Роман… С Ольгой

Глава 14

Пятнадцать лет спустя

Финансово-экономический.

Отдел кадров.

Дизайн, апгрейд, маркетинг, реклама и, безусловно, продвижение.

Проектировочный в моем, конечно же, лице:

«Я, детки, здесь. На важном месте. Как этого все и хотели!».

Конечно, Сашка. Куда же без него? Ни хрена ведь без купюрного кадила не произойдет. Не освятится земля под чью-нибудь застройку.

Костя. Естественно, само собой, и разумеется.

Кто ещё? Кого здесь, очевидно, не хватает?

Юридический? Да нет же. Зевающий Никита свет Платонов — зажравшийся, чрезвычайно хитрый игроман, любитель, бешеный фанат покера и преферанса, однако почему-то тощий по фигуре, невостребованный у женской половины человечества, короче, не женатый, перспективный, а для кого-то старый и потрепанный, но по-прежнему завидный и весьма стабильный холостяк. Последнее, с учетом новой возрастной настройки. Вообще-то парень молодой. Сколько ему? Полтинник? Четвертак? Сорок с небольшим или… Тридцать пять? Возможно, немногим больше. Как всегда, наш карманный «адвокат» почти лежит, пренебрежительно третируя ногтем указательного пальца поблескивающую позолотой перьевую ручку. Именно к нему сейчас обращается с каким-то предложением сосредоточенный, мудрый и пребывающий, что даже очень странно, в отличном настроении босс, периодически бросающий взгляд на телефон, лежащий от него по правую руку. Переписывается с новой Юлей, то есть Асей, пока протирает дорогие брюки на обязательном совещании? Смотрит сладкие картинки, при этом жёсткую эротику в своих мозгах катает? Вот же… Извращуга стильный и мобильный! Поглаживает мордашку улыбающегося ребёнка, чье изображение периодически всплывает на навороченном сенсорном экране.

Строители? Аксёнов скалится, как идиот, и мне периодически подмигивает, облизывая губы. Удавлю козлину, если Юрьев об этом раньше не узнает.

Доставка и курьеры? Возможно, канцелярия и делопроизводители? Чёрт…

— Убери руку, — цежу сквозь зубы.

— Извини, думал, как тебя отвлечь и хоть чуть-чуть расслабить? А ты не спишь? — он отпускает правое запястье, которое до злобного рычания с большим энтузиазмом разминал, придавливая в особые моменты обручальное кольцо на безымянном пальце. — Что нужно сделать, чтобы наша умненькая Лялька улыбнулась и не таращилась на окружающих её людей ядовитой маленькой змеёй? Что твой Юрьев предпринимает, когда ты злишься? Целует по-французски? Щекочет носом? Дует в лобик? Обнимает крепко? Или…

— Линяет.

— А? — он широко распахивает рот и застывает чурбаном.

— Уходит в другую комнату, там занимает любимый угол, зажмурившись, перестает дышать, замирает, притворяется погибшим, талантливо изображая бездыханное тело, и про себя считает до десяти.

— И только?

— Досчитать до двадцати не успевает, — шиплю, едва-едва ворочая языком.

— Настигаешь, что ли?

— Отвали, — моментально отрезаю.

— Хм? Вот так боится женщину, что псалмы попиком валяет? А потом? Ты его лупцуешь плёткой по крепким ягодицам, пока у стража на тебя не встанет? Ты, видимо, садистка, а он любит подчиняться и прётся от подобных унижений? Охренеть у вас семейка! — скосив глаза, наблюдаю, как Фролов прищуривается и что-то, по явным признакам, нехорошее обдумывает. — Это такая игра? Госпожа и пресмыкающийся перед Горгоной, пришибленный всей страшной жизнью, плачущий навзрыд мужчина! А у Юрьева есть узда, а кольцо на яйца Ромыч надевает, когда идёт прислуживать, чтобы…

— Всё? — перебиваю, недослушав.

— Мне всё же интересно, — бубнит, не обращая внимания на косящиеся на нас с ним взгляды, — он возбуждается от того, что ты с ним вытворяешь? А потом? Твою мать, а ведь изначально не производил впечатление отмороженного придурка, — это шепчет, подхихикивая, за воротник своей рубашки, оплёвывая светло-серую костюмную жилетку. — Теперь противно будет с ним на одном балконе находиться. Фи, мерзость! Чужая личная жизнь — определённые потёмки. Ляль, приём?

— У него спроси, — грубо отрезаю.

