Роман… С Ольгой

Глава 28

То же время

— Ты затащил меня сюда для того, чтобы я грела тебе постель?

Зачем я спрашиваю, если всё и так, без объяснений, ясно? Вероятно, для успокоения незатыкающейся совести, восстановления утраченного равновесия, и чтобы довести до белого каления здорового козла. Козла, который наслаждается моим сменяющимся, как слайды, настроением, гуляющим между двух точных, всегда недостижимых математических границ. «Супремум*» — я, чёрт возьми, на взводе, а «инфимум*» — накапливаю последние силёнки, желая грубо отомстить ублюдку, прижав стопой горлянку, намереваюсь обездвижить сучьего щенка, которого потом оближет оскалившаяся мамка с огромной вавкой в гиппокампе.

— И не только. Чем именно ты недовольна? Но постель ты греешь превосходно, а врёшь не очень…

Да! Ах, как жаль, что с месячными ни хрена не вышло, а Юрьев, оказался, не дурак.

— Это просто к сведению, солнышко. Особенно, когда играешь роль «Гав-Гав». Дружок на корточках в твоем чудесном исполнении… М-м-м! Секс-догги, да ещё с утра, когда ты сонная, но очень возбужденная… М-м-м! Люблю-люблю-люблю тебя, — бухтит себе под нос, не поднимая головы.

— Ты насилуешь меня, — внезапно обрываю восхищение, как хищник, оголяю зубы, мгновенно вздёргивая верхнюю губу. — Смотри в глаза, когда разговариваешь со мной.

— Нет, — без тени смущения, серьезно и спокойно отвечает. — Впредь садись на переднее, тогда у тебя появится возможность не только смотреть на меня, но и трогать, даже бить. А вообще говоря, не выдумывай, пожалуйста. Никакого принуждения или силы не было и нет. Ты ни разу не отказала, зато постоянно подставлялась, тыкаясь своей упругой задницей мне в пах. Твоя бравада относительно всегда отсутствующего в нашей близости оргазма не выдержала простой проверки сексом. Чего скромничать — я счастлив. Поймал тебя на лжи, — ну да, ну да, так, видимо, мужчина утешается, когда ничего другого безутешному не остается. — Сегодня дважды — и только за это утро, как бы между прочим, в душе и на журнальном или обеденном столе — ты кончила с красивым криком и судорожной дрожью в руках-ногах. А эти откидывания, увиливания от ласк, когда воспалённая горошина болит, пульсируя, служат точным и неопровержимым доказательством того, что…

— Это настоящее насилие.

Тюрьма по самоуверенному гаду плачет. Он допросится — я заявлю, а после подтяну имеющиеся доказательства, которых за годы нашей совместной жизни собрала немало. Юрьев находится на карандаше у правоохранительных органов, а это значит, что за возбуждением дела по соответствующей статье ни хрена не станет.

— Нет.

— Да.

Мне нужно научиться лучше управлять своим паршивым телом. Боже мой, как Ромка щерится, при этом вырастая в собственных глазах. Я не отказала? Ладно, пусть будет так. А ему в голову ни разу не пришло, что я его боюсь, потому по-сучьи унижаюсь, помалкиваю в тряпку и предпочитаю получать физическое удовлетворение, хоть и слабенькое, на «троечку», иногда на «два» солидных балла, вместо раскроенного черепа или начисто с плеч сорванной башки. И он, конечно, понимает это, как мое красноречивое:

«Да! Да! И да! Бери и пользуйся, любимый!».

— Да, Юрьев, да.

Ещё раз, что ли, повторить?

— Нет, Оль. Никогда, — мотает головой. — Не обвиняй меня в том, что я не делал и не делаю.

— Я, стало быть, выдумываю? Я вру, по-твоему?

— Ты кокетничаешь. Это мило, детка. Мне нравится, когда ты такая.

