Роман… С Ольгой

Пролог Куколка

Двадцать лет назад

— Это кто? — обращаюсь к другу через зубы.

— Моя Степаш-ш-ш-ш-ка, — шипит стриженый почти под ноль курсант. — Ты не мог бы помолчать? Никакого уважения, мальчик, — а я кошусь и наблюдаю, как он по-стариковски покачивает головой, о чем-то, видимо, несбыточном горько-горько сокрушаясь. — Цыц, ёжик! Я не хочу в наш долгожданный дембель попасть по чьей-то милости на грязную губу и получить наряд вне очереди. Угождать чинам до смерти надоело. Не вынуждай кулаком обращаться к твоей жёлтой печени с лукавой просьбой о почтении.

Стоим идеальной, но словно неживой коробкой, уставившись безумным взглядом немного вверх, но в точности перед собой, при этом выгнув колесом затянутые в только сшитую парадку цыплячьи грудки без намёка на сочную филейность.

— А рядом? — упорото не отстаю, совсем не затыкаясь.

— Ты, видимо, бессмертный, Юрьев! — бормочет мой сосед по навсегда покинутой казарме. — Её подруга, ещё одна сокурсница! Такая же малолетка, как и Стефа. Оля, по-моему? Успокойся. У тебя ширинка выпирает, что ли? Юрьев, а ну-ка, быстренько засунь огромную змею в нору. Ребзя? — басит под нос, но так, чтобы для всех в строю о моём фиаско было слышно. — Наш Роман Игоревич сильно возбуждён. Надо поддержать товарища, порадоваться за его крепкое здоровье, стальные нервы и бесстрашие и, естественно, утешить.

— О! О! О! О! О! — пошла молва гулять сквозь строй.

— «Смирно»! — ворчит серьёзный донельзя командир немногочисленного отделения. — Юрьев, смотри не кончи раньше срока. Подумай, долбоёб, о Родине. Нашёл время яйцами звенеть? После возложения корзины к монументу будешь утку дёргать.

— Постараюсь, — цежу, с большим трудом растягивая губы.

— Твой долг и хлюпающая дырка — несопоставимые по значению понятия. Мокрощёлок в мире слишком много, ёжик. Присяга же обязывает тебя быть верным только службе, отдавая жизнь стране. Потухни, половозрелый шланг на ножках.

— Заткнись, щепа! — теперь хрипит стоящий справа кореш.

— У всех взошло на эту суку?

— А ничего так, — бормочет кто-то сзади, дыша, как загнанный, в затылок. — Костлява, правда. Наверное, белковый рацион не соблюдает, — хихикает злобно.

— Какого хрена твоя Стефа привела эту девицу к нам на выпуск?

— В качестве подарка, — дружок неосторожно передергивает хилыми плечами. — Я её, что ли, об этом просил? Отставить разговоры.

Токуем, словно глухари, разыскивающие для спаривания молодую самку.

— Оля, да? — нахально напираю.

— Я не знаю, — недовольно отвечает.

— Ты же…

— Отвали, Ром. Ты такой, сука, странный. Про своевременность слыхал?

А то!

— Девушку зовут Оля?

— Оля, Юля, Жуля, Муля! Откуда я знаю?

— Ты сказал, — слюну сглотнув, я хрипло начинаю, — что она подружка Стефании.

— У Стёпки до хрена подруг и имя каждой аккуратно в книжечку записано. Какая из них сегодня здесь находится, я понятия не имею.

— Давалка! Давалка! Давалка! — удовлетворением мурлычет наглый строй.

— Цыц! — а друг, по-моему, заводится.

— Я хочу с ней познакомиться, — настаиваю нагло на своём.

— Познакомишься. Кто этому Юрьеву посмеет запретить? — ехидно хмыкает.

— Сегодня, — на всякий случай уточняю.

— Ты накачался, ёжик?

— Я в кафе не иду, — невпопад отвечаю.

— Нажрался, видимо, с утра?

— А что я там не видел?

— Ну да! Между ног у этой девки интереснее…

В отличие от нас, от бобриком остриженных пока ещё курсантов, две миленькие куколки бдительнее и патриотичнее вслушиваются в торжественную речь, которую произносит начальник родного на протяжении пяти лет института.

