Роман… С Ольгой

Глава 10

Пятнадцать лет спустя

— Почему здесь? — женщина подозрительно оглядывается.

— Проблема?

— Общественное место? — возвращается ко мне. — Ресторан? В семь часов вечера?

— Это не свидание, Василиса, — со снисходительной на губах улыбкой отвечаю. — Так будет лучше и проще, — и громко выдыхаю, — и для Вас, и для нас.

— Я понимаю.

— Прошу прощения, что задерживаем после работы, но жена согласилась обсудить условия процедуры только вне больничных стен. Она временно исполняет свои должностные обязанности удалённо, а сегодня какое-то производственное совещание неожиданно организовалось. Босс с бухты-барахты решил проверить качество и количество выполненной ею работы за десятилетний период дистанционки, поэтому Оля задерживается, но обязательно придёт. По крайней мере, я не получил от неё сообщения о переносе или об отмене встречи. Жена очень пунктуальна в таких ситуациях и обязательна в моментах.

А также исполнительна, горда, кичлива, своенравна. Временами очень вредная и почти всегда противоречивая. Надо же, как я внаглую оговорился. Последнее — вероятно, с некоторых пор. Боже, как я нагло вру, при этом абсолютно не краснею. Не моргнув глазом, заряжаю этой юной леди о том, как моя Юрьева о чём-то сообщила и про что-то вежливо предупредила. Держу пари, что даже под страхом смертной казни Лёлька не сделала бы лишнего шага в этом направлении.

Лениво отворачиваюсь, обращая взгляд на суетливую обстановку за окном:

— Ресторан выбирала она. Это ничего? Всё подходит? Неплохо?

— Здесь уютно. Сто лет не была в таких местах. Хочу сказать ей «спасибо». Всё, что не делается, только к лучшему. Уверена, что наша встреча вне моего рабочего кабинета запомнится надолго.

Очень надеюсь, что только с положительных сторон. И да, у жены есть определённый вкус. С этим никто не спорит, а с выбором, как правило, по всем позициям единогласно и мгновенно соглашаются. Говорят, что с тонким восприятием великолепного нужно родиться, потому как привить подобное невозможно. Чувство прекрасного необходимо в зародышевом состоянии из вселенского эфира в свою кровь впитать.

— Вы можете заказать…

— Только кофе и, вероятно, какой-нибудь десерт. Вы не против?

— Конечно, выбирайте, — подталкиваю пальцами меню и на всякий случай сообщаю, — всё за наш счёт.

— А Вы?

— Присоединюсь к Вам. Пожалуй, тоже остановлюсь на чашке кофеина и сушёном бублике со сливочной глазурью.

— Поздновато, конечно, для заряда бодрости, но… — посмеиваясь, разворачивает книжку, чтобы внимательно изучить пищевую составляющую дорогого ресторана. — Один раз живём? — подмигивает, посматривая на меня поверх краешка буклета.

— Поддерживаю.

Дорогого ресторана? Ну, да. А какого ещё? Уверен, что ценник здесь стопроцентно не из дешёвых. У Ольги есть одно незыблемое правило, которому жена никогда — хоть кровь из вздёрнутого носа — не изменяет: нельзя экономить на себе, ни в коем случае не стоит принижать собственное достоинство и отказываться от положительных эмоций, которые она может за жалкие бумажные купюры взять, при этом невзирая на указанную продавцом конскую цену на объект интереса в каком-нибудь шикарном заведении. Лозунг довольно громкий, почти кричащий, однако не каждому понятный. Я, например, не понимаю, как о таком можно орать, на самом деле не придерживаясь элементарных установок поведения. Лёля запросто вбухивает колоссальные средства в красивую одежду, качественную и дорогую обувь, кожгалантерею и прочую ерунду, но совершенно забивает толстый болт на своё здоровье и яркие впечатления, например, от посещения какого-нибудь развлекательного мероприятия или тех же поездок за бугор. Юрьева утверждает в своей, конечно же, манере, что это ей совсем не нужно: будто бы весь мир давным-давно сошёл с ума и основательно опошлился, человеческое окружение стало чересчур жестоким, а всё, что ей когда-то казалось интересным, в настоящее время она запросто способна рассмотреть через экран смартфона, ультрабука или на раздражающих меня слайдах, которые она с нескрываемым удовольствием гоняет, заряжая проектор и проецируя фрагменты на стене.

