Роман… С Ольгой

Глава 4

Двадцать лет назад. Молодая жена

— Привет! — подруга быстро смахивает блестящую слезу. — Круто, Лёлик. Глаз не оторвать. Строго, но со вкусом.

— Привет, — еле слышно отвечаю. — Спасибо, что пришла.

— Не могла пропустить такое событие, — перед носом вертит пригласительным конвертом. — Однако, если позволишь сказать, то мне, например, очень жаль, что от праздничного платья невеста отказалась наотрез. Это глупо! Одно-единственное замечание, а так всё очень даже великолепно. Кольца есть? — прыгает, тасуя как попало все слова, бездумно рыская по разбегающимся мыслям.

— Спасибо. Но ты чем-то недовольна? Вернее, только этим? Да, конечно. Всё, как положено: и кольца, и лентами украшенная машина, и государственный регистратор с грандиозным коком на балде, и дорогущий ресторан на набережной.

— Кафе?

— Ресторан «У Альфредо», — спокойно исправляю. — Ты ведь останешься?

— А-а-а! — это, что ли, удручение? — Останусь-останусь, я для этого и приехала. Колечко-то хоть с камнем?

Вообще-то без, но должна ли я об этом говорить со Стефой?

— Обручальное, — поэтому спокойно отвечаю.

— Понятно, — рассматривает с интересом содержимое моей однокомнатной «квартиры». — Кто с тобой живёт?

— Сейчас одна. После тебя никто так и не осмелился здесь обосноваться. Видимо, какая-то молва идёт. Но это даже на руку. Живу царицей в собственном «красном уголке».

— Да уж, характер у Лёлика, скажем так, не сахар. Но ты не спорь со мной, пожалуйста. Помни, что я болтливая и глупенькая гостья.

И даже в мыслях не было. Предпочитаю помолчать и дать ей выговориться. Про платье я уже всё поняла, однако, что же будет дальше?

— Подвенечный наряд для нас, девочек, очень важен, подруга.

Собственно говоря, я не возражаю. С некоторых пор, я перестала что-либо кому-нибудь доказывать, тем более шустрой Стефке. Себе дороже выйдет. Её не переговорить, не переубедить и не затащить в окоп, в котором будет не красиво, зато выгодно, уютно и комфортно.

— Блин, тебе всего лишь восемнадцать лет, Лёлечка. О чём ещё, кроме собственной свадьбы, можно в этой жизни помечтать? О настоящей любви, о женском счастье, что в принципе одно и то же, о надёжном муже, который бы тебя на руках носил, сдувая с носика пылинки, при этом украшая ювелиркой. И не надо заливать мне про стремительную успешную карьеру, про выдающиеся архитектурные проекты, про отличные оценки, про похвалу от старпёров со степенью и педагогическим званием во внутреннем кармане, но вот такенной фигой в мотающейся туда-сюда мошне, и про вялотекущую научную работу тоже не стоит вспоминать, — она мотает головой и ладонью крутит у меня под носом, — про выстраданный бессонными ночами красный диплом и про наполненный устрицами желудок говорить вообще не будем. Там светит гарантированное несварение и неконтролируемый выброс желчи. Спазмы, почти как родовые схватки, по ночам замучают. А тошнота необходима только в одном индивидуальном случае. Ты, видимо, беременна? Иначе, к чему такая спешка?

— Нет. Ты считаешь, что мы торопимся?

Ах, как грубо и весьма бестактно, но я всё-таки креплюсь и не парирую.

— Ну, мало ли. Ничего такого. Дело, как говорят, молодое. Не удержались и-и-и-и…

— И-и-и-и? Второпях, по неумению сделали ребёнка? — смотрю из-под насупленных бровей.

— Не хмурься, а то морщины будут. Вон, — тычет пальцем, — уже заломы появились между бровей, а на лбу параллельные, хоть и идеальные, линии. Улыбнись, подруга. И потом, быстро, долго, какая, в сущности, разница? Кстати, довольно-таки неплохой повод связать себя узами брака. Ромка — папа, а Лёлик — мама. Если будет мальчик, как назовёте? А девочку? Надеюсь, что Стефанией?