— Чего ты кусаешься? Я с тобой шучу, пытаюсь быть милым и предупредительным. Расслабься и позволь себе миленькие шалости, пока твой благоверный отсутствует. Юрьев, по-видимому, освободил тебя? Избавил от надоедливого общества? Дал выстраданное счастье и попросил дышать всей, целой грудью, а не только носом или жалкой половиной? — и тут же добавляет. — Так пользуйся, пока жестокий муж всё это разрешает.

— А ты тут же решил отметиться подвалившим случаем? Он тебя убьёт, Фролов! Запомни и потом не ной, когда непоправимое начнется. Ты забираешься на дикие угодья, необлагороженные, неизведанные, мрачные, а для таких, как ты, чужие и непреодолимые. Уровень не тот. Понимаешь?

— Чего-чего? — усмешка, издёвка и цинизм сквозят из всех щелей самодовольного начфина.

А сей кобель ведь абсолютно не скрывается: ссыт с упоением под первый куст на вражеской огромной территории, оставляет подванивающие метки, потираясь загривком о стволы нестриженных деревьев, напрашивается на драку до крови, необдуманно покусывая хвост и лапы давным-давно застолбленной мелкой суки.

— Ты клеишь меня, Саша! — почти авторитетно заявляю. — Причем весьма посредственно. Мне это не нравится, а Юрьев точно взбесится.

— Почему посредственно? — теперь он удивлением обрамляет взгляд.

— Потому что не ведусь на дешёвые трюки. Всё будто бы работает, однако с точностью до наоборот — я жутко раздражаюсь. Исчезни! Ты меня утомляешь…

— Не любишь ласку и сладенькие речи? — не дает договорить, зато с очень умным видом выкатывает чрезвычайно глупое предположение.

— Наоборот. Люблю.

— Не любишь прикосновения кого-то конкретного? Например, мои?

Похоже, он потерял не только здравый смысл, но и страх. Ромка ведь не станет церемониться и детально разбираться, выясняя кто здесь друг, любовник, кровный враг — в этом я уверена. Юрьев — жуткий собственник, тиран и долбаный единоличник. Эгоист проклятый. Маменькин сынок. Малодушный циник. Ничтожный человек. Палач. Убийца. Кровопийца! Как он, падла, брезговал находиться со мной в одной комнате после того, что тогда случилось! Те сволочи понюхали его «дерьмо» и неосмотрительно позволили себе «ноктюрном» насладиться. До сих пор перед глазами стоит гнусная картинка отворачивающегося мужа. Пока я, как могла-умела, старалась наладить наши к херам утраченные сексуальные отношения, подлец нашел отличный способ и единственный выход из непростой, тяжёлой, психологически ущербной ситуации.

«Наш Рома Юрьев трусит и с большим трудом выносит ненависть, которую якобы в моих зрачках читает» — как тут недавно оказалось. Уверена, что муж играет, строит из себя несчастного, предпочитая закрывать глаза и отворачиваться, утыкаться носом в мои ухо, шею, щеку, прикусывая при этом мочку, скулу, кожу. Он делает всё, чтобы не встречаться взглядом. Вот так я неприятна человеку, который считает, что такие издевательские отношения всё же лучше, чем развод, разъезд и девичья фамилия.

А с этим членом он, без сомнения, разберется по отсутствующим правилам-понятиям:

«Какого чёрта, Саша, ты прёшь туда, где тебе, миленький, совсем не рады?». Жертва палача даже не успеет сгруппироваться, зато отхватит и, возможно, склеит ласты, как случилось десять лет назад в той тесной камере.

— Убери, сказала, — вытягиваю кисть из цепкого захвата.

— По-прежнему считаешь, что я клею?

— У тебя аврал в трусах, любимый? Так выйди и сексуально успокойся. Жалко выглядишь. Я замужем, Фролов. Если это важно?

— Нет, но… Ты замужем, девонька, но так несчастна.

— Это не топ-новость. Раструбить желаешь? — разглядываю обстановку, в красках представляя, как каждый из здесь присутствующих после заседания начнет мне сопереживать и умолять о дружбе.

Из жалости… Из жалости, конечно.

— Зациклена на горе? Поэтому на прямые вопросы не отвечаешь, зато щиплешься и куксишься? Я не в обиде, а твои метания — хороший, сочный признак! Значит, я на верном пути. Осталось чуть-чуть тебя дожать, и ты моя навеки.

— Разнообразия в постельке захотелось?

— Ну-у-у…

— Тебя по жопе, что ли, некому хлестать?

— Я потерплю. Прям очень-очень хочу познакомиться с твоими доминантными умениями. Так ли ты хороша в том, что на голубом глазу вещаешь?

