Рихард Феникс. Горы. Книга 1

Глава 18 Не аудиенция

Потолок сходился шпилем в дальней части залы, и сверху лился столбом солнечный свет. Прямо в нём, на высоком троне, во главе подковообразного стола, поднятого над полом, сидел большой грузный человек. Если бы боги ходили по земле, то обязательно бы принимали в такой обстановке, — прикидывал Рихард, но он узнал мэра в этой фигуре по тугим локонам, по кружевному стоячему воротнику и тяжёлым украшениям на груди: его изображения были в каждой газете, которая попадала в деревню Фениксов.

По бокам от мэра, едва различимые в тени, сидели двенадцать советников. Воздух от закрывшихся дверей толкнул в спины вошедших. Рихард огляделся, прислушался — тишина. Напряжённое ожидание клубилось в полумраке. Из-за необычного освещения даже не сразу были заметны крошечные светлячковые фонари поблизости. Но глаза быстро привыкли, и мальчик увидел справа у стены на низких скамьях артистов, они жались друг к другу, стискивая в руках свои маски. За спиной каждого высился страж. Слева на таких же скамьях восседали Август со свитой. На прибывших он даже не взглянул. Четверо вошедших заняли места неподалёку.

В такой обстановке не то что шуметь — дышать не хотелось. Рука отца на плече сына задрожала. Рихард икнул. Нолан прижал его к себе, поцеловал в лоб, шепнул:

— Не бойся, я с тобой.

— И ты не бойся, — пихнул друга локтем Урмё, но голос его звучал не слишком уверенно.

Бэн, сидящий справа от юного Феникса, вертел головой, разглядывая всё вокруг. Рихарда немного злила его беспечность, но чем больше он смотрел на курносый профиль и мягкие вихры волос, тем на душе становилось спокойней. Вернулось любопытство, и мальчик заметил на полу белую линию между скамьями и столом, которую, наверное, не рекомендовалось пересекать. На долю секунды представил себя у неё и вздрогнул, погнал прочь неприятные мысли.

— Успокоился? — спросил отец и разжал объятья, когда сын кивнул.

В недостижимой дали стола в столбе света поднялась и опустилась рука — стукнул деревянный молоточек. Гул разнёсся по полумраку залу. Мэр оглядел собравшихся, водрузил на нос массивные очки и хорошо поставленным голосом заговорил, сцепив руки в замок перед собой:

— Сегодня, двадцать второго апреля одна тысяча шестьсот пятидесятого года, я — Виктор Справедливый-Лорендийский, мэр города Лагенфорд вот уже на протяжении двадцати восьми лет, и почтенные двенадцать советников проведём эту встречу. Для начала я хочу отметить то, что официальное название данного мероприятия занесено в летопись не как «аудиенция», а как «суд». То, что мы вынуждены сделать на основании всего произошедшего, никаким иным словом назвать нельзя. Я — мэр города Лагенфорд — уполномочен вершить этот суд, и мы приступаем.

Молоточек вновь стукнул. Человек в потоке света повёл речь дальше:

— Мы собрались сегодня по очень важным вопросам. Они взаимосвязаны, потому требуют последовательного разрешения в один день. Темы, которые нам предстоит рассмотреть, будут озвучены в ходе суда. Первая тема посвящена бродячему театру «Иллюзиосфера» под директорствованием Луи Томасона, приписанного к Цветочной Столице страны Цветов. Мы будем говорить о сегодняшнем представлении, которое зашло слишком далеко. — Мэр качнул массивной головой на толстой шее, откинул за спину белые локоны, приподнял стопку бумаг, показал их всем, продолжил: — У меня здесь находится подробное описание каждого вашего выступления в нашем городе. И в сегодняшнем вы превзошли самих себя. Это отнюдь не похвала, это — порицание. Ведь сегодня артисты театра «Иллюзиосфера» создали угрозу жизни несовершеннолетним гостям и жителям нашего города. А также рядом действий вызвали негативные реакции у зрителей, что само по себе противоречит изначально заявленной по прибытию в Лагенфорд театром цели безопасно веселить людей. Приглашаю к ответу директора театра Луи Томасона. Пожалуйста, пройдите к центру белой линии.

Ведущий представления, потирая запястья, поднялся с опущенной головой, прошаркал большими красными башмаками до линии на полу, потоптался, остановился. Молчаливый страж замер в двух шагах позади. Остальные артисты, казалось, почти не дышали, глядя в спину своему директору.