— «Смирно», Ромка, «смирно». Твоё желание будет в скором времени исполнено. Но если мы будем продолжать заострять на себе внимание старшего начальствующего состава, то твой первый взрослый раз сорвётся, а ты, лысик, загремишь в лазарет с диагнозом «неопадающая писька». А в этом деле, как говорится, даже папка не поможет. За деньги, по-видимому, не купить подходящую тебе вагину. Получишь стресс и навсегда с утехами завяжешь, так и не потрогав гофру крошки, — фыркает дружок, отчаянно стараясь не произносить ни звука. — Ты только лейтенантские погоны на плечи возложил, а член из пубертата, видимо, не вывел. Вот, что значит долгое воздержание. Нужно было дрочить, Юрьев. Усиленно и многократно. И не отказываться от того, что вежливо и со скидочкой давали. Строил целку из себя, а на торжественном мероприятии, как жалкий дух опростоволосился. Твоя дубина указывает точно на лампасы генерала. То ли ржать всем, то ли горько плакать. Сомкнули, ёжики, ряды! Дружбан, похоже, погибает на женском фронте. Смотри, не выстрели полкану в глаз, герой.

— Познакомишь? — не обращаю внимания на его слова, лениво щурюсь от ласкового солнца и сдерживаюсь, чтобы не оскалить поскрипывающие друг о друга зубы.

— Пора, что ли? Неужели ты решился? Девка вряд ли тебя ждала, а твою неопытность и сраную интеллигентность такая лялечка терпеть не будет. У неё на мордочке написано, что дырочка стволами чересчур раскачана. Она развальцована, Юрьев. На хрена тебе этот уже не жёлтый одуванчик? Или ты надумал опыта набраться? — такой же лейтенантик, как и я, внезапно шумно прыскает. — Берёгся-берёгся, а тут вдруг — на тебе? Не спусти в парадные штаны, курсант. Теорию ты, вероятно, изучил? Переходим к практическим занятиям, похоже?

— Не твоё дело, — пренебрежительно вздёргиваю губы.

— Без проблем. Только…

— Угу? — специально выставляю из-под фуражки ухо.

— Потом не ной, сынок. И презики держи под ручкой. От таких шалашовок можно получить букет не душистых алых роз, а творожистого кисленького зелья на промежность вместо вязкого лосьона, разглаживающего морщины на твоей мошонке.

— Замётано.

«Агафонов!» — выкрикивает громко и довольно резко косящийся на нас постоянно чем-то недовольный начальник родного факультета.

— Тшш! Ребята-а-а, похоже, понеслась. Заткнулись, братья. Отставить пошленькие разговоры…

Торжественное мероприятие по случаю выпуска очередной партии курсантов института внутренних дел уже два часа как объявлено открытым. Три взвода свежеиспеченных ментов миролюбиво загорают на вычищенной до блеска площади перед монументом сотрудникам правоохранительных органов, погибшим в неравных схватках с преступной швалью, в ожидании расслабляющей все мышцы и сознание команды.

После вручения дипломов, крепких рукопожатий, обязательных слов благодарности от всхлипывающих и то и дело украдкой утирающих слезу родителей, корявых поздравлений от вчерашних желторотых пацанов, а сегодня уже почти профессионалов в уголовном или ещё каком родной стране угодном деле, после государственного гимна, возложения цветов и преклонения коленей перед знаменем покинутого заведения, которому лысые юнцы отдали аж целых пять лучших лет своей недолгой жизни, мы наконец-таки проходим строгим маршем перед первыми людьми института, важными шишками небольшого города и даже нашей области, улюлюкающими предками и хихикающими девчушками, каждой из которых уже не терпится обнять свой лысый «краш» и непослушную «любимку», а проще говоря — на волю выпущенного молодца, затосковавшего за лаской необъезженного жеребца, подписанным широким росчерком пера приказом об отчислении из состава курсантов в связи с окончанием грёбаной учёбы. И вот мы, подкинув в воздух горсть отечественных монет и новые фуражки, орём на всевозможные басы, при этом мощно раздирая глотки:

«Всё! Всё! Всё! Ура, пацаны! Это дембель, наш заветный выпуск! Линяем с чистой совестью под тёпленькую сиську к мамке!»…

— Поздравляю, сынок, — вот она как раз и дёргает мои плечи, неосторожно задевая похрустывающие от новизны погоны. — Какой же ты красивый, Ромочка. Форма юноше всегда к лицу. Ну, что ты? Куда смотришь? Что произошло? Кто там ждёт?