— Что? — о, Боже мой, как широко, наверное, распахиваются мои глаза, а рот желает всё же выдрать пальму первенства у зенок. — Ни черта у тебя самомнение, Юрьев! — с присвистом восклицаю. — Никогда не замечала за тобой подобной наглости. Самоуверенность взрастил недавно? Обновление скачал, установил и начал юзать…

— Пока с тобою спал, — подло прыснув, заканчивает за меня. — С самооценкой всё нормально, как и с наглостью. Но ты, любимая, тащишься от моего внимания…

Если он добавит к этому, что:

«Мать была права! Мужчина бегает за сукой, которая хвостом метёт и писькой завлекает»; то я его своими собственными руками, без сожаления, особо не задумываясь, возьму и придушу, впиваясь в шею острыми ногтями. Пусть! Пусть меня осудят за то, что так, по-шекспировски, зато с гарантией, быстро и эффектно развелась. Боже, как он гордится тем, что делает со мной, а я ещё его жалела. Жалела, когда увидела после заточения, почти как возвратившегося домой с затяжной войны героя, получившего не одно смертельное в голову и грудь ранение.

— Лёлик, ты, зайка, думаешь, что, если мы «помиримся», — зачем-то добавляет этот пошлый жест руками, изображая те кавычки, которых вроде бы и нет, а он их в быстром темпе согнутыми пальцами возле морды выставляет, — я перестану интересоваться тобой? Мол, устоявшиеся привычки, обязательства, скука… Нудный быт? Согласен, что через это мы не прошли с тобой, когда только-только познакомились. Ты жаждешь моих ухаживаний? Я не ошибаюсь? Хочется внимания? Ты девочка?

— Чего?

— Девочка-девочка, которая стремится быть желанной и любимой. Я тебя хотел, хочу и всегда буду хотеть. Про постоянный стояк что-то нужно добавлять? Это как-то мне зачтётся там, в нашем городе, когда ты устроишь судилище и посвятишь в интимное других. Тех, чье внимание тебе, на самом деле, безразлично. Что за письменные жалобы, жена?

Босс — тоже гад! Спокойно-спокойно. С последним разберётся Ася. Уверена, что девчушка жару даст. Она способна на нечто большее, чем хлопать ресничками, строить синие глазёнки и надувать губища, когда теряет с мужем связь. Ася — не покладистая дама, а инкрустированный драгоценностями ларец с тяжёлыми женскими секретами, к которому шеф пока не подобрал ключи. Не старался? Или был занят проблемами других? Я позабочусь — я научу. Взвоет! У-у-у-у, болтливая скотина.

— Я хочу твоего внимания? Боюсь, что лопну от смеха. Закончим на этом. Наговорились, Юрьев. Тут душновато. Кондиционер не рубит?

— Я не включал.

— Всё, чао-какао. Меня узница ждёт. Заточили женщину в отдельную палату, а цербера забыли приставить. Для этого Олю привезли? Выписали Аське персонального соглядатая. С-с-с-су…

— Так я не прав?

Он точно хочет знать о том, чего желает мое святейшество и воспаленный мозг. Пожалуй, так. Во-первых, во-вторых, и напоследок. Хочу! Хочу-хочу! Хочу до дрожи в кистях, локтях и чёртовых коленях, чтобы Ромка откусил язык и окончательно заглох. Когда молчит и тухнет, ей-богу, он мне больше нравится. По крайней мере, эта самодовольная улыбка исчезает, а сам он транслирует вдумчивость, серьезность, взрослость. Эти симметричные ямочки на щетинистых щеках… Зачем я обращаю на это всё своё внимание? А если треснуть мужа по башке, чтобы его потерянная за ночь мыслительная деятельность наконец-таки врубилась, сперма отлила от насупленных надбровных дуг, а серое вещество под названием «мозг разумного, цивилизованного человека», покачивающееся на экстатических волнах и забитое бациллами с инстинктом бешеного, то ли кроличьего, то ли дрожжевого размножения, на место встало и успокоило адреналиновую бурю, которая топит его вены?

— Недовольна?

Ты напросился, хотя сначала на этом будто не зацикливался. Изволь, «любимый». Видит Бог, я ведь не хотела раздувать мехи, но раз он так неистово настаивает, то почему бы не представить «антирайдер», которым я здесь наслаждаюсь по его любезной, очень доброй милости.

— Хотел разжечь пламя страсти и нажать на кнопочку «РЕСТАРТ», но вместо этого случайно организовал ледниковый, чёрт возьми, период. Попала? Если так, то это совершенно дебильный план. Сырой и необкатанный. Это «Юрьевская ядерная зима»! Неплохо для начала. Меня устраивает. Тебя — не знаю. Но теперь мы разлетаемся сильнее. Не заметил? Не успел снять показания, потому что занят был? Если бы ты учил в школе физику, то знал о важном открытии под названием «гравитация».

