Роман… С Ольгой

Глава 6

Двадцать лет спустя

Сколько лет прошло со дня нашего знакомства? Всё те же двадцать с небольшим, возможно. Странно, но я в мельчайших подробностях, совершенно точно, могу восстановить события, все слова и наше с Ромкой настроение в тот судьбоносный день. Тогда, летом, кажется, в середине июля, нас представил друг другу Юрьев, несколько часов назад сменившийся после суточного дежурства в отделе и спотыкающийся на ходу, поскольку бесконечными урывками на службе спал. Муж, тогда только-только набивающийся в это положение молодой жених, протянул руку Красову и назвал его по имени:

«Знакомься, Лёля, это Константин!».

— Костя, приве-е-е-т, — тяну лениво.

— Здравствуй.

Он тихо ходит. Я и не заметила, как открылась дверь, совершенно не услышала стук, скрип, вытьё лаком вскрытых половиц, не ощутила даже слабого колыхания неподвижного воздуха. Босс ввалился в кабинет без спросу, нагло и с вполне очевидным намерением.

— В чём дело?

— Извини, — быстро отвечаю, но еле-еле двигаю губами. — Я не хотела.

— Плохо слышно, Ольга Алексеевна, — похоже, Красов приближается ко мне. — Я чётко разобрал «привет», а дальше какая-то возня и бормотание. Итак, ещё разочек, будь добра. Юрьева, в чём дело?

— Костя-я-я, — почти впечатываюсь в небольшой стеллаж, возле которого стою. — Не нужно! Слышишь?

— Угу.

— Не нужно воспитания.

— Как скажешь, — он останавливается, но размеренно и громко дышит. — Я тебя чем-то или когда-то смертельно обидел? Повернись.

— Дай мне уйти, — прикрыв глаза, хриплю. — И всё! Больше ничего не требуется. Не хочу с кем-либо разговаривать, чтобы что-то объяснять. Всё одно ни черта не выйдет — никто не поймёт. Этим нужно жить.

— А ты попробуй! Тем более что у меня сегодня великолепное настроение. Твой Юрьев всё утро скалится, как идиот. Кстати, могу его понять. Приехал на работу вместе с женой и не изображает мужика бесхозного, которому некому даже чашку кофе сделать. Ты хоть бы…

— Довольно! — подняв руку, требую сохранять молчание. — Нет, ты не поймешь и дело тут не в благодушном расположении духа, Костя. Довольно, довольно, довольно, — эхом дребезжу.

— У тебя его нет? — босс продолжает, задавая мне ещё один вопрос. — А когда появится запал? Когда ты к нам вернешься, отпустив боль? Когда, Юрьева? Я доживу до этого момента? Мне, твою мать, нужна здесь крепкая профессиональная рука. Я туговат на ухо, да и голова болит так, что временами я бы не возражал против её отсутствия на моих плечах. Сегодня три часа, а дальше — как пойдет! По рукам?

Нет! Он ошибся. Я приехала не работать, а убраться на хер!

— Не расположена! — через зубы отвечаю.

— Ты не маленькая, Юрьева. Нужно прятать вынужденную нерасположенность под маску дружелюбия.

— Стоп! — снова выставляю руку. — Давай сейчас не будем заниматься психоанализом и разыскивать с фонарями правых-виноватых и про настроение тоже, на всякий случай, подзабудем. Здесь все свои. Никто не хочет играться в то, что не принесёт воодушевление от победы. Пойми, пожалуйста, мне необходима свобода.

— Ты не узница. И потом, зачем?

— Но и не свободна. Зачем? — напрягает, если честно, его простой вопрос. — Раскручиваешь на общение? Реально, что ли, не понимаешь?

— Только не заливай мне про: «Служителям искусства необходимо вдохновение, которое можно обрести, если залить винишком душу».

— Язвишь? — уверена, что покрываюсь пятнами. У меня горят уши, зудит невыносимо шея и жалобно вопит будто бы обожженная крапивой грудина.

— Неплохо бы пообщаться, Оленька. Мы давно не виделись. У тебя очень неудобные часы посещения. То без приглашения — ни-ни, то твоё настроение меняется, как погода в горной местности, то Юрьев выставляет авангард.

