Рихард Феникс. Горы. Книга 1

Глава 24 Трое изгоев

Широкие тёсаные камни под ногами тихонько покачивались — как обычно в сырое межсезонье, когда подземные воды подмывали грунт. Нолан спускался аккуратно, чтобы не поскользнуться, хотя знал эту дорогу как свои пять пальцев. Горная свежесть с насыщенным ароматом хвои постепенно впускала в себя запахи чернозёма, домашнего скота и дым городских мануфактур. И с каждым шагом вниз дышать становилось чуточку легче — горцам к этому было сложно привыкнуть.

В ароматной тени сосен жужжали мухи и первые, ещё сонные, весенние шмели. Скоро всё здесь будет покрыто высокой непролазной периной цветов и трав, в которой найдут себе приют мириады насекомых, отваживая низким предостерегающим гулом любопытных зверей. За хвойником — узкий проход в скале, который вёл на Фениксову пасеку, именно туда маленькие трудяжки понесут пыльцу и нектар уже совсем скоро. А мёд так хорош против зимних хворей, особенно когда сила понемногу уходит из тела.

Нолан потёр глаза. Всё-таки спать днём было не самой удачной идеей. Но что поделать, если до утра он вместе с отцом и их жёнами совещались о судьбе Рихарда. Женщины восприняли новость на удивление спокойно, представляя, каким возмужавшим вернётся малыш, а вот старик Педро всё сокрушался, что потакал играм ребёнка, а не гнал того взашей на уроки, не уберёг, не научил, не привил любви к книгам вместо охоты до зрелищ.

Дав вчера волю эмоциям после суда, сегодня Нолан был спокоен: ещё имелось время подготовить Рихарда к дороге. Конечно, оно утекало сквозь пальцы — до изгнания сына оставалось всего ничего, — и встречу с Урмё, раз уж теперь предстояла снова работа, можно было перенести, дать знак, но старший Феникс пока не мог смотреть в глаза младшему, он опасался ненужных вопросов. Особенно про финал поединка на шутовском представлении, когда он, отец, неосознанно бросился к тому уроду, директору театра, вместо того, чтобы проверить, жив ли сын. В ту секунду почти поверил, что нет.

Но сейчас всё было в порядке, в относительном порядке на пороге неизвестности. Нолан был искренне благодарен Маджеру, что тот взялся учить Рихарда, ведь у самого отца рука на это не поднималась. Он страшно боялся причинить сыну боль, а сила Феникса не приходит иначе. Ведь поиск своего направления, основной способности — это сплошная череда болей. Даже самое безопасное из них — слежение — не обходилось без сильных нагрузок, которых Нолан всегда стремился избежать. И теперь, свалив всё на Маджера, отец был рад что сын не пойдёт по его стопам, может даже не разовьёт силу полностью, поняв по урокам дяди, как та опасна, и останется в безопасной зоне умений, где не надо превозмогать и рисковать сверх меры. Если так всё и будет, странствие обернётся лёгким и весёлым походом, возможно даже совсем недалеко от дома. И, надеясь на это, Нолан мысленно вверил Рихарду свою мечту. Да и какой родитель не желал, чтобы ребёнок осуществил его мечту?

Да, Нолан теперь почти не боялся признаться себе, что позавидовал сыну, ведь сам всегда мечтал уехать из родной деревни, побывать во многих местах, сменить обстановку, но вместо этого рано и прилежно выучился и поступил на службу в городское управление детективом. Так почему бы теперь Рихарду не посмотреть мир вместо него?

Нолан вздохнул, придержался за дерево, переводя дух, вспомнил свои стычки с Маджером — беспочвенную на первый взгляд вражду. Старший сын главы всегда уделял внимание родственным связям, особенно их чистоте, ведь знал за собой грешок: он не мог относиться к Олли — своей младшей, рождённой от другой матери, не похожей на братьев сестре, — как к сестре. Он любил её иначе и ненавидел за это себя. Потому так сильно и привязался к её сыну. Нолан знал, что Маджер любит Рихарда как собственного ребёнка и потому не стремится связать себя узами брака. «Пропащий человек. Может, сейчас ему станет хоть чуточку легче?» — думал Нолан, направляясь дальше, к Урмё.

