Роман… С Ольгой

Глава 30

Десять лет назад

«Оля, всё хорошо?». Не задумываясь, зачастую отвечаю «Да»! Иногда — «нормально». Всё реже — «плохо», «так себе», «удовлетворительно» или «бывает хуже». Я помню, что на белом свете не одна. Не забываю про случайно выплывшие обязательства и невыплаченный долг его семье, поэтому доброжелательно и мягко улыбаюсь, а после обязательно в подтверждение утвердительно болванчиком киваю. Зачем? Да пусть она отстанет. Срабатывают, видимо, животные инстинкты, не сбивается с ритма пульс, однако же владелица всего богатства по миру грузно ковыляет. Разбитая, расцарапанная, беззубая душа, у которой даже слабенькой надежды на призрачное счастье больше не осталось.

«Почему?». Что почему?

«Вы устали? Вам плохо? Откройтесь. Говорите — не молчите». Что нужно говорить?

«Почему Вы считаете, что цели в жизни больше нет?». Всё просто, милый доктор.

«Объясните. Расскажите собственными словами, как есть, как выходит и как бы Вы описали то, что ощущаете?». Как есть?

«Угу». Я мертва. Конец.

«Давайте начнём сначала». Извините, мне пора. У меня дела.

«Дела?». За мной приехали. Я и так Вас задержала.

«Разрешите ещё один вопрос? Присядьте, пожалуйста. Что Вы чувствуете?». Беспомощность. Безысходность. Пустоту. Я умерла, поймите. Погибла несколько месяцев назад. Меня убили, а затем внезапно оживили. Я уже смирилась со своей кончиной, но вы… Вы… Вы всё решили и распорядились относительно меня. Всем плевать на мои желания. Никому нет дела до того, чего хочу я. Определенно, точно знаю, и без того несчастный человек рожден страдать. Будто того, что с ним случилось, для оправдания перед Богом не хватает. Этого мало. Недостаточно. Следует добавить больше. Навалить с горой, чтобы он света белого не замечал, а тянул, тянул, тянул… Глупой жизни лямку.

«Что у Вас болит?». Боли нет, зато остался дикий ужас.

«Чего Вы боитесь?». Я просто не хочу на свете жить.

«Смерть пугает?». Смерти нет.

«Э-э-э-э…». Известный философский парадокс.

«Вы знакомы с философами и их научными трактатами?». У меня высшее строительное образование. Приходилось подобную херню на младших курсах изучать.

«Объясните, пожалуйста». Какая, чёрт возьми, топорная игра! Неужели психотерапевту с хорошим послужным списком, солидной квалификацией, безупречной репутацией и большим количеством дипломов и наград не знакомы ложноположительные утверждения мыслителей, у которых из достижений в античном мире были литры выпитого вина, общественные термы, обязательные оргии, да просиживания в деревянных шкафах. То ли на спор, то ли из-за нехватки средств, то ли придурь коробку черепную умным людям разбивала.

«Это Платон? Аристотель? Эпикур? Гераклит?». Увы, не могу припомнить, кто сказал. Смерть не пугает жизнь, потому что когда есть жизнь, то смерти нет, а когда приходит смерть, то жизнь стрекочет жалобно «Прощай» и машет детской ручкой.

Чёрт! Как же я тогда сглупила. Она ведь ничего не знает. Я не соврала о смерти, но об этом никому вообще не говорю, не обсуждаю и стоически молчу, хотя бессонными ночами, коих у меня немало, тщательно обдумываю, перебирая всевозможные варианты. Мне пора! Там уже заждались. Моя мамочка зовёт меня.

«Вы ходите на свидания с мужем?». Нет. Наверное, не судьба. Встречи с Ромой Юрьевым для меня запрещены. В интересах следствия жертва преступления не должна видеться с человеком, которому инкриминируют двойное хладнокровное убийство двух подозреваемых в камере, где эти люди находились под круглосуточной охраной.

«Вы хотите, чтобы муж вышел из СИЗО?». Да, конечно.

«Когда?». Что когда?