— Что?

— Говорю, что доверюсь, пожалуй, профессионалам. Наш хмурый Юрьев жив, значит, ты до смерти Сашуню не заездишь, но определенно доставишь физическое удовлетворение. Опять же, судя по гордой выправке начбеза.

— Сомневаюсь, что выдержишь мой темп, писюша, — пренебрежительно искривляю губы.

— А ты не сомневайся, девонька. Я прощу тебе «писюшу» за поцелуй у двери.

— У двери?

— Я провожу домой?

— У Юрьева машина. Вряд ли мы с тобой пересечемся в том салоне. И да! Я не буду жалеть тебя. Отлуплю со всей дури и с колоссальным рвением.

— Не пугай, — по-моему, Саша мне не верит. — Всем известно, я крепкий малый. К тому же, способный и умелый. Ты будешь полностью удовлетворена. Агрегат, — Сашка двигает бёдрами, тараня нижнюю часть стола, — работает без нареканий, сбоев и критических ошибок. Я с лёгкостью приведу тебя к оргазму, Юрьева, а твой благоверный об этом даже не узнает. Ты будешь свиньей визжать и змейкой извиваться, а после умолять меня о дальнейших встречах, однако я буду непреклонен. Всё-таки дружбу между мной и Ромкой никто не отменял. Да ещё Котян, вероятно, вмажется и станет буфером между нами, когда случайно въедет в непростую ситуацию. Пошпилимся и разбежимся кто куда. Современные отношения, Лялечка. А твои сиськи, между прочим, я высоко оценил в тот день, когда ты соизволила вернуться на свое контрактом предусмотренное место. «Спасибо» только не сказал. Ты странно отвернулась. Трёшка, если я не ошибаюсь? К сведению, мой любимый размер. Как раз под эти беленькие ручки, — он выкладывает свои клешни, демонстрируя мне две здоровые чаши, в каждой из которых вполне могут поместиться по три моих мяча.

— Полагаешь, Юрьев не соврал, когда растрезвонил тебе о моей проблеме? Решил пойти на абордаж, Саша? Сейчас я прохожу проверку?

— Наоборот, — похоже, Фролов наконец-таки становится серьезным. — Я уверен, что это откровенный блеф, причем очень глупый, почти детский, бездарный, если тебе угодно, неумелый. Нимфомания у Юрьевой сродни воздержанию у любого среднестатистического мужика, способного на подвиг в постели. Скажем, двухчасовой или чуть больше. Это ложь! Причем нелепая. Ромка способен добывать информацию, но щебетать пташкой ему не дано. Врать Юрьев не умеет. Хочу понять, а для чего тогда? На хрена ты унижаешься перед этой паствой? — обводит взглядом всех присутствующих. — Им нет дела до тебя, Оленька. Вот так желаешь быть плохой? Пусть все вокруг тебя на тридцать три алфАвита сношают?

— Ты не в моем вкусе.

— Основное — сексуальное влечение. Причем тут вкус? Но ответов, я так полагаю, на поставленные вопросы не будет.

Ха! Сашка умеет разбирать добро и зло, талантлив в проблемах здравого рассудка, может расколоть и вызвать приступ искренности? Чувствует, когда говорят неправду, или всё-таки бравирует, притворяясь?

— Детский? Подвиг? Два часа? Ты бредишь, Саша? Плохая? Нет дела? Хотела посмеяться, да обстановка к радости пока не располагает, — краем уха слушаю, что он говорит, одновременно с этим записывая ключевые фразы, транслируемые боссом, который сейчас смешно подводит глаза, внимательно рассматривая подвесной потолок, который никогда, по причине Красовской гарантии и того же качества, не свалится на землю. — Воздержусь, пожалуй, от громогласных и исчерпывающих объяснений.

— Зачем? — а Фрол не унимается. — Если это вызов и попытка эпатировать неумную толпу, то Ромыч выбрал не тот объект для тестовой прокачки. Ты никогда не давала повода, Лялик. У тебя какой-то рычажок — прости, пожалуйста — в твоей писюшке был переведен много лет назад в положение «Здесь занято, придурок!» и, видимо, его там намертво заклинило. Или тебе тяжело представить, что можешь быть другим желанна? Пытаешься вызвать ревность у жесткого начальника Котенькиной безопасности?

— Ты чушь несёшь! — прыснув, подношу ко рту и носу кулачок и сразу же встречаюсь с нехорошим взглядом босса. — Прошу прощения, — беззвучно артикулирую, сильно раздвигая губы. — Продолжай, великий и ужасный, — ресницами даю добро и улыбаюсь, изображая идиотку.