Старый друг назначил встречу в том самом месте, куда они неоднократно ходили раньше, до рождения Рихарда, до женитьбы на Олли. Как же это было давно, в прошлой жизни, а теперь она, эта жизнь, догоняла скачками, кусала за пятки, брала в скобки последние полтора десятка лет.

Нолана называли гением. Единственный из трёх, поступивших на бесплатное обучение, он был младше одногруппников, проскакивал двухгодичную программу за год, опережая всех и в серьёзности, и в подходе. Многое ему удавалось благодаря поисковой силе Феникса, выдрессированной Ноланом в идеальный инструмент для работы. Поэтому уже в шестнадцать юноша получил своё первое дело и раскрыл его даже раньше, чем ленивое начальство выдало имеющиеся улики.

Вторым из трёх счастливчиков был Урмё — старше на год, заложивший остатки состояния родителей, чтобы пропустили в университет раньше нужного. Хитрый и ловкий, обаятельный, добрый Урмё всегда находил нестандартные решения и обращал внимание на разные мелочи, которые часто оказывались важнее очевидных. А третьей была…

— Вечер добрый!

Мальчишеский голос вывел Нолана из приятных воспоминаний о студенческой жизни. Перед ним стоял Бэн, сын пастушки Элли, мальчик, который шёл к Рихарду в гости.

— Привет. Он тебя уже ждёт, — улыбнулся мужчина.

— А можно я пойду с вашим сыном? — краснея ушами и шеей, спросил полный мальчик. — Очень хочется мир посмотреть!

— Это тебе нужно спросить у своей мамы, а не у меня, — пожал плечами Нолан, вверяя свою мечту и этому юному сердцу.

Бэн вздохнул, но широкая улыбка осветила веснушчатое лицо. Феникс понял, что этот милый увалень вырастет тем ещё авантюристом. Мужчина пожелал приятного вечера, объяснил, где поворот в деревню и библиотека, и отправился дальше. Арка южного прохода в Лагенфорд была уже близко.

Город жил и дышал. Торговые улицы полнились народом, прилавки ломились от товаров. Высматривая нарушителей, то тут, то там шмыгали стражи из рода Теней. Один из них было сунулся к Нолану, но получил под любопытный нос треугольный значок с гербом Лагенфорда и вышитой надписью «Детектив на службе правосудия» и, извинившись, растворился в толпе.

Улицы медленно темнели и сразу вспыхивали светлячковыми фонарями. Их голубоватое мерцание добавляло городу таинственности, возвращало Нолана в прошлое.

Местом, где они договорились встретиться с Урмё, было кафе в подвале старого дома, в самом богатом районе Лагенфорда, возле университетского городка. За десятилетия существования этого заведения никто не озаботился сделать вывеску, ведь о самом бедном и невзрачном кафе знали только свои. Как говорил владелец: «Этот город построили вокруг моей забегаловки!» — и ему, седому и тонкому до прозрачности старику, отчего-то верила троица изгоев-бесплатников, как и каждый, кто однажды забредал в маленький подвальчик и после этого всегда приходил вновь.

Когда последний багряный луч солнца скользнул по флагу университета, Нолан свернул в узкий переулок и спустился по ступеням к деревянной низкой дверце. Толстое металлическое кольцо на ней привычно легло в ладонь, и всех тех лет, что Нолан здесь не был, будто бы не стало.

Пригнувшись, он вошёл в прокуренный зал и среди редких посетителей сразу заметил Урмё за тем же столиком, который они всегда занимали. За стойкой разминала тесто крепкая женщина с тройным подбородком, она подозрительно взглянула на вошедшего и открыла было рот, чтобы что-то сказать, но старческий голос ей не дал:

— Малыш Нолан, как же ты вырос!