— Первые представления вашего театра в нашем городе были проведены комфортно и безопасно для зрителей. Следующее, от двадцатого числа этого месяца, содержало в себе иллюзорные сцены насильственного принуждения над одним из ваших артистов. Некоторые зрители отметили неуместность этого фрагмента в программе выступления. Вам лично было передано предупреждение впредь избегать подобных сцен. Да, предупреждение носило неофициальный характер, но вы его проигнорировали на следующий день…

— Господин мэр, ну не так всё было… — перебил Луи, переминаясь с ноги на ногу.

— Мы выслушаем ваши ответы после оглашения всех фактов, — размеренно, даже не повысив голос, сказал Виктор Справедливый. — На следующий день, двадцать первого апреля сего года, вы использовали воду из фонтанов Тысячеликой площади, чтобы поливать — и это самое уместное слово в контексте произошедшего, по словам очевидцев, — сидящих на трибунах зрителей. Благодаря вашему чародейству и солнцу вся вода, попавшая на людей, высохла в течении минуты, не причинив вреда. Однако вы нанесли нескольким зрителям душевные травмы своим трюком, когда эти уважаемые господа предположили, что важные бумаги, находящиеся при них, могут быть испорчены и безвозвратно утеряны. После представления вы получили второе и последнее неофициальное предупреждение. А сегодня вы проигнорировали и его.

— Дайте мне сказать! — не выдержал Луи.

Мэр поднял ладонь в запрещающем жесте, кивнул. Его блестящие стёкла очков при кивке стали чёрными, и весь образ потерял возвышенность, стал пугающим. Директор театра вскрикнул, это страж ткнул его тупым концом копья в спину.

— Господин Луи Томасон, здесь — не представление театра. Здесь — суд. И именно противоправные действия артистов вашего театра определили этот формат. Ваши попытки прервать изложение фактов будут в дальнейшем караться физически. Потому рекомендую дождаться времени, когда потребуется ваш ответ. Скажите, вы принимаете мои условия, или мы будем вынуждены выдворить вас из зала суда для помещения под стражу и продолжать без вас?

— Принимаю, — сквозь зубы процедил Луи, потирая спину и оглядываясь через плечо на артистов.

— Продолжим, — сказал Виктор Справедливый и положил ладони на бумаги перед собой.

Он монотонно перечислил произошедшее сегодня: и воду, которой окатили ребят со зрителями, и пирог, выглядевший отрубленной рукой, и всё последующее. Мэр не давал оценок, лишь нарезал факты, но в голосе его пробивалось возмущение. И чем дальше, тем больше сжимался Луи, тем ниже опускались головы артистов, кроме одной. Виктор Справедливый ещё говорил и говорил, а Рихард потихоньку оглядывался. Он заметил, что под центральной дугой стола на низком стульчике сидел человечек и на длинном пергаменте записывал всё, сказанное в зале, отрывая перо от бумаги, когда оратор прерывался на вдох. И вот мэр перевёл дыхание и озвучил вопрос, ответ на который волновал Фениксов и не только их:

— Стража и некоторые зрители пытались подняться на сцену во время представления, но, по их словам, им помешал некий иллюзорный барьер. Как вы можете объяснить действие и причину появления этого явления?

— Я уже могу говорить? — проворчал Луи. Очки мэра потемнели при лёгком кивке, и директор театра ответил: — Мои же помощнички не только под сценой прятались, но и на трибунах стояли по периметру, сверху и снизу. Если находиться в правильных местах, то мы, как светлые Чародеи, а у нас других не водится, можем создавать зрительно-чувственную иллюзию, при которой пространство замыкается само на себя у всех, кто находится внутри. То есть люди как бы видят сцену, но не могут до неё добраться, их тела… Как бы это сказать… Тела, мозг… Э-э-э… Всё, в общем, говорит человеку, мол, туда не ходи, там ничего нет… Или говорит, что там что-то неприятное… Страшное… И чем больше он хочет туда пойти, тем меньше может туда добраться, потому что ему тело не позволяет, не пускает. Ну как… Не знаю… Вот видите вы яму выгребную, и уронили туда колечко. Вот вы знаете, что колечко то надо достать, а мозги и тело не хотят лезть в яму: не хочется им пачкаться, да и кто знает, вдруг там коряга на дне какая, как бы не колья. Но…

Луи вдруг осёкся, глянул на артистов, затем обхватил плечи руками, скрестил ноги, потупил взгляд. Долгая минута молчания.