— Обойдешься! Прекрати, — громко хрюкнув, прыскаю в кулак, — я не в положении.

— А жаль! Было бы прикольно. Родители-малыши, тыкающиеся мордочками, как слепыши, и пробивающиеся в тесный вагон взрослых дядечек и тётечек, уставших от задравшего и опостылевшего им до почечных колик супружеского быта.

Нет! Я не жду ребёнка, тем более что на всякий случай у меня в кармане валяется бесценный презерватив, любезно предложенный железной матерью Романа.

— Хм! Ну, тебе лучше знать, конечно. Однако и я, между прочим, неплохо осведомлена о повадках своей институтской подруги. Ты успеешь всё! Хваткая и деловая девушка. Лёлька, это конец? Ты ведь покидаешь стан девиц на выданье и переходишь на новый уровень. Будешь играть в премьер-лиге. А ты с ним… Уже? Ой, случайно вырвалось. Не обращай внимания. И всё же, ты с ним была? Вы с Ромкой трахались?

На последнее не обращаю внимания, поэтому спокойно, как бы между прочим, уточняющим вопросом отвечаю:

— Трахались? Это как?

— Ну, — потирает друг о друга выставленные указательные пальцы, — вот так. Сексом занимались? Он был у тебя внутри? Бёдрами галопировал?

— Внутри? — игриво корчу идиотку. — Что означает галопировал?

— Таранил?

— Я не бетонная стена, Стеша, чтобы забираться и брать мою промежность приступом.

— Издеваешься?

Да! Естественно! Но говорю серьезно, не подавая вида, что хочу её ударить. И даже слишком.

— Ты странно выражаешься, подруга. «Внутри», «трахались», «мужские бёдра», какие-то непонятные «галоп» и ещё «таран». У меня складывается впечатление, что мы с тобой листаем книгу будущих командиров, водим пальцами по непонятным абзацам, перепрыгиваем с параграфа на пункты, пропуская многочисленные подпункты с важной информацией. Нам нужен словарь военных терминов?

— Чего?

Я рада, что наконец-таки удалось её обескуражить, поэтому настырно продолжаю:

— Изучаем тактику и разрабатываем стратегию, как уложить в кровать девицу, чтобы тонкий внутренний мир малышки случайно во время близости не расплескать. Затем рисуем на коленке план, как беспрепятственно проникнуть внутрь и подрыгать нижней частью тела с одной лишь целью — достучаться до сердца уже не чистой леди, излиться, а после заверить в искренности глубокого, хоть и низменного чувства.

А Стефа неожиданно переходит на дружелюбный, мягкий шёпот, меняя тон и грубые формулировки:

— Он тебя любил? Занимались с Юрьевым любовью? Мне можно рассказать. Ты же знаешь, я могила!

Она, что, крестится? По-видимому, я начинаю жалеть, что пригласила эту даму на событие. Тяжело вздохнув, приподнимаю брюки. Переступаю с ноги на ногу, зачем-то втягиваю живот, при этом выставляю грудь вперед и по-кошачьи фыркаю.

— Обиделась? Лёль?

Наверное, нет, но подобной глупости от подруги, тем не менее, не ожидала. Когда-то же ей это надоест, и она, а я надеюсь, снова примет нормальное, сосредоточенное на чём-нибудь другом, обличье. Поймает дзен и успокоится, раскинет руки, клювиком сведет маленькие пальцы и помедитирует.

— Нет.

— Обиделась?

— Нет, говорю.

— Он трогал тебя? Сжимал грудь, соски теребил? А там… Там гладил? Интересно-о-о.

— Трогал! — зачем сказала, задрав повыше нос?

— Это приятно?

— Пусть Андрей тебя погладит между ног, тогда из первых рук лично всё узнаешь. Сменим тему, Стеш?