Сухонькие ручки потянулись к мужчине. Тот широко улыбнулся, бережно обнял совсем тонкого владельца кафе, сидящего в уголочке барной стойки и курящего длинную трубку.

— Ты ещё жив, старик! Рад тебя видеть!

— Иди, не дыши, молодым дым вредно, — хрипло рассмеялся владелец, выпуская в потолок тугую струю серого дыма.

Второй стул для Нолана уже был выдвинут, а третий никого не ждал.

— За столько лет тут ничего не изменилось, — хором сказали Нолан и Урмё, пожимая руки друг другу, и рассмеялись.

— Заказывать будете? — прогудела женщина за стойкой, помахивая скалкой на манер дубинки.

— Немного позже, — крикнул Урмё, а владелец шутливо погрозил ему пальцем. Женщина вернулась к тесту, что-то бубня под нос.

Мужчины говорили о прошлом, не касаясь настоящего, вспоминали учёбу и казусы, то и дело вскрикивая: «А помнишь!..» Они пихали друг друга локтями, делали странные жесты, пародируя своих бывших преподавателей и сокурсников, обсуждали самые первые, лёгкие расследования, проваленные слежки и лихие погони, чтобы воскресить события давно минувших дней, вновь ощутить себя молодыми и понять, что изменилось в них за утекшие годы.

Зал понемногу заполнялся: с десяток щуплых, прыщавых студентов выгребали за напитки последнюю мелочь; влюблённая парочка в уголочке целовалась, не замечая вокруг ничего; четверо сурового вида мужчин отчаянно резались в фишки, не забывая заказывать всё больше и больше. Женщина с тройным подбородком сновала по залу, разнося заказы, успевала и к печи, и убрать столы, и всё время подозрительно поглядывая на двоих, так и не раскошелившихся, гостей.

— Может, выберем чего, пока она нас не сожрала?

— Надо бы… — Нолан кивнул и нахмурился, увидев в дверях кафе женщину с позолоченными рогами. С неприязнью сказал: — Она вчера нас зачаровала…

Урмё ахнул, застыл, открыв рот. Метис осмотрела людей, недобро улыбаясь, потом подошла обнять владельца и крикнула хозяйке:

— Три гречневых чая с шиповником и три куска яблочного пирога.

— Опять ты⁈ Опять то же самое⁈ Опять давиться будешь в одиночку⁈ — громко возмутилась та. Вошедшая качнула головой и направилась к столику детективов.

— Шермида⁈

Урмё вскочил, как подброшенный, и стиснул в объятиях женщину, та откинула голову назад и заливисто рассмеялась, так знакомо прижимая голову мужчины к груди, зарываясь пальцами в волосы. Золочёные рога сверкали в свете голубых фонариков. Все посетители смотрели только на неё.

— М-м-м, дорогой, как же я по вам скучала!

Это точно была она: последняя из тройки студентов-изгоев — Шермида Лэнга-Лэнга, дочь падшей женщины и осуждённого за мошенничество советника мэра. В те времена, когда Нолан, Урмё и Шермида были вместе, учились и работали в отделе расследований, у неё ещё не было рогов, да и мужским брюкам раскованная и нагловатая девушка предпочитала платья в пол. И волосы, некогда густые и длинные волосы сейчас были обрезаны, меняя лицо до неузнаваемости.

Феникс не верил своим глазам. Столкнувшись вчера в арке с метисом, он и подумать не мог, что перед ним Шермида. Время — беспощадная штука. Двадцать два года стёрли из памяти ту, кого он когда-то любил, а какая-то пара минут воскресила былое! Вчера не узнал. Интересно, а она узнала его? Зачем, почему она вновь в Лагенфорде, и это-то после того, как они с ней обошлись?

— Нолан, любовь моя, не отказывай себе в удовольствии обнять старую подругу! — Она поманила его пальцем, облизнула губы.