— Ей не нравится специфический больничный запах. С этим имеются довольно стойкие проблемы.

— Фобия? — Василиса на одно мгновение отрывается от меню, чтобы встретиться со мной глазами. — Есть психологические проблемы?

— Нет, — быстро отвечаю.

И, безусловно, да.

— Обыкновенная непереносимость людей в белых халатах, — прикрыв кулаком рот, сиплю, разглядывая спутницу исподлобья. — Прошу прощения за бестактность. Оля с медициной не дружит. Совсем.

— Насолили? — в ответ добродушно улыбается.

— Скорее, был очень неудачный опыт… — наполняю грудную клетку свежим воздухом, словно собираюсь с духом, чтобы сообщить о сути того, что с женой случилось в медицинском учреждении много лет назад. — Я могу рассказать, но…

— Не надо, — под нос мне выставляет руку. — Это личное дело и меня не касается. Каждый занимается тем, что выбрал. Стоит относиться к этому, как вынужденной мере. Я не долго задержу вас. Пообщаемся, обсудим непростые моменты. Возможно, Ольга Алексеевна задаст интересующие её вопросы. Если ей захочется сохранить конфиденциальность разговора, то Вы…

— Я удалюсь, — торопливо заверяю. — Без разговоров.

— Замечательно, — продолжает изучать меню. — Не страшно, если мы познакомимся на нейтральной территории. К сожалению, я не могу вести записи и лишена возможности оформить карточку пациентки, но это даже к лучшему. Не под протокол люди гораздо откровеннее, миролюбивее и разговорчивее.

Ха! Милая девушка, Вы и не можете себе представить, насколько щедро делятся клиенты своими тайнами, когда не под тот вездесущий протокол. Мне ли этого не знать! А если добавить силу и заставить подозреваемого о своей вине кричать, то можно много вытрусить из того, кто изначально производил впечатление вообще неразговорчивого типа.

— Отлично. Всё устраивает. Тем более что ситуация, в которой мы оказались, не из животрепещущих и однозначных. У Юрьевых, скажем так, подтвержденная патология, поэтому… Мы двадцать лет вместе, Василиса. Недавно отпраздновали годовщину свадьбы. О таких, как мы кричат, присвистывая: «Пенсия на горизонте, а они решили колобочек по сусекам наскрести».

— Это не патология, Роман. У Вас абсолютно неверные сведения и ложное представление о том, как далеко продвинулась медицина в этом направлении. К тому же всё чаще пары задумываются о рождении первенца, когда обоим партнерам уже далеко за тридцать, а супружеский срок исчисляется не одним десятком лет. Никто не имеет права осуждать добровольный выбор двух людей: ни врачи, ни, тем более, суд скучающей, иногда неумной толпы.

— Это не первый ребёнок, — прикрыв глаза, шепчу. — Не первенец, понимаете?

— Простите? — краем глаза замечаю, как она, сильно вытянувшись, подается на меня, перегибаясь через весь стол. — Я не расслышала, что Вы сказали?

— Жена была беременна.

— Э-э-э?

— У нас не было, — осторожно надеюсь, что нет и никогда не будет, — каких-либо проблем с зачатием. Мы единогласно выбрали время и даже договорились о месяце появления малыша. Жена забеременела сразу же, в первый цикл после отмены всех контрацептивов. Так что, — возвращаюсь к ней лицом, через силу улыбаюсь, опустив голову, таращусь на свои колени, пританцовывающие под столом, — у нас есть опыт.

— У жены возникли проблемы с вынашиванием?

— Да.

— Роман, прошу прощения, но мне нужно знать больше, чем… — снова суетится взглядом по тихой полутёмной обстановке в ресторанном помещении, одновременно с этим закрывает меню и откладывает на край стола. — Ольга Алексеевна не посетила ни одной встречи, о которых Вы договаривались заранее, поэтому у меня нет таких сведений. А сегодня…

— Ей тяжело смириться с тем, что произошло, — сжимаю нижние конечности, надавив на нервный подколенный центр. — Чёрт…

— Что-то случилось?

— Всё нормально. Пожалуй, от кофе я откажусь, — криво улыбаюсь, не поднимая головы.