«Сколько он находится там?». Полгода и несколько тягучих дней…

Я не помню. Вернее, начисто забыла, как Юрьев выглядит. Остался только грубый контур, нанесенный на 3D-холст пунктирной, едва заметной линией. А какого цвета у него глаза? Рост? Вес? Оттенок кожи? Его улыбка. Что с ней? А есть ли на щеках у Ромы милые веснушки? А что с руками? Запястья, ладони, пальцы, кулаки — мужское смертоносное оружие. Он себя вообще не контролирует или тот несчастный случай — единственный, спонтанный эпизод?

— Олечка? — свекровь негромко барабанит в дверь. — Детка, чем ты занята?

— Одну минуту, — стою перед зеркалом и не узнаю в тёмном отражении ту, кем с некоторых пор для всех являюсь. — Я причесываюсь, ещё чуть-чуть, последние штрихи, — нервными пальцами подбираю случайно выбившийся локон из причёски, сильно нравящейся мужчине, которого я долго жду.

— Они уже приехали, девочка. Поднимаются на лифте. Я получила сообщение от папы. Лёль?

— Да-да.

— Ромка возвращается.

— Ага.

Да чтоб меня! Какие у Юрьева глаза? Коричневые? Тёплый или холодный тон? Голубые? Наверное, серые? А может быть, зелёные? А волосы? Шатен? Брюнет? Блондин?

«Поступили бы вы так же, как поступили, распорядись судьба иначе? Будь у вас ещё одна возможность реализоваться в тот же день, смогли бы прыгнуть со скалы? Пошли бы на такое? Смогли бы выбраться из собственных штанов без помощи рук и содействия близкого по духу человека? Не отвернули бы с намеченного пути? Решились на лихую авантюру? Наплевали на последствия, при этом усомнившись в вездесущности неуловимого фатума? Да? Нет! Нет? Да!» — постоянно спрашиваю себя, задавая насточертевшие до жути вопросы и всё равно не нахожу достойного ответа.

«Наверное… Скорее всего… Возможно… По всей видимости… Я надеюсь… Понимаю и хочу в такое верить…» — лепечет жалобно сознание, скулит и что-то вякает, а после прикусив язык и натянув сильнее удила, внезапно прекращает причитать.

Я хочу сбежать. Хочу уйти. Желаю скрыться. Пищу. Вот так стремлюсь исчезнуть. Сгинуть и слинять. Намереваюсь раствориться, ластиком стерев себя. Испытываю бешеную жажду, мучаюсь от голода, но не могу засунуть в рот ни крошки, ни безвкусной, но спасающей от иссушения, чистой капли. Зато совсем не контролирую свои действия, движения: спотыкаюсь, шлёпаюсь на землю, потом вожусь в грязи, раздвигая тину, вымешиваю мозолистыми ступнями густую слякоть, нехотя, без энтузиазма, неуклюже и коряво поднимаюсь. Хнычу, как ребёнок, случайно выплюнувший соску, неряшливо отряхиваюсь и расфокусированным взглядом, через мутное стекло смотрю перед собой. Что там впереди? Только дикий ужас. Исключительная тьма…

«Это безысходность! Вы меня слышите?» — стрекочет тётя в очках с крупными диоптриями, записывая мой бред в свой кожаный блокнот. — «Оля, давайте повторим…».

Обойдусь!

— Я готова, — открыв дверь, встречаюсь нос к носу с Маргаритой Львовной.

— Ты плакала? — тыльной стороной своей ладони свекровь проводит по моей щеке и задерживается между скулой и виском. — Температура? Позволишь? — не дожидаясь разрешения, мама трогает губами щеку и сразу же опускает поцелуй на лоб, между бровей. — Оль, ты себя хорошо чувствуешь?

Я волнуюсь.

— Да. Всё нормально. Идёмте.

— Предлагаю отметить сегодняшнее событие. Как ты считаешь?

Это будет точно без меня.

— Я не возражаю.

