Рихард Феникс. Горы. Книга 1

Глава 23 Чужие тайны

Они пересекли «козью тропку», и Маджер повёл обратно другой дорогой: в середине поля забрал налево, затем круто вверх и вывел между башнями виноградарей и нависающей над ними скалой к мощёной дороге Дома Матерей.

— Ого, не знал о таком проходе! — восхитился Рихард.

— Да ты, я погляжу, вообще мало чего знаешь, — бросил дядя через плечо.

Рихард следовал в трёх шага позади, переводил взгляд с красных кирпичей башен на бледно-зелёный скальный мох, с широкой спины мужчины на светло-синее небо, с тонкой металлической решётки вокруг виноградника на нежные белые цветочки, ютящиеся на открытых солнцу участках дороги. Далеко слева, за частоколом, увитым лозами, блестела мозаика на Доме Матерей. Она посверкивала сквозь тонкие узорчатые листья, сквозь крошечные завязи плодов, делая дом похожим на драгоценный камень. Послеполуденное солнце всё ещё давало густые тени, отчего янтарные и стеклянные кусочки вспыхивали из сизой темноты оранжево-зелёными зайчиками.

Рихард замедлил шаг, будто топал через высокий снежный нанос в бурю. Но в этом замедлении не ощущалось опасности, даже наоборот. Что-то горячее опалило открытые участки кожи, проникло в сердце и разлилось по телу умиротворением и покоем. Казалось, будто кто-то обнял, прижал мальчика к себе, даруя защиту, оберегая от всего мира и дурных мыслей. Кто-то, кто нежно гладил по голове на ночь и целовал в лоб со словами: «До завтра, солнышко. Я люблю тебя».

Рихард сглотнул и вытёр мокрые глаза. Ощущение не проходило, но сознание очистилось, вернулось к реальности, и мальчик понял, что значило это тепло. Это была любовь. Безусловная, всепрощающая любовь матерей.

И он вспомнил Гарга — пьянчугу, потерявшего сына во время инициации. Гарг опозорил свою мать, требуя денег на игры и выпивку у старшей смотрительницы Дома. Да ладно бы позор, мужчина этим губил себя, а зло, как и огонь, имело свойство расширяться. Рихард подумал, что и мать Гарга, Хлоя, так же сильно любила своего непутёвого сына, жалела и оберегала, как и другие, чьи дети не поддались разрушающему искушению и страху. И эта любовь, эта защита, это окутывающее тепло, от которых щемило сердце, были тем самым источником жизни племени, тем, что стоило защищать.

Свет заслонила тёмная фигура. Маджер навис над племянником, гулко, будто с трудом выдавливал из себя слова, произнёс:

— Чувствуешь теперь? Любовь матерей ощущается нами после открытия в себе силы Феникса. Она становится тем ресурсом, что мы должны хранить. Не будет железа, питающего их силы, — не будет их. Не будет их — не будет нас. Горы скудеют. И сила матерей угасает, — он рубил фразы, не мигая, глядя в глаза. — Раньше это тепло до города доходило. А сейчас — даже на обратной стороне скал нет. От этого и виноградники всего два-три раза в год плоды дают, да и те чахлые. Наше вино — золото этого мира. Здесь, на севере, оно — наш шанс на выживание. Связь улавливаешь?

— А перебраться в другое место?

— Знал бы ты, малец, как сложно нам найти нужное место. Мы жили здесь испокон веков, с самого сотворения Детей богов. Да, нас позвали на чужбину, в Прэстан. Но ты не понаслышке знаешь, что мы пока туда отправиться не можем.

— Я всё испортил…

— Ты всё испортил.

— Я не хотел! Я не знал… Дядя…

— Да, год или пять ничего не решат, но за это время мы бы могли освоиться там, в нетронутых горах. Но сколько нас осталось, ты знаешь? Возможно, мы последние Фениксы на этой земле. И с каждым годом нас становится меньше, Рихард.

Земля ушла из-под ног. Чувство вины, злость на себя скрутились в тугой комок, чёрными пальцами драли изнутри горло. Чей-то едкий голос обжёг за глазами, сцарапал всё хорошее, что было за этот день: «Твоё племя сдохнет из-за тебя, мелкий ублюдок. Бесполезный, тупой, никчёмный птенец. Пропади!». Голова дёрнулась, щёку обожгло, камни бросились под спину. Сильная рука схватила мальчика за плечо, вздёргивая на ноги.

— Успокойся! Не поддавайся!

Маджер занёс раскрытую ладонь, и Рихард отшатнулся, чтобы избежать второй пощёчины.