Феникс нерешительно встал. Шермида расстегнула пуговицы на своей куртке, обнажив четыре клейма под ключицами. Нолан зажмурился и шлёпнулся на стул, чувствуя дрожь в коленках.

— Это и вправду ты, Шермида…

— А ты хочешь, мой сладкий, видеть кого-то другого?

Она приблизилась так быстро, что он не успел глаз открыть, склонилась, провела языком по уху. Мужчина вздрогнул. Шермида выдохнула ему в шею и опустилась на третий стул, предложенный Урмё. Горячая ладонь с острыми ноготками скользнула по бедру Феникса снизу вверх.

— Ваш заказ. Оплата сразу! — Хозяйка стукнула полным подносом о стол, принялась расставлять кружки, тарелки. Шермида небрежно кинула пару монет.

— Где ты сейчас работаешь? — спросил Урмё, с восторгом глядя на бывшую напарницу, любовницу, подругу, однако Нолан услышал в его голосе настороженность.

Хозяйка сгребла монеты, и отошла к другим гостям, неодобрительно качая головой.

— Где заплатят, любовь моя, ты ведь знаешь, как дорого жить, — промурчала женщина, обвела мужчин томным взглядом и с придыханием заговорила: — Как же много было приятного у нас, мои сладкие мальчики, помните⁈ Эти ночи… Эти порывы страсти, эти беззастенчивые прикосновения… Мы так хорошо провели вместе время, что теперь плод тех дней живёт и здравствует мне на радость. И я тут подумала, сладкие, что даже не знаю, на кого из вас больше похож мой сын. Может, поровну?

— Шермида, это не наш ребёнок! — нахмурился Нолан.

Он хотел убрать ногу из-под женской руки, но не мог себя заставить шевельнуться. В голове, помимо воли, крутились картинки прошлого: они втроём, чтобы не расходиться по домам после долгого рабочего дня, снимали вместе одну комнату и…

— Мне лучше знать, ты так не думаешь, котик?

Острые ногти царапнули внутреннюю сторону бедра, и Шермида, фыркнув, убрала руку. Нолан передёрнул плечами, будто сбросил с себя оцепенение. Женщина обратила свои ласки к Урмё, а тот забыл, как дышать. Но заговорила она не с ним, а с Фениксом, пристально глядя из-под длинных ресниц и с усмешкой на полных губах:

— Мне писали кое-что о моём малыше — любопытно, родные? Если верить одному письму, малыш чем-то похож на твоего, представляешь⁈

— Нет! Это не мой…— замотал головой Нолан, сердясь, а у самого горели уши и щёки.

— Прекрасная, где ты была всё это время? — Урмё взял её руки в свои, явно уводя тему подальше.

Женщина рывком притянула старшего детектива и пылко поцеловала, негромко постанывая, прогибаясь в спине. Нолану было больно на это смотреть. Он надеялся, что призрак прошлого больше не явится, но после вчерашней с ней встречи опасения начали грызть мужчину. Шермида отодвинула Урмё за волосы от себя и тихо спросила:

— Тебе рассказать всю правду по порядку или пожалеть твоё бедное сердечко, любовь моя?

В этот момент в зале разом все смолкли. Несколько человек ушли, оборачиваясь на троицу, некоторые отсели подальше.

— Может, не надо здесь об этом? — жёстко спросил Нолан.

— М-м, нет, дорогой, я хочу сделать это прямо здесь и сейчас! — Шермида потянулась к его ноге, но мужчина отпрянул.

— Давай поищем менее людное место для разговора? — Урмё тоже стал серьёзней: голос похолодел, брови сдвинулись, вокруг рта резко обозначились морщины.

— Не-а, как в старые добрые времена, любимый: мы будем здесь, пока я не уйду, как обычно, первой, — усмехнулась женщина и взялась за кружку.