— Не вижу в этом состава преступления, как сказал бы твой благоверный. Ты, Лялик, засиделась в своём скворечнике, забыла, видимо, что чертовски красивая женщина, привыкла к одному партнёру, а их в огромном мире много. Нужно периодически менять ласкалку, тогда женщина раскрывается и начинает источать…

— Заткнись, а? — внезапно отвечаю.

— Слыхала про перемену мужа, перчаток и работы?

— Заткнись, сказала! — немного глуше повторяю.

— Юрьев — дерьмо-человек, Лялечка. Знаешь ты и знаю я, — наклонившись и подавшись на меня, шепчет прямо в ухо Фрол, задевая губами, уверена, что покрасневшую и чересчур горячую, хрящевую кромку, — пора здесь что-то поменять, красавица!

— Себя на замену предлагаешь? — отстранившись, обращаю на него глаза с однозначным выражением: «Пошёл ты на…».

— Я занят, Ляля, — плечами пожимает и откидывается на спинку стула, широко расставив ноги. — Бравировал, конечно, специально. Увы, подруженька, я с недавних пор нахожусь в добротных отношениях с красивой сильной женщиной.

— Она об этом знает? — сползаю с гладкого сидения, как оказавшийся на панцире жучок перебираю ногами, цепляюсь каблуками, наступаю на острые носки, шиплю и подальше отклоняюсь.

— Решила подковырнуть?

— Просто на твоем бы месте я прямо ей сказала, что:

«Секс со мною ненадолго, поэтому не расслабляйся, кукла!».

— Если страдающую нимфоманией на двадцать лет хватило, то нам с той женщиной сам Бог велел быть рядом.

Черт побери! Проснулось адово желание: отчаянно хочу его ударить. У Фролова есть одна, доводящая меня до трясучки, блядская черта характера или норма поведения, которую он, видимо, приобрел во времена своего обосранного детства. Сашка — беспривязный член, обворожительный хохмач и надоедливый кобель, который предпочитает гульки а-ля, как говорится, «сам по себе». Не знаю, если честно, затрудняюсь ответить и не могу представить, какая женщина — в здравом уме и с адекватной самооценкой — захочет быть с ним, выслушивая ежедневно, насколько «этот мальчик» крут, безмерно чуден и весьма великолепен.

— Плохо позавтракала, поэтому кусаюсь, — вальяжно перевожу свой взгляд в блокнот, в котором с начала совещания веду старательно «конспект», чтобы не пропустить ни буквы из заумных шефских предложений.

— А пирожки, что же, не пошли кому-то впрок? Собственного приготовления? Нежными ручками сворачивала, начинив.

— Да. Саш, это на годовщину смерти мамы. В количестве не ограничиваю.

— Извини, пожалуйста, — Фролов мгновенно изменяет тон, внезапно становясь серьезным. — Оль, а сколько уже прошло?

— Пятнадцать лет.

— Мне очень жаль, — пытается что-то глупое сказать, желает выразить сочувствие и тупо приобщиться к горю?

Нет уж! Не выйдет ни фига. Мама умерла, а жизнь определенно продолжается.

— Ты не видел Юрьева? — насупившись, разглядываю Костю, сосредоточенного на чем-то и сидящего аккурат напротив меня.

— Нет. В смысле «не видел»? А с кем ты приехала?

— Он меня привез, а потом исчез. Не участвует в подобных совещаниях? — не меняя положения, перевожу на него глаза и, по-моему, оттопыриваю ближайшее к начфину ухо. — Это не его уровень? С каких пор шеф прощает всё?

— Участвует всегда, но сегодня его заместитель правит бал. Все отделы на месте, поэтому Костенька не зверствует. Как свёкр?

— Кто? — медленно рассматриваю всех сидящих на том краю стола. — У Юрьева есть зам?

— Оль, как Игорь Николаевич?

— Он болен, Саша. Тяжело. Что ещё? Расписать тебе график приёма многочисленных медикаментов? Через три дня у папы день рождения, а я не знаю, что пожелать человеку, который угасает на глазах.

— Юрьев говорит, что всё неплохо.

Как это на «Ромочку» похоже! У него всегда всё хорошо, в пределах нормы и терпимо. По всей видимости, у него стальная кожа и атрофированное напрочь чувство самосохранения.

— Предпочитает врать! То, что говорит палач, не задумываясь, сокращайте на два. Кто зам у Юрьева?

— Заинтересовал?