— Вы, полагаю, не закончили объяснение принципа работы этой техники? — направил мэр. — И, пожалуйста, проясните собравшимся, зачем потребовался этот барьер.

— Ну… Ну… Ну как же?.. — замямлил Луи, он искал глазами поддержки у труппы и не находил. — Ну фокусы же… Представление… Ну чтобы всё было как настоящее и забавное.

Он попятился назад, наткнулся на копьё стража, затравленно оглянулся, вздохнул. Когда Луи принялся объяснять, то помогал себе жестами:

— Мы же ничего такого не делали, а чтобы фокус сработал… Ну, птица, там, из огня и воды, исчезновения всякие, появления… Надо, чтобы фигура была цельная и замкнутая, — он сложил ладони лодочкой перед собой, развёл руки в стороны и вверх, — это вот трибуны, да, и пространство под сценой, вот оно всё и делает… Мы же не берём Чародеев к себе абы каких, только иллюзионистов сильных, и притираемся друг к другу долго и тщательно, чтобы… Ну… Чтобы работать вместе без лишних слов. Вот так одного убери, и всё развалится. — Он вновь оглянулся. Указательные пальцы замкнули над головой нарисованный в воздухе ромб. Луи с горечью досказал: — А чтобы это всё, что внизу, — вновь показал лодочку, — работало ровно, надо завязать иллюзию на одного, кто сверху над этим… Мы, я… Я попросил свою… Помощницу… — он судорожно вздохнул, — племянницу, быть нашим связующим центром во время представлений, чтобы её остальные видели. Потому она была над и на сцене. Без неё бы ничего не получилось. Вот это, собственно, и есть ответы на вопросы «как?» и «зачем?». А то, что никого на сцену не пускало, это… Не то что бы побочное явление… Это было бы вторжением в иллюзию, а она себя тем защищает, выставляет эдакий барьер. Как-то так.

— А как вы объясните разницу между тем, что происходило на сцене, и тем, что видели зрители? По словам наблюдателей, участники поединка не получали тех повреждений в процессе, которые обнаружились после снятия вашего барьера.

— Ну как… Ну мы ж Чародеи… Мы бы починили ребятишек в оконцове. Что б они там не начудили, мы б их вылечили. Не насмерть же бились, в самом деле.

— Это не весь ответ на мой вопрос, не так ли, господин Луи Томасон?

— Ну… Ну чтоб не жаловались люди. Ну понимаете? Ну мои Чародеи, только когда все вместе, могут сделать такую иллюзию, показать чуток не так. Ну вот есть что-то и на нём неприятное, как тарелка грязная, так мои своей иллюзией ту тарелку покажут, а пятна на ней, кости рыбьи, да прочую мерзость сокроют. Ну чтоб по эстетике было. Понимаете? Мы ж всё же театр, а не пытальный дом.

— То есть — обман?

— Позвольте! Иллюзия! Тарелка-то вот она! Помой, и всё будет как видено.

— Введение в заблуждение. Не так ли, господин Луи Томасон?

— Как бы правильно так сказать… Ну, да. Введение в заблуждение. Но ведь это по сути та же тарелка! Важнее она, а не кости и грязь! — воскликнул директор бродячего театра, потрясая руками, и осёкся.

Мэр молчал. Упала тишина.

Луи обернулся к своим, выискивая кого-то глазами. Единственной из труппы, кто не склонил голову, не попытался спрятаться за маской, оказалась девушка, сидящая у прохода, она поймала взгляд директора и отвернулась. Рихард узнал эти переливающиеся одежды и маску в руках. Чародейка. Та самая писклявая нахалка, которая вовлекла их в представление с печальным финалом. Что-то было в её лице завораживающее, пугающее, странное. Мальчик присмотрелся. На вид не на много старше его или Бэна. Довольно бледная, будто восковая кожа. Очень светлые волосы, заплетённые в две косы. А лицо от подбородка через висок, разрывая пряди багровой полосой, пересекал шрам. Рихард вздрогнул, не в силах перестать смотреть. Чародейка взглянула на мальчика, указала на Луи, прикрыв руку маской, и одними губами прошептала: «Трус».