Аппетита не было, казалось, у всех троих, они вяло давились сочным пирогом, прихлёбывая чай, женщина что-то напевала, мужчины обменивались настороженными взглядами, гадая, чего ожидать. Ели молча, и остальные гости тоже стали потише, будто прислушивались и наблюдали, вероятно узнав довольно известного в городе человека в рыжеволосом мужчине, со всё ещё горящим от поцелуя лицом.

— А я и не знал, что у тебя в роду были Энба-олени, — сказал Урмё, кашлянул, вытер губы платком.

— Не удивительно, сахарный…

Шермида чувственно облизала пальцы, кто-то за соседним столиком охнул, кто-то влепил ревниво пощёчину на вялое «Я же просто посмотрел, ну ты чего?..» Метис расхохоталась вслед спешно уходящей компании, томно посмотрела на Урмё. Тонкие пальцы скользнули по чёрному атласу корсажа, выше, к груди, между ключиц, к шее. Четыре клейма темнели на нежной коже, к которой так хотелось прикоснуться. Нолан себя ущипнул, разозлившись, отвёл взгляд. Шермида вытянула под столом ноги в тугих брюках и высоких сапогах, огладила бёдра, засунула между них ладони, будто замёрзла. Урмё торопливо расстегнул свой пиджак.

— Не надо, мой сладкий…

Она запрокинула голову, втянула воздух сквозь зубы, изящная шея белела в свете фонариков. Беззащитная шея, которую было так приятно ласкать… Да, когда-то все трое были настолько близки, что вспомнить об этом без стыда не получалось. Но даже тогда они, обнажённые друг перед другом, хранили в секрете даже самые очевидные вещи, негласно договорились не узнавать, не пытать, не расспрашивать, выжидая, когда каждый поделится сам. И, кажется, время пришло.

Шермида села, склонилась над столом, положила на руки подбородок и тихо произнесла:

— У Энба-оленей рога появляются к сорока годам, а у метисов и того позже. Но иногда, мои дорогие, и раньше. Если оказываешься на пороге смерти, рога быстро вырастают, придавая сил сражаться. У меня сошлось всё.

Они помолчали. Новые посетители принесли с собой прохладу и шум дождя. Нолан зябко поёжился. Ему не нравилась сырость: она притупляла чутьё и разум, но освобождала чувства. А чувства к Шермиде были самые разные. Она будто стремилась заполнить собой все их оттенки, проникнуть в глубины души и сердца, рвать их и зализывать нанесённые раны. Она сводила Нолана с ума одним своим существованием. Он будто был под её заклятием с самого момента знакомства, не видя других девушек вокруг. Он тянул со свадьбой так долго, что даже отец и глава начали за него беспокоиться. Поэтому, едва Шермиду увели в зал суда, с Нолана будто сняли пудовые кандалы: он вернулся в деревню и принялся ухаживать за дочкой главы, которая была его младше на шестнадцать лет. Только Олли, юная и непорочная, чистая, как горный родник, смогла исцелить разорванное сердце и показать, что такое настоящая любовь.

А сейчас всё снова трещало по швам. Бешеный напор Шермиды, как камень, разбивающий стеклянный витраж, или даже таран, вламывался в Нолана из глубин памяти. И дело тут было даже не в чародейских наговорах, а в чём-то другом. Сам хотел, сам позволял? — возможно? — да…

Метис сдвинула тарелки и кружки на угол стола и протянула мужчинам руки. Немного помедлив, Урмё переплёл с ней пальцы и подал Нолану ладонь. Небольшая заминка — и треугольник сомкнулся. Как в старые добрые, иногда не очень, времена.

Шермида заговорила тихо, глядя в стену перед собой. Нолан ощущал её холодные, чуть дрожащие пальцы, борясь с желанием согреть их дыханием. Рука Урмё была горячей и пульсирующей от сильного биения сердца.