Мой муж дорос до зама? Кому-то начал доверять? Стал коммуникабельнее, открытее и наконец-то научился делегировать? Ромка — трудоголик, не имеющий способностей к отдыху и развлечениям. Десять лет назад была на первом месте служба — на завтрак, обед и ужин, под настроение — вместо секса и совместного времяпрепровождения.

— Светочка Крылова, — теперь я мельком замечаю ту, на которую Фролов кивком указывает. — Миленькая краля. Смотри, какой очаровательный ребёнок. Видела бы ты, как Светик-Семицветик прислуживает нашей держиморде, когда отчитывается о проделанной работе. Она из трусиков выскакивает, но… Последнее скажу лишь для того, чтобы тебя утешить…

— Я в этом не нуждаюсь!

— И всё же! — на своем настаивает. — Юрьев верен, и тебе на рабочем месте, естественно, не изменяет. Он даже не смотрит в её сторону. Так, только «доброе утро, день или вечер», «как у нас дела» и «летучка переносится на завтра». Его шпики очень миленько дожидаются главного сатрапа, когда он по невыясненным причинам опаздывает. Это потому что в том углу застаивается, да?

— Светочка? — морщусь, словно гадость в рот взяла. — Что за…

— Светлана Александровна, если быть точным.

— Даже так? — но кривляние не прекращаю. Кажусь уродливее, чем есть на самом деле и зачем-то провожу отсутствующие полностью в реале параллели с мелкой в кости женщиной, сидящей через три мужских плеча от ухмыляющегося шефа.

— Правая рука Юрьева.

— А левая?

— Там он управляется самостоятельно.

— Саш, ты такую хрень несешь, что становится страшно за твои мыслительные способности.

— Не беспокойся, девочка, я полностью отдаю себе отчёт в том, что, кому, когда и как говорю.

— А с ним что? — закрываю свой блокнот и рассинхронно двигающимися глазами указываю на привставшего с кресла Красова.

— Любоффф! — хихикает Фролов, уродуя на заграничный лад понятие. — Поднимайся, солнышко, беседы о том о сем на сегодня, видимо, подошли к логическому завершению. Шефу пора домой, к молодой жене и маленькому сыну. Как твой Юрьев умудрился в кумовья пролезть? Скажи-ка, Лялька — поведай папке сей секрет.

— Добротно лижет, — изображаю способ достижения соответствующего положения.

— Это из собственного? — сосредоточенно следит за движениями языком.

— Спроси у Светы. Думаю, там и из трусов выпрыгивать не нужно. Он через тряпочку распробует.

— У Светы? — Сашка смотрит вслед девице.

— Угу. Пока, Фролов. Спасибо за чудесное совещание. И записала важное, и посмеялась от души, — через силу улыбаюсь, пока рассматриваю точеную фигуру мелкой фифы.

— Обращайся, Лялька, всегда к твоим услугам. И помни о пользе перемен…

Пожалуй, обойдусь! Хочу побыть одна, но одиночества боюсь. Специалист по мозговым конструкциям считает, что это первый шаг к долгожданному исцелению. Не очень-то я верю в эти сказки, но поговорить люблю, поэтому в качестве перемены обстановки, о которой, между прочим, говорил Фролов, под настроение, а не по графику посещаю только-только вставшего на путь помощи всем ненормальным молодого психолога и психотерапевта в одном лице. Так сказать, одновременно…

Политика компании предполагает ровные отношения внутри коллектива без привязки к субординационным моментам. На этом Костя с самого начала настоял. Вероятно, поэтому здесь царит спокойствие и дружеская обстановка, возмутителем которой стала я однажды, когда позволила себе весьма двусмысленные намёки по отношению к своим же подчиненным. Помню, как беленел Юрьев, когда оттаскивал меня, вцепившись крепко в локоть, от чьего-нибудь стола. Мне хотелось, видимо, острых ощущений или почувствовать себя женщиной, с которой муж находится не из жалости, а потому что… Любит! Потому что ценит, жалеет… И не ненавидит… Брезгует… Или из-за её ущербности комплексует.

— Спасибо, — Костя берёт ещё один пирожок с растянутой в кривой квадрат тарелки, рассматривает с интересом румяный край, водит носом, вдыхая аромат, но не спешит откусывать, зато откладывает на салфетку рядом с огромной чашкой, наполненной молоком с, возможно, любимым мёдом или каким-нибудь вареньем.

— Болит? — стою перед его столом, удерживая на вытянутых руках поминальное блюдо.

— Есть немного, — босс потирает тыльной стороной ладони покрывшийся испариной лоб. — Виновата погода, изменения которой я начал ощущать башкой и нижними конечностями, как просто на глазах дряхлеющий кобель.

