Роман… С Ольгой

Глава 24

То же время

— Не пускают⁈ — заливисто смеётся Красов.

— Нет.

— Не принимают в свою банду, маленький писюша? — настаивает босс и пару раз похлопывает вернувшегося к нам не солоно хлебавши финика по крепкому рельефному плечу. — Не расстраивайся. Возможно, всё в скором времени пройдёт, и кто-то сменит жаркий гнев на сладенькую милость. Ты как?

Его слова, да Богу прямо в уши.

— Ой-ой! Родименький-миленький, не плачь. Саш, честное слово, очень тускло выглядишь. Как-то твоя покрытая броней фактура и фраерский фасон совсем не коррелируют с тем, что в сердце у кого-то происходит. Тебя, видимо, та банда отморозков, — шеф куда-то в сторону кивает, — безжалостно и со всей дури отдубасила ногами. Отбили почки, задев железными носками твои стальные яйца? Девчонки были беспощадны и не прислушивались к твоим жалобным стенаниям?

— Я в порядке, — обреченно выдыхает Фрол. — Вцепились бешеные стервы крепко. Отворачиваются. Смотри-смотри! Стоят горой. Держат оборону, словно враг на них свиньей идёт. Что у них в мозгах? Ведь взрослые же бабы. Пусть твоя только вот подгузники сняла, но эти. Юрьев, тебе, я так понимаю, всё равно или ты боишься, памятуя о недавнем? — промолчу, проигнорирую, пусть яд свой источает, раз рваная душа того желает. — Мелкому нельзя погладить даже спинку. Но парень — высший класс, Костя! — громко заявляет и тут же ложку дёгтя в бочку с мёдом добавляет. — Только чересчур мягкотелый и податливый. А это, согласись, вообще не красит мужика. Твой пока ещё единственный наследник — любимчик дам и вероятный подкаблучник. Юрьев, — теперь он снова обращается ко мне, — ничего не хочешь добавить или что-нибудь толковое в этом направлении сказать? Передать имеющийся опыт, например? Так и будешь молчать?

— Угу? — как будто даже расслабляюсь.

— Согласен, что ли?

С чем? Пожалуй, да, но всё же:

— Нет. Мне откуда о подобном знать? — открыто недоумевая, плечами пожимаю, одномоментно затягиваясь сучьей дозой никотина.

— Это будущий бабник. Славный и красивый мальчик для сильных, владеющих кнутом «совсем не мягких» девочек. Отец, — здоровым кулаком толкает Красова в плечо, — необходимо сей же час брать бразды правления в свои руки, иначе твоя лесная нимфа вырастит из сына одно сплошное недоразумение, шарахающееся от проблем, как мелкий чёрт от ладана. Он, между прочим, жалобно поскуливал и по-козьи поджимал копытца, когда служитель культа брызгал на него святой водицей. Боялся? Брезговал? Или что-то нехорошее о религиозном дяде знал?

— Думаешь, он одержим нечистым? — с чмокающим звуком вынимаю сигарету изо рта. — И сегодня был не тот, по твоему мнению, обряд?

— Типун тебе на всё, что двигается, Юрьев. Про бытовое бесоё. ство тебе, конечно, лучше знать, дурная контрразведка, — рявкает в ответ Фролов при этом странно косится на Олю. — Но я вообще-то о другом. Соблаговоли не возникать. Mon cher?

Я полагаю, недавней психовстряски финансовому воротиле не хватило.

— Босс, ты понимаешь, о чём он здесь стрекочет? — специально выставляю глупый взгляд и хлопаю ресницами, изображая недалёкое создание из семейства милых дам. — Я — нет!

— Понятия не имею, Ромыч, но писюша, как мне кажется, чем-то сильно раздосадован. Есть проблемы, Саша?

— Да! — вскрикивает тот, чем сразу привлекает к нам ненужное внимание со стороны уединившейся в своём розовом мирке компании из трёх прекрасных женщин и маленького сосунка, которого сейчас раскачивает Лёля.

Малыш визжит, активно крутится и сильно выгибает спинку, сучит дугообразными ножками, прикладывая пятками по Олиному животу, и хлопает руками, словно недоразвитыми крыльями, пытаясь вылететь из крепкого и тёплого гнезда.