— Скажите, пожалуйста, жена смотрела материалы, которые я передала Вам?

Нет! В этом на все сто уверен.

— Да.

— Ей всё понятно?

— Остались вопросы, поэтому я попросил о встрече.

— Хорошо.

Безусловно, Юрьева права — я страшный, мерзкий, опасный и жестокий человек. Безобразную ложь навешиваю и не стесняюсь, а вот лучшая на свете Оля, как всегда, опаздывает. Опаздывает на полчаса. Не хочу освещать экран, снимая блокировку. Не потому, что сохраняю тайну или не люблю, когда «заглядывают мне через плечо». На это с некоторых пор насрать! По фене, абсолютно всё равно. Зато страшусь другого. Боюсь увидеть крохотный значок уведомления о полученном электронном сообщении, в котором Лёлька нагло прохрипит о том, что:

«Планы, как это ни странно, изменились. Юрьев, чтоб ты сдох, козёл. Любимый, извини меня. Но любезное предложение проходит, однозначно, мимо».

— Роман? — женщина дёргает мою кисть, перебирающую пальцами по зубцам трёхглавой с позолотой вилки.

— У неё был выкидыш десять лет назад, — зажмурившись, сиплю. — Не получилось.

— Мертворожденный? Или на раннем сроке?

— Да. Десять недель.

— Мне очень жаль.

— Я хочу помолчать, — резко вскидываюсь, устремляя на неё предательской влагой наполнившиеся до краев глаза.

— Да, конечно, — Василиса отпускает мою руку и откидывается на спинку стула. — Оставим этот момент. Но…

— Больше не получалось, — зачем-то продолжаю, криво улыбаясь. — Мы старались, но…

Сам же попросил! И сразу сдался. Слил нашу подноготную к этой девушке в карман и ни капли о конфиденциальности личной информации не задумался. Херовый я начбез. Красову бы задуматься над неполным соответствием занимаемой должности. Я трепло, да ещё и плакса. Виноват, по-видимому, очередной переходный возраст — сорок лет! Старик… Пердун с расшатанной вдрызг нервной системой, но зато с кольцом на пальце и бесконечным психозом, согласно переменчивому женскому настроению.

— Вы проходили курс лечения от вторичного бесплодия?

Я не знаю, что это такое. Мы с Олей посещали несколько иных врачей.

— Да.

— Оба?

— Да.

— Как давно?

Какой срок ей подойдёт? Что лучше — давно или недавно?

— Пять лет назад, — придерживаюсь, как обычно, золотой середины.

— И? Каковы прогнозы? Что вам сказали?

— Полностью здоровы, но…

— Не выходит?

— Да, — киваю.

— Вы волнуетесь… — вытягивает гласные звуки, провоцируя меня.

Меня страшат до чёртиков по глупости растраченное время, хиреющие с каждым годом физические возможности, мои-ёё, и последний шанс на личное спасение.

— Я хочу от неё детей, — шепчу, утыкаясь подбородком в основание шеи. Разминая мышцы, вожу из стороны в сторону головой, при этом, как оголодавший хищник, сильно скалюсь, приподнимая верхнюю губу, затем закусываю нижнюю, шиплю и моментально задыхаюсь. Пережав дыхательные пути, захлёбываюсь собственной слюной, давлюсь и кашляю. — Из-ви-ни-те, — а на финал к тому же заикаюсь. — Не хочу говорить и не могу заткнуться. Оля против! Я не настаиваю, но мне нужны определенные гарантии. Когда жена созреет… Она прекрасная мать. Вернее…

Боже, какую чушь я перед этим, в сущности, ребёнком возглашаю.

— Она любит детей, просто…

Быть беременной — для Ольги Юрьевой плохая, роковая, почти смертельная примета!

— Я понимаю…

Ни хрена ты не понимаешь, девочка. У нас была возможность, а мы её просрали, похоронив органические отходы на свалке, предназначенной для неродившегося человека.

— Я… Я… — спокойно поднимаю глаза и моментально теряю разум от того, что замечаю за её спиной. Мозги летят к херам, а электрические импульсы теряют управление.

Это Ольга. Моя жена. Юрьева. Зараза. Женщина, взявшая мою фамилию и поклявшаяся хранить верность, беречь любовь и ни в чем не сомневаться, направляется к нашему столу под руку с каким-то черноволосым молодым — годящимся ей в сыновья — дрыщом. Кто он?

