Роман… С Ольгой

Глава 27

То же время

Что это такое? Что она там делает? Чем занята, рыская упорно по квартире, как потерявшая при гоне след легавая? Что ищет? Или всё наоборот. Она желает что-то спрятать, организовав взрывоопасную «закладку»? Наверное, заговоренную на неизлечимую болезнь кривую и косую восковую куклу, прошитую насквозь обеззараженными пламенем иголками. Нет-нет. Зачем так мелко и слишком прозаично? Да где бы эта женщина нашла способного на заклинание вуду-колдуна? Скорее всего, лавандовую веточку, вязанку чеснока и небольшие веники вербены с собою принесла. Она пытается напакостить моей жене? Подставить Лёльку, уличив в чём-то нехорошем и вполне конкретном. А её брожение не спонтанное и спорадическое, а чётко выверенное, регулярное, целенаправленное и злонамеренное? У этого движения есть объект, субъект, задача, цель и методы «исследования», а также собственные способы «решения»? Верится в подобную многоходовочку с большим трудом, но, по всей видимости, всё так и есть. Старая наперсница размечает территорию и осматривается на просторной, вверенной ей местности.

Однако возникает сразу же другой вопрос. Он реальный и прямой! Насущный, непростой и очень злободневный. На кого и что конкретно пялюсь я полных двадцать пять минут без остановки и смены точки наблюдения?

Это мать! Она, похоже, мозгами тронулась и почти мгновенно сбрендила, как только к нам зашла. Марго курсирует по общей комнате в пустой квартире, бережно переступая через подворачивающегося ей под ноги кота, оглядывается с интересом по сторонам. Широко расставив руки, вращается, как мельница, и, судя по картинке, чем-то возмущается и тяжело вздыхает, когда не шепчет нам с женой проклятия и злые наставления.

Я отметил не совсем нормальное поведение этой женщины сразу, как только получил уведомление в чат, в котором состою вместе с большим количеством камер для постоянного контроля за внутренним содержимым оставленного «места преступления».

«Коридор, 7.30 тёплого утра, обнаружено движение. Это человек!» — я дёрнулся, затем спокойно нацепил на нос очки, сел за свободный столик в ресторане при гостинице и стал ждать, когда мне принесут хороший завтрак на двоих.

Еду я заказал навынос. Почему так сложно? Почему здесь? Почему рано? Почему один? А куда вдруг подевалась борзая жена? Да дрыхнет без длинных задних ног восходящая и подающая огромные надежды звезда гостиничного разврата и неудержимой похоти. Вот колдовская гадина, да стерва окаянная. Где ж такую сделали, а главное, чем и как? Лёлька отвалилась — да-да, всё было так — после третьего интимного захода с резким, быстрым, жёстким проникновением в собачьем положении, а по-простому — я долбил жену, пока она не заорала, что:

«Юрьев, будь ты проклят. Спать хочу. Больше не могу. Задница болит. Ты словно каменный. Зачем так чётко? Работаешь, как сраный поршень. Боже… У меня красные ягодицы?» — кикимора вращала лохматой головой в попытках рассмотреть блестящую от пота поясницу и разодранную моими пальцами маленькую попу. — «Господи! Тебе разве женщину в руках держать? Ты мнёшь, щипаешь, давишь. Дрянной козёл! Сначала потренируйся на плюшевых игрушках, а потом предлагай себя для наслаждения. И ты ещё интересовался, сколько раз я испытала за все двадцать лет с тобой оргазм? Серьёзно? Считаешь, что это вот оно и есть? Да я дёрнулась, чтобы ты, паскуда, из моей несчастной киски вылез. Вот, что мне теперь делать? Ни лечь, ни сесть, ни ровно встать. Ну ты и гад, Ромка!» — вопила, пока натиралась поролоновой мочалкой, раскрывая пошло рот, в который забегали водяные капли, летящие из прямоугольной лейки ей на лицо, грудь, живот и девичий лобок.