— Первое есть, а на гарнир чего-нибудь сообразим, нарезочку, винцо. И, — подхватив меня под локоть, носом утыкается в висок, а жаркими губами сообщает в ухо, — обязательный сладкий стол. Я тортик приготовила. Ромочка любит «Шоколад». Что скажешь?

Я этого не помню. Разве Юрьев любит шоколад?

— Угу.

— Слава Богу, что всё обошлось. Боже, это такая радость. Теперь всё будет хорошо. Вот увидишь.

Обошлось? Она считает, что полугодовое вынужденное заключение её единственного сына — отличный и достойный результат? Хм… Полагаю, что нет. Не так.

Муж страшно отомстил за нерадивую и глупую жену. Он подставился и не отвернул удар карающей государственной машины, опустившей ему на шею топор, заточенный на славу.

— Тебя что-то беспокоит? — мы тормозим с ней в коридоре перед дверью.

— Нет.

— Не обманывай, детка, — она мгновенно изменяет тон. — Я читаю тебя, как раскрытую книгу. Ты не проведешь меня. Помнишь, что всегда можешь говорить со мной? Оль, я не хочу принуждать, но…

— Я волнуюсь, мама.

Не обманываю и не выкручиваюсь.

— Солнышко, ты через многое прошла. Но поверь, пожалуйста, всё у вас с ним только начинается. Мы хотели справедливости. И вот она! Ромка свободен и через несколько минут будет здесь. Чего ещё?

— Но…

— Мой сын поступил правильно, Лёля! Не смей в этом сомневаться. Да! Я буду кричать об этом на каждом углу, — слишком сильно сжимает мой локоть и подтягивает на себя. — Мне насрать на мнение недалекой толпы. Я не простой человек. Имею положение и вес в обществе. Каждая шалава, которая сейчас кричит о том, что всё несправедливо и не по закону, через определенное время придет ко мне на приём или попадёт на стол. И уж поверь, я ни на секунду не замешкаюсь с тем, что должна выполнять согласно врачебному протоколу. Поэтому совершенно не заботит та ерунда, которая сейчас летит из каждого тупого утюга. Я поквитаюсь с каждым, когда придет их срок. Пусть говорят, пока мы это позволяем. Ромка Юрьев — герой. Кто будет рыдать за той мразью? — это злобно шепчет, не раздвигая губ. — Никто! Однако мы не будем обсуждать это с ним. Здесь и сейчас. Поняла?

— Да.

— Я воспитала сильного человека, достойного мужчину и любящего мужа. Вы будете счастливы, если продолжите двигаться вперёд. Я…

Боже, она ведь вырастила палача! Человека, совершившего самосуд, приведя жестокий приговор к незамедлительному исполнению…

Худой высокий мужчина с уставшей улыбкой на губах внимательно рассматривает меня. Он мнётся в прихожей, уступая вежливо дорогу папе.

— Ром, ты чего? — отец толкает сына в спину. — Столбняк напал?

— Л-л-л-лёль? — он сильно заикается, правый глаз почти не открывается, а глазное яблоко дрожит под веком. — С-с-слышишь… Я-я-я-я… Ч-ч-ч-чёрт! — махнув рукой, назад отходит, пока не упирается спиной в здоровый шкаф-купе.

— Тихо-тихо, — смеётся мать. — Снимай обувь, мальчик.

«Ромка, это ты?» — притиснув кулаки к губам, шепчу куда-то вглубь себя. — «Скажи хоть что-нибудь. Хочу услышать спокойный, тихий голос с красивой хрипотцой без резких звуков и толчков. Может, так хотя бы я узнаю человека, которому десять лет назад вручила свои руку, сердце и себя».

— Юрьев? — сглотнув, хриплю. — Юрьев, это ты?

— Лёлик, привет, — сипло отвечает, потупив по-телячьи взгляд. — Жена! — а потом раскрыв пошире руки, громко восклицает. — Оль… Я… Бл… Ид-д-д-ди ко мне.

— Привет, — пищу, но с места почему-то не схожу.