— У тебя кровь из носа идёт, — заостряю внимание на тонкой ленточке, вытекающей из его ноздри. — Дать платок?

— Обойдусь. Оль… — сжимает и растирает переносицу.

— Всё нормально, — выставляю тарелку на его рабочий стол. — Ты сменил обстановку? Здесь как-то всё иначе. Каждый раз изумляюсь, когда вхожу, — неумело лащусь, бесталанно извиваясь.

— Что ты хотела?

С чего он решил, что мне что-то от него понадобилось? Я просто зашла к нему, чтобы угостить пирожками и помянуть мою маму. Никаких подводных камней и таких же скоростных течений.

— Ничего, — начинаю отступать.

— А это? — Красов выставляет локти на стол и по-школьному, как успевающий во всем отличник, выкладывает руки.

— Отнеси жене и сыну.

— Жене и сыну?

Дешёвый прием! Странно, что Костя об этом ни черта не знает. Повторять последнюю фразу собеседника — манипулировать его сознанием, принуждая отвечать быстро и зачастую невпопад. Он так меня не уважает?

— Да.

— Оль, я слушаю. Говори! Ты ведь неслучайно ко мне завернула, чтобы накормить вкусняшкой. Я не ребёнок и подобное читаю без запинок и ошибок. Что случилось?

— Юрьев выполняет какое-то особо важное поручение? — прикрыв глаза, шепчу и тут же запинаюсь.

— Нет. С чего ты взяла?

Господи! Я так и знала.

— Он уехал и весь день отсутствовал на рабочем месте, — выгляжу, скорее всего, как доносчица и жалкая шпионка, но мне с недавних пор на это всё равно. Это, между прочим, основная часть новой психотерапии. Быть в так называемом ресурсе и не обращать внимания на то, что о тебе придумывает незамолкающее окружение.

— Личные проблемы, — сухо сообщает Костя.

Ну да, конечно! Как я могла о таком забыть? Повернувшись к Красову спиной, направляюсь к выходу из кабинета.

— Оль? — начинает босс, останавливая громким голосом у самой двери.

— Что? — вполоборота повернувшись, замираю.

— Я подвезу, если ты не возражаешь…

Как жалко… Как пошло… Как противно… Просто до зубного скрежета! Здоровый босс, наш справедливый шеф, грозный работодатель и по совместительству друг семьи везёт домой испуганную до чёртиков общипанную курицу, трясущуюся то ли от ужаса, то ли от холода, то ли по причине растасканных вдрызг нервов.

«Наш Рома Юрьев — гребаный подлец» — как сегодня внезапно выяснилось. Привез с утра на работу, подвёл почти за ручку к двери кабинета, пожелал хорошего и продуктивного трудового дня, а после испарился. Снова… Я опять одна! Он меня оставил. Бросил. Посчитал ненужной. Наконец-таки ретировался, отправившись решать свои великие дела. Забыл. Покинул…

— Что ты хочешь в качестве подарка? — двигаясь на заднице, осторожно подбираюсь к водительскому креслу. — Костя? — ищу незамедлительного касания взглядами в узком зеркале заднего вида.

— Ничего, — он отворачивается, посматривая в свое окно, барабанит пальцами по рулевому колесу. — Не волнуйся, пожалуйста. Ромка просто где-то задержался.

Да уж… Где-то? Вероятно, на безотказной Василисе залежался.

— Кость…

— Не надо ничего. Я не шучу, — теперь он разговаривает со мной гордым профилем. — Просто приходите на праздник. Вместе. Не ругайтесь. Прекратите другу друга избивать. Всем очевидно, что такие отношения проверены не только временем, но и непростым событием. Какого чёрта вы творите? Я думал, что работа среди людей пойдет тебе на пользу, Оля. А теперь я узнаю, что вы решили развестись. Опять? Я прошёл через один развод и мне вот так, — он проводит ребром ладони по своей трахее, — хватило. Не думал, что это так изматывает. Сколько я всего наговорил тогда, все сгоряча и впопыхах…

— Праздник? — не придаю значения его словам. Не показываю вида и держусь, выставляя на лицо обворожительную, но всё-таки кривую ухмылку, цепляюсь фразой исключительно за предстоящий позитив.

— Не придирайся к словам, Юрьева. Ты меня услышала?

— Это для жены?

Нет! Не хочу об этом говорить, поэтому намерена упорно тормозить и сдерживать прорыв.