Что она с ним делает, что выглядит он, как у… Скажу «девчонки» и согрешу, нарушив какой-нибудь очередной закон, регламентирующий правила поведения с несовершеннолетними? Или это просто нездоровое влечение к красивой женщине, у которой всё настолько идеально, что я не перестаю всем этим восхищаться. А по причине своего косноязычия, лучшего сравнения не подобрал, сравнив половые губы Лёльки с чем-то детским лишь по виду, но не по внутреннему и внешнему содержанию.

«Молчала бы уже, симулянтка! Раздвинь-ка ножки. Посмотрю на что там ты так громко жалуешься» — ещё разочек ляскнул по упругой жопе. — «А кто просил „быстрее, Юрьев“? А кто визжал, что терпеть уже не может? А кто плакал и умолял меня…»

«Убью!» — Оля шикнула, но всё равно нижние конечности мне под руку развела, после громко всхлипнула и тут же поскользнулась на кафельному полу в просторной душевой кабине, через огромное закаленное стекло которой можно разглядеть красивую панораму огромной спальни размером с зал, в котором именно сейчас чувствует себя хозяйкой сама с собой смеющаяся мать.

«Любишь, Лёлька! Любишь, но сказать стесняешься» — ласкал губами грудь, прикусывал соски, раскатывая идеальные по форме шарики во рту на языке.

«Мороженое хочу!» — стонала, сильно прогибаясь в пояснице. — «Накорми меня, скотина».

Она ведь не сосала мне, а стало быть, сладкую поблажку не заслужила и не получила. Но! Но у Лёлика есть шанс начать сегодняшнее утро с богатого холодного стола. Я заказал мороженое, помимо всего прочего. Ей только нужно доказать, что лакомства она достойна. Я кончу, а после накормлю её любимым сливочным мороженым.

Есть у младшей Юрьевой специфические пристрастия. Всё она умеет, всё любит, всё ей по плечу… Но стабильности, как говорится, нет, терпения любимой с таким, как я, упрямым не хватает, да и пакостное настроение её тяжёлое сознание шатает, словно ржаное поле во время грозового, мать её, раската.

Да что она творит? Мать пробирается почти на цыпочках и с воровской оглядкой в нашу с Олей спальню, а там целенаправленно подходит к гардеробной, похожей на маленький шмоточный дворец. Смотреть на её непредсказуемые перемещения становится опасным. Марго желает что-то доказать или украсть? А я сжимаю кулаки, сцепляя зубы:

«У-у-у-у. Как эта родная женщина меня достала! Что ей в спальне надо?».

По всей видимости, опасения Ольги совершенно не беспочвенны. Хорошо, что кольца обручальные при нас: мужское, как всегда, находится на правом безымянном пальце, а женское висит у меня на шее на тонком, сплетенном из трёх крепких нитей, ремешке.

Не спуская глаз с планшетного экрана, вытягиваю телефон из брючного кармана и определяю вызов в ту дикую Вселенную.

— Привет, — произношу в трубу, убирая с глаз долой очки. — Чем ты занята?

— Ромочка, сыночек! — пищит она и скачет, как теннисный картонный мячик на грунтовом корте.

— Как дела?

— Всё хорошо. А у тебя?

— Не разбудил?

— Нет-нет. Ну что ты! Мы с папой рано встали. Это стар…

— А ты где?

— Ой!

О, Господи, ты, Боже мой! До чего же наши дамы предсказуемы и весьма предупредительны.

— А как ты спал? Олечка нормально добралась? — трещит со мной, но метания по шкафу всё равно не прекращает. — Вы не ругались?

— Да, да и нет. Что ты делаешь? Где ты, мама?

— На рынке, сыночек. Папа заказал пельменей налепить, а у меня…

— Левее зайди, пожалуйста, — еле слышно говорю, пока веду родную мать, поставив ей на заэкранный корпус кончик указательного пальца.

— Левее? — она мгновенно тормозит.

— Второй ряд налево, мама. Там сейчас фермеры торгуют. Органическая продукция, которая дороже обыкновенной, но, поверь, это того стоит. Как отец?

— Утром лучше, чем по вечерам.