— Вот она я!

— Да я уж вижу. Ты похудела?

— Некорректный вопрос, к тому же, задан женщине, Красов.

— Зачем тебе свобода? От неё нет никакого проку. Одни проблемы, тем более у того, кто привык всю жизнь крутиться на длиннющем поводке. К тому же, свобода — это личное, сугубо индивидуальное мироощущение. Определение «либертА» чрезвычайно субъективно. Даже изнывающие от жажды и голодающие рабы на галерах считали себя счастливыми людьми, хоть и второго с конца сорта, и не задумывались о том, чтобы куда-то сбежать, обретя фантомную волю, пока кнут надсмотрщика, конечно, не разрывал им кожу на спине. Кстати, а куда запланировали поехать?

— Куда? — я поднимаю голову, стопорюсь глазами на корешках некрупных профессиональных фолиантов, замираю, подвисаю и будто не дышу, вернее, напрочь забываю о дыхании.

— Куда вы намылились на этот раз? Снова в город?

Неважно! Лишь бы подальше, вон из этого места, к чёрту на рога, туда, где никто ни разу не был. Лишь мне! Только я, в полном одиночестве и без сопровождения, хочу убраться на хрен, забыться и в кои-то веки прекратить метания, терзающие моё воспаленное сознание и уставшего от диссонанса мужа. Это не спокойная жизнь, а о счастье речи вовсе нет. Обыкновенный фарс, прикол дешёвый, вероятно, вынужденный балаган, шутка, забава, фишка, показуха. Игра, обман, беспардонная статистика, фикция, дешёвый трюк, но не супружеские отношения, не совместное будущее крепкой пары, коей мы являлись с Юрьевым до сей поры. Это больше не любовь, но сверхизощрённая пытка, жалкая манипуляция и непреднамеренный абьюз.

— Я хочу уехать из города.

Красов с нескрываемой издёвкой в голосе, дыхании, и вероятно, позе, громко хмыкает, но ничего не отвечает.

— Мне нужно. Кость, ты услышал?

— Да. Я всё понял, но кое-что не разобрал. Рома едет с тобой или это персональный экспромт? Идёшь на поводу взыгравшего желания?

— Нет, — мотаю головой, а после опускаю, при этом упираюсь лбом в сильно выступающий, острый край металлической полки. — Не говори ему, пожалуйста. Так будет лучше для всех и, прежде всего, для него.

— То-то Юрьев обрадуется, когда ты помашешь всем здесь ручкой и пошлёшь страждущим воздушный поцелуй. Он хотя бы в курсе? Пусть и не поддерживает твоё решение, но и не опротестовывает, словно даёт семье минутку, чтобы перевести сбившееся на большой дистанции дыхание. Муж в курсе, что привёз тебя сюда, потому что ты решила уволиться и сбежать от него?

— Нет.

— Возможно, он догадывается или всё-таки не знает, что через некоторое время перейдет в категорию «оставленные домашние питомцы» только лишь потому, что его бессердечная хозяйка загодя не позаботилась о комфортной переноске, билете для зверька и необходимых для акклиматизации в новых условиях прививках? За дурака его принимаешь? Оля, ты с огнём играешь.

Я об этом знаю!

— Нет.

— Похоже, Ромыч смирился с кличкой «брошенный»? Так выходит?

— Не приставай, — вожу плечами, будто сбрасываю уложенные на них мужские руки.

— Ну и суки же вы, девки. Прямо донести не можете, так решаете окольно, зайти, так сказать, с тыла, зная, что он у Юрьева, например, совершенно не прикрыт. Ходит идиот с голой спиной и в ус не дует, ни хрена не подозревает, невдомёк болвану, что его любимая жена занесла клинок над бычьей шеей задолбавшего её еб. ана. Кто об этом знает, кроме тебя, как организатора и возможного исполнителя? Меня, по-видимому, решила взять в сообщники? Полагаешь, что Ромка будет сдерживаться, если вдруг до допроса с пристрастием дойдёт? Типа я его старый друг, значит, наш Юрьев будет милосерден и не прикончит случайно подвернувшегося идиота. Ты ему хоть бы крест в шёлковом платочке передала.