— Считаешь меня нахалкой и…

— Любопытной считаю, а наглости у тебя, как и у всех в наши восемнадцать. Там, — показываю взглядом, где именно, — ничего не изменилось. Скажем так, я не покинула наше сестринство, подруга.

— Фух!

Не поняла? Это облегчение или нескрываемый укор? Она завидует?

— А вдруг мы с этим затянули? — подмигивает, направляясь верхней половиной тела на меня вперед. — Строим светских недотрог, а надо проще быть. Сначала кое-кто понравился, потом с ним повстречались, свидания там и все дела, а напоследок, — подруга замолкает, чтобы потом выплеснуть со смехом очередную глупость, — полежать обнявшись. А? Что скажешь? Доктрина изменилась, а правила на то и существуют, чтобы их нарушать. Хотя какие тут нарушения. Это, — мечтательно подкатывает глаза, — зов матушки-природы и закономерный процесс. У них есть член, а у нас — вагина. Их вздыбленная дубина идеально проникает в наше лоно, а там творит, что хозяин палки пожелает.

— Ты сравнила мужское хозяйство с деревянной палкой?

В своем ли Стефочка уме? Возможно, детских сказок на ночь перечитала, забив огромный болт на анатомию скучной жизни.

— Почему с деревянной? Тут у кого как, Лёля. К тому же это я брякнула для так называемого красного словца. Фамилию, кстати, менять будешь?

Конечно! Тем более что мой Юрьев весьма категорично на этот счёт настроен.

— И всё же… — по её глазам вижу, что Стеша не желает отступать.

— Желаешь о чести поговорить или, может быть, поможешь с этим? — засунув руки в карманы своих воздушных, широких белоснежных брюк, прокручиваюсь вокруг своей оси. — Что с причёской? Мне кажется, ничего лишнего. Сзади не выбились прядки?

— Всё в порядке. У тебя густые волосы, Лёлечка.

А это истина! Толстые, густые и очень непослушные. Песочные, медовые, словно выгоревшие на солнце, а под настроение — пепельные, холодные и светло-русые. «Жжённый сахар» — называет ласково их Юрьев, когда накручивает локоны себе на палец. Но сегодня все собраны в крепкую косу, обернутую вокруг головы золотым кольцом, формирующим природную корону. Редкие шпильки с декоративными пуговками, заполненными жемчужной эссенцией, на выступающих краях поддерживают с большим трудом наведенный порядок и служат скромным украшением невесты.

— Мы ведь… — подруга нервно пропускает через пальцы широкую нить дешёвой бижутерии, как тяжёлый якорь, раскачивающейся у неё на небольшой, но выпуклой груди.

— Будем видеться и дружить. Стешка, помоги, пожалуйста. Не могу справиться с этой цепочкой, — поворачиваюсь к ней спиной, спереди придерживая тяжёлый кулон, норовящий завалиться в мое опрометчиво открытое декольте.

— Неужели моя подруга не фантазировала бессонными ночами о том, как выйдет замуж, что на ней будет надето в тот знаменательный день, как будет выглядеть суженый-ряженый, например? Зачем костюм? Красиво, конечно, но с кринолином было бы лучше, — она подхватывает концы золотого украшения и начинает разбираться с неразработанной, оттого тугой застёжкой. — Ох, Ромка, как же ты сумел? Ты себе так это представляла?

— Да.

— М-м-м… А вдруг он окажется чересчур высоким, суперкрасивым, очень сильным, вдобавок к тому, что молодым, конечно? Такое в планах было? Отвлечемся от отсутствующего здесь Юрьева. Абстрагируемся и пофантазируем. Итак? Кого-то в этом роде представляла?

— Да.

— А что по поводу изюминок во внешнем виде? С окладистой бородой или без, гладковыбритый брюнет, слегка заросший шатен или отвратительный блондин, а есть ли у него машина, квартира, загородный домик, скажем, где-нибудь под пальмами на тихоокеанском берегу? А вдруг он будет постоянно веселить тебя? Неожиданно предстанет перед тобой смешной и невысокий карлик…

— Карлики невелики ростом по определению, Стешка.