— Что это значит?

Да остановись же ты… Опять движение вперёд? Что за чёрт? Мать вытягивает платье моей жены и белую рубашку с длинным рукавом, которую я специально — в качестве напоминания о себе — там бешеной оставил.

— Мам?

— Да-да?

— Что ты делаешь?

— На свино-говяжий фарш смотрю, — она действительно таращится шальным и сальным взглядом на вешалки, на которых раскачиваются в такт её движениям два комплекта из женской и мужской одежды.

— Хорошо, — шумно выдыхаю.

— Что-что?

— Как Паштет? Ты была у него?

— Да что ему сделается, Ромка? Это же кот! Спит и ходит на лоток. Я, между прочим, убрала за ним.

Я, что ли, подобные услуги должен дополнительно ей оплатить?

— По маленькому и по большому? — на всякий случай уточняю, чтобы на будущее с ней таксу обсудить.

— Я за кошачьим стулом не слежу. Наполнитель чистый. Он разрыл, а потом закопал.

То есть Маргарите Львовне, на самом деле, не пришлось прикладывать усилий. Хотела развести сынка на деньги? Ах, мама, как ты хороша! Похоже, наша шерстяная мелочь не скучает за внезапно сдрыснувшей хозяйкой. Он радуется приходу нового человекообразного объекта, из которого блохастый намерен вить верёвки, пока не подомнёт слабохарактерную тушку. Марго бережно, затаив дыхание, раскладывает на кровати то, что вытянула из нашего с Олей гардероба, а котёнок играется со случайно выпавшим женским пояском, угадывая в извивающемся ремешке мелкую и неопасную гадюку.

— Он поужинал?

— Что? — на простом вопросе мать резко распрямляется и ставит свободную от телефонной трубки руку себе на пояс. — Я не ослышалась, младший Юрьев?

— Я спросил, поел ли Пашка. Ма, в чём дело?

— Тебя никогда не интересовало…

— Не начинай! — мгновенно отрезаю, не дав ей ерунду впендюрить. — Ты где?

— Я на рынке. Я же тебе сказала.

— Мам, я забыл предупредить, — теперь цинично изгибаю губы. — Тебе слышно?

— Да. Я слушаю, сынок. О чём? — зажав свой телефон между ухом и плечом, Марго опускается на колени и зачем-то наклоняется вперед, утыкаясь лицом и верхней половиной тела в разложенные перед ней вещи.

— В доме установлены видеокамеры и…

— И что?

Е. ать, какая офигительно непрошибаемая дама! С ней весьма непросто, а отцу, как это ни странно, чересчур легко. Наверное, это настоящая любовь. Но лично я ставлю всё на обыкновенную привычку и папину спокойную натуру.

— Я вижу то, что ты сейчас творишь в реальном времени. Ты не на рынке. Ты стоишь на коленях у изножья нашей кровати и духов вызываешь, спрятавшись в подоле маленького чёрного платья. Ничего не хочешь возразить?

— Я завернула к вам, — неспешно возвращается в исходное, строго вертикальное, положение и смотрит прямо перед собой, — чтобы проведать этого кота, которого вы нам навязали. А ты…

— Не нужно трогать наши вещи.

— Я не трогаю. Пусть Лёля не волнуется, я ничего не заберу.

— Только посмотришь?

— Я ничего плохого не делаю.

— Верни на место. У жены тонкий нюх. Ваше это женское обоняние не переубедить, если что-то к носу неожиданно прилипнет. Твой парфюм она за версту почует.

— И что?

— Это неприлично.

— Будешь меня учить уму-разуму, сопляк?

— Повесь на место, — прикладываю пару раз о стол кулак. — Какого чёрта? На хрена ты нагнетаешь?

— Я хочу помочь.

— Лицом потершись о наши с Олей вещи?

— Да.

Её не убедить и не переговорить. Пожалуй, я умою руки, отклонюсь и положусь на провидение.

— Не хочу, чтобы вы расставались. Ром, это неправильно. Я погорячилась. Ты не передумал? Сдержишь слово? Я помогу!