Боюсь? Не узнаЮ? Не знаю, как следует вести себя? Возможно, я сильно изменилась. Ведь мы не виделись с ним четыре или пять месяцев.

— Иди к ней сам, — командует Маргарита. — Не командуй, младший Юрьев. Где твои манеры, джентльмен? Господи! — всплеснув руками, подпрыгивает на месте. — Дети мои. Игорь, я не могу поверить. Ромочка дома. Моя семья! Ну же, Юрьевы, чего стоим и куксимся. Оль…

— Да-да! — вырвавшись вперёд, но не пробежав и метра, моментально утыкаюсь носом в грудь мужчины, который крепко обнимает и зарывается лицом в мою причёску.

— К-к-к-к-красавица, п-п-п-привет, — шепчет, губами пробуя старательно уложенную макушку, вокруг которой сейчас обмотана оскудевшая коса. — Люблю т-т-т-тебя…

Муж внимательно и с интересом рассматривает обстановку нашей комнаты, осторожно трогает мою расчёску, песочит в пальцах покрывало на кровати, зачем-то наклоняется над комодом, потом заглядывает внутрь, открывая верхний ящик, в котором находятся нижнее белье, носки и другие абсолютно бесполезные вещи, а после, повернувшись ко мне лицом, спокойно произносит:

— Спать хочу, любимая.

— Ложись, — подскочив к нему, пытаюсь обойти крепкую, хоть и изможденную будто бы недоеданием фигуру. — Я сейчас уберу и можно…

— Сначала душ, Лёль, — обхватив меня за талию, выставляет перед собой и, отстранившись, пристально вглядывается в моё лицо, восстанавливая по памяти все черты и образы. — Как ты себя чувствуешь, милая?

— Всё хорошо, — прячу беспокойный взгляд, прикрыв утратившие яркий цвет глаза. — Отпусти, пожалуйста.

— Я соскучился, жена, — прижав к себе, шипит в макушку. — Родители не обижали?

— Нет. Не дави.

— Я получал твои фотографии. Спасибо, солнышко. М-м-м, — муж зевает. — Составишь там компанию?

Нет!!!

— Конечно, хорошо. Иди первым, а я к тебе присоединюсь. Приготовлю вещи и…

— Как тут тихо, — запрокинув голову, вдруг обращается к потолку. — Свет, правда, слишком яркий. На свободе дышится не так, как в вонючей камере. Пиздец! Вот это приключение, — ехидно ухмыляется. — Опыт — это вещь.

Боже мой!!! Разве этого мужчину я люблю?

— Юрьев, давай-ка быстро в ванную. Ты подваниваешь, — пытаюсь оттолкнуть, зло шучу, изо всех сил стараясь растянуть благожелательную улыбку. Однако упершись ладонями в мужскую грудь, отжимаюсь будто бы от камня. — Отпусти!

— Не толкайся, солнышко, — он носом лезет мне за ухо и опускается лицом на основание шеи. — Как ты вкусно пахнешь. Лёль, всё будет хорошо. Слышишь? Скажи, что поняла.

— Да.

— Я дома! Ты пахнешь этим местом. Офигеть! Ты семья. Ты моя жена. С-с-с-сука! Как же я устал. Хочу знать обо всём, что пропустил…

Мы изгои, Юрьев! Так общество сказало, когда на все басы нас проклинало. С этого, по-видимому, стоит и начать? Или мне необходимо рассказать, как добрые людишки в один прекрасный и погожий день подкинули под дверь нам тридцать один использованный презерватив и старательно подписали карточку, назвав нас:

«Жестокое Чудовище и Безобразная Красавица — Палач и Блядь! Таких нужно, не задумываясь, убивать. Позор, мистер Юрьев. Твой сын — безжалостный убийца, а невестка — истинная мразь».

Или всё-таки мне лучше начать с того, что я больше не могу работать. Стала вдруг бояться толпы, особенно мужского наглого внимания. Опасливо оглядываюсь по сторонам, оборачиваюсь на любой громкий звук и даже шорох, иногда подпрыгиваю, когда кто-нибудь кричит или просто шумно кашляет.