— Как знание об этом поможет мне поддерживать на том же температурном уровне разведенный костёр?

Сегодня что-то больно языкат и постоянно скалит зубы. Как? Как? Как укусить, чтобы взвился и куда-нибудь, с глаз моих долой, на более продолжительный период, чем шесть-семь-восемь часов, сбежал?

— Тебе уже никак, Юрьев. Но к твоему сведению, несмотря на все старания, если ты, конечно же, не брешешь, я быстро и непрерывно остываю, парень. Моментально зябну и резко поджимаю ноги. Вгрызаясь зубами в студёную коленную чашечку, замолкаю наглухо, подавившись слюнными пузырями. Вот так стараюсь! Господи-Господи, только бы не заорать. Получишь пяткой в пах, если вовремя не свалишь. Не растаешь или не исчезнешь с горизонта. Моя температура тела стремительно понижается, а терпение с каждым проведенным здесь днем очевидно убавляется. Оно тает. Просто на глазах, без присматривания и считывания количества оставшегося. Вот тебе последние данные с места чрезвычайного события: оно на дне, Юрьев. Думаешь, что, если вниз башкой пробьешься, с той стороны тебе обязательно, учитывая рвение, с улыбочкой приветливо ответят? Мол, заходи, придурок, мы тебя уже заждались.

— Лё-ё-ё-ль… — а он в скупой ответ протяжно, лениво и чуть-чуть кокетливо гундосит.

— Ты привык к гарантированному, постоянному сексу, к безопасному и всегда безотказному перепихону под названием: «Мы делаем детей! Соблюдайте тишину на этаже — моя дама сильно нервничает и тотчас зажимается, а я, как говорится, не могу пробиться, чтобы отлюбить». А почему бы и нет? Да, конечно. В самом деле. Всё так удачно совпало, что грех не оседлать удачу. Поэтому…

— Нет, — в том же темпе отвечает. — Хотя одно другому не мешает. Чего ты завелась?

— … решил, что это прекрасная возможность организовать себе постельные безумства на выезде. Даже в командировке, которая, откровенно говоря, сильно затянулась, у тебя сытое брюхо и довольная рожа после обязательного траха. Откуда такое рвение, супруг? Не смей мне заряжать про наследников и белую зависть родительскому счастью Красовых. Тем более что порядочный и верный Костя всего лишь за один день без Аси превратился в пещерного человека, только-только вставшего на нижние конечности, чтобы принять вертикальное положение, распрямить согнутую по-обезьяньи спину и подтереть свой обмазанный фекалиями зад, почесав пальцами, похожими на толстые сардельки, ложбину между повисшего без древней бабы члена и не опустошенных — по той же, мать твою, причине — не выбритых безопасной бритвой несущих маленькую жизнь яиц. Недосып шефу не идёт, однако Котя всё равно прекрасен. Я бы трахнула босса, если бы не кольцо на безымянном пальце.

— У тебя?

— У меня больше нет, а у Кости есть.

— Забрать не желаешь?

Поддев пальцем грязную верёвку, болтающуюся у него на шее, он демонстрирует мне обручальную удавку, от которой так ловко удалось избавиться физически, но не морально, не психологически, а главное, согласно букве чёртова закона. Он не явился в ЗАГС и выставил меня пришибленной и сумасбродной идиоткой. Сколько было сочувствия в глазах бабёнки, которая по сто раз переспрашивала:

«А где же Ваш супруг?».

Надеюсь, что скопытился. Другое объяснение его отсутствия в назначенном нам месте я ни за что и никогда не приняла бы. Но Юрьев просто плюнул. Плюнул, гад такой, растёр, переступил и пару раз на то, что натворил, с улыбкой оглянулся.

— Обойдусь.

— Что прикажешь с ним делать?

— Заложи. Продай. Подари кому-нибудь. Крыловой, например.

— А Света тут при чём? — не скрывая пренебрежения в голосе, Рома громко хмыкает.

— Тебе виднее, — добавляю очевидный вздох и вращаю головой. — Сегодня на сколько вы убываете?

— Это комплимент?

— Какой ещё комплимент? — выпучившись, теперь вынужденно рассматриваю здоровый подголовник водительского кресла, которое занимает муж, по-королевски развалившись в нём.