Сдержу и обойдусь! А это, честно говоря, вообще не телефонный разговор, как, впрочем, не её родительское дело. Я не хочу её поддержки, я хочу жену и мелкого мальчишку. Мечтаю о нашем скором сыне.

«Работаем на результат!» — повторял вчера неоднократно, когда любил жену.

«Угу» — она постанывала и выгибала спину, затем пошире раскрывала бёдра и даже поднимала зад. — «Чтобы ничего не вытекало» — жалко прошептала, когда я пришибленным уродом уставился на то, что она с собою вытворяла.

А раньше оттуда пальцами всё выгребала. Рыча, выскабливала собственное влажное нутро.

— Мы не расстанемся. Разговор закончен. Ненавижу, когда должен заверять по сто раз одно и то же. К вам это вообще не имеет никакого отношения. Берегите себя и не лезьте в мою семью.

— Вот и хорошо, — она перекладывает рубашку таким образом, что «я» практически лежу на «Оле», в чьей роли там выступает элегантное узенькое платье.

— Я свяжу тебя, Ромка, — она действительно обматывает расстёгнутый манжет мужской рубашки вокруг тонкой бретели, отороченной мелкими полудрагоценными камнями, сильно тянет, а после формирует толстый узел. — Меня научили…

Ну… Наверное, пиздец, товарищи! И это говорит кандидат не ведьмовских и шарлатанских, а медицинских, мать её, наук.

— Прекрати! — сцепив зубы, через них же говорю. — Покорми засранца и уходи оттуда.

Я уже жалею, что жена ключи ей отдала.

— Хорошо там отдохнуть, дети, — мама смотрит точно в камеру и зачем-то поднимает руку, с помощью которой посылает мне воздушный поцелуй, затем подмигивает, а после чушь какую-то напевает. — Сашеньке передавай привет.

Я вижу, как блаженно у неё подкатываются яркие глаза, а губы что-то быстро шепчут.

Вот же… Неуправляемая бестия!

— Чего показывают эти местные кабельные каналы? — тяжёлая огромная ладонь неожиданно ложится на моё плечо, а затем его же пару раз сжимает. — Ромыч, физкульт-привет! — хохочет Фрол, пока обходит, чтобы сесть за стол. — Ты один? Испугал?

— Да, — хриплю в ручной замок, собранный из пальцев. — Я сейчас уйду.

— А где… — Сашка крутит головой. — Где гнусности бормочущий, в боях добытый, живой и непокорный, миленький трофей, который ты вчера тянул в свою берлогу? Это было дико с одной стороны, а с другой — прекрасно и эффектно. Ты, как дикий человек, мужчина, стремящийся к победе и руководствующийся исключительно инстинктом размножения, с попавшей в твои лапы жертвой, победоносно направлялся в пещеру номер 1208, чтобы развести там пламя страсти и голыми руками освежевать большого мамонта, добытого на охоте с топорами-камнями. И ты знаешь, на одну жалкую минуту я даже позавидовал тебе.

— Оля спит. Ты всё сказал?

— С утра без настроения? Дрыхнет, значит? Сонная тетеря.

Наверное. Не уверен в этом. Но, по крайней мере, когда я выходил из номера, жена с раскрытым задом и согнутой в колене правой ногой, смешно сопела на матрасе, скособочив своё лицо на одной подушке, подложив вторую, стало быть, мою, под свой худой живот.

— Ты был хорош, когда старался доставить даме наслаждение, mon cher? Чего-то в этом шарабане не хватает? Я тоже хочу трахаться. А не с кем. Что скажешь?

Я должен отчитаться? А впрочем:

— Инге позвони, писюша.

— Учту на будущее. Так что у нас по физической оценке и знаку количества и качества? Отличный парень, хороший добрый человек, знатный е. арь, куколд или…

— Я был неплох, — блокирую экран планшета, а после хлопаю чехлом, закрывая сенсор крышкой. — Костю не видел?