Красное платье. Завитые в крупные кольца, распущенные волосы, пружинящие живым серпантином в такт её мелким шагам. Платье узковато, чересчур облегает идеальную фигуру, которую я двадцать лет люблю. Высокий каблук модельных узконосых туфель в тон одежды и крохотная сумочка, чей ремешок элегантно переброшен через противоположное плечо от бедра, на котором покоится, периодически покачиваясь, кожаное место для хранения губной помады, кошелька и, вероятно, сверхтонкого смартфона. Вот об этом я и говорю, когда громогласно утверждаю, что у жены есть вкус во всём: в архитектуре, еде, выборе вечернего сериала и, конечно же, одежды. Эта женщина — богиня, покинувшая наскучивший пантеон и спустившаяся к жалким прямоходящим тварям. Однако слишком вызывающий макияж портит образ. На мой вкус. И потом…

— Добрый вечер, — они равняются со столиком, при этом Ольга будто отступает, выставляя кавалера нам с Василисой на обозрение и, возможно, незамедлительный товарищеский суд.

— Здравствуйте, — заикаясь, отвечает специалист, которому я несколько минут изливаю душу о том, как тяжело с женой живём. — Вы…

Она переводит на меня глаза, будто бы выпрашивая поддержки, которую я, увы, не могу ей оказать, потому как внимательно изучаю сутенёра-раздолбая — по-другому и не скажешь, — в чей локоть вцепилась женщина, которую я, по всей видимости, при свидетелях сегодня удавлю.

— Юрьев, как дела? — предусмотрительно держится немного поодаль, выглядывает из-за плеча мудилы, по всем приметам оценивающего меня.

— Ты опоздала на полчаса, — произношу сквозь зубы.

— Фи! Попали в пробку, — бледными пальцами впивается в подставленное предплечье, словно просит долбоё. а подыграть или тупо промолчать, чтобы не раздражать своим присутствием. — Но вы без нас не скучали, как я погляжу. Вы ведь Василиса? Юрьева-то я знаю.

— Да, — девушка пытается привстать, чтобы выразить своё почтение. — А Вы Ольга Алексеевна?

— Можно Лёля, — подмигивает мне, медленно облизывая губы. — А тут хорошо, — так же, как и Василиса, оглядывается по сторонам, с интересом рассматривая — уверен в том — в подробностях известную ей обстановку.

— Никита, — неожиданно оживает немой — лишь по моей надежде — идиот и предлагает руку для пожатия. — Роман, да?

Да, сука сраная! Тебе каюк.

— Как мы сядем? — интересуется жена и, не дождавшись предложений, выдаёт своё — «единственно возможное». — Напротив друг друга, полагаю. Никит, давай-ка к Василисе под бок, а я присяду рядом с бывшим…

На этом я моментально глохну и попадаю в акустическую яму, где гулким эхом раздаются лишь определённые слова, от которых расслабляются голосовые связки, лишая напрочь голоса, желудок завязывается тугим узлом, сердце, куда-то засмотревшись, пропускает все возможные удары, лёгкие спадаются, а кишечник открывается, ослабляя честолюбивый сфинктер.

— … мужем. Надо отдать должное, мы продержались вместе довольно-таки продолжительный срок. Жаль, конечно, что всё закончилось на такой скотской ноте. Это ведь она? — Оля пренебрежительно отталкивает от себя козла и, упёршись бедром в моё плечо, вынуждает подвинуться и уступить ей место рядом. — Ты не возражаешь?

— Простите? — ничего не понимающая Василиса с надеждой смотрит на меня — я это мельком замечаю, потому как таращусь на то, что вытворяет Лёлик, когда играет роковую страсть.

Случайный спутник с «красивым» до пошлости именем «Никита» пристраивается возле молодого и перспективного специалиста по репродуктивной медицине и выпучивается на неё, изучая симпатичный профиль случайного свидетеля грандиозного светопреставления.

— Не обращайте внимания, — наигранно хохочет Оля. — С нами весело, Василиса?

— Я пойду, — та еле слышно отвечает.

— У Вас дела? — Ольга бьёт глупостью, не сбиваясь с текста, который перед этой встречей приготовила.

