Пари на любовь

Глава 48 Крис

Отправляю сообщение и жду, пока две бесцветные галочки загорятся синим цветом. Десять секунд. Полминуты. Минута. Ничего. Тишина. Так же, как и с предыдущими тремя. Что за чертовщина?

Вчера я звонил весь вечер, но она проигнорировала меня. Сегодня отправил ей фотографию Бэкса, разгромившего половину кухни, пока искал свой корм, и она точно так же не ответила. Сначала я все списывал на то, что, возможно, она занята в кафе, но Рэйч всегда находила минутку, чтобы ответить. Никогда не был параноиком, но меня не покидает ощущение, что что-то произошло и она старательно избегает меня.

Выхожу из спальни и застываю посреди гостиной. Желтый плед, купленный Рэйч – первое, что я замечаю. Каждый раз стоит на него взглянуть, приходится зажмуриваться, так как он такого яркого цвета, что режет глаза. Но он напоминает о ней. Такой же яркий и невыносимый.

Может, съездить к ней? Здоровье отца стабильно, на ранчо, как и в магазине, все нормально, а мама после разговора о моих обязанностях и ее разрушенных ожиданиях игнорирует меня второй день подряд. Не отрицаю, что я мог перегнуть палку, но она не вправе указывать мне, как жить и кого я должен любить.

Неожиданный стук в дверь заставляет обернуться. Искренне надеюсь, что это не моя мать. Второй подобный разговор я просто не вынесу.

Бэкс мельтешит под ногами и энергично машет хвостом, будто мы собираемся на прогулку.

– Успокойся, приятель, – наклонившись, тереблю его между ушами, а затем открываю дверь.

Отец. Как полный идиот, я выглядываю в коридор, ожидая увидеть кого угодно, но только не его.

Он снимает шляпу и зажимает ее под мышкой.

– Могу я войти? – Его голос, как и всегда, хрипит.

– Конечно, – приоткрываю дверь шире и пропускаю отца внутрь.

Бэкс начинает скакать возле него, встает на задние лапы и облизывает руки. На что отец с улыбкой похлопывает его по голове. Мог бы догадаться, что такая реакция у маленького предателя проявляется только в присутствии отца.

– Что-то случилось на ранчо? – спрашиваю я, потирая шею.

– Не совсем, – он садится на барный стул и сжимает пальцами край шляпы. От меня не ускользает, что он втягивает в себя воздух, когда задевает край стола больной ногой, и мне в очередной раз приходится себя сдерживать, чтобы не начать расспрашивать его о состоянии здоровья. – Твоя мать сказала, что ты был с ней груб.

Ну конечно. Разве она могла промолчать? Я удивлен, что отец не приехал сразу же, стоило мне покинуть ранчо.

– И ты проделал весь этот путь, чтобы прочитать лекцию? – не могу сдержать сарказма. – Прости, но она перешла все границы, и я не собираюсь извиняться за свои слова.

– Нет, я здесь для того, чтобы сказать, что ты должен уехать, – его голос звучит ровно, будто он говорит о рождественской индейке, а не о собственном сыне.

Да он издевается! Мои родители сошли с ума.

Я открываю рот, но отец приподнимает руку, в молчаливом жесте прося меня выслушать.

– Ты должен уехать, но не потому, что я этого хочу или не рад видеть тебя в собственном доме. Ты – мой сын, единственное, что я сделал в этой жизни правильно.

Отец замолкает, и по его взгляду я вижу, что он собирается сказать то, в чем боится признаться даже самому себе. Горько усмехнувшись, он проводит рукой по седым волосам, а затем берет шляпу и, обернувшись, кладет ее на край дивана, стоящего рядом. Повторяю: он кладет шляпу на диван. Главное правило ковбоя – никогда не клади шляпу на кровать, чтобы не привлечь неприятности.

Подхожу ближе и сажусь напротив. Бэкс приподнимается и опирается передними лапами на его колени, выпрашивая внимания, но на этот раз отец сосредоточен только на мне.

– В больнице ты сказал, что твоя обязанность заботиться о нас и что я – эгоистичный старик, раз думаю только о себе.

Признаю, сейчас мои слова звучат очень грубо.

– Ты прав. Я эгоистичный старик, который элементарно не мог поговорить с сыном и все объяснить.

– У меня такое ощущение, что сейчас откроется семейная тайна в стиле «ты не мой сын», – отшучиваюсь я, хотя испытываю дикий страх от подобного исхода.

Отец, хрипя, смеется. Может, вчера Мэгги подала мне просроченные бургеры в знак мести и теперь у меня галлюцинации?

– Нет, ты определенно мой сын. Только мой отпрыск способен на подобные шутки, – он складывает руки в замок и упирается большими пальцами друг в друга. – Как ты знаешь, мы с твоей матерью знакомы еще со школы. По ее заверениям, это была первая любовь, но это не совсем так. Я никогда не любил Джорджтаун. Я хотел уехать, как только мне исполнится восемнадцать. Хотел увидеть мир, добиться успеха, стать кем-то большим, чем сын уважаемого фермера. Так и случилось. Я увидел мир. Но твой дед умер, и мы остались одни. Мне пришлось вернуться. Твоя бабушка не была готова к новой реальности, она словно потеряла цель в жизни, будто мой отец был ее ориентиром. Она не знала, как платить за ранчо, с кем договариваться насчет наемных рабочих в сезон сбора урожая и что делать со скотом. Одна она просто не потянула бы такую работу. И, естественно, я остался.