— Зачем?

— Чтобы не убил, а был с приговоренным к смерти мягче. Старинный обычай — взять палача в свои союзники. Короче, перекупить убийцу. Государство тебе выписало смертный приговор, а тот, кто будет приводить в исполнение, получит от жалкой жертвы несколько целковых, поэтому либо ускорит процесс, чтобы жалкий агнец не мучился, либо полностью отменит и устроит мини-бунт: «Долой царя, долой самодержавие!».

— Не отвлекай, — отмахиваюсь от него.

— А Марго?

— Что Марго? — я моментально настораживаюсь и расправляю плечи, сильно прогибаясь в пояснице.

— Свекровь о твоём намерении знает?

— Нет.

— Охренеть! «Сбежать» — единственно возможное и правильное решение?

— Да.

— Как долго будешь отсутствовать?

Пока не заживёт!

— Костя, не мешай, пожалуйста.

— Не мешать собирать вещи, я так понимаю?

— Да.

— Не находишь, что муж имеет право знать, куда линяет его жена?

— Нет.

— Очередная пятилетка по уничтожению того, что с большим трудом удалось спасти? Ты настырная, Юрьева.

А надо ли вообще подобное спасать?

Костя почти на два года старше меня и на несколько месяцев моложе Ромки. Он друг семьи, вернее, жилетка палача, когда тому становится невмоготу. Тяжело представить, на какой почве сошлись эти мужики, но Юрьев и Красов знакомы с детства. Вместе бегали по диким грязным пляжам, искали на свои задницы приключения, когда выдавалось свободное от школы и внеурочных занятий время, были членами одной местной банды отморозков и дёргали за юбки первых попавших под это дело кукол.

— А как вообще дела?

— Нормально, — бубню, уложив ладонь себе на лоб. — Я быстро, долго не задержусь. Потом зайду к Фролову.

— О! Писюша будет просто счастлив.

— Кость… — а я опять тяну.

— Что у Юрьева с рукой?

— То есть? — таращусь исподлобья на план застройки местности на ближайшие полгода. — О чём ты говоришь?

— Три дня назад правая рука моего начбеза была забинтована. Сидел в своем кабинете и с белым хвостиком игрался: то ли температурил, то ли реально наслаждался. Ни оду написать, ни за пистолет схватиться. Жалкое зрелище, если честно. Башка была при нём, но настроение явно на нуле крутилось. Что произошло?

Он её разбил, когда ломал входную дверь в квартиру. Юрьев голосил, словно пребывал в агонии. Муж предчувствовал конец, но не сдавался. Ромка бил ногой, хрипел проклятия, при этом прошивал бронированное полотно рукой. Он выбил две косточки правого запястья и оскальпировал тыльную часть ладони. Фаланги самостоятельно и вправил, а кровь слизал. Юрьев тяжело вздыхал и тихо матерился, когда замачивал кисть под студеною водой, но от сочувствия не отказался. Я настояла на первой медицинской помощи, а муж кивком и молча поддержал.

Он не смотрел на меня и на то, что происходило там, с его рукой. Сидел тычкой на диване, отвернувшись от меня. Юрьев не сгибался, не горбился и не унижался, опуская плечи. Шипел, на жалкие мгновения задерживая дыхания, когда было невыносимо больно.

В тот вечер, три дня назад — Красов не ошибся — он ушёл. Ушёл, вернее, выехал из нашей комнаты: забрал свою любимую подушку, не забыл про ультрабук и прикроватную лампу, прибрал к рукам большую пепельницу и пачку общих сигарет. Отныне муж спит в зале, на большом диване. Там же чем-то личным занимается, что-то пишет, что-то изучает. По крайней мере, я слышу, как он с кем-то общается, что-то, как обычно, пробивает, рыщет в поисках нужных сведений, добывая информацию, открывает ящики Пандоры, о которых люди за ненадобностью давным-давно забыли. Стало ли мне лучше? Определенно. Теперь я сплю по диагонали, предварительно заперев дверь в комнату на ключ, хотя замок стопроцентно не задержит Ромку, если ему приспичит силу показать. Такое мы уже проходили. Совсем недавно, между прочим. Если не ошибаюсь, три месяца назад…

— Он порезался, — нагло ухмыляюсь.