— Вот хоть ты режь меня, но не поворачивается язык сказать, что Тимка весь в тебя, Костя. Однако, если восстановить по памяти лихой супружеский анамнез, то ты, шеф, слишком падок на золотое кольцевание. Берегись! Как бы он тебя свекром или дедом не сделал через восемнадцать полных лет, — шеф, кажется, желает выдохнуть о том, что старался и лично сына делал, но Сашка всё-таки идёт наперерез. — Не примазывайся с долбаными генами и жалкой родственностью, потому как сынишка на тебя ни капли не похож.

— Уверен?

— Совершенно. Мальчуган однозначно вышел в мать.

— Сашка, возьми слова назад, — наигранно порыкивает Костя. — А то, а то, а то…

— Бля, не пугай! — нахальничает Фрол. — Ром? — он снова поворачивается ко мне, при этом сильно скашивает взгляд, уродуя и без того кривую ряху смешной, слегка придурковатой, совсем не мужественной, а скорее, вымученной и довольно-таки убогой миной. — Ты младшего Красова, как мужика, как достойного соперника, совсем не воспринимаешь?

— Нет. Без обид, начальство, — с последним обращаюсь только к боссу, который на это лишь утвердительно кивает.

— А зря! — Фрол нахально задирает нос.

— Зря?

— Он лезет к Ольге в декольте, Юрьев, — теперь он глупо ябедничает, сдавая парня с потрохами. — Мнёт ей грудь и ни хрена не стесняется. Ни с одной из них он так не поступает! Даже мать его не интересует. Красов, без обид, но холодная стерва почему-то больше приглянулась пацану. Он с рук Ляльки не слезает. Вон, смотри!

«Вот это да!» — хотел бы я сказать. А ведь таких, как Сашка, можно запросто, особо не стараясь, вербовать, определяя на государственную ставку скользким, работающим на два фронта, неблагопристойным информатором.

— М? — лукаво щурю правый глаз. — Не вижу связи.

— А она смеётся! Значит, нравится.

— На здоровье, — пренебрежительно отмахиваюсь, а после стряхиваю в пепельницу сигарету.

— На здоровье? — теперь на два глубоких баса голосят ребята.

— Я, что, должен ревновать к мальчишке, которому нет еще и года?

— С этого всё и начинается, — теперь весьма глубокомысленно и чуть-чуть пространно заключает Фрол. — Дети, между прочим, очень быстро вырастают. Особенно, чужие. Красов, без обид?

— Я к этому уже привык, — смеётся босс. — Жги, Фрол, сегодня день, видать, такой.

— Такой?

— Святой!

— Короче, старички, наше дело будет однозначная труба. Я чувствую соперника. Кость, у него твои глаза.

— А говорил, что не похож, — тот громко хмыкает.

— И на этом всё! Мне очень жаль. Итак, сначала хорошее, детское, отношение, заглядывание к ней за пазуху, а потом…

— Тихо-тихо, — опять хохочет Красов. — Ты не цепляй моему сыну женщину, за которую Юрьев голову нам всем способен открутить, если раньше не забьёт ногами. Ишь как топочет, словно скачет. Ромка-Ромка…

— Звучишь, как мать! — слишком резко дёргаю плечами. — Это старость, да?

— Скорее, мудрость. Тем более что мне до суперженщины по имени Марго, как до Луны на недостроенной ракете, — отрезает босс. — Так что, Фролов? Девчонки тебя, видимо, некультурно или слишком грубо отбрили? Ты, бедненький, и так пристраивался, и так ластился. Лапал эту Ингу, а в это время следил за Юрьевой? Отошёл, полагаю? Снова в строй — труба зовёт, а членик поднывает от недостачи приключений и интимной страсти? А как тогда дышал! М-м-м-м и ах! — на этой странной фразе босс с небольшой опаской смотрит на меня и еле заметным кивком башки указывает на тяжело вздыхающего Сашку, уставившегося печально-глупым взглядом, почти щенячьими глазами, на женскую компанию, в которой верховодит маленький виновник торжества — сынишка Кости, сегодня обретший наилучших крёстных родаков в лице моей жены и говорливого начфина.

— Отпустило, — с глубоким вздохом, отвечает.