— Мам, перестань, — не глядя отступаю и смахиваю её руки. — Это офицерская парадная форма, а не вечерний туалет. Не надо.

— Дружки, что ли, смотрят? И пусть! Чего ты злишься? Только лентяи и дураки глазеют, тупо разевая рот. Смотрят, прицениваются, значит, нечем добрым молодцам заняться. Пялятся, как недоумки. Быдлота, да и только.

Не отвечаю, зато одариваю маму чертовски недовольным взглядом — вознаграждаю своим лицом, обезображенным презрением.

— Господи! — теперь она клекочет, под брови закатив глаза. — Ром, как пожелаешь. Не буду, не буду. Ничего не буду! — и, наконец, перекрестив руки на груди, тяжело вздыхает. — Игорь, скажи хоть что-нибудь.

Отец немногословен. Впрочем, как обычно. Но без внимания просьбу всё-таки не оставляет:

— Ему не до нас, Марго. Это ясно. Друзья вокруг гудят, красивые девушки в опасной близости вьются, забронированное кафе уже зовёт. Какие, кстати, планы до обязательного принятия пищи?

— Ой-ой! Девушки? Какие ещё девушки? Сдались ему эти вертихвостки. Ведут себя, между прочим, очень вызывающе. Вешаются мальчикам на шеи, прыгают, хихикают, как идиотки, чушь трезвонят. Ни одной симпатичной и достойной крошки. Ромка — серьёзный мужчина! Да? Да, сынок! — себе же отвечает. — Девки выродились — моё мнение. Мало того, что поведение оставляет желать лучшего, так ещё и со вкусом огромные проблемы. То грудь выставят на обозрение, а там и смотреть-то не на что. Бюстгальтер самопальный, сшитый на собственной коленке. А прыщики-соски подскакивают, словно кто зелёный горошек ей в декольте засунул. То откровенными трусиками светят. Шнурок между ягодичек протянула и размазывает дерьмо у ножек. А потом инфекции, о которых я ежедневно на работе слушаю. Знаешь, сколько таких форсящих ко мне потом в слезах за помощью обращаются?

— Что насчёт врачебной тайны, Рита? — по-моему, отец её стыдит и остужает.

— Никаких имён, никаких фамилий. Скупая, но весьма красноречивая статистика и мой многолетний опыт в придачу. Так вот, все эти кружева и рюши, обритые лобки, смолою выскобленная и подсушенная обыкновенным тальком кожа — красиво, гигиенично, если дальше не смотреть, но я могу копнуть поглубже, поставив зеркала и взяв мазок на микрофлору. Так вот…

— Ма-а-ам, — а я уверен, что краснею.

— А там… — она опять сжимает мои плечи. — Ром, там ничего хорошего: коричневые пятна, грязь, жуткий запах, густые синяки, многозначительные кровоподтёки и чужие отпечатки пальцев. Ей только двадцать лет исполнилось, а её амбулаторная карточка, уже по толщине в большой мужской палец, пестрит не одним неутешительным диагнозом. Считай это моей принципиальной позицией, сынок. Твоя жена должна быть чистой. Или непорочной, что, впрочем, одно и то же. Ты скажешь ей за благоразумие и мне за наставление «спасибо». Ваши дети — семейное здоровье в целом. В конце концов, никто не возражает против психологически устойчивой обстановки в доме. Современная женщина должна быть подозрительно спокойна.

— Маргарита… — шипит отец. — Что? — теперь он будто бы прислушивается. — «Подозрительно спокойна»?

— В хорошем смысле этого слова. Не люблю невоспитанных сучек, — сильно скашивает взгляд. А там, в той стороне, как раз визжит от радости ополоумевшая дура. — Такое поведение современность называет игривым шармом, если я не ошибаюсь. Я не придерживаюсь моды, и вам, — придавливает кончик моего носа, — и вам, — на этом обращается к отцу, — об этом давным-давно известно. Мой сын достоин исключительного и только лучшего.