— Я о том, что ты хочешь переспать с боссом. Он должен поблагодарить? Уважить? Принять к сведению? Или обзавидоваться? А я, по-видимому, обязан ревновать?

А это ревность? Вижу, что Юрьев однозначно злится, бесится и дёргается, поэтому сжимает руль и крутит баранку, словно на аттракционе развлекается. Тяжело? Да? Ага! Речь как будто не о нем, хотя с его заскоков всё и началось.

— Считай обыкновенным признанием. Красов — красивый мужик. Успешный и богатый. Жаль, конечно, что теперь женатый, но жена — не стена. Молодую выскочку можно запросто подвинуть. Найдётся дырка и босс вильнёт сексуальным задом. А там, как говорится, поминай, как звали. Так что, Юрьев, это чистосердечное признание.

— В чём? Или ты на свою дырку намекаешь?

В тёплых чувствах к Константину Красову. Пусть муж взбесится и приревнует так, как только он один умеет. А про намеки я ему потом напомню. Ишь, как загордился, ещё один пещерный человек.

Мужики — это настоящие приматы, человекообразные обезьяны. Здоровые гориллы. Полысевшие Кинг-Конги. И слава Богу! Только густой и жесткой шерсти в кровати рядом не хватает. Бешеные и неконтролируемые животные, пристально следящие за самкой с обвисшими грудями и детёнышем, вытягивающим жадно молочные соки из её сосков.

— Я так больше не хочу, Юрьев. Ты обещал один день, потом — два, а сейчас третий замаячил на горизонте. А главное, вы мотаетесь куда-то, как безумные, а по возвращении наслаждаетесь каждый своим местом силы. Инга тоже здесь?

— Нет.

— Повезло Тереховой, что кольца на пальце не имеет. Делает счастливица, что хочет. Живет, как пожелает. В свое удовольствие, задабривая собственные хотелки. Не оглядывается и не спрашивает, доволен ли её избранник тем, что происходит. Если не будет идиоткой, то счастливой и помрёт!

— Ты тоже довольна. Секс тебя забавляет, Оля. Зачем ты врёшь? Я возвращаюсь поздно, а ты приветливо раскрываешь одеяло, да ещё и ноги раздвигаешь.

Это что-то из разряда «нервное», «обсценное», «грубое», «циничное». Это всё «животное»!

— Истощился? Ничего не добавишь?

— Ты прекрасно выглядишь, — щурит бельма через зеркало заднего вида. — Твоя коса…

— Венец с шипами.

— Русая корона на идеальной голове.

Вот же сволочь! Три дня, две ночи, а я уже на долбаном пределе. Как ему это удается? Он ведь даже не старается. Никаких усилий — всё легко и по взмаху волшебной палочки. Хренов мальчик — маленький волшебник. Вроде бы. Кажется. По крайней мере, в его действиях нет наигранности, театральности или подчёркнутой постановочности. Юрьев заваливается каждый вечер в наш старый номер, якобы после тяжелых эмоционально, морально, да и физически переговоров с какими-то весьма и весьма несговорчивыми потенциальными клиентами, и получает порцию секса, насилуя меня на всех поверхностях, на которых способен удержать вес моего, как правило, очень жалкого, тщедушного и покладистого под его клешнями тела, да и там, где он мог бы добиться полного проникновения и плотного соприкосновения стёршихся от такого состояния лобковых мест. Рома — исполнительный солдатик! Всегда таким был. Таким, тварь такая, и останется. С таким «дефектом» и помрёт. А я хочу исправить и убрать мне ненавистный «горб».

— Поскандалим с утра пораньше? — двигаясь на пятой точке по заднему сидению в его машине, приближаюсь к двери, открыв которую, я смогу выбраться наружу и наконец-то обрести долгожданную свободу.

— Не надо, — мотает головой, опущенной почти на грудь. — Слышишь?

«Не надо»? Не стоит скандалить или не стоит предпринимать попытки, чтобы вылезти из мрачной душегубки?

— Открой! — дёргаю «заевший» рычажок замка автомобильной двери.

— Не злись.

— Я не злюсь, я просто хочу выйти, а ты…

— Это гормоны, да?

Это дело чести, «любименький мужчина»!

— Какие ещё гормоны?