— Когда брился, я так полагаю?

— Старая шутка, — хихикаю, ладонями, как ковшом, прикрывая рот.

— Бандитская пуля, от которой он уже отвык?

— Мы трахались, Костя.

— Оля-Оля-Оля, прекрати, — убеждена, что он сейчас мотает головой. — Зачем ты…

— Правда-правда. Я укусила Юрьева, потому что он меня держал, жёстко зафиксировал, как старую калошу, но силу при этом не рассчитал, нагнул, как шлюху, и отодрал над раковиной в ванной комнате. Не люблю подходы сзади. Муж знал об этом, но в порыве страсти не придал положению значения. За это, как говорится, и поплатился.

Интересно, что Ромка Косте рассказал?

— Пусть так. Это ваше дело. Если честно, то приятно было видеть, что его ладонь с любовью обработана и тщательно забинтована. Начальник безопасности со сквозным ранением в руку достойно смотрелся, пока не морщился от боли, как девочка, или по причине утраченного чувства собственного достоинства, потому как Сашка подкуривал ему сигарету. Правая ладонь до сих пор скулит, Юрьева. Ты хоть бы пожалела его.

— Не лезь не в своё дело, Красов, — молниеносно обрываю. — Выйди, пожалуйста, ты мешаешь.

— Узнаю! Узнаю нашу бешеную и жгучую Ольгу. Жадничаешь, ревнуешь мужа, поэтому и заводишься. У них с Сашкой дружба, не волнуйся. Поскандалили и тут же помирились. Я их «девочками» величаю. Ты не возражаешь?

— Главное, чтобы палач тебе морду за подобные гадости не набил. Он может!

— Меня будет кому пожалеть. Не беспокойся, — Красов слишком близко, он шепчет прямо в ухо, теплым воздухом приподнимая выбившиеся волосы на одном виске.

— Отойди.

Я работаю в этом месте, по меньшей мере, шестнадцать лет: шесть полноценных и десять «холостых». Сказать начальнику «спасибо» за то, что вник в сложность ситуации, выразил сочувствие и не стал придавать огласке моё неприглядное поведение по отношению к собственным подчиненным и не имеющим к моему отделу отношения мимопроходящим, но во всё вникающим коллегам?

— Это моя фирма, Юрьева, помещения тоже принадлежат мне и твой рабочий кабинет, как это ни странно, числится на упомянутом в кассовых книгах балансе, а это означает, что я в своих правах, могу здесь находиться, сидеть на этом стуле, стоять у тебя за спиной, смотреть в окно, рисовать сердечки на запыленных поверхностях казённой мебели. Зачем ты лично приехала?

— Юрьев привёз, — не поворачиваюсь, по-прежнему нахожусь к начальнику спиной. — Я увольняюсь, решила забрать свои вещи и…

— Первый раз об этом слышу.

— Костя… — жалобно скулю.

— Я не подпишу «по согласованию сторон», Ольга Алексеевна. Ты задолжала фирме. Отработка будет.

— Я готова.

— И никто не посчитал нужным сообщить о твоем намерении. О подобном оповещают как минимум за две недели до предполагаемой даты.

— Я говорила, — вполоборота обращаюсь, сильно скашиваю взгляд и сжимаю руки, формируя крохотные кулаки.

— Говорила?

— Палач должен был предупредить тебя, — вскидываю подбородок, по-прежнему демонстрируя Косте профиль.

— Повернись ко мне лицом и заяви об этом самостоятельно, открыто и без свидетелей. Сколько дать времени ещё?

— Я хочу уйти.

— Повернись ко мне, — выдаёт как будто по слогам.

— Мне нужно.

— Оля?

— Я хочу с ним развестись.

— Скажи это, глядя в глаза своему мужу.