— Речь не о нём, — папа, как шпион, оглядывается по сторонам. — Ты, представительница слабого пола, оскорбляешь своих же, если можно так сказать, малолетних сестёр на серьёзном глазу. Вливаешь сыну эту ересь в уши. Уместно ли это вообще? Тем более, сегодня.

— Не скажу сейчас — навек замолчу. Эти девушки — будущие матери. Смотри! — как будто силой принуждает повернуться. — Сколько в ней сантиметров? Сто шестьдесят? Возможно, меньше. Дымит, как паровоз. Матом кроет так, что вянут уши. Дешёвое и жалкое подобие мудрой женщины. Да-да, мудрой! Я не ошиблась. Мужчина — голова, а женщина — шея, которая несмотря на тонкость и субтильность, удерживает мозг на нужном месте. Какое определение напрашивается?

— Понятия не имею, — отец ей отвечает.

— Мудрость, любовь моя. Это мудрость. Многознание, как известно, уму не научает.

— Что-что? — заявляем с папой в один голос.

— Не помню, кто это сказал, но в точку же! Не количеством, а качеством измеряется познанное, мальчики. Это, между прочим, и к сексу относится.

— Ох, чёрт! Ром, прости свою мать. Рит, устроила партийное собрание. Мы его задерживаем, по-видимому, нарочно. Неужели…

— Смотри-смотри, — а мать, прищурившись, наводит резкость, — на безымянном пальчике с обкусанным ногтем у этой девки блестит кольцо. То есть какой-то дурашка уже сделал этой шлюшке предложение. Готова поставить деньги, мальчики, на то, что я скоро встречу эту блеющую козу на своём рабочем месте. Буду вытирать ей сопельки, прописывая вот такое количество тяжелых медикаментов и амбулаторных манипуляций. Половой покой с любимым мужем покажется ей пыткой. Парень молодой, а жена… Откровенная проныра! Шлюха во-о-о-от с таким пробегом. Всё! Всё! — мама выставляет руки. — Я сдаюсь и умолкаю. Но…

— Поговорим о любви, семья? — отец пытается сместить угол случайного обзора. — Контрацептивы есть, сынок? — шепчет мне на ухо, задевая носом край форменной фуражки. — Фу, чёрт! Уже отвык от этой хрени.

— Всё в порядке, — тихо отвечаю.

— Ну и ладно. Моё дело — предупредить, — а мать никак не унимается. — Ромочка, ты так вырос. Мышцы каменные, а взгляд стальной. Рука власти, да? Карающий меч правосудия? Ух!

— Ма-ма… — тяну лениво, по слогам.

— Казарма сделала из мальчика мужчину, Рита. Отпусти его, а то разбалуешь. Разве ты не видишь, что взрослому сыну надоедливые предки, к тому же шамкающие вставными челюстями, абсолютно неинтересны. А твои лирические отступления относительно морального облика подрастающего поколения надо конспектировать, да только сын окончил ненавистную учебку и, наконец-то, переходит на полевые работы. Твои идеи, Марго, возможно, устарели. Ты, любовь моя, жадна на склоки. Любишь, чтобы синим пламенем горело, а жар, Рита, не каждому по душе. Мне нравится это поколение. По крайней мере, с ними я становлюсь лет на — дцать моложе. Я прав, старина?

— Меня ждут ребята, — во все глаза таращусь на отца. — Спасибо за поддержку! Но ты не прав. Скорее, так! Время для семейного сеанса неподходящее.

— Ну-ну! Ладно. Забыли. Итак, поздравляю, товарищ лейтенант. Служи с честью, старик. Такие слова ждал? Нечто подобное желал услышать?

— Да.

— Дальше по расписанию намечен отпуск?

— Двадцать восемь дней.

— Неплохо. А распределение получил?

Сказать ему «спасибо»? Уверен, что папа руку приложил к тому, чтобы его сына взяли под крыло так называемые «лучшие из лучших».

— Да.

— Доволен?

— Да.

— Да? — уточняет, прищурившись лукаво.

— Так точно! — по-лошадиному башкой мотаю.

— Я так понимаю, месяц законного отдыха, ничегонеделания, шатания туда-сюда, а потом — уставные двадцать четыре на семь и ни секунды продыху? Себе, естественно, не принадлежу? Только долг и служба?