Долго репетировала или решила вызвать аплодисменты лихим экспромтом?

— Мне пора, — настаивает Василиса.

Я ведь должен повлиять на ситуацию, остановить не на шутку разошедшуюся женщину, грозно цыкнуть на неё, пальцем «малолетке» погрозить, нежно ущипнуть за талию, прислонить к себе на бок, шепнуть в висок «люблю тебя»? Но я молчу! Молчу и не возникаю. По неосторожности лишён права голоса, когда моя Оля выступает.

— Что вы выбрали? — Юрьева царапает кожаную обложку буклета с меню недлинными ногтями, выкрашенными в кроваво-красный цвет.

— Я пойду, — ещё попытку предпринимает Василиса, но наглый хрен не выпускает. — Что Вы…

Урод похотливо скалится, обезображивая и без того отвратное лицо. Брюнет с бесцветно-голубыми глазами, тонкими губами и таким же носом с очевидным дефектом в виде своеобразного горба, ничем не уступающего тому же холмику верблюда. Видимо, парень занимался или занимается каким-то боевым искусством или был ранен чьим-то кулаком, как говорится, на колчаковских фронтах.

— Никита, Вам пора, — исподлобья наблюдаю за козлиной и поджимаю пальцы.

— Не думаю, — он выставляет локти на стол, подпирает небритый подбородок сложенными друг на друга ладонями, подмигивает мне, при этом пялится на Ольгу.

А она? Улыбается ему, легко кивает, ресницами к активным действиям поощряет. Поэтому Никитушка не чувствует, как неосторожно пересекает красную черту, за которой взбешенный «Юрьев» полностью теряет человеческую сущность, забывая о жалости и милосердии. Летит чувак на пламя, рискуя всем ради женщины, с которой, вероятно, столкнулся на входе в этот ресторан или на парковке перед.

Лошок… Глупый… Жалкий… Недоразвитый… Несмышлёныш, вручную оторванный от сиськи, которую только на картинках наблюдал.

— Отзови его, — сцепив крепко зубы, двигаю языком. — Прекрати!

— Василиса, я хочу спросить, — не глядя на меня, обращается к перепуганной женщине, сидящей напротив нас.

— Да, конечно, — осторожно отодвигается от полоумного Никиты.

— Желание пациента важно для Вашей работы? Для того, чем Вы заняты, необходимо получить единодушное согласие клиентов? Имеет значение то, что человек должен по доброй воле к Вам прийти?

— Что? — девушка переводит на меня глаза.

— Вы ведь работаете с парами?

— Да.

— С парами, в которых царит полное взаимопонимание?

— Ситуации бывают разные, — плечами пожимает.

Это, по всей видимости, означает:

«Не угадаешь, милочка. Тут, как пойдёт!».

— По большому счёту… — будто бы подсказывает, ловко управляет, манипулирует женщиной, с который встретилась лишь раз.

— К чему Вы клоните?

— Юрьев успел просветить, почему мы здесь сегодня собрались?

— Нет.

— Ложь Вам не к лицу. Молодая женщина, занимающаяся таким благородным делом, очень неумело врёт. Обман — это искусство, Василиса.

— Вы плохо себя чувствуете? — та смотрит туда же, куда направлен мой взгляд.

Руки… Это женские руки! Узкие ладони мертвенно-бледного цвета, пальцы которых перебирают скатерть, подтягивая и отпуская ткань, словно их хозяйка по-ведьмовски скребет поверхность. Бесцельно, но настойчиво. Это судорога?

«Лёлик, что с тобой?» — коленом касаюсь женского бедра. — «Солнышко, не надо. Уже всё ясно, детка. Пойдём домой?».

— Искусство! — Ольга поднимает подбородок и гордо выставляет его вперед. — Литература. Живопись. Театр. Балет. Фотография. Фокусы. Эквилибр, — перечисляя, постепенно уменьшает громкость, понижая, огрубляя тон. — Талант! Вы талант, вероятно, в медицине. Но наглое враньё — не Ваш конёк. Не опускайтесь, девочка, до пошлости такой. Юрьев, — обращается, поворачивая ко мне застывшее будто бы в посмертной маске размалеванное лицо, — зачем нам это всё? Ты хочешь спать с девочкой? Тебе нужно моё разрешение?