Не могу! Видит Бог, не даст соврать, несколько раз я порывалась подать заявление без ведома Юрьева, почти доходила до нужного мне места, заходила внутрь, интересовалась электронной очередью, законопослушно брала талончик, распечатывала бланк в нескольких экземплярах — а вдруг испорчу! А потом… Писала, писала, писала… Марала бумагу, рисуя между строк розы и ромашки, водила бездумно рукой, нанизывая чернильные нити на уголки заглавных букв. Сидела в комнате, следила за потоком посетителей, прислушивалась к их проблемам, радовалась заявлениям с просьбами о вступлении в брак, смахивала случайную слезу, сопереживая женам, матерям, отцам и братьям, потерявшим близких и пришедшим оформить соответствующие документы.

— Он не отпустит меня.

— Ты ведь знаешь, что нужно сделать, чтобы муж дал тебе свободу?

— Я так не смогу поступить. Я не твоя жена…

— Опасно, Юрьева. Сейчас ты ходишь по краю пропасти. Не надо вспоминать о моей неудачной личной жизни. Я и так чувствую себя паршиво, словно солирую в дешевой мелодраме. Мужик, который никак не пристроится и не найдет для своих чресел уютную и тихую гавань.

— Тишины захотелось? — издевательски хмыкаю.

— Он за измену тебя убьёт, Юрьева. Этого добиваешься? Хочешь себе смерти, а ему темницу готовишь?

Наконец-то поворачиваюсь и, набравшись наглости, храбрости, скорее, глупой безбашенности, устремляю на него глаза.

— Костя-я-я… Не-е-е-т! — шумно выдыхаю. — Я так скучала-а-а.

— Привет, детка.

Красов — обладатель самой подкупающей на свете улыбки. Карие глаза, милые морщинки — те самые гусиные лапки — в по-восточному приподнятых уголках, сквозная седина в тёмных волнистых, остриженных по моде, волосах, немного полные, но по-мужски чувственные губы, располагающее к себе лицо и белоснежные зубы, которые босс мне демонстрирует, влекут глупых дам, к которым я, как это ни странно, себя же причисляю.

— Он верен тебе, Оленька, — шеф подходит ближе. — Врёт, когда говорит, что трахает всех желающих и способных шевелиться в этом направлении. Юрьев навечно обручён с тобой и на земле, и там, — глазами указывает на всевидящие Небеса, — до хера свидетелей его преданности. Слышишь? — он прислоняется ко мне щекой и шепчет прямо в ухо. — Возвращайся, детка. Я соскучился за тобой.

— Они меня убили, Костя, — бездумно двигаю рукой, расправляя и проглаживая его завитые волосы, уложенные на висках. — Растерзали, понимаешь?

— Тшш-тшш, что было, то прошло. Все забыли. Зачем ты мучаешь и его, и себя?

— Я желаю ему счастья, а он…

А он липнет, как банный лист на задницу!

— Ему не нужно счастье без любимой женщины.

— Это самообман, Красов. Он даже не смотрит на меня. Юрьев меня ненавидит и до сих пор обвиняет.

— Потому что ты этого не позволяешь, — его голос баюкает, а я ощутимо расслабляюсь.

— Не позволяю?

— Мужчины чувствуют, когда женщины дают зелёный свет на отношения. Отсюда и байки про женский шарм, харизму или другую дребедень. Мы вас прочитываем. Хлобысь — тут всё, миленькие, ясно. А ты его намеренно отталкиваешь, зато приманиваешь меня, флиртуешь с мужиками, от которых тебе, в сущности, ни черта не надо. И потом, я ведь занят, Юрьев. Да и не подхожу на роль пенопластовой дощечки для спасения, за который ты почему-то хватаешься и зубами, и руками.

Положив на мужское плечо голову, сквозь ресницы рассматриваю красивый спокойный профиль, вожу пальцем по открытой шее и пару раз прижимаю ямочку на правой щеке.

— Олька, я кое-кого встретил, — вдруг странно начинает. — Хочешь расскажу?

— Угу.

— Стран-н-н-н-н-ая, стран-н-н-н-ая девица, но красивая. Там ещё мальчишка, — с закрытыми глазами произносит. — Прикинь, а?

— Ты поёшь, что ли? Если да, то фальшивишь, а если нет, то это до усрачки пугает, босс.