— Я хочу её порадовать, — босс всё-таки сдается и переводит в иное русло разговор.

— Считаешь, что дорогая, почти драгоценная гулянка эту девочку порадует? Она настолько любит власть и деньги, босс?

— У меня есть жена и я хотел бы представить Асю своим друзьям и коллегам. Это противозаконно? От тебя не ожидал подкола по поводу денег и надуманного положения. Грубовато выглядело, Оленька. К тому же, это вотчина Фролова. На тех полях наш писюша — жестокий плантатор и беспринципный господин! — он переводит взгляд на светофор, раскачивающийся на проводах, как на морских волнах, и выжимает нужную педаль, чтобы плавно тронуться с места. — Что с твоей машиной?

Меня лишили прав. Вернее, Юрьев об этом позаботился. Так волновался о том, что я могу разбиться насмерть в самолично устроенной аварии, что предусмотрительно поставил на пластиковом документе отметку «недействительны» по причине моего ума лишения. Полагаю, не обошлось без старых связей и долбаных дружков — Андрюша всё ещё грехи своей любви замаливает.

— Я боюсь водить.

— Страх? Из-за чего? — он перестраивается в нужный ряд и, сверившись с дорожной обстановкой по боковым зеркалам, поворачивает в нужный переулок.

— Костя, мне очень жаль, что тебе пришлось сегодня поработать извозчиком, но я не очень доверяю таксистам, а Юрьев по неотложным личным делам куда-то смылся, — вслепую шарю рукой в содержимом сумке, — да и баллончик не взяла.

Дура, дура, дура… Я его забыла! Вернее, выложила, потому что опрометчиво понадеялась на мужа. Поверила и обманулась, и сразу же получила неожиданный удар под дых, в районе солнечного сплетения.

— Его нет дома? — слегка вытянувшись вперед, Костя водит носом, прочесывая цепким взглядом лобовое. — Ты видишь его машину?

— Нет! Её здесь нет.

— Ты звонить ему не пробовала?

Обойдется. Ненавижу телефонные разговоры, какие бы они ни были. Ни письменно, ни устно не изложить того, что происходит за день, даже если он протекает без особых приключений.

— Мы не общаемся.

— Ты издеваешься? — Красов сильно выжимает тормоз, а я прикладываюсь головой о подголовник его кресла. — Оль, ты как? — похоже, кое-кто чего-то испугался и чересчур разволновался. — Не ушиблась? — он оборачивается, желая в этом лично убедиться.

Сейчас всё быстренько исправим. Не поднимая головы, высиживаю и подпускаю Красова поближе. Он, ничего не подозревающий, подныривает в попытках удостовериться, что я при резком торможении ничем существенным не приложилась. Естественно, не пострадала и не получила никаких увечий, к тому же, я способна в полной мере отдавать себе отчет в том, что в настоящий момент времени лезу к Косте с наглым поцелуем в губы.

— Ты! — задушено хрипит мой босс и быстро отклоняется. — Блядь, Юрьева! Охренела? Что творишь?

— А на что похоже? — злобно ухмыляюсь, вытирая тыльной стороной свой рот. — Не решился, не поддался искушению?

— Больная!

— Чего ты испугался, Костя? Жена узнает? Я не скажу. Могила — обещаю! — поднимаю руку, подтверждая клятву.

— Проваливай, — слышу, как он снимает блокировку и бубонит себе под нос чрезвычайно грязный мат.

— С какими суками вы нам изменяете, Красов? Я, видимо, не подхожу на эту роль?

— Нет, не подходишь! Ты дура, Юрьева, раз считаешь, что все, кто в штанах, изменяет тем, кто ходит в мини-юбках. Дура и пришибленная! Очень жаль тебя. Ты превратилась во что-то, что не поддается описаниям и объяснениям. Обидно, мать твою, за Ромку. Он такого точно не заслужил. Наслаждаться изменами можно только в нездоровом эмоциональном состоянии. Адреналин бурлит, когда целуешь постороннего козла, а на своего плевать, мол: «Какой же он мужчина, раз не смог спасти меня!»? Он спасал! Ты, блядь, подумай об этом на досуге. Взвешивай и предполагай несколько иное развитие событий, прежде чем решишь чудить в подобном направлении. Ты подталкиваешь любимого мужчину в кровать и тут же лезешь в штанишки к посторонним и женатым дядям. Зачем? Чего хочешь добиться? Пережить насилие, чтобы еще немного опуститься. Приди в себя, Лёля.

— Я тебе не Лёля, — давлюсь слюной, ладонями обхватывая саднящее от соли горло.