В каждом его слове слышится сожаление и тоска. А еще я улавливаю схожесть ситуаций, но до сих пор не понимаю, в чем суть разговора.

– Каждый раз я откладывал отъезд. Стоило все более-менее наладить, как вновь образовывалась проблема: зараженное пастбище, засуха и бог знает что еще. Я проклинал каждый день, который находился здесь. А потом появилась твоя мать, – у него снова появляется та самая горькая улыбка, но я замечаю в глазах и теплоту. – Она еще в школе бегала за мной, но так как я был сосредоточен на покорении мира, то не хотел заводить какие-либо отношения. Когда же я остался на ранчо, то последнее, о чем думал – женщины. Она стала приходить раз в неделю: приносила свежеиспеченное печенье, пыталась привести мою мать в чувство и вновь вдохнуть в нее жизнь, и я был благодарен за это. Она стала опорой нашей разрушенной семье, пусть мы и не просили об этом. Затем неделя превратилась в каждый день. Я видел, что матери становится лучше, но понимал, что не могу ее оставить. Вторую потерю она не переживет.

– И поэтому ты решил скрасить свои будни, приударив за мамой, – со смешком замечаю я, за что получаю грозный взгляд.

– Не совсем. Мы были друзьями, а потом как-то так закрутилось, что я и сам не понял. В итоге в один прекрасный день она вновь принесла свое фирменное печенье, только в этот раз с новостью о беременности.

– Я так полагаю, после этого ты больше не ешь печенье.

Отец недовольно цокает, но я успеваю заметить, как дергаются его губы, когда он пытается скрыть улыбку.

Судя по виду отца, рассказав мне все, он испытывает большое облегчение: его плечи расслабляются, нахмуренный лоб разглаживается, а уголки губ едва заметно приподнимаются. Он наклоняется и на очередной скулеж Бэкса подхватывает пса на руки. Маленький предатель игриво облизывает его лицо, на что отец смеется. И этот звук кажется мне таким странным.

Я привык видеть его суровым, вечно недовольным и нахмуренным. Отец уходил заниматься делами еще с рассветом, а возвращался только к закату. Те, кто хоть пару раз работал в поле, прекрасно понимают, что к вечеру все тело будет изнывать от боли. Каждый мускул превращается в дерево, а ноги наливаются свинцом и едва передвигаются. Но отец всегда приходил с гордо поднятой головой и выпрямленной спиной. И сейчас я понимаю почему.

Он принял свою судьбу, несправедливую и жестокую, нес свое бремя, не выдавая истинных эмоций.

И теперь до меня доходит, что именно хотел сказать мне отец.

– Твой долг – прожить эту жизнь максимально ярко. Не в угоду мне или матери. Забудь об обязанностях перед семьей, своей лавке и контрактах. Наступит момент, когда ты упустишь самую главную составляющую, но времени на то, чтобы вернуть ее, уже не будет. Жизнь – всего лишь мгновение. Не успеешь моргнуть, как окажешься ворчливым стариком с горой обид на судьбу и окружающий мир. Так что бери жизнь за рога и оседлай, как это умеют делать Уитакеры. Если ты любишь эту девушку, верни ее. Занимайся своим магазином, но только если это то, чего ты хочешь на самом деле. Не теряй свой ориентир, – на последних словах его голос дрожит. – Я уважаю твою мать и за все ей благодарен, но не совершай моих ошибок.

Сглатываю ком в горле и облизываю пересохшие губы. Я считал отца упертым стариком, который из гордости не желает принимать мою помощь, но все оказалось иначе. Он просто не хотел, чтобы я повторил его судьбу и откладывал свои мечты и желания ради них. И чтобы я не терял любовь всей своей жизни только потому, что должен быть с родителями в трудную минуту.

– Я понимаю, что ты считаешь, что должен быть рядом с нами, но, клянусь Богом, если ты не сядешь в самолет и не улетишь в Лос-Анджелес, я действительно достану ружье и пущу тебе в зад разряд соли, чтобы ты наконец-то одумался.

Не собираюсь это проверять.

– Неужели тебе так сложно было сразу все мне объяснить? – допытываюсь я. – Ты понимаешь, насколько это тяжело, когда тебя гонят из собственного дома?

– У меня не самый простой характер, и я не умею признавать ошибки, но, позабыв про свою гордость, я понял, что стал худшим отцом в мире.

– Ну, не самым худшим, – почесываю висок и искоса посматриваю на него. – Возможно, ты на втором месте.

Отец тихо посмеивается и продолжает гладить Бэкса, пока тот вылизывает его руку, а я еще раз прокручиваю в голове наш разговор, и от меня не ускользает, что на протяжении всего рассказа он ни разу не сказал «люблю» в отношении мамы. «Уважаю», «благодарен», но ни слова о любви.

Мне кажется, когда живешь столько лет вместе, о каких-то других чувствах, кроме как привязанность и уважение, не может быть и речи. На протяжении многих лет я видел обожание со стороны своей матери. Ее глаза светились, стоило в комнату зайти Джону Уитакеру, и она была готова исполнить любую его просьбу, лишь бы он обратил на нее внимание. Но я и подумать не мог, как на самом деле все обстоит. Они живут вместе почти тридцать лет и знакомы всю жизнь, но остаются абсолютно чужими людьми друг для друга. И я точно не хочу очнуться в пятьдесят лет с четким осознанием, что упустил любовь всей своей жизни только потому, что был нужен другим, в то время как она ускользала от меня с каждой секундой.