Это обнадёживает! Особенно после того, чему слишком впечатлительный стал нечаянным свидетелем: когда мы с Олей выясняли «непростые» отношения на рабочем месте, наш Сашка с широко раскрытым от изумления ртом своим здоровым и упругим тылом подпирал широкую колонну в опустевшем полутёмном офисе. А потом… Потом он принимал на грудь то, что предлагал нам в качестве чудодейственного бальзама от всех ран сочувствующий с некоторых пор женатик-Костя Красов.

Какая бешеная муха в тот день нас укусила, я не могу сказать. Но мы с женой вообще себя не контролировали — здесь без преувеличений и наигранных прикрас. Оля, безусловно, не забыла наш недавний утренний, эмоциональный разговор в машине и била со всей дури по «газам», особо не стесняясь и не подбирая приличествующих месту ссоры выражений, вообще не контролируя хлёстких фраз. Красов и Фролов узнали о том, что я изменил жене, вступив в «преступный сговор» с вполне читаемой интимной целью «с кем-то переспать». Неважно, сука, с кем, лишь бы несчастной Юрьевой назло и дать, что называется, изменой прямо в грустный глаз. Она проспалась после лихого кутежа с безбашенной клиенткой фирмы? Да, безусловно. Алкоголь ушёл, а вот сивушная интоксикация системы жизнеобеспечения, по-видимому, никуда не делась. Лёлька была как будто не себе, а посему не сдерживалась не только по словам, но и по физическому донесению особо важной информации — я, как «возмутитель, грёбаный растлитель, омерзительная сволочь, несносный гад, преступник, жалкий мент, несчастный мусор и кровавый палач», отменно получил неоднократно по щекам в присутствии двух крупных по своему статусу свидетелей. Босс и начфин глядели на то, что между нами с Лёликом происходило, как говорят, во все глаза.

— Я бы её… — выставив под нос мне руки, Сашок неспешно зажимает пальцы, формируя увесистые кулаки. — Юрьев, ты слабак!

— Угу, — прокручиваю, размазывая о дно хрустальной пепельницы, выкуренную до фильтра сигарету.

— Чего ей надо? — Фрол лезет дальше, склоняет голову, стараясь заглянуть в моё лицо, чтобы поймать в капкан увиливающие от него глаза.

— Ей много надо, Саша, — пространно заключаю. — Я недорабатываю.

За это и карает! Друзьям такое не понять.

— С-с-с-сука! — он пару раз прикладывает кулаками деревянные перила ограждения открытого пространства, на котором мы стоим и наблюдаем за щебечущими дамами.

— А твоя влилась, похоже, в местный коллектив, — кивком указываю на спину Инги. — Умеет влезть в душу или ты кое в чем поднатаскал?

— Никого я не таскал! — рявкает Фролов. — Вы к ней, я полагаю, с боссиком неровно дышите? В угоду некоторым, — поглядывает исподлобья на прищурившегося шефа, — я не стану своим желаниям изменять. Смиритесь или валите на хрен!

— Даже так? — упёршись вытянутыми руками в деревянный брус, шипит наше типа грозное начальство. — Готов на всё?

— Да.

— Крестовый поход и завоевание мира?

— Да. Чего ты скалишься? — хрюкает писюша.

— Не могу поверить, — спокойно отвечает Красов.

— А ты постарайся! — отходит Фрол, перекручивая руки на груди, формируя тугой канатный узел из сухожилий и упругих мышц. — Она для тебя клиентка, а для меня…

— Не надо, а! — хохочет босс. — Сашка, тебе пафос не идёт! Ты серьёзный мужик, а сейчас щебечешь, как отбившийся от стайки кенар, распушивающий перья перед…

— Общипанными орлами? — огрызается Фролов.

— А у тебя это надолго? — теперь пришёл, по-видимому, мой черёд. Я злобно ухмыляюсь и надеваю самую противную улыбку, растягивая губы, формирую клоунский оскал.

— Что «это»? — сипит Сашок, отбрехиваясь от большой деревни, которая всем скопом необдуманно набрасывается на слабого молочного щенка.

— Твои блядки с Тереховой на полгода, чуть меньше или чуть больше, но не навсегда, — с цинизмом заявляю.

— Ты тоже так думал, когда женился на стерве, которая, находясь в каком-то беспамятстве или угаре, знатно полосует твою рожу, а потом, как ни в чем не бывало, заваливается на крестины, изображая ягнёнка, чей бок намедни беззубый волк в побитой молью шкуре, в твоём лице, конечно, покусал?