— Всё хорошо! — Дядя присел на корточки перед племянником, взял его руки в свои, сказал: — Наш Феникс не добрый и не злой. Он — игрок. Зеркало. Он для каждого становится таким, какими чувствами его кормишь. Если ты чувствуешь себя виноватым, виной Феникс тебя уничтожит. Если ты добр, то и Феникс, и сила его добра. Пойми это и прими. Тебе с этим жить, Рихард!

Он искал слова и не находил. Щека горела, челюсть ныла, но глаза были сухие, будто песком засыпаны. Ярость, вина, страх, угасая, всё ещё рвали на части. Рихард отследил ярость, она отзывалась ликующей жаждой разрушений, она просила ударить дядю, забить его до смерти прямо здесь и сейчас, под покровом любви матерей. Мальчик выдохнул и с этим выдохом заглушил в себе жестокое чувство. Два других, как вспугнутые змейки, исчезли, растворились в теле. Все чувства и эмоции на миг пропали. Но облегчения это не принесло. Смирение? Как бы не так. Равнодушие? Это похоже на правду.

Феникс, оказалось, был разным, а не только великодушным и добрым, как в сказках, что читали на ночь отец и дед. Но Рихард понял, почему в этих историях был выбран образ вселюбящего, всепрощающего мудрого старца: чтобы дети приучались кормить внутреннюю силу хорошими чувствами. Мальчик резко выдохнул носом. Тем больнее стало открытие.

— Ты постоянно должен доказывать Фениксу, что достоин его силы. Но будь осторожней, малец: взяв на себя слишком много, можешь сгореть.

Маджер бережно обнял племянника и почти сразу отпустил, встал. Теперь голос был усталым и пустым, а слова отзывались в ушах перестуком сухого гороха:

— Не забивай голову, если не можешь ничего изменить прямо сейчас. Завтра встретимся. Пойду я. Ещё есть дела в городе. А ты давай иди поешь. После тренировок надо восполнять силы.

Он зашагал прочь по мощёной дороге к Лагенфорду. Рихард медленно поплёлся следом.

Дом Матерей остался позади. Мальчик брёл, не поднимая рассеянного взгляда от носков своих сапог, мысли теснились в голове, грызли, не давали вздохнуть. А дорога шла под уклон, заставляя ускорять шаг, и Рихард налетел на кого-то, но даже не извинился. Размытое красное пятно, звонкий весёлый голос. Приглядевшись, Рихард понял, что столкнулся с одной из матерей в красно-белой форме травниц. Женщина ласково улыбалась, держа на согнутой руке корзину с пушистыми первоцветами.

— Заблудился, малыш?

Рихард качнул головой, всем телом впитывая любовь, расходящуюся от женщины. Казалось, даже сорванные цветы от этого чувства набирались сил, поднимали маленькие бутоны.

— Если ты ищешь Олли, она поднимается следом за мной…

Он уже не слушал. Сорвался с места и побежал вниз по дороге. К маме. К той, кто могла его утешить, обнять, понять и пожалеть. «Слабак», — шепнул внутри Феникс и залёг камнем на сердце, выжидая. Рихард умерил бег, перешёл на шаг и остановился, сжав кулаки. «Чем кормишь, то ты и есть».

Олли вышла между скал и помахала корзинкой. Рихард с удивлением понял, что мама появилась из прохода к Каменному углу, где держали пленных.

— Ма… Олли? Что ты там делала? — радостное повизгивание перемешивалось с недоумённым бубнением, будто две личности рвали мальчика на части.

— Относила еду пленни… ку, — мама подошла, провела рукой по щеке сына, заглянула в глаза.

Светлые волосы выбивались из-под белого платка, глаза цвета неба, красивое лицо с правильными чертами, ямочки на щеках — Рихард любовался ею, смотрел и запоминал, не решаясь сказать маме о своём приговоре, о высылке из города на долгие пять лет.

Олли поставила корзинку, села на траву и потянула Рихарда за руку. Привлекла к себе, обняла, будто укутала. Она что-то тихо напевала, покачивая сына. Она говорила каждым прикосновением, каждой интонацией, что любит его. Как сильно любит его. И от этого Феникс внутри мальчика довольно мурчал, напитывался всепроникающим чувством, что гораздо сильнее всех страхов и яростей. Мама перебирала тёмные волосы сына, ласково дула на закрытые глаза, на взмокший лоб, кончиками пальцев скользила по перьям, любуясь, восхищаясь их количеством и смелостью своего маленького любимого мужчины. Он спал, он был защищён.

Рихард проснулся в объятиях Олли. Она не спросила его ни о чём, ничего не сказала, только расцеловала в щёки и крепко обняла перед тем, как вернуться к своей службе в Доме Матерей.

— Ты доволен? — обратился Рихард к Фениксу внутри себя.

— Если доволен ты, то и я тоже, — нежно ответил тот.