— Да какая разница. Щупать-то тебя начнет, например, старый дед, у которого, естественно, тут без вариантов, денег куры не клюют, а в дряхлеющей на твоих глазах груди обрастает вонючим мясом всё время запинающийся кардиостимулятор? А если он умрет, когда будет находиться на тебе?

— Мечтала, конечно.

— О старике? — по-моему, у неё на лоб глаза ползут.

Да чтоб ей пусто было. Нет, конечно. Мечтала точно не о таком, да и без ужасающих моё сознание подробностей.

— Нет.

— И?

— И? — встречаюсь взглядом с ней в высоком, узком зеркале, в которое с утра неотрывно гляжусь, пока собираюсь на собственное торжество.

Осталось жалких полчаса. А потом за мной в эту мрачную общагу приедет Ромка. Нас ждут с ним в ЗАГСе: его родители, друзья, немногочисленные верные сокурсники и сослуживцы по работе.

— Решила, что роскоши недостойна? А фотографироваться будете?

— Да.

— В брюках?

— В них удобно и…

— Да-да, тебе идёт.

— Не в этом дело. Зачем бравурная пышность, если ношу дорогое платье два жалких дня?

— Можно напрокат взять.

— Зачем?

— Так принято, Оля. Невеста должна быть в белом платье.

— Должна?

— Проехали! — выдыхает обреченно.

— Мне нравится, как я выгляжу в этом наряде. По-моему, всё к месту, а отсутствие лишних деталей не делает образ повседневным. Искусственный жемчуг, дребезжащие бирюльки и огромные юбки, через которые все с особой осторожностью переступают, будут только раздражать.

— Говори исключительно о себе. Да-а-а, — подкатив глаза, сильно сокрушается. — Дело твоё, конечно, но такое событие бывает один раз.

— Скажи об этом тем, кто будто бы по расписанию дважды, а то и трижды, выходит замуж или женится. Это праздник, но не мирового значения.

— Так у вас с Юрьевым несерьезно, что ли?

Моментально вскидываюсь и отхожу от Стефы, обреченно опускающей руки.

— Просто…

— С чего ты взяла? Откуда такие мысли?

— Ты хочешь замуж или вынужденно идешь на это?

— На это? — с нетерпением жду её ответа. — Принуждение предполагаешь? Полагаешь, Ромка меня заставил, шантажом уговорил расписаться? Странные дела творятся в этом мире. Жить вне брака с мужчиной — смех и грех, а также сплетни болтливых кумушек. А выйти замуж означает залететь, нащупать золотоносную жилу в кармане смешного или недалёкого жениха, жестоко насолить обидчику, который своё возможное счастье в чужой счастливой новобрачной не разглядел. Мы хотим быть вместе. Если пойти на этот шаг в восемнадцать, в тридцать или шестьдесят, суть события не изменится. Я согласна с Юрьевым: «Зачем оттягивать то, что неизбежно?». Лучше вместе жить и друг друга дальше-больше узнавать. Законно и по правилам. По моральным догмам. Или так, как того требуют законы образованного общества.

— Ты чего?

— Ты сомневаешься в добровольности моего решения? — сощуриваю взгляд. — Ищешь умысел, как Ромка говорит. Комбинируешь, расследуешь, подключая дедуктивный метод, Шерлок?

— Ничего такого. Просто…

Снова это «просто». Как ей донести сухую мысль, что на самом деле мой поступок не простой, но всё же добровольный и тщательно обдуманный.

— Так, что ли, без свадебной роскоши хотела войти в новую взрослую жизнь? В широких брюках и шёлковом топе? Боди, конечно, великолепно на тебе смотрится, но оно ведь не для любопытных глаз?

Ещё бы! Что за провокационные вопросы? Новое нижнее бельё исключительно для молодого мужа.

— Переключимся на что-то более существенное? — подмигнув ей, предлагаю.

— Лёля-Лёлька, то восхитительное в форме элегантной рюмочки было очень даже ничего.

— Бокал для текилы, да?