— Так точно! — по-моему, я уловил всё время ускользающую от меня «мыслЮ».

— Мать, всё ясно, — отец поворачивается, обращаясь к ней лицом, и предлагает свою согнутую в локте руку. — Наш сын намерен все отпускные деньги лихо отгулять, чтобы после, как говорится, необидно было. Мол, мне выпал шанс, и его нельзя проср…

— Игорь, прекрати сейчас же! — хохочет мама, отклонившись и запрокинув голову назад.

— Не переживай, Ромка, мешать не будем. Рекомендую, незамедлительно валить отсюда. А если проще, то: «Кругом! Пошёл отсюда на фиг!». Давай-давай! — многозначительным кивком неоднократно задаёт мне направление.

«Извини, но мне действительно пора!» — я только двигаю губами, не сотрясая воздух громким звуком.

— Марго, давай-ка отпустим этого юношу. У него дела! Дружки вон, — указывает куда-то в сторону, — от нетерпения пританцовывают. Гарцуют, словно кони. Шуму-то сколько от вас, засранцы. Совсем разучились нормально разговаривать. Всё лужёным горлом берёте. Что надулся, гражданин начальник? Ритуля, отходим и забираем сиську. Парень взрослый, без пяти минут начальник райотдела. Медали на груди звенят, диплом из кармана брюк торчит. Отличный, я надеюсь?

— Так точно, — приставив руку, отдаю папе честь.

— Всё! Водопад на сегодня отменяется. С кем собираешься тусить? — он хлопает моё плечо и так же, как и мать, проверяет на крепость новые погоны.

— С Андреем.

— Я думал с девочками. К тому же мать, судя по её словам, уже настроилась.

— Прекрати, — бьёт по его груди ладонью.

— И всё-таки, на кой чёрт тебе этот Андрей, Ромка?

— Хочу познакомиться… — тихо начинаю, но мама пробивным тараном впечатывается в «слабенькую стену».

— Я дома стол накрыла, гостей позвала. Как же? Не отпущу! Ромочка, хотя бы пару часиков вместе посидим, пообщаемся, поедим, выпьем, а потом гуляй. Ты, что, не хочешь?

Не хочу, поскольку её ванильное внимание излишне. Я об этом точно не просил, а мать всё делает специально и всегда нарочно. Так стопудово правильно — так будет проще!

— Позже, — отхожу и поворачиваюсь к ним спиной. — Не обижайтесь, — вполоборота добавляю.

— Будь осторожен! — летит мне в спину стандартное отеческое наставление. — Машину возьмёшь?

— Обойдусь, — отмахиваюсь от отца рукой…

Вчерашние курсанты сбиваются в жужжащие о важном стайки, составляют группы по индивидуальным интересам, галдят, регочут, ржут огромным табуном, о чём-то громко договариваются, а я, не сводя глаз с девчонки, которую приметил, когда в парадной коробке навытяжку стоял, иду к дружку, обещавшему с ней после выпускного смотра познакомить.

Средний рост. Длинные густые волосы, соломенного цвета, во что-то непонятное собранные на по-египетски выпуклом затылке. Тонкая открытая шея и покатая линия обнаженных плеч, в каждое из которых я хотел бы уткнуться носом, чтобы на всю оставшуюся жизнь женским духом насладиться. Глаза, как благородная сталь, с прищуром смотрят на мечущееся по сторонам окружение с нескрываемым пренебрежением. Это гордость или злость? Или наваждение?

— Привет, — я нагло вклиниваюсь в их компанию.

— Привет, — отвечает Стефа, нынешняя девушка Андрюхи. — Это Рома, — кивком указывает на меня, представляя своей застывшей изваянием подруге.

— Роман! — протягиваю руку.

— Ольга, — косится брезгливо на мою ладонь.

— М-м-можно Оля? — уточняю заикаясь, при этом убираю за спину дрожащую верхнюю конечность.

— Можно. Тогда, наверное, Рома? — с улыбкой мягко отвечает.

— Согласен, — киваю, паркуюсь, пристраиваясь рядом, углом левого погона царапаю неосторожно бархатную, чуть-чуть подпаленную летним солнцем кожу. — Погуляем?