— Босс с барбосёнком уже в больнице. Никиту зачем-то прихватил с собой. Там какой-то иск придумал. Злой, как чёрт. Он так орал вчера в кабинете главврача, что даже мне страшно было. Какая муха его укусила? Жена жива, сын рядом, мы тут. Чего он там дудел, как страдающий лось за течной, сбежавшей от бешеной е. ли лосихой?

— Не перегибай. Оля сказала, что положение серьёзное. Случай непростой и, к тому же, запущенный. Ася долго терпела.

— Ты такой умный, Юрьев. Я тебя боюсь. У тебя там между ног яйца часом не раздваиваются, подтянувшись вверх, формируя волосатенькие губы? Это мама, что ли, научила? Ты у нее интернатуру досрочно и внепланово проходил?

Я поговорил с женой и задал ей интересующие меня вопросы. А этот идиот уже приклеил то, о чём в нормальном обществе не принято шептать, а не то, что предполагать и кому-нибудь подобное навешивать. Впаять ему за клевету, под. еб и хамское поведение по отношению к женщине? Дать по наглой роже, сдавить пяткой член и яйца и принудить Фрола о пощаде голосить?

— Ничего у Красова не выйдет, — отрицательно мотаю головой. — Превышения не было. Врачи выполняли свой долг, оттачивая навыки, подкрепляя действиями служебные обязанности и ни над кем не издевались. Лёгких телесных нет. Ася не жалуется, но только плачет. Это я понять могу, но Костя с женскими слезами очень быстро разберется. Так что, в скором времени всё станет на свои места. Надо подождать. Что с проектом будет? Твоя Терехова нас с дерьмом смешает, если задержим срок.

— Тебе лучше знать про долг и профессионализм упырей в белых халатах, — фыркает Сашок. — А за мою женщину не переживай. Мы с этим разберемся. В конце концов, Лялька в строю, если ты, конечно, её не укатал. Она жива, Ромыч?

— Вполне.

— А что касается, жалоб с причала «АСЯ», то юная красавица никогда не жалуется, как я успел понять. Тем более она замужем за боссом. Хотя там жаловаться и жаловаться. И в инстанцию, ответственную за нарушаемые регулярно права несчастного и униженного человека, надо бы писать. А ты, как я погляжу, про верёвки знаешь всё?

— Да, — таращусь, как безумный. — У неё нет следов на запястьях, нет потертостей, ссадин, открытых ран. Более того, под смирительными манжетами были проложены тряпки. Кожу берегли, пытаясь успокоить ненормальную. Это обыкновенная практика…

Жене так делали, когда она кричала, постепенно приходя в себя и вспоминая, через что вынужденно… Только по моей вине, только из-за меня… Я… Я… Я… Это всё из-за меня! Она тогда прошла через сексуальный ад. Через пытку… Но, слава Богу, осталась с головой и со мной. Она жива и никуда не денется. Ольга точно не уйдет, а я об этом позабочусь.

— Ром, я не хотел, — он подается на меня через круглый ресторанный стол. — Проехали? Без обид?

— Согласен.

— Чего сидишь? Кого тут ждёшь?

— Заказ, — оглядываюсь через плечо. — Уже пойду.

— Твоя, что ли, требует еду?

Надеюсь, что меня, но если я вдруг подвалю с пищевым походом, то, вероятно, за десерт сойду.

— Не скучай, — лениво поднимаюсь, неспешно отрывая зад.

— Не торопись. Царевна уже рядом. Чего это она так недовольна?

В смысле?

— Чем?

— Что-что? — хихикает, прикрыв лицо, Сашок.

— Да прекрати ты ржать! Что там происходит? — вцепившись в подлокотники смотрю в лицо козла, который пялится на то, что происходит за моей спиной. — Лёля пришла?

— Почти. Ты как раз ей демонстрируешь свой сексуальный зад. Сядь, родной! — он больно шлёпает по моим рукам и даже бьёт копытом. — Сядь, кому сказал, — рычит и тут же скалит безобразно зубы. — Ляля, как дела? Ты прекрасно выглядишь, — лабает комплимент в открытую, а в мою сторону добавляет хрень. — Купи ей что-нибудь из одежды. Ром, что на ней?