Не обращая внимания на мои слова, воодушевленно продолжает:

— У тебя великолепная фигура, на тебе оно смотрелось умопомрачительно. Ошеломиссимо!

— Что? — разглаживаю ткань на топе.

— Это значит, что всё было супер. Короче, клёво. Спасибо, кстати, что на бесконечные примерки брала. Но… Увы! — Стеша плечами пожимает, разглядывая мой образ будто бы издалека. — Покрутись-ка, девица-красавица. Вот так, вот так, — размахивая руками, меня подстёгивает, как глупую кобылку. — Украдут, как пить дать, украдут! Если Юрьев будет клювом щёлкать, тебя похитят, Куколка. И тогда молодому лейтенанту придётся тебя из плена вызволять. Как думаешь, справится или сдрейфит?

— Справится, конечно, — не скрывая удивления, на неё смотрю. — Андрей ему поможет?

— Поможет, куда он денется. Ты крутится-то будешь? Что там с вырезом на спине? О, мама дорогая, — она почти визжит. — Позвоночник, глубокая выемка, косточки-косточки и милые веснушки, — она рисует пальцем в воздухе, прикрыв глаза. — Крутись, кому говорю!

И я, чего уж там, кручусь. Белоснежный брючный костюм, сейчас сидящий на мне, конечно, ни в какое сравнение не идёт с тем, о чём пространно рассуждает Стефа, но фасон, как мне кажется, ничем не хуже. Диковинный образ, исключительный выбор одежды и маленьких аксессуаров, высокая причёска и, конечно, неброский, но парадный макияж — всё вместе составляют единое целое, определенно необыкновенное по исполнению. Силуэт как будто аномально истончился, а ноги вытянулись и превратились в длиннющие ходули, на которых я уверенно стою. Невесомые бретели, удерживающие на плечах слишком нежный топ, приятно гладят, чуть-чуть щекочут кожу, ластятся ко мне и совсем не раздражают. Я их вообще не ощущаю, поэтому боюсь, что интимными прелестями буду восхищать не только Юрьева, но и хоровод друзей-подруг.

Нижнее бельё, красотой которого умиляется Стефания, село по фигуре, как влитое. Надеюсь, Ромочка оценит то, что предназначено исключительно для его глаз. Для нас…

— А какие будут цветы? — она обходит меня, рассматривая со всех сторон. — Нет слов, ты обворожительна. Святая дева!

— Не знаю. Не имею представления, — слежу за ней.

— Вы и это не обговорили? — Стеша недовольно щёлкает языком.

Нет! А должны были? Моё, по-видимому, досадное упущение. Убеждена, что буду рада любому букету, который вручит муж, когда приедет. Скорее бы уже, потому как задушевный разговор с подругой становится поистине невыносимым.

Муж? Да, мой муж! Жених, любимый, обожаемый. Ромка, Ромочка, мой Юрьев. Всё-таки добился своего. Как же это было смешно, а словами непередаваемо, когда на дне рождения его матери, мы, как бы между прочим, сообщили веселящимся родителям, что подали заявление и выбрали свободную ближайшую для регистрации брака дату. Маргарита Львовна звонко пискнула, то ли от неожиданности, то ли от злости, то ли ещё по какой причине, а потом быстро-быстро захлопала в ладоши и защебетала о том, как давно и продолжительно о таком событии мечтала. Её реакция вызвала весьма неоднозначное впечатление и у Ромки, и у его отца, а мне же оставалось только улыбаться и кивать, соглашаясь с каждым материнским предложением.