«Мало времени прошло, Ольга Алексеевна. Раны не зажили и обильно кровоточат. Но разрывов больше нет. Я говорю о душе. Надеюсь, что Вы поняли?» — неожиданно вдруг зарядила гинеколог, к которому я обратилась по причине неожиданно прекратившихся месячных.

«Я беременна? Или это всё?» — с надеждой прошептала, не глядя на неё.

«Нет. Обыкновенный стресс, гормональная и антиретровирусная терапия, а также недостаток витаминов. Страшное, слава Богу, не подтвердилось, а с остальным мы справимся. Когда произошло…».

Больше никогда при мне не произносите это слово, люди!

«Я уже забыла. Это было очень давно» — буркнула и отвернулась, обратив свой взгляд на призывающий к рождению второго, третьего, четвертого ребёнка глянцевый плакат. — «А ВИЧ?».

«Уже сказала» — но я хочу, чтобы врачиха снова повторила. — «Отрицательно, Оленька. Всё будет хорошо. Подлечимся, а потом попробуем деток завести. Как муж?».

Сидит в тюрьме, мотая бесконечный срок за то, что сделал, отыскивая справедливость.

А может быть ему рассказать, сколько раз я напивалась вдрабадан, пока его родители громко совещались в общей комнате, строя наполеоновские планы по освобождению единственного сынка из твердокаменной темницы.

Пожалуй, будет так.

— Я принесла полотенце. Можно? — приложив ухо к полотну, прислушиваюсь, ожидая ответа с той стороны двери.

— Спасибо. Входи.

Я вижу Ромкин сильно выпирающий позвоночник и острые рёбра, двигающиеся под серой кожей, когда он совершает очередной глубокий вдох. Крепко сжатые ягодицы и худые ноги, которыми муж протыкает каменный холодный пол. Сколько он весит? Восемьдесят? Семьдесят? Или шестьдесят пять неполных килограммов? Его там били? Измывались, памятуя о том, что в камере находится бывший мент, а сейчас, увы, матёрый уголовник? А если Юрьев случайно заразился какой-нибудь жуткой и неизлечимой хренью?

— Оль… — спокойно поворачивается ко мне лицом.

Его мужское сильное достоинство? Нет-нет. Сейчас передо мной обвисший, вялый, сморщенный, свернувшийся под кожей член. Висит, раскачиваясь забитой до смерти змеёй. Безжизненная тряпка — бесполезная, судя по внешнему виду, вещь. Сморщенный мешок. Состарившаяся мошонка. Потерявшиеся в протоках небольшие яйца. Полнейший бред! Он там прошёл через сексуальный ад? Юрьева, видимо, пытали? А этому уж точно оправдания нет!

— Детка?

— Да? — я вынужденно поднимаю голову, чтобы встретиться с парой зелёно-серых глаз. — Здесь чистое белье и…

— Посиди со мной, пожалуйста, — муж отворачивается, отводя свой взгляд. — В чём дело?

— Да, конечно. Всё в порядке. Ты очень похудел.

— Не замечал.

— У тебя что-то болит?

— Нет, родная. Устал. Побудь здесь. Боюсь, что закемарю и, не успев, как следует насладиться волей, в ванне захлебнусь. Я не трону, — напоследок добавляет, как будто бы желая в чём-то убедить и успокоить.

Не страшно, мол? Что такого? Мы с тобой женаты. Я больше не боюсь, а секс с недавних пор меня совсем не интересует. Интимной жизни пришёл неожиданный конец. Пожалуй, стоит выразить мужчине благодарность за то, что был всегда тактичен, внимателен и предупредителен. Обнять, как следует, поцеловать, приласкать или отпихнуть?

«Потерпи, любимый. Твое спасение уже не за горами» — заезженная строка, которую вслепую вывожу на датированных листах в организованном недавно женском ежедневнике, где по заданию психотерапевта старательно записываю всё, что происходит со мной за истекший день. Благодарю за то, что рано утром встала, затем поела, не торопясь, сходила к психотерапевту, потом немного поглазела в до блеска вылизанное двустворчатое окно, сидя тычкой на кровати, полежала, погрустила, помогла на кухне, убралась и привела себя в порядок.