У меня дрожит щека и рассинхронно двигаются веки. Я, видимо, моргаю поочередно каждым глазом, оттого размыто вижу всю картину, но её… Её красивые глаза, сейчас безобразно подведенные угольной пылью и зассанным псинами песком, проникают в мою душу, вынуждая застыть, изображая покорного солдата, который обязан своим спасением и жизнью абсолютно незнакомому человеку.

— Что? — Василиса взвизгивает, а Никита глупо скалится.

— Я отпускаю тебя, — Ольга поднимается.

«Не смей» — беззвучно двигаю губами и закрываю медленно глаза. Я засыпаю… Умираю… Отлетаю в ад… По глупости и скотскому желанию…

Я за столом сейчас один! Василиса ушла после того, как жена любезно выдала карт-бланш на отношение со мной. Никита шустро отвалил, когда я на одну минуту не сдержался и показал своё истинное лицо, подавшись на него вперёд и зашипев «Найду, паскуда», со звериным рыком сбросив маску добропорядочного человека, я снова стал тем, кто десять лет назад из-за на одно мгновение утраченного самообладания, чуть не лишил себя всего: драгоценной свободы и любимой женщины…

— Вон! — рычу на баб, столпившихся перед вытянутым по горизонтали мыльным зеркалом в женском туалете.

«Ай! Ой! И-и-и-и!» — визжат размалеванные суки.

— Вон, сказал! — уменьшаю голос и демонстрирую тёмно-красную обложку внутри отсутствующего удостоверения ревнивого служителя закона. Великолепно, а главное, судя по успеху предприятия, талантливо изображаю хитро вырезанного «товарища Бендера», когда-то завернувшего в торговую лавку за дармовым зелёным луком и свиным паштетом. — Юрьева, останься! — сиплю, пока девки обегают мою фигуру и вылетают из уборной, как пробки из наспех взболтанной бутылки.

— Кто бы сомневался, — хмыкает жена и отходит, двигаясь задом к подоконнику огромного запыленного с обратной стороны окна. — Юрьев, Юрьев, Юрьев… Замашки смотрящего остались… Вспомнил прошлое?

Жена не боится! Никогда не боялась. Потому что я не страшный? Не кошмарный? Не безобразный? Нет! Я ни разу не пугал её. Оля знает, что я не смогу ударить женщину. В каких бы ситуациях мы с ней не оказались. Однозначно — нет! Но иногда, откровенно говоря… До зуда в ляжках… Хотелось!

— Довольна? — мягко наступаю, сокращая расстояние.

— Да, — с ухмылкой тихо отвечает.

— Зачем согласилась?

— Интересно стало.

— Зачем притащила мудозвона? — ближе подхожу.

— Ты ревнуешь, Юрьев?

— Зачем?

— Ты меня ревнуешь?

— Да.

— Удел слабых, — глубоко вдохнув, сожаление выдыхает.

— Я слабый, Оля, — продолжаю наступать.

— Слизняк!

— Тварь! — на ходу придумываю себе уничижительные клички, потому как с ней по-другому не имеет смысла в этом месте разговаривать.

— Подонок! Трус!

— Да, — становлюсь нос к носу. — Да, да и да! Ты права, детка. Я мразь! Отставник поганый!

— Отпусти, — Ольга дёргается, я же предусмотрительно выставляю руки по обеим сторонам от её головы. — Юрьев, кому говорю?

— Красивая! — теперь шепчу, закрыв глаза.

Не могу иначе… Как ни стараюсь, не выходит. Боюсь ослепнуть от красоты, которую «ядерный реактор» в безобразно красном платье излучает. Она фонит, плюется радиацией, задевая смертельной дозой всё тело, а не только специально выставленное к ней лицо.

— Подонок, — жена жалко всхлипывает.

— У тебя идеальные черты, солнышко, — мои ресницы двигаются, сейчас я вижу свой любимый сон, в котором бесконечно счастлив с этой сложной женщиной. — Роман… Роман с тобой, любовь моя… Длиною в…

— Юрьев, посмотри на меня, — её ладони оглаживают мои скулы, подушечки больших пальцев растирают слёзы моих глаз. — Рома, я… Тебя прошу. Открой глаза. Ну же!