— Ты теряешь над собой контроль раз в месяц, потому что…

О, да ты герой! Разобрался с женским циклом — считай, познал жизнь и приноровился к виткам судьбины.

— Я хочу домой.

И это истина! Его мать хозяйничает у меня в квартире, что-то перекладывает, копается в личных вещах, подкладывает заговор-траву, колдует, ставит ловушки для моего безумного либидо. Свекровь наконец-то определилась с выбором, тотчас же перешла на тёмную сторону и в кои-то веки начала играть в открытую.

— Она… — пытаюсь что-то там начать, но Юрьев моментально перебивает.

— Не действуют её приёмы, — внезапно прыснув, отвечает. — Ей бы поднатаскать свои умения на шабашах или женских форумах, которые она когда-то пренебрежительно высмеивала, а сейчас безвылазно пасётся там, совершенно не скрываясь. Да только ты такая же, как и была. День — люблю, а на второй день — ненавижу. Поэтому я и спрашиваю про бушующие гормоны. Это патология, любимая? Врожденная или приобретенная? Такой, знаешь ли, показательный симптом неизлечимой хвори? Или ты по жизни, блядь, такая? — а последнее муж выкрикивает, вполоборота повернувшись, демонстрируя свой ровный, идеальный профиль. — Харизма, фишка или долбаная червоточина?

— Не разглядел тогда, а теперь вдруг щуришься?

— Оль, хватит! Это больше не смешно. Я рыдать хочу. Не понимаю, честное слово, что тебе нужно. Готов дать и предоставить всё, но ты хотя бы сообщи, что именно. В чём нуждаешься, чего хочешь, куда мне следует сходить?

— Сходи-ка на х. й, Юрьев, не оглядываясь.

И отвали! Ошмёток мрачного дебила…

У неё великолепные густые волосы. Очень светлый блонд. Блестит, искрит, переливается, фонит, как будто излучает или люминесцирует. Тяжёлые локоны, аккуратные, один в один, волны по всей длине, на концах которых находятся пружинящие вверх и вниз колечки. Смешная детская игрушка с простым названием «йо-йо». Ася Красова — милое нечто, доброе, открытое и незлобивое создание… Не иначе! Нечто из другого мира, потусторонний пассажир, возникший из ниоткуда, а скороспелый брак с красивой нежной барышней — довольно близкий контакт определенной степени. Она инопланетянка, а Красов — стопроцентный извращенец, но большой везунчик. Это ведь третье Костино супружество! Да он ещё, к тому же, и смельчак, не помнящий обид и зла. Мало его девки пользовали. Ладно, чего я, в самом деле? Не завидую, не завидую, но предостеречь девицу всё же не мешало бы. Кортит сказать, что никому из лиц противоположного пола не стоит доверять и не вестись на сладкие слова.

— Ты очень грустная, Олечка, или загадочная, — искоса поглядывая на меня, тихо тянет и вместе с тем поглаживает нежно вздымающийся быстро-быстро маленький животик лежащего с ней рядом и никак не засыпающего Тимки. — Всё хорошо? Смотри, сыночек, не ударь меня, а то… Ну-ну, ну-ну.

Конечно! Кто из нас двоих находится в больнице, в конце концов? Я грустная, потом загадочная, а она здоровая и всегда весёлая? Её порядочность меня за эти дни отменно задолбала.

— Спать хочу, — поэтому в ответ бурчу.

— Не выспалась, да?

Она, действительно, смешной ребёнок.

— Есть немного.

— У тебя бессонница? Что случилось?

Вторую ночь не сплю из-за случайно сбрендившего на почве секса мужа. И виртуальное кровотечение, как назло, не помогло. Не отвадило, но даже… Кое-чем заинтересовало? А Юрьев вынужденно откопал большую упаковку презервативов, умело подогнав резинки под свой здоровый член. Мне кажется, он тронулся умом и окончательно взбесился. Дал слабину, спустил себя с цепи, снял кандалы и вырвался на волю, потом нашёл меня и задался довольно низменной по содержанию целью… Обрюхатить и беременностью привязать к себе. Не уверена в диагнозе по пресловутому ЭмКа и Бэ*, но с головой у «Ромочки», по-моему, не всё в порядке.

— Мне навесили дополнительные обязанности, Асик.