Как правило, я немногословна, а фразы чересчур скудны по содержанию: обязательное приветствие, краткий распорядок дня и прощание в виде «дорогой дневник, пока». Откуда появилось предложение про спасение, затрудняюсь сказать, но тем не менее…

Всё решено. Сегодня? Да!

— Лёль, а что Костя? — Юрьев рассматривает своё кривое отражение в зеркале.

— Он предоставил мне отпуск, но…

— Ты не работаешь? — внезапно вскинувшись, встречается со мной пытливыми глазами. — Что произошло?

— Работаю, но ты вернулся, поэтому я попросила у босса пару недель за свой счёт, а он неожиданно заявил, что готов предоставить мне за это причитающуюся по ТК оплату. Не нужно было соглашаться?

— Нужно. Просто…

— Забирайся, — кивком указываю на ванну. — Холодно смотреть.

— Отец говорил про какой-то праздник. Что они придумали? Зачем? — запустив пятерню, расчесывает пальцами коротко остриженные волосы. — Зэк, не иначе. Что скажешь? Оставить так или пусть отрастет?

— Как хочешь.

— У тебя солидно отросло, — вполоборота разговаривает со мной. — Совершенно не заметно.

Да, он, безусловно, прав. Срезанные ублюдками локоны быстро нарастили утраченную длину, а проплешины — места, в которых были с корнем вырваны волосы — заполнились колючим частым ёжиком. Полгода — довольно-таки немалый срок, на самом деле.

— Остынет вода, Юрьев. Не тяни кота…

— Не бухти, жена, — сначала громко прыснув, он, как это ни странно, спокойно произносит.

Ему нужна-таки моя помощь или он справится собственными силами? То, что будет ванна, а не душ, я, конечно, поняла. Так даже проще и намного лучше. Мы не поместимся вдвоем в корыте, в котором с большим трудом располагается один. А значит, опасность однозначно миновала. Я стопудово спасена!

— Помогу? — беру мочалку и бутылочку, в которой, квакая, катается пахучий гель для душа.

— Если не затруднит.

— Для этого сюда пришла.

— Тогда я в твоем полном распоряжении, — жалко опирается слегка подрагивающими предплечьями о бортики нагретой ванны, а я, аккуратно перегнувшись через мужскую голову, прикасаюсь мыльной тряпкой к сильно выгнутой спине. — Дистрофик, жалкий доходяга! — недовольно бормочу…

Не могу смотреть на мужа. Больно, неприятно и непостижимо. Ему ведь только тридцать лет, а на висках уже вовсю гуляет безобразная седина, красивый гладкий до сегодня лоб отныне разрезает напополам глубокая морщина, а во внешних уголках добрых и лукавых глаз собрался веер каких-то птичьих лапок. А самое неприятное то, что Юрьев снова заикается и странно косит правый глаз. Он часто любит повторять, что фильмы ужасов, мистические триллеры и шпионские детективы с непредсказуемым сюжетом вообще никак не согласуются с тонкой организацией его внутреннего мира. Муж прав, хотя то, что я вижу перед собой свидетельствует совсем не в пользу этого замечания.

Ромка спит уже четвёртый час. Раскинувшись на нашей кровати, лёжа на спине и повернув к окну лицо, через приоткрытый рот Юрьев выпускает пузыри и смешно, шлёпая губами, причмокивает. По-моему, так выглядит покой, свобода, мир, добро и чуточку блаженства вкупе с редким умиротворением. А что, если он тупо спекулирует на чувствах, играет роль дегенерата, бездарно имитирует и что-то там изображает?

— Оль? — сквозь густую и завитую щеточку ресниц муж смотрит на меня. — Хватит там сидеть, иди ко мне. Приляг, — хлопает ладонью по матрасу, приглашая к себе.

— Мама ищет спутников для похода в магазин. Пора вставать. Ей требуется мужская сила и ваше с папой спокойствие.