— Я бы поделился с тобой новостями, но ты собралась уходить, решила уволиться, и бросаешь лучшего начальника, доброго товарища, верного единомышленника. Юрьева, пиздец, как я буду здесь маяться без тебя и твоих идей? Зашьюсь и погибну во цвете лет.

— Фролов тебе поможет, — прыснув в кулачок, почти авторитетно заявляю. — Я его сбрасываю, Костя. Он мне наяривает, а ему — вот так, да ещё так!

— О! — обратившись ко мне лицом, смотрит свысока. — Поэтому писюша бесится? Ты игнорируешь своего дружка, а он за это издевается над Ромкой…

— У меня перед глазами стоит та картина, — ни с того ни с сего, громко всхлипнув, выдыхаю. — Закрываю их и вижу всё. Юрьев жесток, он опасен…

— Он был прав!

— Я знаю.

— Вот и не сомневайся в муже.

— А вдруг он изменился?

— Ты десять лет живешь с ним после этого и не замечаешь явных преображений?

— Он хорошо скрывается, — отступаю от него. — Юрьев умеет быть паинькой, когда ему это нужно. Ненавижу его за это! Делает вид, что ни хрена не произошло.

— Оля, тшш! — шеф приставляет к носу палец. — Ни хрена не произошло. О чём ты говоришь?

О том… О том, через что мы с ним прошли. По моей вине муж взял неподъёмный, неискупимый перед человечеством и Богом грех на душу. Юрьев голыми руками убил двух человек!

Это случилось десять лет назад. Поздней осенью, двадцать первого ноября я возвращалась дождливым вечером домой, но встретила старую подругу и слишком задержалась… И вот итог!

— Разреши? — а вот и он. Лёгок, сволочь, на помине!

— Да.

— Ромка, я держу её двумя руками. Подключайся и принимай, — перехватив меня, вцепившись крепко в плечи, Костя выставляет покорную фигуру перед собой и подталкивает по направлению к странно мнущемуся Юрьеву. — Короче, ребята, я всё тщательно обдумал и принял единственно верное решение. Она, — подавшись на меня, стоя за спиной, произносит куда-то в область моего затылка, — никуда не уходит, а завершает свои дела на дистанционке. Настаиваю на этом. Однако на всё про всё даю одну неделю. Ольга Алексеевна возьмёт проект Тереховой, когда ты, Роман Игоревич, разберёшься с оффшорными счетами этой дамы. Если таковые, конечно же, имеются. Юрьева вернётся на своё место и прекратит трепать нам нервы. По крайней мере…

— Перестань, — смотрю на мужа исподлобья, но скрежещу зубами и еле-еле раздвигаю губы.

— Фролов не будет беспокоить эту женщину. Он отвалит со звонками и сообщениями в твое с ней личное время.

— Перестань, — еще немного тише говорю.

— А я ведь женюсь, Юрьевы!

«На ком? То есть… В смысле?» — вздрогнув, вырываюсь из крепких рук и почти вываливаюсь из его захвата.

— Похоже, это чёртова судьба. Ромыч, спасибо за проделанную работу и за терпение. Ты у нас знатный стоик и молчун…

Палач, палач, палач! Убийца проклятый! Мучитель, изувер, бездушный… Грёбаный насильник!

— Я хочу домой, — смаргиваю и, как выброшенная на сушу рыба, глупо раскрываю рот.

— А Фролов? — босс осторожно пальцами цепляет мой правый локоть. — Оля?

— Я хочу домой…

Рана на правой руке слабо затянулась. На палаче всё заживает, как на беспородном псе. Розовая, только появившаяся нежная кожа чересчур натянута в то время, как муж сжимает руль и смотрит исключительно вперёд, не бросая лишний раз взгляд на пассажирку, сидящую на заднем сидении.

Я решила — я уйду. Костя перегорит и забудет то, что говорил в моём, в ближайшем будущем бывшем, кабинете. Ни один работодатель не имеет права удерживать человека, принявшего окончательное решение завязать с тем, чем он занимался по долгу службы. Перебираю свои вещи, кое-как уложенные в небольшую картонную коробку, иногда бросаю взгляд, чересчур скосив глаза, на сосредоточенного на полупустой дороге Юрьева.