Это же моя футболка и домашние штаны, которые жена подтягивает до ушей, собирая у груди большим комком и зажимая по бокам мелкими подмышками, формируя кривые бугорки.

— Привет, — стою, согнувшись кочергой. — А ты…

— Где мои трусы? — хрипит, но всё же чётко выдает.

— О, как! — Сашка выставляет локти на стол и подпирает тяжелый подбородок крепким кулаком. — Юрьев, где её трусы? Тоже послушаю.

— Ч-ч-ч-что? — этот чёртов тик и мерзкое заикание, как обычно, весьма некстати подвалили.

— Ты их выкинул? — щурится жена.

— Ляль, а зачем с подобным мелочиться? — писюша пошло лыбится. — Правильно сделал. Молодец! Только надо было на сменку что-то женщине купить, прежде чем…

— Идём! — я резко выпрямляюсь, подхватив жену под локоть и сильно подтянув к себе, прижимаю крепко-крепко, располагая на себе.

— А как же заказ? — каким-то детским голосом начфин, как будто между прочим, мне напоминает. — Посидите, не бросайте.

— По дороге заберём. Вперёд! — подталкиваю Ольгу, которая из-за длины моих штанов ногами еле-еле передвигает.

Отстегать её по голой жопе? Какого хрена выперлась сюда? Решила всё-таки достать?

Держу в руках её мороженое и наш завтрак, который долго ждал. Стараюсь не смотреть на что-то несуразное, замотанное в мою домашнюю одежду.

— Это хамство! — она становится возле меня и несильно толкается в моё плечо. — Я не нашла своего белья, поэтому натянула твои боксеры и штаны. Извини, пожалуйста, — еле слышно шепчет, косится по сторонам и даже мне за спину взгляд бросает. — Ты злишься?

— Здесь до хрена озабоченных козлов, которые…

— У меня на лбу написано, что я на всё готова, Юрьев?

Чёрт, чёрт, чёрт! Брякнул и не подумал.

— Не надо разгуливать в таком виде по гостинице, в которой…

— В которой я ничем не отличаюсь от какой-нибудь путаны? — отступает, потому как я больше не чувствую её нежное тепло.

— Путаны? — обращаюсь к ней лицом. — Посмотри на меня, пожалуйста.

— У меня начались месячные. А ты…

Забрал трусы?

— Что тебе нужно? — шепчу в сильно покрасневший женский профиль. — Чем я могу помочь? В аптеку смотаться или…

Лифт наконец-то прибывает и, механически зевая, раскрывает гудящие от движения большие двери, за которыми стоит та пожилая пара, которую мы в этом месте встретили, но только поздно вечером вчера. Женщина нам с Лёлей всё так же мило улыбается, а потом кивает в знак приветствия, а мужчина вдруг протягивает мне руку и желает громко, но с небольшим покашливанием:

«Хорошего дня, друзья!»

— Верни трусы, урод! — жена внезапно и отчётливо, по крайней мере, почти по буквам и слогам, победоносно и весьма провокативно заявляет, а старички на это обращают, естественно, особое внимание и даже останавливаются. — И вам хорошего дня, — но всё же добавляет, шипя и брызгая слюной, а после забирается в кабину, трамбуясь плотно в свой любимый угол.

Нежность, видимо, закончилась. А с минетом кого-то лихо прокатили.

— Я сливочное купил, — зачем-то сообщаю, заходя за ней.

— И что?

— Ты ведь его любишь.

— Пошел ты! — теперь я вижу спину и взлохмаченный, почти гнездо, затылок.

«Прости» — и всё! Мы снова будем счастливы. Одно дурное слово и я опять «её любимый», с которым жене спокойно, хорошо, тепло, умиротворенно и надежно.

— Оль?

— Ты меня стыдишься, Юрьев? — жена вдруг задает вопрос, на который, если честно, я не знаю, что ответить.