— Роман с Ольгой! — прыскаю и сильнее зажмуриваюсь. — Надо же, как тут всё совпало. Кто постарался, а?

Там, после того как пережаты все внутриглазные сосуды, я просматриваю свои слайды, на каждом из которых мы счастливы, беззаботны и юны.

— Я справлюсь, Лёля! Всё вынесу и переживу, чтобы быть с тобою рядом. За твою любовь стоит бороться. Клянусь…

— Тварь! — её пощёчина моментально отрезвляет, вырывая с корнем мой язык. — Они убили меня один раз, а ты…

— Я смогу! — перебив, настырно продолжаю.

— А ты насилуешь меня на протяжении долгих десяти лет и не прекращаешь муку, настырно наращивая мощь, при этом стократно увеличивая силу. Всё только портишь, усугубляя и без того херовую ситуацию своим каждодневным присутствием со мною рядом… Уходи, прошу!

И это не могу… Любима-а-а-ая!

«Сколько раз пытался?» — считаю про себя, пока захожу на глубину, толкаясь пахом, животом и грудью в штормящую волну.

Попыток ведь не сосчитать… Уходил, как правило, взъерошенным и гордым кобелём, а возвращался побитым, искусанным взрослыми собаками и блохами щеночком. Плевал на всё, закидывал в сумку вещи, хлопал дверью, швырял ключи, про себя грязно матерился, проклинал Судьбу, а после…

Возвращался к Оле под любимое крыло!

Море шлёпает по подбородку и тут же мягко прикасается к шершавой коже, успокаивая к чертям растрёпанные нервы. Приятно щекоча, лаская, целуя и вылизывая челюстные кости и мочки ушей, нежит, словно несмышлёныша. Куда иду? Уже не ощущаю землю, камни и донный песок под ногами, по-прежнему обутыми в кожаные туфли. Костюм затрудняет каждое продвижение в морскую глубину: карманы наполняются водой и тянут, заставляя выставлять руки, расправляя их, как крылья глубоководной манты.

Тяжело… Больше не могу… Сил не осталось… Надо бросить всё. Уйти к херам… Нет, ничего не выйдет!

«Чёрт!» — посмеиваюсь, представляя, как основательно испачкаю йодированной солью, прилипчивым песком, скользкими водорослями и морской водой салон своей машины. — «И пёс, как говорится, с этим! Всё одно, лишь бы с Ольгой рядом, только со своей Судьбой»…

Мой нервный срыв и глупое намерение — дурное дело. Не осознаю реальность — воспоминаниями живу, а хочется всмотреться в будущее. А вдруг? Вдруг нам повезёт. В конце концов, кому какое дело? Она права. Я мучаю себя — насилую её. Пора — как ни выкручиваюсь и отмахиваюсь — прекратить нам эту пытку.

Гнилые мысли на протяжении ста восьмидесяти минут — судя по неубиваемым наручным часам — однозначно сделали своё дело. Ползу уже какой по счёту лестничный пролёт: хочу попасть в квартиру, где сладко спит жена и «тыгыдычет» мелкий волосатый пастор всея непредсказуемого кошачьего мира! Паштет — крохотный абьюзер. Хорошая у нас, видать, семейка: несчастная, раздавленная жизнью мать, отец с огромной придурью, а подобранный котёнок — шерстяной мальчишка, с изощрённой фантазией и манипулятивными наклонностями.

Помявшись перед закрытой дверью, наконец-таки решаюсь зайти внутрь и с того момента превосходно делать вид, что на всё и только с Лёликом согласен.

Наступив на пятки в неосвещённой прихожей, скидываю испорченную йодированной водой дорогую обувь и насквозь промокшие носки. Оставляя мокрый след и тяжело вздыхая, шаркаю в комнату, где мог бы переодеться, не разбудив жену.

— Юрьев!

Помещение заволокла сизая, источающая жуткий запах, никотиновая дымка. Оля курит… Уже год, как мы боремся с новой хренью. Иногда кажется, что она поставила перед собой одну-единственную цель, заточенную на мучительное самоуничтожение. Бешеное потребление никотина — очередной пункт в её почти «невыполнимой миссии». Учитывая сумасшедшее рвение, можно сказать, что неоперабельный рак лёгких — очевидный итог, вполне себе однозначно разрешённый вопрос в ближайшем будущем.