Добавить, что:

«Из-за тебя, малая!» или всё-таки пока не стоит нагнетать?

— Кто?

Ещё одна с богатым чувством юмора.

— Твой лучший муж.

— Костя?

У неё их, что ли, много? Понятно, на какой почве эти двое спелись. Они супругов не считают: то ли не придают значения количеству, то ли школьной арифметики не знают.

— Ась, тебя не там разрезали, — становлюсь в изножье, перекрестив руки на груди. — Можно взять? — кивком указываю на ребёнка.

— Тебе — да, — как гордо, почти высокомерно задирает нос и громко заявляет!

Очень интересно. А кому нельзя?

— У меня привилегированное положение? Не припоминаю, чтобы я тебе платила. Это в долг?

— Ты крёстная, — глубоко вздохнув, с явной неохотой отодвигается от сына. — Бери, пожалуйста!

А она до кучи и шальная!

— Асик, ты под седативным?

— Мне надоело тут находиться. Противно и воняет. Очень мерзко. Я насквозь пропиталась этим запахом, — усиленно разглаживает простыню. — Лекарства не могу выносить. Отсюда никуда не выйти, там не повернуться, а по коридору не пройти. Я уже хочу двигаться, ходить, а мне разрешают лишь сидеть и то недолго, несколько минут стоять с опорой и дойти неспешным шагом в присутствии сопровождающего мой променад лица в ту комнату, чтобы быстренько принять душ, сделать все дела и успеть вернуться в насточертевшую кровать. Сильно раздражают обходы, врачебная учтивость, почти заискивание и пресмыкание перед мужем. Он повторяет, что готовит иск, а доктора волнуются.

Вот это понимаю! А Красов с Никитой, видимо, усердно взялись за реорганизацию государственной медицины. Вдруг у «пацанов» получится и что-то выгорит, хотя Юрьев в этом сомневается и только улыбается, подмигивая мне и Сашке. Он слишком прагматичная натура, к тому же столкнувшаяся с беззаконием и не сошедшаяся в вопросах наказания с юридической неповоротливой системой.

— Так третий день всего лишь, — я вместо понимания скулю. — Нужно потерпеть и подлечиться. Сидеть — уже неплохо, ходить по коридору — скоро разрешат. Ась, ты не вредничай, пожалуйста. Дай мужу выдохнуть. Сорок — это ведь не двадцать. К тому же, если Красов злой, так и нам с ним тяжело живется. Войди в наше положение, дорогая.

Мне вот перепало руководство. Поистине, как говорится, с барского плеча. Шеф назначил «вчерашнюю блаженную» с диагностированной социофобией временно исполняющей обязанности начальника со всеми вытекающими отсюда последствиями и привилегиями. Он дал мне право подписи везде. Фролов с ума сойдёт, когда узнает, какими я отныне правами обладаю. Хм? Так это значит, что и Юрьев у меня в кармане, а временами на коротком поводке.

— Он волнуется. Вот этот паучок, — бережно подбрасываю крестника, — у него на шее, а маленькому однозначно не хватает материнской вкусной сиси.

— Я грудью не кормлю.

— Это образно, — я же, подкатив глаза, цежу.

Она всё очень точно понимает. Не съязвить — не подъе. нуть. Жизнь её исправит, пострижёт, причешет и даже задолбает. Так горько говорю, как будто бы всем естеством такого этой девочке желаю.

— Мне очень жаль, Олечка. Ты права, день — третий, но я уже с ума схожу, словно сто лет увальнем лежу. Здесь скучно. Нечем заняться.

Да уж, не курорт, но, откровенно говоря, она сама во всём виновата. Раньше бы обратилась, знамо, отделалась тремя дырочками на пузе, а то и таблеточками насытилась и быстро отключилась. А так — постельный режим и покой, который некоторым, увы, но только снился.

— Ты сидишь здесь, со мной, а мне неудобно…

— Неудобно, что ты лежишь? — наклоняюсь, чтобы взять Тимошу на руки. — Побудешь со мной, детка? А что такое? — мальчишка тут же поджимает губки и моментально начинает увлажнять глаза. — Ты не в духе, барбосик?

— Барбоси-и-и-и-к, — пищит вдруг молодая мать. — Боже мой, Олечка, как я испугалась, — закрыв двумя руками рот, вопит себе в ладони. — За сыночка! Я думала, умру.