— Всё пошло в бездну, мои любимые мальчики, с самого моего рождения, если не раньше. А чего ещё следовало ожидать, когда мутят воду в бочке, перемешивая пену и осадок? Не помню, говорила ли я вам, мои родные, что выросла в борделе? Не важно… В ту ночь было много клиентов. Стены ходили ходуном. Тонкие стены. И цены, знаете, так громко называли, так чётко произносили перечень услуг… Ревность и обида сгубили этот тонкостенный мир. Одна женщина пришла мстить за своего мужа, который отдыхал там всю прошлую ночь. Он так хорошо отдохнул — а она пришла и сделала гадость. Я и другие дети были всегда заперты в отдельной комнате, чтобы нас никто и никогда не видел из этих изменщиков, предпочитающих купить тело на ночь, вместо того, чтобы вкладываться в любовь. Когда начался пожар, мы даже не поняли. Мы задыхались там, в закрытой комнате без окон, забитые дети, пока наши матери выгоняли клиентов взашей. Стражи пришли, нас выпустили и раскидали по приютам, попутно рассказав, как всё было…Никого не осталось… Кроме нас, сирот, никого не осталось…

Женщина закрыла глаза, немного покачиваясь. Кто-то в другом конце зала взорвал хлопушку над парнем, стоящим на коленях перед девушкой, он протягивал ей обручальный браслет. Нолан чуть не подпрыгнул, Урмё дёрнулся назад, едва не разжав руки. Одна Шермида сидела спокойно. Резные бумажные лепестки медленно кружились по залу, опадая в еду и напитки, теряясь в дыму трубок и сигарет, оседая на рога и короткие волосы бывшей напарницы.

— Вы даже представить не можете, сладкие, как долго я носила в себе эту историю, пока не поняла наконец ту женщину. Пока её правда не стала моей, а после и она изменилась. Покуда есть дома измены, люди будут изменять — так я думала, в это я верила. Как же я в это верила! Тогда… Поэтому свои клейма я заслужила именно уничтожением домов разврата. А на суде мне удалось убедить в своей идее совет. Да, мальчики, вы меня, конечно, сдали, но что ещё вы могли сделать с полными карманами улик… И я, между прочим, даже на вас не злюсь.

Нолан вгляделся в её побледневшее, спокойное лицо — глаза закрыты, дыхание ровное, — Шермида всегда становилась такой, когда старалась не выдать своих чувств и эмоций, рвущейся наружу боли. Он предпочёл бы увидеть слёзы и скорбь, но вместо них вдруг появилась улыбка. Улыбка человека, убеждённого в своей правоте.

— Да-а, ко мне прислушались на суде. Не казнили, как вы надеялись…

Урмё одними губами сказал «Нет!», когда Нолан взглянул на него, думая «Да!».

— Меня отправили на двадцать лет на плавучий остров-тюрьму «Жжёная дева». Слышали об этом весёленьком местечке, сладкие? Там было много бешеных сук, которые дрались до смерти за территорию, за кусок лепёшки и просто чтобы убить время или друг друга. Убийства не возбранялись, нет! И тогда появились рога, да-а… Было весело… Хорошая школа… Врагу не пожелаешь… А два года назад моё ученичество кончилось, и я вернулась как раз к рождению внука. Сюда, мои любимые, к вам.

Урмё присвистнул. Нолан отпустил руку женщины, размял затёкшие пальцы, не желая больше её трогать.

— Прости, мой сладкий, — взглянула метис на него, — я вчера тебя не узнала. Если бы узнала, поприветствовала бы иначе, как следует.

Урмё дважды сжал указательный палец Феникса, это у них означало «Что именно?». Нолан отпустил его руку, пожал левым плечом — «Позже расскажу». Система знаков, выработанная во время работы, привычная и простая, — Шермида усмехнулась, легко читая их, поднесла большой палец к губам, покачала — «Тайна». Мужчины вспомнили, что придумали этот секретный язык с ней втроём, и каждый затаился в себе.