— Какой ещё магазин? — согнув в локте руку, подкладывает её себе под голову. — Это крайне необходимо? Именно сегодня? Именно я? Обойдутся собственными силами. Мне этот сабантуй вообще не нужен.

— Да.

— В чём дело? Мы не разговариваем? Это ссора, о которой я забыл?

— Не хочу ворочать языком.

— Ты не отвечаешь ни на один вопрос, Лёль. Как твои дела?

— Нормально.

— Я жалок? — вдруг заявляет, повернувшись на бок и поджав согнутые в коленях ноги к груди и подбородку. — Лучше бы там остался?

— Нет.

— Оль, я отойду, отъемся. Дай мне время, пожалуйста. Внешний вид так важен?

Кому он это говорит? Желает в этом убедить? Да и причем тут, в самом деле, внешность?

— Ром, поднимайся, пожалуйста. Родители заждались. Потом отдохнем.

— А ты?

— А я останусь следить за тем, что варится на плите.

— Я с тобой.

Нет! Это невозможно. Такое положение вещей совершенно не устраивает. Почему никто в этой гребаной семейке не уважает личное пространство другого человека? Если я хочу побыть одна, значит, мне не нужны случайные соратники, вынужденные спутники или тупые собеседники. Почему я не могу уйти туда, куда хочу, почему я каждый раз вынуждена оглядываться на то, что скажет Марго, Игорь или он?

— Отправляйся в магазин, Юрьев. Разомнись, проветрись и познакомься с персоналом супермаркета. А то…

— Раздобрел на казённых харчах? — задушенно хохочет, а поперхнувшись собственной слюной, внезапно начинает кхекать. — Всё! Дрова! Это, видимо, чахотка. Тюремным болезным плевать на век и фармацевтические возможности.

— Заодно и в аптеку завернёшь. Выберешь чего-нибудь от кашля.

— Не слезешь, да?

— У-у.

— Ты страшная женщина, Юрьева Ольга Алексеевна…

Мать с недоверием смотрит на меня. Прищурившись, Марго как будто забирается мне в душу, вспучивая гребнем кожу. Нервно улыбаясь, брезгливо кривит рот, при этом постоянно ищет одобрения сына. Уже в который раз интересуется, не жарко ли ему, не сквозит ли, стоит ли закрыть окно, выставив раму на режим проветривания. Свекровь гладит мужскую руку, опираясь на то же плечо.

— Оленька, а что тебе купить? — внезапно обращается ко мне.

— Ничего. Спасибо, Маргарита Львовна.

Выметайтесь из дому и оставьте, черт возьми, меня в покое!

— Мороженое? — теперь мой Юрьев задает вопрос.

— Нет.

— Сливочное? Как ты любишь…

— Я не люблю.

— Оль? — мать отпускает руку сына и крадущейся походкой зачем-то подбирается ко мне. — Позволишь?

Нет-нет, она не спрашивает. Подобное же пресмыкание или такт вообще не соответствуют бешеному темпераменту этой сильной женщины. И с этим некоторым пришлось давным-давно смириться. Я, как это ни странно, как раз из их числа.

— Вы поругались? — вцепившись в мои кисти, не спуская глаз, таращится, полосуя взглядом. — Что с тобой? Ты…

— Не спешите, мама. Я хочу принять ванну, а с Ромкой, как оказалось, сделать это не реально. Побудьте с ним.

— Что происходит?

— Ничего.

— Ничего?

— Я послежу за плитой и соберусь. Мам…

— Смотри на меня!

Ведусь на тон. Смотрю и нервно раздвигаю губы, формируя животный неживой оскал.

«Не подводи меня!» — последняя фраза, которую я услышала от женщины, которая на протяжении получаса дёргала меня, пытаясь выведать простой секрет, о содержании которого, мне кажется, Марго успела догадаться ещё утром.

Только бы успеть…

«Только бы успеть» — вожу петлей из кожаного черного ремня, оставленного на кресле в нашей спальне мужем.