— Не завидуй! — хмыкнув, отвечаю.

— Да куда уж мне. Только, знаешь, Роман Игоревич Юрьев, что я хотел бы тебе сказать?

— Внимаю, мой здравомыслящий дружок, — ехидничаю и одновременно с этим отступаю.

— Дай ей повод ревновать! Только настоящий. Такой, чтобы очевидный, чтобы стоящий, чтобы подходящий.

Не понял? Он, по-моему, считает, что я в тот день намеренно соврал? Хорошо-хорошо. Косте я, конечно же, признался, что моя, скажем, виртуальная измена была притрушена дешевеньким враньём и однозначным вымыслом, к тому же носила довольно блёклый оттенок очень слабого аффекта и вполне себе здорового желания позлить бездушную жену, от которой, если уж по чесноку, у меня к херам уносит и без того не слишком психически здоровую башку. А этот как обо всём узнал?

— Считаешь, этот недостаточный?

— Он из пальца высосанный, — Фролов обезображивает кривой ухмылкой рот.

— Плохо драма прорисована?

— Скажем так, предательство сыграно слишком театрально.

— Театрально⁈ — теперь мы на два грубых голоса с поплывшим от чего-то боссиком орём.

— Много экспрессии, щедрая подача подробностей и ещё…

Вот это да! Огромный опыт с бабами у Фролова даёт, по-видимому, о себе знать.

— Ты признался, Ромка!

А как тогда жена бы о таком узнала? Естественно, я должен был об этом ей как-то рассказать.

— С этого места подробнее, — Красов сгибает локти и упирается ими в ограждение, но смотрит не нас, а на прыгающую возле Лёльки Асю. — Им нужно дружить, Ромыч. Смотри, Ольга улыбается, моя Мальвина хлопает в ладоши, а эта…

— Её зовут Инга, Красов! — источает неприкрытый гнев Фролов. — Запомни и не возникай.

— Нет! — нагло встряв, внезапно грубо отрезаю.

— Нет? — Сашок выпучивается и выставляет очень глупый взгляд. — Что «нет»? Не примите, потому что…

— Нет.

— Ромка, — головой качает Костя, — ладно. Хватит. Разошлись по углам. Не заводись, Юрьев. Фролов, остынь.

— Да-да, — суфлирует Сашок, — будь, Ромочка, умнее, мудрее и взрослее, чем недоразвитый, заточенный лишь на один разврат писюша.

Ну что ж, я не виноват, а он на этом лично настоял!

— «Инга Терехова» всплывает в документах где-то семнадцать-восемнадцать лет назад. Оказывается, по достижению совершеннолетия эта дева меняет свой гражданский паспорт и данные ей при рождении имя, отчество и фамилию.

— Врёшь! — вопит Фролов.

— Она не «Инга», Саша.

— Блядь, и что?

И ничего! Хотел его задеть, достать и сбить с начфина спесь. Я своего добился. Он ведь задаст ещё один вопрос?

— А кто она? — теперь озабоченно бухтит куда-то в пол и себе, естественно, под нос. — Какое настоящее имя?

— Это настоящее, о прошлом у неё спроси.

— Да уж, Юрьев, умеешь ты подгадить светлый праздник, — тяжело вздыхает Красов. — Будут проблемы? Мы должны оговорить этот момент в договоре? — он пялится на спину той, о которой речь ведём. — Вот же… В чём там дело? Документы — липа?

— Нет. Там всё законно, Костя, — спешу с ответом, выдавая слабые гарантии. — Это не уголовка, Сашка. Ребят, я…

— Пошёл к чёрту, Юрьев! — начфин отходит, давя презрением, скопившемся в уголках его сейчас бесцветных глаз. — Дебил! Вы с Лялькой одного поля ягоды. Когда окружающим вас очень хорошо, вам, сука, завидно и тошно. Вот так, видимо, уроды и паруются. Костя, мы поедем. Пока! — задирает руку.

— Саш… — теперь пытаюсь отвернуть назад.

— Не надо, оставь, — говорит мне босс. — Перебесится и успокоится. Он с утра на взводе. Переволновался, видимо, а тут ещё ты с безумными по содержанию откровениями. Какого, правда, хрена?