Это что ещё за новости?

— А именно? Чего ты испугалась?

— Костя отдал его, — шипит, от лица не убирая рук. — Не прощу ему!

Гроза в раю? Мне, как большому специалисту, всё с первой ноты стало ясно! Ася Красова, похоже, подхватила наркотический угар. Ни за что не поверю в то, что её муж кому-то или куда-то, или зачем-то отдал милого мальчишку. Что она лепечет? Стоит расспросить или замять, забыть и перевести стрелу?

— Какие-то люди живут на старом маяке, Олечка. Они забрали Тиму.

— Угу? — раскачиваю на руках собирающегося с силами мальчонку и, повернувшись к ней спиной, направляюсь к панорамному окну, через которое можно посмотреть на мир пусть и не весь, но для мелкого определенно интересный. — Но сейчас-то он здесь.

— Да.

— Значит, это была вынужденная мера.

— Я понимаю, но…

Она сирота. Юрьев рассказал её историю. Болтлив козёл не в меру. Возможно, исключительно со мной, а с остальными просто держит марку. У Аси нет родителей. Зато имеется большая тайна появления на свет, взросления и превращения в красивую девицу.

— Ты знаешь, я представила — всего лишь на одно мгновение, — что сына на руки не берут, а он кричит-кричит и извивается. Кушать хочет или что-то детку мучает, газики или зубки, а эти люди просто пялятся, смеются и тычут в барбосёнка пальчик. Я была готова Красова убить!

О, как! Убить? Ещё одна заморенная собственным супругом дама?

— Асик…

— Асик! — теперь она хохочет.

— Не нравится?

— Меня так никто не называет.

Я буду первой! Люблю оригинальность, эпатаж и несуразицу. Как говорит свекровь, язык мой держится на трёх китах, а я считаю, что этим надо бы воспользоваться и, задрав повыше нос, откровенно возгордиться.

— Не выдумывай, ладно?

— Я стараюсь.

— Недостаточно. Напрягись.

— Оль?

— М? — неспешно потираюсь подбородком о тёплую детскую макушку.

— А мне сегодня цветы доставили.

— Костя обожает широкие жесты, — заглядываю мальчику в лицо. — Твой папа — позёр, барбос?

— Это не от него.

Замечательно, однако сильно настораживает.

— А от кого?

— От Инги.

Вот же… Богачка стелет рушничок и роет ямку для ею же случайно выкопанного топора?

— Подписала, вероятно, карточку? — вполоборота обращаюсь.

— Там очень милые стишки и миниатюрные рисунки. Она снова извиняется.

— А ты?

— Я позвонила, поблагодарила и попросила проведать меня, как только у неё появится возможность.

Стало быть, уже простила?

— Пусть что-нибудь вкусненькое захватит, — хмыкнув, отвечаю. — С пустыми руками к болеющим непринято ходить. Ась, а ты вообще зла ни на кого не держишь? — таращусь прямо перед собой, обеими руками прижимая Тимку.

— Мама Аня говорила, что люди — не злые, просто…

Жилищный вопрос их, видимо, испортил? Как некстати-то. Вспомнилось и никуда не исчезает. Классик был очень мудр и чрезвычайно прозорлив, а мы по-прежнему глупы, хотя много полезно-бесполезного читаем, но ни черта не понимаем, а к пониманию ни на йоту и не приближаемся.

Три дня прошли, словно этих суток не бывало. Юрьев пашет, изображая деятельность, при этом строчит сообщения, забрасывает ими чат, а я, как обожравшаяся молодой листвы, похожая на любительскую колбаску, гусеница, разминаю толстые бока, валяясь поперёк кровати:

«Ой, какой же он дура-а-а-а-к!».

Громкий, уверенный, ритмичный стук в полотно двери немного отрезвляет и вынуждает голову от матраса оторвать.

— Добрый вечер! — шёпотом здоровается Костя, придерживая под головку спящего на его груди ребёнка. — Разбудил?

— Его нет, — смотрю начальнику в глаза и почему-то улыбаюсь. — Я не спала.

А если без лишней скромности — я нагло скалюсь!

— Я к тебе.

— Что ты хотел? — не пропускаю и не приглашаю внутрь.

— Позволишь? — шеф делает широкий шаг и прижимает спинку крестника к моей груди. — В чём дело?