— Ты выставил меня идиоткой, теряющейся в собственных показаниях, — тяжело вздохнув, откидываюсь на подголовник. — Мы ведь всё обговорили, а напоследок ты заверил, что сообщишь Косте о моём желании. Я хочу уйти, я устала и…

— И куда ты намерена пойти после того, как Красов подпишет твоё заявление? Полагала, что я дебил, не способный сложить два простых числа? Лёль, я хорошо учился в школе, а в первом классе даже получал «звёздочки» на тетрадку за охерительную смекалку, да к тому же на телефоне имеется калькулятор, а в мозгах теплится сознание. Устав не отбил мои мозги, но выдрессировал дисциплину, — поворачивает голову налево, лишь бы не смотреть на меня. — Поужинаем на набережной?

— Нет.

— Да.

Какого чёрта о моём желании спросил?

— Я хочу домой.

— Очередная блажь?

— Что?

— Ты, твою мать, забыла, с кем живёшь?

— Нет.

— Развода не будет, — прикладывает только-только зажившей рукой по рулю. — Я не собираюсь возвращаться к этому вопросу в энный раз.

— Развод для слабаков? — на всякий случай уточняю.

— Скорее, для дураков.

Я вздрагиваю и сильнее вжимаюсь в спинку кресла:

— Ты мазохист, Юрьев?

— Да.

— Я не люблю тебя, — прикрыв глаза, шепчу. — Не люблю! Дошло? Ты принял доведенную информацию?

— Неважно! — рыкнув, сильно вдавливает педаль тормоза, погружая квадратную поверхность в пол, машина звонко взвизгивает и с клевком останавливается в точности на середине перекрестка. — Чего тебе надо? — муж хрипит. — Открой немедленно глаза, когда я разговариваю с тобой.

— Я хочу домой.

— Лёль, сколько дать времени? Пожалуйста, — я чувствую его прикосновение, он тормошит, надавливая на тыльную сторону моей подрагивающей ладони, — детка, посмотри на меня.

— Ты ведь не смотришь… — давлюсь, сдерживая ор, и вместе с этим всхлипываю.

— Я буду! Обещаю. Буду смотреть только на тебя.

Не так… Он не так говорил тогда, когда увидел моё лицо в больнице.

«Шлюха» — так было вырезано у меня на лбу. Так меня назвали, когда отправляли сообщение «молодому, да рьяному мусорку».

«Подстилка» — это было вычерчено чёрным маркером на одном предплечье, а на бедре красовалось мерзкое — «Вонючая давалка». Моя цена — один отечественный косарь, который мне засунули в трусы после того, как надругались. Не помню, как выбралась и с миром к мужу прибежала…

— Мороженое будешь? — Рома смотрит мне в лицо.

— Нет, — убрав локти со стола, откидываюсь на спинку кресла.

— Аппетит пропал?

Скорее, вкусы изменились.

— Юрьев… — отвернувшись от него, смотрю куда-то вдаль через отсутствующее стекло открытой площадки дорогого ресторана на центральной набережной, — я хочу спросить. Это можно?

— Спрашивай, — мельком замечаю, как он зеркалит мою позу, как старается во всём мне подражать.

— Тебе не надоело?

— Нет.

«Господи!» — похоже, под брови завожу глаза.

— Недослушал и…

— Меня всё устраивает, но я хочу большего, Лёлик.

— «Большее» не наступит! — перевожу на него глаза. — Ни-ког-да. Здесь по-другому надо действовать.

— Не уверен в способе. Но «большее» наступит, значит, я буду ждать, — а он, прищурив взгляд, всматривается в ярко-розовый закат.

— Знаешь, как называется подобное сожительство? — терроризирую палача своим вниманием. — Смотри на меня, козёл, — шлёпаю по его руке, играющей пальцами по столу, как на фортепиано.

— Как? — не меняет позы, придерживаясь добровольно избранного направления, но руку всё же убирает.

— Болезнь! Огромная дырка в голове! У тебя отбитые к херам мозги. Дай мне сигарету, — под столом толкаю его лодыжку своим носком, — быстро!

— А лекарство есть? — Юрьев снова смотрит прямо, но не в мои глаза, а куда-то вверх. — Чтобы что-то получить, нужно добавлять «пожалуйста» и не бить меня.