Такое мы с женой неоднократно проходили. Всё выдумка! Наглая брехня. Красивая, но откровенная ложь. Не было такого. Никогда. Лёлька фантазирует и строит жертву из себя. Специально нагнетает?

— Нет.

— Почему ты не смотришь на меня?

Не смотрю? Полагал, что это мы уже обговорили. Тем более что я не отворачиваюсь, всегда ищу её глаза… Я, черт возьми, стараюсь. Она несправедлива. Стоп! Это всё из-за гребаных трусов? Мы в металлическом корыте поругаемся, потому что Лёлька внезапно потекла, а я, нахал, забрал её бельё? Ну ни хрена себе причина!

— Я их постирал, — шагаю по кабине, раскачивая здоровую коробку. — Слышишь?

— Да.

Представляю, что бы началось, если бы такое я сказал в присутствии Фролова. Сашка чересчур болтлив, вернее, он просто слишком разговорчив. А такое «великое» событие наш сумасбродный финик точно не оставил бы без своего внимания. О том, что я сделал, знала бы вся контора, начиная от курьера и заканчивая боссом, которому сейчас уж точно не до нас, когда «такое» происходит с Асей.

— Я их постирал, когда брился утром, а потом повесил на комнатный радиатор.

— Сейчас ещё тепло, Юрьев. Отопление не включено.

Мне надо было вывесить их на балкон? Как гордо реющее знамя? Как доказательство того, что жена со мной спала?

— Перевесишь туда, куда посчитаешь нужным. Я хочу спросить, — раздуваю воздух, приподнимая на её затылке выбившиеся из неаккуратного хвоста волосинки, как жесткие ворсинки. — Сменим тему? Ответишь сразу или подождём, пока твои стринги высохнут?

— Это не стринги.

— Оль…

— Говори! — я вижу, как она поднимает голову и как будто подбирается, сосредотачивается и готовится уже давать отпор.

Неважно. Что бы я, козлина, не спросил, толкового, правдивого ответа всё равно не получу, но попробовать, однако, всё же стоит.

— Мать тебя обидела, жена?

— Долго ещё? — она вполоборота отвечает.

— Пять этажей, — сверяюсь с цифрами, мелькающими на табло. — Ты меня услышала?

— Да.

— Ответь, пожалуйста.

Я хочу, чтобы она мне рассказала, пожаловалась, попросила защиты, приказала разобраться с «этой женщиной». И на это я пойду. Жена несправедлива, когда считает, что я её стыжусь. Я за неё боюсь. Волнуюсь. Я за неё переживаю. Я хочу бороться. И я борюсь. Ну… В силу своих способностей и количества препятствий, которые она мне, не гнушаясь, нагребает.

— Она меня спасла, Юрьев, — теперь хохочет злобно.

— А ваши отношения — это благодарность за спасение?

— За спасение, которого я не хотела.

— Ты двадцать лет замужем, должна понимать, что мужикам нужны более конкретные ответы и чёткие послания.

— Я вешалась на твоём ремне, а она меня спасла, из петли выдернула. Бедная, как она орала, когда держала мои ноги и боялась отпустить. А вдруг…

— Что ты мелешь?

Ольга поворачивается ко мне лицом и заглядывает прямиком в мои глаза.

— Дурачок поверил!

— Придумай что-нибудь другое.

— Я не умею обращаться с дрожжевым тестом, Юрьев. Она меня заколебала своими нравоучениями и…

— Она колдует с нашими вещами, — а я, как маленький герой подполья, сейчас сдаю родную мать.

— Что? — у неё ползут на лоб глаза, а пальцы поджимаются, формируя маленький кулак на каждой тонкой кисти.

— Привороты в ход пошли, солнышко. Мать перешла на тёмную сторону.

— Она больная…

Оставшиеся два этажа мы сохраняем полное молчание. Жена, уставившись перед собой, следит за створками и ждёт, когда будет подана команда:

«Приехали! Давай на выход!»;

а я смотрю на женский профиль и облизываю ментально-виртуально красиво очерченные скулы и тоненькую шею, на которой есть едва заметный шрам, как раз на уровне гортани.