— Какая красивая, — выдохнул Бэн, пожирая девушку глазами. Но та поднесла маску к лицу — спряталась. А страж, стоящий за ней, повернулся к ребятам.

«Наверное, это она тогда была в городе», — вспомнил Рихард пёструю толпу и погоню по следу из рассыпанных бусин.

Мэр кашлянул, поправил на груди массивное украшение и спросил:

— Господин Луи Томасон, почему вы допускаете втягивание ни в чём не повинных зрителей в ваше опасное представление, тем самым игнорируя наши предупреждения?

— Театр… — Луи вздёрнул подбородок, хотя коленки его тряслись, голос зазвучал неуверенно, но он креп, становился сильней с каждым словом: — Театр — это нечто большее, чем просто показать сценку. Театр — это всегда двустороннее воздействие: артисты — показывают, зрители — реагируют, и так обе стороны проницают друг друга. И чем глубже это проницание, тем эффектнее получается представление. Господин мэр, на каждой нашей афише написан девиз: «Импровизация и вовлечённость!» Это значит, что мы не имеем чёткого сценария предстоящего выступления, а ориентируемся на публику и только на публику. За первые восемь дней мы показали наш основной репертуар. Да, это были те безопасные дни, как вы верно заметили. Но вашему городу этого мало. Здесь скучно и пресно. Люди изголодались по зрелищам, по сильным эмоциям! Мы дали то, что хотел этот город, что хотел наш зритель. Мы дали яркие эмоции. Да, мы перешли именно к чистой импровизации, видя, что зрители в большинстве своём одни и те же, и что им уже поднадоели обычные выступления. Поэтому вот уже несколько дней мы совершенствуем свои роли, мы кормим голодных тем, что они готовы есть. Вы понимаете, господин мэр?

— Будьте добры, поясните: как в таком случае происходила ваша импровизация?

— Да это же проще простого! — потряс руками Луи показывая ладонями в потолок. — Для поддержания поля иллюзий, как мы его называем, нам нужно не так уж и много участников, а остальные тем временем на ходу придумывают, чем это поле заполнить.

— Значит ли всё, ранее сказанное вами, господин Луи Томасон, что каждый в труппе действовал по своему разумению? — подался вперёд мэр.

— Да, всё именно так! — выпалил Луи, в голосе его слышались улыбка и облегчение.

— Значит ли ваш ответ, что в случае наказания, его понесёте не вы лично, а провинившийся, то есть непосредственные импровизаторы?

Луи задумался, возя башмаком по белой линии, наконец хмуро сказал:

— Я не знаю… Смотря, кого хотите обвинить.

Он вновь обернулся на артистов, они зашептались, круглыми от страха глазами переглядываясь между собой. Но труппу быстро угомонили тычками в спины сумрачные стражи. Только девушка со шрамом не проронила ни слова. Когда Луи перевёл взгляд на мэра, она подняла руку.

— Тогда прошу присоединиться к господину Луи его племянницу Лукрецию Томасон.

Виктор Справедливый откинулся на спинку трона. На обширной груди блестели ордена и большие украшения с драгоценными камнями. Свет, бьющий сверху, рассыпался отражёнными искрами по потолку полутёмной залы.

Чародейка встала. Расправила плащ и вышла к линии. Луи задрожал, сделал шаг в сторону от девушки, но тотчас придвинулся, что-то зашептал. Короткий удар древком копья между лопаток отбил у мужчины охоту болтать. Девушка подняла взгляд на мэра.

— Леди Лукреция Томасон, — голос Виктора Справедливого чуть потеплел, — скажите, что сподвигло вас втягивать наших зрителей, а именно принца королевства Прэстан Августа-Абереса четвёртого, Рихарда Феникса и Эстебана Верандийского, потомка династии пастухов, в столь опасное выступление? Скажу по совести, что остальные зрители возражений не имели.