— Я могла бы осесть у сына в городе Заккервир, но я очень-очень хотела вас, мальчики, снова увидеть, поэтому и прибыла в Лагенфорд. — Женщина застегнула куртку под горло, заглянула в пустые кружки, вздохнула. — Два года я приходила сюда, в наше место, на закате почти каждого дня, надеясь вас встретить. А сегодня прочитала в газете про вчерашний суд и поняла, что это мой шанс. Нолан, дорогой, если хочешь, я пригляжу за твоим малышом во время изгнания. Я буду к нему очень внимательной…

Пропасть разверзлась под Фениксом, обвал, раскалённая лава. Он падал туда бесконечно долго, хватая ртом воздух, обливаясь потом, мысленно от ужаса вопя.

— Нет! Не смей, Шермида! — рявкнул Нолан, придя в себя.

— Пути странников неисповедимы, любимый. Знал бы ты, какие дороги иногда подкладывает под ноги судьба, не у всякой хозяйки борделя найдутся такие гибкие девочки, как эти дороги… Но у тебя ещё целых шесть дней, чтобы хорошенько подумать. И я совсем не прочь тебе помочь, сладкий…

— Шермида, не доводи до греха.

— Не рычи на меня, пока ты одет, хорошо, любовь моя пламенеющая⁈

Он отвернулся и засопел. Но ужас и злость помогли прогнать чары. Или не чары, а то, болезненное, приторное чувство, от которого горело нутро. Шермида пожала плечами и повернулась к Урмё.

— А твоя подопечная уже выбрала путь, котёнок?

— Да, тебе разве это интересно?

— Конечно, любовь моя. Ведь ты знаешь, как я ревнива, а та преступница, хоть и мала годами, но всё же девушка.

— Ты за кого меня принимаешь, Шермида?

— Не-а, вопрос не в том «За кого?», а «Сколько?» и «Как?», но я отвечу тебе на них явно не здесь. Слишком много людей, понимаешь, мой сладкий?

Шермида провела кончиком языка по губам, Урмё медленно склонился к ней, жадно смотря, не мигая. Губы встретились, мужчина вскрикнул.

— Не люблю, когда ты кусаешься, — буркнул Урмё, но глаза горели желаньем.

— А я не люблю, когда меня не хотят, мой сладкий, удовлетворить ответом на вопрос. Ну же, так что ты сделал с этой девчонкой? Ведь ты должен был её охранять, не отходить ни на шаг. Разве не так? М-м⁈

— Прошу, Шермида, не надумывай лишнего! — Урмё поднял ладони вверх, будто пойманный на горячем. — Я этой ночью отвёз её на тракт северный — и только-то! Она сама попросила! Оттуда же рыбаки ездят в портовый город за уловом. Видимо, девочка выбрала свой маршрут… — Мужчина нахмурился на мгновение и пожал плечами, добавил: — Там, кстати, кораблик того принца стоит. Может, она решила принять его приглашение? Но это уже не моё дело.

Нолан кивнул. Да, друг сделал всё верно: исполнил приказ, сопроводив осуждённую туда, куда захотела, что там с ней дальше случится — проблема не его. А то, как это отразится на репутации принца в глазах Теней, действительно, не собравшихся здесь ума дело.

— Ладно, мальчики, с вами хорошо, но мне уже пора, — Шермида легонько коснулась губами щёк обоих мужчин и ушла, качая бёдрами, гордо склонив голову в дверях, чтобы не задеть притолоку золочёными рогами.

— Нам, наверное, тоже пора, — Урмё отвернулся, прокашлялся.

— Да, верно. Мне надо к сыну… — начал Нолан, осёкся и посмотрел на друга. — Прости, что вчера сказал…

— Не извиняйся, я всё понимаю. Былое… Мёртвых уже не вернуть, и надо жить дальше без них. Пойдём, мой драгоценный, единственный друг, тебе надо к сыну.

Они попрощались со старичком-владельцем и вышли в промозглый весенний дождь.