже интересовался сёрфингом, когда я занял в гостиной телевизор и сказал, что готов выполнять всю работу по ранчо до конца жизни, если мне разрешат посмотреть чемпионат. Я каждый раз срабатывал буфером в его спорах с закупщиками, которые пытались сторговаться до мизерной цены и забрать наш урожай практически даром, чтобы продать его втридорога в крупном супермаркете. Несмотря на его холодное отношение, я всегда оставался рядом.
И к чему мы пришли спустя столько лет? Он снова меня выгоняет. Возможно, поделись он со мной своими благородными мотивами, я бы вошел в его положение, но старик упрямо продолжает хранить молчание.
– Знаешь, почему я называю тебя «Чемпион»? – вдруг спрашивает Рэйч, кладя ладонь на мою щеку.
– Потому что я чертовски красив? – пытаюсь ухмыльнуться, но боюсь, сейчас выражение моего лица больше похоже на клоунскую гримасу, причем не самую добрую.
Она легонько шлепает меня по груди:
– Ты всего добиваешься. Не важно, что это: чемпионат по сёрфингу, скачки на быке или перебрасывание лассо с Кэмом. Ты всегда идешь к своей цели, лавируешь между препятствиями и приходишь первым.
– И, кажется, впервые я хочу проиграть, – с горечью шепчу я.
– Может, тебе просто надо сделать шаг назад, чтобы посмотреть на картинку в целом?
– Опять попахивает сеансом у психиатра.
Закатив глаза, Рэйч тихо смеется:
– Твой отец очень сложный человек, Крис, но он любит тебя. Возможно, ты видишь то, что он хочет тебе показать. Знаешь, это как с актерством. Мистер Уотсон всегда говорит, что зрители видят то, что актер показывает им. Если персонаж злится, кричит, они автоматически настраиваются негативно. Но мало кто может посмотреть на ситуацию с другой стороны и понять причины гнева. Возможно, за этим кроется какая-то предыстория, узнав которую тот же крик будет восприниматься иначе.
– То есть, несмотря на то что мой отец ненавидит весь мир, в душе он все же ранимая личность, способная на куда более глубокие эмоции, нежели вечная брань? – скептически изгибаю бровь.
– Нет, глупенький, это значит, что у него есть свои мотивы так себя вести.
– Проблема в том, Рэйч, что мы не в фильме и у меня нет времени разгадывать его ребусы. На кону стоит слишком многое, и пока он будет решать, достоин я правды или нет, моя жизнь может разрушиться. И я потеряю все, что для меня имеет значение, – целую ее в лоб и провожу большим пальцем по нижней губе. – Боюсь, в этот раз великая сила кинематографа не поможет.