— Господин мэр… — голос у Чародейки без маски оказался вовсе не писклявым, как во время представления, а высоким и мелодичным. Рихарду вспомнилась пичуга на пальце Бэна, поющая в золотой клетке. — … мне всего четырнадцать лет. И я, признаться, — надеюсь, это не выйдет за стены этого дома, — побаиваюсь взрослых людей. Мне тяжело понять, что они хотят, как думают, чем… Чем им можно угодить… — Девушка повела плечами, продолжила чуть тише: — Но я понимаю тех, кто со мной примерно одного возраста. Помощники, которые были на трибунах, знают об этой моей… Скажем так, прихоти… Потому они указали на моих сверстников. К сожалению, таковых сегодня было немного. И выбор пал на тех, кому бы не пришлось пробираться из середины переполненных рядов. Мы взяли тех, кто не доставил бы забот окружающим, спускаясь на сцену.

— Леди Лукреция Томасон, какие ещё причины послужили вашему выбору?

— Смех…

— Что, простите?

— Смех, — чуть громче повторила девушка. — Прозвища, которыми назвали участников. Они должны были им подходить и веселить публику.

— Вы полагаете, леди Лукреция Томасон, что назвать людей в честь еды — это смешно?

— Да, — тихо пробормотала Чародейка и опустила голову, тонкие пальцы стиснули маску за спиной.

Мэр легонько опустил молоток, но стук отрезал и невесть откуда слышимые шёпотки, и шелестенье одежд, и шуршанье пера по бумаге. Всё замерло, затаилось. Виктор Справедливый сказал:

— Леди Лукреция, кто стал инициатором состязания, привлечения на сцену посторонних людей, несовершеннолетних детей?

— Я…

— Не говори лишнего, Луша! — посоветовал Луи и охнул от удара в спину. Девушка шагнула к нему, затем назад, отвернулась.

— Господин Луи, пожалуйста, вспомните о предупреждении вам. Это — последнее. При следующем вас выведут из зала суда. Леди Лукреция, продолжайте, будьте любезны.

— Да, конечно, — девушка бросила быстрый взгляд на Луи, который помотал головой. Чародейка ответила мэру: — Дядя всё верно сказал про поле иллюзий: чтобы всё получилось, должен быть сверху координатор. Я самая маленькая и лёгкая из труппы, потому наши конструкции, замаскированные чарами, могут долго удерживать меня в воздухе. А раз я всё равно там болтаюсь, то… М-м-м… Вот так развлекаю себя и народ. Вот, придумываю всякое, а остальные мне только подыгрывают. Им же тогда не надо мучиться и придумывать на бегу.

— Хотите сказать, леди Лукреция, что вы на самом деле организатор всех произошедших нарушений и вовлечений посторонних?

— Получается, что да. Я ведь говорю — а Чародеи из труппы делают. Дядя мне доверяет ведущую роль.

Мэр снял очки, протёр стёклышки, надел. Он не торопился со следующим вопросом, медленно обводил собравшихся взглядом. Луи смотрел на девушку, та — себе под ноги. Виктор Справедливый спросил:

— Леди Лукреция, проясните, пожалуйста, вот какой момент: в последнем номере сегодняшнего представления, спланированного вами, судя по вашим словам, участникам выдали настоящее оружие, хоть и затупленное. Почему вы это допустили, ведь каким бы ни было качество оружия, оно от этого не становится менее опасным⁈

— Мы были уверены… — со вздохом начала девушка, — Я была уверена, что они откажутся… Ведь если бы оба сказали «нет», я бы перевела всё в шутку. А они согласились. Да и мы ведь сразу не поставили сражение, а сделали фокус про «съедобное-несъедобное». Он всегда нравится зрителям.

— Я знал! Я так и знал! — зашептал Бэн в ухо Рихарду. — Я видел, как мне в ту шляпу подложили листочек, где было написано про битву.

Юный Феникс затряс головой, не совсем понимая, о чём речь, но вспомнил и решил расспросить Бэна попозже. Хотя теперь нашлась иная причина злиться на толстяка: если бы тот не заметил бумажку, битва бы не состоялась. Рихард подумал и мысленно добавил: «По словам Чародейки». Мэр тем временем продолжил процесс:

— Значит ли это, леди Лукреция, что вы берёте на себя ответственность за произошедшую битву?

— Наверное, ну, да, — девушка пожала одним плечом.

Перо перестало шкрябать по бумаге, наступила тишина.

Когда мэр заговорил, в голосе было лишь равнодушие. Солнечный луч пробрался вперёд и теперь лицо главного в зале находилось в тени. Казалось, это конец.