— Прости-прости, — а Костя поднимает руки. Сдается? Похоже, кое-кто устал бороться? — Вот так сама себе противна?

Нагло ухмыляюсь, облизывая пошло губы:

— Ты верен этой Асе?

— Да! — рычит, разбрызгиваясь по стеклу. — Мужу передавай привет. Проваливай из машины!

Он шепчет в мою спину жуткое:

«Кретинка!», а я скрываю всхлип и со всей дури хлопаю автомобильной дверью.

— Да подавись ты сучьими благодеяниями…

Заполненная детворой площадка гудит, как небольшой пчелиный рой. Смеются взрослые, общаются друг с другом, братаются, желают счастья, а от меня, увы, шарахаются, когда я подхожу, чтобы поздороваться и с улыбкой на лице сказать:

«Прекрасный вечер, люди! Я жива, а можно с вами рядышком побуду?».

Видимо, сейчас со мной играет в салочки больное и перевозбужденное воображение, к тому же, наконец-то сказывается насыщенный событиями будний день. Какие глупости! Ведь никому нет дела до меня: вот я спокойно прохожу огромный двор, неторопливо заползаю в нужный мне подъезд, однако вынужденно торможу перед кабинкой консьержа, как правило, заинтересованного в подробностях бурной личной жизни случайных домовых клиентов.

— Здравствуйте, Оленька, — раздается мягкий женский голос.

— Добрый вечер, Татьяна Сергеевна, — отвернувшись от неё, скрываю выступившие слезы, а упёршись плечом в ближайшую ко мне стену, коряво поднимаюсь по ступеням, ведущим к шахте грузового лифта.

— Оленька, Рома оставил Вам письмо. Подойдите, пожалуйста.

Что?

— Какое письмо? — смахнув украдкой влагу с глаз, останавливаюсь, но к ней лицом не обращаюсь.

— Возьмите, пожалуйста. У Вас все нормально? Плохо себя чувствуете? Плачете?

— Да, все хорошо. Нет, не плачу. Сезонная аллергия. Не скашивают вредную траву, вот я и болею, — нацепив подходящую маску, которая бы удачно скрыла жуткую гримасу, подхожу к открытому окну, через которое подрагивающая, испещренная глубокими морщинами рука протягивает маленький конверт с указанным на обороте моим именем.

— Спасибо, — вежливо благодарю и отхожу.

«Он ушёл? Оставил всё и наконец-то сгинул?» — третий раз прочитываю то, что Юрьев накрапал довольно ровным, твёрдым и красивым, как для мужчины, почерком. Кабина неспешно забирается на выбранный этаж, а я роняю слёзы на бумагу, при этом внаглую размазывая тёмно-синие чернила.

Так и есть! В квартире господствуют оглушающая тишина и темнота, хоть протыкай ушные перепонки и вырывай глаза. Никто… И некому… Вернее, никому я больше не нужна. Добилась? А что за недовольство, слезы и истерика?

«В чем, спрашиваю, дело?».

— Кыс-кыс, — присев на корточки, зову живое существо, которое где-то в обстановке прячется.

Хочу погладить. Хочу почувствовать. Хочу удостовериться, что не одна. Юрьев мог забрать с собой живой подарок, который был якобы не нужен.

— Ты со мной, шерстяной? — котёнок ластится, выставляя хвост трубой. — Не ушёл, остался? Ты хорошо подумал?

Паштет прокручивается возле ног, при этом натирает мордочку о щиколотки и колени, мурлычет, предупреждающе, но всё равно умильно щурится.

— Вот и хорошо. Ты мой любимый…

Я, по всей видимости, не прикрыла плотно дверь или все чувства сильно обострились, но до моих ушей доносится, согласно обстоятельствам, неожиданный звук. Я слышу, как на опустевшем в связи с отъездом соседей этаже снова раскрываются двери лифта.

Схватив кота и прижав его к груди, одной рукой прикрыв крохотную мордочку, на цыпочках, походкой жалкого шпиона, подбираюсь к двери, чтобы в чем-то там удостовериться. То ли это любопытство, то ли страх, но я прилипаю к глазку, способному давать обзор на все триста шестьдесят градусов.

— Ой! — негромко вскрикиваю, но тут же зажимаю рот рукой.

Юрьев выходит из кабины лифта и направляется к двери напротив. Это очень странно! Он поворачивается, демонстрируя свой гордый профиль, затем вытягивает себе за спину руку, которую незамедлительно хватает та, кого я совсем не ожидала здесь увидеть.

Эта девка? Всё-таки она! Мой Ромка с этой Василисой?