— Я… Вы… То есть… Что-о-о? — она красиво ставит глазки.

Ура, ура! По-моему, я вызвал женский ступор?

— Что слышите! Можно на «ты»? Ничего, что так быстро?

— Э-э-э… — она зачем-то сверяется с подругой прежде, чем ответить. — Хорошо. Не возражаю. Рома…

— Я приглашаю тебя в кафе, Оля. У нас сегодня выпуск. Главный день. Сто дней до дембеля даром не прошли. И вот, наконец-то, получив погоны, диплом и неплохое назначение, намереваемся грандиозное событие отметить, — дёргаю плечами, играя маленькими звёздами, которые друг от друга разделяет один просвет в виде красной тонкой линии. — Андрей? — ищу поддержки, обращаясь к другу.

— Стеф, что скажешь? — сокурсник обращается к девчонке, на талии которой вовсю хозяйничает его дрожащая ладонь.

— Это неожиданно. Лёлик?

«Лёлик»? Обалдеть! Однако это очень мило.

— Прошу, — копируя отца, я предлагаю Ольге руку.

— Э-э-э…

— Я не кусаюсь. Смелее, — специально наклоняюсь, чтобы прошептать ей в ухо, — ты будешь под охраной, Лёля. Роман Юрьев, лейтенант полиции, двадцать лет. Есть, чем ответить?

— Оля Куколка, мне только восемнадцать, закончила с отличием первый курс строительного института. Учусь на архитектурном факультете и…

— А Костю знаешь? — прикрыв свободной ладонью вцепившиеся в мою руку тоненькие пальцы, рассматриваю женскую макушку. — Красов Костя…

— У нас нет такого.

— Он постарше, куколка. На выпускном, наверное. Или предпоследнем курсе.

— Потише, лейтенант полиции, Рома «беспардонный» Юрьев. Куколка — это моя фамилия! — упершись каблуками в стык тротуарной плитки, резко тормозит, не соблюдая банальных правил пешеходного движения. — Ты не наглей, товарищ лейтенант.

— Извини, — сейчас сдаю назад. — А по отчеству? Я Игоревич.

— Алексеевна, — рвано выдыхает.

— Ольга Алексеевна Куколка — будущий архитектор, дизайнер узких улиц? — по всей видимости, кое-кто мечтает, игриво задирая нос.

— Дать бы тебе по шее, хам невоспитанный, — мне слышится или всё-таки бормочет?

— За что? — нахально наклоняю голову, специально задеваю щекой её висок, прикрыв глаза, еложу щетиной по нежной коже. — У меня серьёзные намерения, Лёлик. Не обижайся, пожалуйста, если невпопад залаю. Сделай скидку: я в хлам волнуюсь.

— Вот и помолчи, — пытается отклониться, да только всё без толку. — А вдруг у меня есть парень? Это некрасиво, Рома.

— Есть? У тебя есть парень?

— Решил приступить к допросу?

— Есть?

Ответь же, молодая стерва!

— Твои предположения? — толкается в плечо. — Поднимись, пожалуйста, и убери от моего лица безобразный кокошник.

— Кокошник?

— Твоя шапка…

— Форменная фуражка, Лёлик.

— Напоминает старинный женский головной убор. Вуали — вот так незадача! — не хватает. Вы, как красны девицы, «робята».

— А ты колючая девочка, — вожу по острым ноготкам, которыми она пытается поскрести мой китель. — Тихо-тихо. А можно ещё вопрос задам?

— Стефа? — вполоборота кричит подруге. — Стефа, вы где?

— Замуж хочешь? — шепчу куда-то в землю.

— Спасибо за приглашение… — она в ответ мне грозно шикает. — Это несмешно! Больной, что ли?

— Я не приглашал и не смеялся. И, на всякий случай, не делал предложение.

— М? — я так и вижу, как удивлённо Ольга выставляет глазки. — Отпусти! — начинает вырываться из моего захвата. — Выпил, что ли?

— Ты свободна? Один вопрос! Ну?

— Не нукай!

— Жених есть?

— Напрашиваешься?

— Отставить викторину!

— Пошёл ты…

— Кого-то любишь?

— Себя! Больше жизни, — прокручивается, словно хладнокровный пресноводный гад. — Исключительно себя!