— Подытожим. Вы, леди Лукреция Томасон, пользуясь доверием директора театра «Иллюзиосфера», выстроили ход представления по собственному разумению, по собственному предпочтению, вовлекли в представление несовершеннолетних зрителей и допустили использование ими настоящего оружия. Верно ли это утверждение?

— Верно, и мне есть, что добавить, — негромко откликнулась девушка. — Я специально не остановила поединок, чтобы было зрелищней и интересней.

Урмё, сидящий слева от Нолана, нагнулся вперёд, постукивая пальцами по подбородку и едва слышно сказал:

— Не могу понять, чего ради она себя закапывает⁈

Нолан быстро взглянул на него, нахмурился. Рихард посмотрел на Чародейку внимательней: всё же она была очень странной. Мэр кашлянул и заговорил:

— В таком случае я — мэр города Лагенфорд — выношу свой вердикт! Вы, леди Лукреция Томасон, признаётесь общественно опасным человеком для нашего города. Вследствие этого вам запрещено в городе Лагенфорд принимать участие в представлениях театра «Иллюзиосфера» или любых иных театров, балаганов, музыкальных групп, появляться на улицах без стражи, приставленной к вам, а в течении семи дней вы обязаны покинуть наш город навсегда. За это время вам недопустимо встречаться, заговаривать, переписываться с артистами из вашего театра и кем-либо из горожан, кроме ваших непосредственных стражей.

Блеснул в солнечном луче ободок на молоточке, раздался стук.

— Вы не можете её отстранить! Кто вам дал на это право⁈ — закричал Луи. — Она — моя племянница! Заберите любого, только не её! — Он поднырнул под руку стража, бросился к высокому столу-подкове, отчаянно вопя: — Я сам готов понести наказание! И вы не можете нас судить! Мы — подданные Цветочной столицы! И не вам решать… Ай! Отпусти!

Страж бряцнул поясным кольцом, закинув туда копьё, заломил Луи руки за спину, зажал рот широкой ладонью. Лукреция не поднимала головы, не пыталась помочь, защитить дядю.

— Не следует нарушать собрание выкриками, о чём вы были неоднократно уведомлены, господин Луи Томасон, — равнодушно ответил мэр, подав знак стражу не уводить пока директора театра. — Ваше мнение я услышал, и мне есть, что сказать. Согласно привезенной вами театральной рекомендации, выданной правителем Цветочной столицы Женетье Флорианом, в момент выступления в каком бы то ни было поселении вся ваша труппа становится подотчётной и подсудной местным органам управления, а также вы действуете в рамках и нормах местных законов. Поскольку норма была превышена и пострадали ни в чём не повинные люди, нам требуется исключить виновного из общества. Прошу отметить, господин Луи, что мы выбрали изгнание, а не отбывание срока в тюрьме, на каторге, не смертную казнь, не публичное наказание. Вы не находите наши методы довольно мягкими по отношению к тому, кто поступил так, как ваша племянница? — Мэр чуть повысил голос, когда Луи протестующе замычал через ладонь стража, пинаясь и пытаясь вырваться. Виктор Справедливый продолжил: — Лукреция Томасон взяла на себя ответственность за произошедшее, поэтому именно она будет наказана по нашим законам. Если кто-то ещё признает свою вину, будет наказан точно так же. Леди Лукреция, у вас сейчас есть единственный шанс указать на ваших сообщников. Я даю вам его по одной причине: забирая всю вину на себя, вы вызываете подозрение по отношению к остальным членам театра «Иллюзиосфера».

Чародейка склонила голову на бок, а потом медленно поклонилась.

— Мне некого винить, кроме себя. Остальные действовали по моему распоряжению. Я очень сожалею, что втянула в это неповинных людей. Простите.

— Я принимаю ваш ответ, леди Лукреция Томасон. — И мэр стукнул молоточком вновь.

— Нет! Луша!

Луи вывернулся из рук стража, бросился к Лукреции, но его перехватили, повалили на пол. И оттуда, прижатый широкой лапищей, брыкаясь и лягаясь, мужчина заверещал:

— Луша! Луша! Ты не можешь со мной так поступить! Не бросай меня! Мы уедем вместе! Сегодня же!

Мэр хряпнул молотком по столу и рявкнул:

— Если вы уедете, то нарушите слово своей страны — пункт шестьдесят четвёртый в вашей театральной рекомендации. А это — объявление нам войны. Вы точно этого хотите?

— Нет… — простонал Луи и затих.