Мальчик шёл, будто подгоняемый ветром, он чуть было не пропустил развилку в деревню, скрытую за высоким кустарником. Но внезапно всё благое настроение начало медленно угасать: каменные дома, так любимые им, тонули в вязком тумане, они торчали из него, как гнилые зубы из пасти мёртвого животного. Скоро Рихард покинет родной дом — осознание этого накрыло лавиной. А если не побережётся в пути, не подружится с силой, то может и не вернуться. Юный Феникс смотрел на родную деревню как в первый и в последний раз.

Слишком резкая перемена. Он оглянулся: над дорогой к Дому Матерей светило солнце, а здесь, в деревне, как нарочно, висел гадкий туман. Фениксы, не любящие сырость, в такую погоду впадали в меланхолию и сонливость, будто из них разом выкачивали всю энергию. И в последние годы этот туман в деревню приходил всё чаще и чаще. Рихард застыл. В памяти зазвучали слова Маджера: логическая цепочка о выживании соплеменников. Их стало меньше, как и железа, как и любви матерей, а тумана, наоборот, больше, будто он заполнял собою прорехи, изгонял, выдавливал Фениксов с насиженных мест, забирая с собой самых слабых. Могло ли так быть? Ответ не приходил. Всё путалось в голове, терялось в серой клубящейся дымке. «А, может, это небо падает на нас? Вознесение к солнцу при жизни?»

— Надо поесть! — произнёс Рихард, пересилив желание вернуться на дорогу.

На крыльце столовой храпел сегодняшний повар. Мальчик едва не наступил на него, поднимаясь по ступенькам на террасу. Столы и лавки покрывали мелкие капельки, от печи шли тепло и ароматы свежей еды. Но аппетит не приходил. Рихард зашёл в доготовочную зону, снял крышку с ближайшей кастрюли и долго смотрел внутрь, ничего не видя, почти отключившись, с отвращением осязая в воздухе сырость. Со вздохом закрыл и сел на пол, забился в угол под стол с тарелками, обхватив колени руками, опёршись спиной о ещё горячую каменную печь.

Чувства на время вновь покинули его и вернулись. Он потянулся за разлитой в воздухе любовью матерей, но не нашёл за стылым туманом. И пришло иное: чьи-то голоса и пара истоптанных башмаков с полосатыми носками на тощих ногах. Кто-то был рядом и говорил негромко, но так знакомо и противно, что Рихард сразу пришёл в себя.

— … может, не надо? — фальцет Тавира пилил слух. Подмётки башмаков стучали вдоль стола, грохали кастрюли, шлёпала в тарелки еда. — Если будет ещё один, то всё может обернуться гораздо хуже. Особенно тот…

Разум Рихарда стал чистым и восприимчивым, в нём развернулась доска, на которой из пёстрых кусочков мозаики выстраивалась цельная картина.

— Тавир, мальчик мой, хуже уже не будет, — тягучий, приторный голос дяди Симона раздался со стороны обеденного зала. — Двое есть. С третьим покончим и всё. Просто сделай это. Я верю в тебя.

— А если…

Ноги Тавира замерли, одна из них вылезла из башмака, пальцы, торчащие из дыры в носке, почесали колено другой.

— Не думай об этом. Просто сделай.

— Но время…

— Ты успеешь.

— А ты не хочешь пойти со мной?

— Тавир, мальчик мой, ты же знаешь, я б с радостью, но, боюсь, только тебя задержу.

Рихард закусил губу, чтобы не выругаться. Феникс внутри кончиком крыла подвинул очередной кусочек картинки на нужное место. И то, что проявлялось, будоражило мальчика до икоты. Тавир, фаворит и посыльный дяди Симона — брата Маджера, — насвистел начало песни, призывающей к битве, затем цокнул языком и с сомнением спросил:

— А что с крысёнышем? Он ведь может всё испортить?

— А ничего. Забудь про него. Даже если кому и скажет — толку то? Да кто ему поверит? — Дядя Симон противно захихикал, Тавир взял тарелки и вынес в зал.

«Неужели они про убийства в городе? Про тех двоих, которые погибли в сталеплавильном цеху?» — пришла в голову Рихарда пугающая мысль.

— Нас уже никто не остановит. А ещё один, хм… Мы и так это уже обсуждали. А если крысёныш будет вякать, я его заткну лично, — с улыбкой в голосе сказал дядя Симон.

Раздались чавканье и сёрбанье, застучали ложки. Мальчик под столом едва дышал. Тавир, этот проныра на год старше Рихарда, и дядя Симон что-то невнятно бормотали, но больше ничего толкового услышать не удалось. Когда ноги появились снова, раздался грохот посуды о таз. Затем оба ушли, не потрудившись помыть за собой.

— Хватит! — крикнул Рихард и влепил себе пощёчину.