После сладкого стола эта женщина крепко обнимала меня на кухне, встав за спиной, ерошила острым длинным, везде снующим носом затылочные волосы, принюхивалась по-собачьи, сжимала талию, а на финал подняла руки и стянула почти огненным кольцом на уровне плечей и моей груди. Марго действительно чему-то радовалась. Изображать искреннее счастье или радость по поводу успешности другого человека не каждому дано, а Юрьева всё же по профессии женский врач, жёсткий специалист и хороший, чего уж там, гинеколог, а не бездарная актриса, выживающая за счет антреприз, на которых выставляет отсутствие таланта на суд общественности. За то время, что мы с ней знакомы, я отметила одну хорошую черту характера у этой сложной женщины: Маргарита Львовна чересчур правдива и там, где с большей долей вероятности необходимо промолчать, чтобы не сеять в землю зёрна недоверия, она обязательно выскажет своё исключительное мнение, которое в большинстве случаев выглядит, скажем так, не очень, скорее, слишком неприглядно. Ромка уважает маму, всегда прислушивается к отцу, но делает всё по-своему, опираясь на мудрый опыт предков. При этом Юрьев, как старик, бухтит, потом ворчит, что-то нечленораздельное бормочет, сильно ёрничает и негромко возмущается, а после идеально кривится, но всё же сдерживается и стойко переносит непрошенные советы доброжелательно настроенных к нам родителей. Думаю, что со свекром и свекровью мне стопроцентно повезло. Юрьевы — не плохие люди…

— Готова? — шепчет в ухо, кончиком носа забираясь глубже. — Лёлик, мы следующие. Вот и подошла наша очередь.

— Угу, — покрываюсь шустрыми мурашками. — Ром, перестань, — я грубо дёргаю плечом.

— Нервничаешь, малышка? Думаешь, что клятвенную речь в нужный момент забудешь? Ты продекламируй сейчас, а там, по факту, если что, я подскажу.

— Речь? — мгновенно настораживаюсь, как юркий бигль, задираю лапку, демонстрируя хозяину серьезную охотничью стойку.

— Обеты, клятвы. Я вот присягу даже давал, зачитывал с листа. Ну же, Ольга Алексеевна, приди в себя, — задушенно хохочет. — Ты бы видела сейчас своё лицо. Нечего сказать будущему супругу? Не знаешь, что пообещать? Или планируешь уничтожение моей нервной системы? Вдрызг и напрочь. Растерялась, Лёлик, и клепаешь на ходу? А ну-ка, быстро отомри!

Я совсем забыла. Замоталась, видимо, а важное вылетело вон из головы.

— Не подготовила-а-а, — медленно поворачиваюсь, обращаясь к Юрьеву искореженным волнением лицом. Ромка стоит рядом со мной и подпирает своим плечом моё. — Блин! — корчу очень жалостливую рожу. — Подкинь каких-нибудь идей. Хоть пару слов. А как ты начнёшь?

В голове гуляет ветер, зато, как на виниловом повторе, хороводы кружат фразочки, которыми мы обменивались с лучшей подругой, когда ждали, сидя на раздолбанной юными шалопаями лавочке перед общагой, почему-то опаздывающий на несколько долгих, лично по моим подсчётам, минут свадебный кортеж. Юрьев пулей вылетел из высокой чёрной машины, вылизанной до блеска и невычурно украшенной белыми мелкими цветами, а затем пару раз споткнувшись на разбитой погодными условиями дорожке, подбежал к нам, чтобы нагло заграбастать и покружить меня.

«Какие же вы красивые, ребята! Не могу-у-у» — пищала мелкой мышью Стефа, двумя руками неумело и коряво обнимая нас. — «А где Андрюша?» — «Я здесь. Стеш, не возникай, малыш!».

— Моей хватит, — смотрит на меня, а лукаво подмигнув, многозначительно кивает, изображая гуру по вопросам семейной жизни. — Не переживайте, пока ещё гражданка Куколка, внутренние органы уже выехали, они здесь, рядом с Вами. Хочу напомнить, что Вы оставляли заявку с просьбой о помиловании. Вы совершили преступление с отягчающими обстоятельствами, не придумав важные слова для лейтенанта полиции, который с ума сходил, пока добивался Вашего расположения, так вот…

— Ты написал? — перебиваю, дёргая Юрьева за рукав. — Написал? Ответь!

— Всю ночь накануне сидел. Так точно, мой генерал!

— Ром… — скулю, подпрыгивая упругим мелким мячиком.