— Где ты был? — доносится мне в спину.

— Какая разница? — с усилием стаскиваю с плеч мокрую тряпку, ещё сегодня утром играющую роль пиджака в костюме-тройке. — Не кури! — произношу и тут сам себя корю.

Какого хрена… Какого хрена… Мне нет до этого всего дела!

— Я согласна!

— Что? — вполоборота разговариваю.

— Там дождь?

— Это слёзы.

— Юрьев, — она, хрюкнув, громко прыскает, — не смеши. Ты не умеешь плакать.

— Я хочу спать и…

— Я готова попробовать, — до моего слуха доносится слабая возня на диване, на котором сидит жена и курит сигарету.

— Что?

— Забыть!

— Условия? — выплевываю вопрос, потому что не хочу, чтобы Лёля продолжала фразу.

— Сыграем в игру?

— Нет.

Знаю, какой х. йней всё может, так и не начавшись, обернуться.

— У нас медовый месяц, Юрьев, — мне слышится, или в её голосе сквозит небольшое одухотворение?

— Что?

— Мы молодожёны. Двадцать лет назад. Нет…

Пятнадцать?

— Пятнадцать. И…

— Я согласен!

— Ты недослушал.

— Похрен! — резко оборачиваюсь.

Шёлковый халат, распахнутый на груди и задравшийся на светлых бедрах, переливающихся неземным блеском под лунным светом. Красивое бельё: тонкие поворозки подчеркивают выпуклость её грудей, несильно прошивая кожу, и на закуску — миниатюрные, почти отсутствующие трусики.

— Твой кот «натютёрил» в мои итальянские туфли, Рома.

Я забыл, как мое имя звучит из её уст. Не могу вспомнить, когда в последний раз слышал, как жена звала меня, не выкрикивая приказным тоном грёбаную фамилию.

— Он маленький, — улыбаюсь в отчаянных попытках расстегнуть костюмную жилетку, намертво прилипшую к рубашке, — слабый мочевой пузырь. Я…

— Он нассал в каждый! — жена прокручивает сигарету, выдавливая дно тяжелой пепельницы.

Блядь! А я ведь сразу не заметил: пушистый серый комочек с собранными возле маленькой грудки лапками в беленьких носочках дремлет почти рядом с ней. Почти… Почти… Но всё же на некотором расстоянии. Паштет заплющил зелёные глазёнки и наклонил головку, растопырив глупо уши, изобразив при этом заснувшего перед телевизионным экраном скукоженного старичка.

— Я смотрю, вы подружились? — киваю в сторону крошечного ссыкуна исключительно в модельные туфли Ольги. — Нашли общий язык. Я так понимаю, Пашка знает итальянский?

Она не отвечает, но оттолкнувшись ладонями от сидения дивана, встает, а после направляется ко мне, развязывая почти отсутствующий халат, на самом деле создающий только видимость своего наличия.

— Миленький комплект, — хватаюсь за воротник рубашки.

— Секса больше не будет, — шепчет, подбираясь ближе. — Больше никогда, Ромочка. Я не хочу! И не захочу… Я знаю!

Условие? Мы будем жить с ней, как брат с сестрой? С сестрой, у которых третий номер и осиная, е. ать, талия? С сестрой, на которую у меня стоит, как каменный? С сестрой, для которой я готов на всё? Мне кажется, ответ слишком очевиден.

— Мне неприятны прикосновения, — уставившись мне в грудь, лепечет Лёля. — Больно там, — укладывает руки на лобок. — И ты не смотришь, словно я… Я ничто?

— Я согласен, Лёля.

Лишь бы с ней. Плевать на все желания и помыслы. Пусть будет так, как хочет эта женщина!

— Кота кастрируем по возрасту, — встав на цыпочки, шепчет точно в мои губы.

— Что? — шарахаюсь, но тут же нахожусь, удерживаюсь и не отклоняюсь. По крайней мере, я быстро возвращаюсь в то же положение.

— Ты меня услышал, Юрьев.

А… А… А? Да, вероятно, снова похрен. И в самом деле, лучше пострадает за благое дело слабый на пузырь Паштет, чем кто-нибудь другой. Чем я, в конце концов.

— Я согласен!

С тобой — на всё… Моя любима-а-а-ая!