— Нет, — никуда не двигаюсь и не прогибаюсь. — Уходи.

— Юрьева, конец игры. Оль, честное слово, это даже раздражает…

— Костя, будь добр, возвращайся к себе. У меня ничего нет, угостить нечем, а муж отсутствует. Пока твоя жена в больнице, ты шаришься по гостиничным этажам, отыскивая номера, в которых…

— Завязывай и впусти меня. Если нас послушать, так можно черт-те что вообразить.

— Иди к жене, — настаиваю, откровенно издеваясь.

— Никто не поверит, что у нас с тобой были отношения или ещё чего. Какого…

— Мужа нет дома, Костя. Ты завалил ко мне и прешь напролом, ни черта не замечая. Что надо?

— Посиди с ним, — протягивает мне ребёнка. — Я хочу съездить домой, чтобы забрать некоторые вещи. Мы с Тимофеем задержимся в этом месте на очень неопределенный срок. Того, что я взял, оказалось недостаточно.

Не предусмотрел, по-видимому? Да как же так?

— С чего такие мысли?

— Асе удалили правый яичник, Юрьева. Её операция не простая и…

— От меня-то что ты хочешь, босс?

— Присмотри за сыном, пока я не вернусь.

Теперь я стала крёстной, дешёвой нянькой, сестрой-хозяйкой и той, на которую шеф может всё, что угодно, возложить?

— Жена знает?

— Да. Ты о чём?

— О том, что ты ещё раз отдаешь ребёнка.

— Ася не возражает. Лёль, Тимофей — мой сын и я его не отдавал. Она не поняла. Температурила и кричала. Чего только в лихорадке не увидишь!

— И что? Объясни, но только так, чтобы она шёпотом не спрашивала у меня, не бывшая ли её сыночку к себе взяла. Она его мать, а ты, вроде как, законный муж, причем с финансами и связями. Девчонке тяжело с таким тягаться. Какие же вы сволочи, мужики!

— Не начинай. Я не Юрьев, церемониться с тобой не буду, поэтому скажу, что думаю и как есть.

Пожалуй, обойдусь. Пусть оставляет мальчугана и проваливает.

— Он наеден, искупан и переодет, — он гладит детскую макушку. — Блин, не хочу с ним расставаться.

— Разберусь. Свободен!

— Он спит и…

— И? — я аккуратно принимаю мальчугана, который приоткрывает тёмный глазик и сонно смотрит на меня. — Тише, детка, я сейчас положу тебя.

— Вернусь завтра утром. Буду очень рано.

— Не гони. И не беспокойся, я не передам барбосика Фролову. Мать всё же лучше, чем отец. Если ты писюше ничего не разболтаешь, то проблем не будет. А Юрьев знает?

— Нет.

— Не боишься, что твоя охрана взбесится и поднимет бунт? — поднимаю бровь. — Ему стоит сказать. Он планирует сегодня вернуться домой, по крайней мере, об этом написал в последнем сообщении. Приедет, а тут…

— С этим разберешься собственными силами. Ты смелая! Ты ведь не боишься дёргать мужика за хвост, — он наклоняется над сыном, чтобы на прощание поцеловать. — Папа скоро приедет, парень.

— Давай уже, — отступаю и даже выставляю руку. — Долгие проводы — лишние слёзы.

— Спасибо!

Похоже, Ася всё-таки права. У Кости пока не диагностирована мания забывать мальчишку в чужих, но надёжных и сознательных руках.

Спокойный парень. Спит, подняв ручонки вверх и повернув головку на бок. Пускает слюнки на Ромкину прохладную подушку, сжимая пальчиками мягкий кончик наволочки. Отставив локоть, упёршись им в матрас, слежу за ним, прислушиваясь к ровному, но шумному дыханию ребёнка. Мальчишка тихо стонет и жалобно скулит. Боже мой, какой же он смешной и милый. Его дыхание профессионально гипнотизирует, мой разум сразу успокаивается, тут же расслабляется, сбрасывая все зажимы, а напоследок, помахав рукой, куда-то отлетает…

*Супрéмум (лат. supremum, терм.) — точная верхняя граница.

*Ѝнфимум (лат. Infimum, терм.) — точная нижняя граница.

*МКБ — международная классификация болезней