Он вылез из-под стола, стукнувшись не нарочно пару раз головой. Мальчик был зол на себя: слишком много разных настроений за сегодня, такая болтанка могла для него плохо кончиться. Не зря и отец, и дед всегда говорили об усмирении своих эмоций. А теперь, зная о непостоянстве Феникса, Рихарду и в самом деле следовало лучше следить за собой, чтобы не сойти с ума.

Шаги. Скрип досок. Тёмный силуэт на фоне расползающегося тумана. Даже под объёмной курткой было видно, как худ и высок человек. И Рихард бросился навстречу к отцу.

— Я почувствовал, что ты здесь, и пришёл, — улыбнулся Нолан. — Вижу, тебя что-то беспокоит. Давай поедим, и ты, если захочешь, мне всё расскажешь.

Рихард был благодарен отцу. Но рассказывать об услышанном — пожалуй, нет.

Они ели в благодушной тишине. Горячие тушёные овощи, фаршированные виноградные листья, яйца всмятку — с каждым кусочком пробуждался аппетит, возвращалось хорошее настроение и на улице становилось светлее. Рихард смотрел на Нолана, физически ощущал исходящие от него уверенность и миролюбие, спокойствие и мудрость, силу взрослого человека, способного постоять за маленького, объяснить ему всё, научить. Мальчик мысленно пообещал себе, что однажды поколотит дядю за все те гадости, что тот говорил про отца. «Фениксом клянусь!» Древний бог внутри раскинул огненные крылья и расхохотался, принимая клятву.

Лучше всего, по мнению мальчика, Нолан умел слушать, да так заинтересованно, что хотелось рассказывать ему всё больше и больше. Поэтому, едва тарелки опустели, Рихард, без утайки и ничего не придумывая, выложил всё, что было за сегодня. Отец кивал, задавал уточняющие вопросы, просил повторить кое-что слово в слово. И это было приятно. То, как он слушал, вызывало в мальчике чувство собственной значимости и что сказанное важно не только ему. Даже когда рассказ закончился и Нолан отправился мыть посуду, Рихард последовал за ним, повторяя отдельные моменты. Отец кивал, улыбался, хвалил.

— … вот арестуют дядю Симона и Тавира за убийства — так и надо! — воскликнул распалившийся мальчик. Но тут отец резко обернулся и серьёзно, даже сурово, сказал:

— Сын, никогда никого не обвиняй, если нет всех доказательств. Запомни это!

На ум пришёл тут же вчерашний суд: вопросы, ответы и утверждения, спокойный голос мэра и стук молотка, пресечение попыток прервать и порядок, который не давали нарушить. В этот момент из мэра и отца сложился образ мудрого и сильного человека, наделённого властью, каким бы хотел стать Рихард. Если бы он научился отделять правых от виноватых, задавать нужные вопросы и делать верные выводы, может, он бы смог со всеми договориться, чтобы сделать жизни окружающих лучше? Приблизить момент, когда всё можно решать словами, а не силой. Об этом стоило поразмыслить во время странствия. К тому же блуждать долго в одиночку он вряд ли сможет, обязательно на кого-нибудь наткнётся. Мальчик искренне верил, что встречи эти будут хорошими. Он улыбнулся и пообещал себе очередное: постигать по пути науки, собирать нужные знания и, вернувшись, сделать жизнь своего племени гораздо лучше и свободнее, чем сейчас.

Нолан закончил с посудой и вывел сына из столовой. Туман рассеялся, светило солнце, полусонные Фениксы бродили по улицам. Сегодняшний повар исчез с крыльца.

— Сын, вроде, скоро к тебе хотел заглянуть тот мальчик, Бэн, сын пастушки? Подожди его в библиотеке, оттуда видно дорогу, да и не заблудится он так. Или отдохни, или сходи дедушку проведай, — Нолан похлопал Рихарда по плечу, — А я обещал сегодня встретиться с Урмё. Помнишь, мы вчера договаривались?

— Да, привет ему от меня.

Рихарду было жаль расставаться с отцом на вечер. Хотелось посидеть вместе, почитать, поговорить. Время утекало сквозь пальцы.

— Ну, Ри, не грусти. — Нолан взлохматил волосы сыну и улыбнулся. — Мне пора. Вернусь к полуночи, ложись, не жди.

Они обнялись и разошлись. Нолан отправился в Лагенфорд. А Рихард обошёл три ближайших дома и спустился налево по широкой тропе, ведущей в школу, где позади возвышалась пузатая скала-зуб с библиотекой внутри. Отец был прав: оттуда прекрасно виднелась дорога до самого города. Мальчик приоткрыл полог, вдохнул пыльный запах книг, зажмурился. Следом за воспоминаниями о суде явились фрагменты дурацкого представления, и один вопрос, который так хотелось и было боязно задать отцу: «Почему ты не подошёл ко мне сразу, когда оказался на сцене?».