— Твоё лекарство — попробовать с другой. Пожалуйста, — елейно добавляю и убираю ногу.

— Согласен! — следит за чем-то, «что» ходит за моей спиной. — Извини, но я всё выкурил. Фрол был на мели, пришлось поделиться с ним по-братски. Тем более это зал для некурящих, Лёлик.

— Предлагаешь… — а я ушам своим не верю. Неужели до Юрьева всё-таки дошло?

— Оля, я уже встречаюсь.

А вот это больно. И даже очень. Не могла себе представить до сей поры, что означает добровольное признание для того, кто его на самом деле и не ждет, хоть блядским нетерпением бравирует, размахивая красной тряпкой.

— С кем ты встречаешься?

— Её зовут Василиса. Она медицинский работник. Ей…

Я морщусь, словно насыщаюсь сероводородной вонью.

— Нас познакомила Марго. Ты чего?

Не может быть!

— Убирает дерьмо за твоим отцом, потому что мистер Юрьева, как истинная аристократка, этим брезгует?

— Она репродуктолог, Лёля, и никакого отношения к сестринским услугам не имеет.

Ненавижу это имя.

— Прекрати! — пальцами сжимаю скатерть и подтягиваю полотнище на себя. Посуда едет и звенит, а Рома скалит зубы и наконец-то направляет на меня глаза.

— Тебе тридцать восемь, а мне сорок. Процесс не столь резв по сравнению с двадцатилетними. Против матушки-природы не попрёшь. Но всё еще возможно. По крайней мере, так наука говорит.

Спасибо, что напомнил, а после даже просветил.

— Мы старые?

— Я хочу от тебя детей, Оля. Только от тебя и исключительно натуральным путём. Но… — Юрьев странно осекается, но сально ухмыляется. — Пока мы будем собираться с мыслями и врачевать старые раны, можем запросто потерять драгоценное время.

Юрьев захотел детей? Да он смеется. Только вот сказал, что мне тридцать с «вертикальным бесконечным хвостиком», не забыл привести статистику и сгладить острые углы возрастной неприятности. Вероятно, я уже бесплодна — он ведь на это намекал, а мои яйцеклетки сдохли, так и не встретившись с пожизненно подвижными головастиками.

— Я хочу домой, — таращусь в опустевшую тарелку. — Поехали.

— Есть предложение…

Нет!

— Отвези меня, — тяну, тяну, тяну льняное полотно, — домой. Я устала.

— Не хочешь сейчас, но пожелаешь позже. А…

— Ты оглох? — вскрикиваю, но тут же осекаюсь. — Рома, прекрати. Юрьев, ты меня слышишь? — шиплю, будто слившись верхней половиной тела с плоскостью стола. — Разговор закончен.

— Можно заморозить твои яйцеклетки. Процедура называется криоконсервация.

Сука ты подкованная, хоть и бывшементовская!

— Замолчи, — разжав пальцы, отпускаю скатерть, зато вцепляюсь в свои волосы и почти с корнем вырываю, запутавшись кольцами за локоны.

— Я хочу детей только от тебя. Но…

Не сейчас, да? Считает, что я к такому не готова. Отрадно знать, что муж открыт и честен со своей женой по таким животрепещущим вопросам. Придумал, затем проконсультировался, маму даже подключил, по знакомству нашёл на всё согласную деваху, с которой время с пользой проводил, теперь вот обрабатывает меня, пытается прогнуть, манипулирует…

— Оля, я люблю тебя! — хватается за мои руки и силой, особо, правда, не стараясь, растаскивает их, убирая от лица. — Но нам нужно время. Всё ещё болит и ни хера не заживает. Ты меня слышишь?

— Да.

— Не действуй в горячке. Просто подумай.

— Я не свиноматка, Рома.

— Рома?

Неважно — я оговорилась.

— Не хочу об этом говорить, — с небольшой запинкой через несколько секунд всё же продолжаю, — сейчас и здесь. Обсудим это позже?

Юрьев отклоняется и занимает ту же позицию, что и пятью минутами ранее. Муж убирает руки и… Опять не смотрит на меня!