— Ромка, всё нормально? — Андрей горланит в спину.

— Да, — отмахиваюсь от ненужного внимания. — Нет, значит? — снова обращаюсь к не прекращающей возню девчонке.

— Отпусти, сказала! — упирается и едет по асфальту, как на водных лыжах по морской волне, высекая искры из-под мелких металлических набоек.

Я останавливаюсь и, не давая ни одной минуты на рефлексию и никому не нужное размышление, одной рукой подхватываю под коленями. Грубо вздёрнув, поднимаю Ольгу. Подбросив пару раз, поймав при этом недоумевающий взгляд в связке с явным раздражением, прижимаю стройное тело к затянутому в парадку торсу.

— Я поцелую?

— Что?

— Хочу поцеловать! — глазами зацепившись за что-то шепчущие губы, говорю, как робот, действующий по инструкции в случае массированной атаки. — Сегодня погуляем и познакомимся поближе, а завтра станем парой. Согласна?

Упираясь ладонью в пластиковые колодки с только памятными и по важным случаям медалями, Ольга хмыкает и гордо заявляет:

— Обваришься, товарищ лейтенант!

— Это «да»?

— Это значит, кожа с мясом сойдёт, оголив хребет и внутренние органы. Прозрачным будешь бегать и голосить о том, как жестоко обобрали…

— Ты, что, преступница? Работаешь в паре со Степашкой?

— Ага.

— Одна проблемка, Лёля: если ты находишься на свободе, значит, сполна отдала долг обществу.

— Я на условно-досрочном.

— Не предусмотрено статьей.

— Ты уже и номер статьи придумал?

— Судя по мышечной массе и внешнему виду, ты работала приманкой. Не тяжко и не злостно.

— А-а-а! — по-волчьи выгибает шею. — А если я изгой, например?

— Ориентировка не точна.

— У меня недостойная сотрудника полиции биография. Понимаешь?

— С большим трудом. Вы не под присягой, поэтому выражайтесь яснее.

— Мать в тюрьме, Рома, а отец безбожно пьянствует в большом городе. Налегает на пузырь с палёнкой и пристает к родной дочери, распуская руки.

— И для него статью найдём! — смеюсь, но всё же настораживаюсь.

— У меня нет жилплощади, Роман Игоревич Юрьев, — подняв нос и выставив подбородок, горделиво заявляет. — К тому же я живу на двух аршинах в общежитии при институте. Иногда нарушаю условия и являюсь после двадцати трёх ноль ноль в казённые апартаменты. В карман халата коменданта засовываю премию. Это взятка?

— Да.

— Статья?

— Нехорошая, — головой мотаю. — Но у меня есть квартира, Лёля. Найдём выход.

— Большое достижение!

— Своя комната…

— Владеешь долей?

— Какая разница? — приближаюсь к ней лицом. — Ты смотрела на меня?

— Неправда.

— Все два часа застывшим взглядом взирала на мою фигуру в парадной коробке. Я тебе понравился? — смотрю на женские розовые губы.

— Поставь меня на землю, двадцатилетний лейтенант, — вроде отдаёт команду, но тут же мягче добавляет, — пожалуйста. Все смотрят, Рома. А та женщина…

Это моя мать! Маргарита Львовна. Железная Марго. Мистер Юрьева. Превосходный гинеколог в провинциальной амбулатории, принесший в жертву на алтарь «психологически спокойной семейной обстановки» карьеру всемирно известного медицинского учёного.

— Двадцать восемь дней, Лёлик, — повернувшись передом к погруженным в бездну удивления родителям, смотрю на девушку. — Уверен, что этого хватит на то, чтобы по их истечении нам с тобой пожениться.

— Это ненормально! — она скрывается на моём плече, одной рукой обхватывает шею, а во второй ломает звёзды на погоне. — Я смотрела, но…

— Я тоже глаз не сводил с тебя. У меня никого нет, Лёля. Я и с девочками никогда не целовался.

— Это с большой натяжкой можно считать достоинством.

— Почему?

— Неважно.

Я ощущаю тёплое дыхание на шее, возле уха.

— Мы всё равно поженимся, Ольга Алексеевна Юрьева.

— Я Куколка! — тихо прыскает.

— Это временно, Лёля.

И ненадолго…