— Я буду любить тебя всегда, Ольга. Моя Лёлечка. Моя, моя, моя! Э-э-э… Теперь вступает государственный регистратор — её мудрые торжественные слова. Она берёт слово и несёт какую-то пургу о важности уважения, внимания, сострадания, любви и верности в паре двух молодых людей, брачующихся сегодня в этом зале. Мы, конечно, слушаем. Вернее, ты внимательно слушаешь, а я глажу твои пальцы, рисуя подпись на тыльной стороне маленькой ладони.

— Зачем? Издеваешься? Специально щекочешь?

— Тренируюсь.

— А-а-а-а! А дальше?

— Потом мы обмениваемся кольцами, целуемся, я беру тебя на руки и… Занавес! Все выметаются к чёрту, на хрен. У нас первая брачная ночь, детка! — а это снова шепчет в ухо. — Лёлька, я тебя люблю.

— А дальше, Рома? Продолжай! — похоже, я заслушалась, но не поддавшись сладкому гипнозу, отмираю и отстраняюсь, убирая от его снующих всюду губ левое плечо.

— Это всё.

Отталкиваю кулачком, прикладывая мягкой силой грудь, а он всем телом нагло напирает:

— На нас люди смотрят.

— Какие люди? Здесь же никого.

И правда. Это комната жениха и невесты. Тайное место, в котором они могут побыть вдвоем перед торжественным представлением, разыгрывающимся на глазах умиляющихся этим действом ротозеев.

— А что ещё?

— Оль, я что-то не пойму. Ты вообще ничего не приготовила, а от меня требуешь почти церковную десятину. Какие-то неравнозначные поощрения. Ты не находишь?

— Зачем соврал? — становлюсь перед ним, осторожно поднимаюсь на носки, укладываю руки на мужские каменные плечи, укрытые тёмно-серым строгим пиджаком и, раскрыв глаза пошире, пристально вглядываюсь его лицо. — У тебя идеальные губы, Ромка, а ямочки на щеках сводят дам с ума.

— Означает ли это, что ты сумасшедшая, моя Лёля?

— Скажи ещё что-нибудь. Пообещай мне вечное счастье, — приближаюсь мелкими шажками, как балерина, семеню ногами, подползаю ближе, почти вплотную располагаюсь, чтобы уткнуться носом в грудь мужчины, которого с недавних пор почти боготворю.

— Обещаю!

Он пообещал… Боже, как же это мило…

Да, именно о таком дне я грезила долгими ночами, когда почему-то не спалось, зато самозабвенно мечталось. Всё скромно, быстро, согласно правилам и протоколу. Нас не задерживают и быстро регистрируют. Я волнуюсь, а Ромка, кажется, спокоен. Представительная дама с яркой краской на башке и бешеной обводкой на лице штудирует заученную речь, которую мы слушаем. Молчим, как два немых барана, и только головой мотаем. Но не потому, что нечего сказать друг другу, или потому, что через слово понимаем, что нам говорят, а потому, что не можем личным счастьем надышаться. Вот поэтому, не раскрывая праздно рты, экономим драгоценный, жизненно необходимый нам ресурс и ждём момента с нашим поцелуем.

Теперь мы Юрьевы — Ольга и Роман. Я молодая жена, а он мой муж. Мы счастливая семья, очень крепкий брак, раскочегаренный до жарких углей супружеский очаг, уют и долгожданное продолжение — вот наше с Ромой будущее.

— Горько! — вопит толпа, скандирует, как ватага футбольных болельщиков на гогочущей трибуне огромного стадиона. — Горько! Целуй, целуй, целуй!

— Готова? — прищурив правый глаз, муж смотрит на меня, раскачивая на руках.

— Целуй уже. Кто спрашивает разрешения, то никогда не получит.

— Неправда! — не отводя глаз от моего рта, приближается лицом. — Юрьева?

— Угу?

— Сегодня ведь не будем спать, — он запечатывает мой рот жадным поцелуем, а я мычу и обнимаю, вцепившись в его волосы.

Согласна. С ним на всё согласна, ведь я его жена…