— Он меня достал. Я же…

— Я не могу управлять вами, парни. Не могу и не стремлюсь. Я не рабовладелец и не узурпатор власти. У нас правовое государство, Юрьев. Думаю, что, как полицейский, ты ясно представляешь, что под этим понимают. Сашка в доле. Он владеют частью уставного капитала. Ты мой друг и начальник собственной безопасности. Для начала неплохо, да?

— Кость…

— Неплохо?

— Да.

— Собачитесь, как старухи на базаре, сцепившиеся за последний лоток яиц по оптовой цене. Тянете друг на друга одеяло. Пугаете, подкалываете, выпендриваетесь. Уже дошло до рукоприкладства на рабочем месте. Выписать твоей жене вне очереди?

Лучше мне, конечно, но Красову виднее.

— Это произошло спонтанно.

— Она спонтанно орала?

— Да.

— Спонтанно давала тебе пощёчины?

— Да.

— Ты её специально довёл?

Да! Да! И ещё раз да!

— Так вышло… — лениво начинаю.

— Ой, хватит, Юрьев! Сашка прав в том, что представление, которые вы, как по нотам, с Лёлькой разыграли, выглядело, как своеобразное устрашение или образец превентивных мер, которые могут воспоследовать незамедлительно, если вдруг что-то нехорошее случится. Что?

У нас развод… Сколько там осталось? В горячке поданному заявлению был дан законный ход, а нам необходимое для примирения время, которое мы с огромной пользой провели.

— Ничего, — через зубы отвечаю.

— Не хочешь говорить?

— Мне его остановить? — рукой показываю на подошедшего к девчонкам Фрола.

— Нет. Зачем же? Чтобы ещё раз пособачиться, возможно, даже с мордобоем?

— Как хочешь!

— Вот об этом я и говорю…

Ни черта не понимаю!

— … Вы взрослые, самостоятельные и даже немного порченные возрастом живые единицы, а не безмозглый скот, которому нужен злой пастух и крепкий хлыст. Творите дичь в офисе, практически у меня под носом, а потом вдруг по-детски возмущаетесь, что всё не так идёт, как вам бы этого хотелось.

— Я этого и не хотел.

— Да я уж понял. Так, наверное, получилось? Вырвалось само? Брякнул, а потом подумал?

— Он…

— Довольно! Вся понятно. Фрол тебя достал. Это слишком очевидно, Ромка, чтобы быть чистой правдой. Пусть уходят, не цепляй его и не держи — праздник всё равно закончен. Ты, кстати, подумал насчёт совместного отпуска? Я по-прежнему считаю, что для вас это будет великолепный, а главное, своевременный вариант.

— Да.

— И?

— Как всегда, — громко выдыхаю. — Там хотя бы будет стопроцентная гарантия, что она не отвернёт.

Как всегда — ноябрь… С первого по тридцатое число — отметки жизни, отпечатанные чётко на листе календаря. А Костя точно знает даты, в которые нас с Олей лучше не цеплять.

— А поменять ничего не хотите?

Я бы рад, да только не уверен, что с этим согласится жена. Нам нужен этот чёртов месяц вместе. Хочу надеяться на то, что с первого двенадцатого займётся новый цикл, ещё один круговорот размером в триста шестьдесят пять дней. Да, у меня с ней к чёрту сбитый график, странный праздник и угробленная одиннадцатым по счёту месяцем простая жизнь.

Босс треплет моё плечо, словно пробуждает ото сна, а после трогает ладонь, сжимая пальцы:

— Ромка, иди к жене. Отпуск подпишу. Смотри только, не разведись с ней до расчёта отпускных, а то начальник финансово-экономического отдела, известный нам Фролов, на жидкое дерьмо сурово изойдёт. Боится штрафов и несвоевременного исполнения предписаний. Пишите загодя и да воздастся вам по всем делам.

— Спасибо.

С этим проблем вообще не будет.

— Только уберитесь отсюда. Смотайтесь за бугор, что ли? Посмотрите мир, напитайтесь впечатлениями. Обновите эмоциональную карту. Присмотритесь к новым людям. Затеряйтесь среди аборигенов, смешайтесь с массой, обновитесь, побудьте теми, кем хотели бы, но почему-то никогда не удавалось. Покажи ей, что зло ушло из жизни и на неё никто не смотрит, как на вынужденную жертву. Ром, ты меня услышал?

— Чёрт, — шиплю под нос. — Я не хотел, — потупив взгляд, смотрю на удаляющихся в сторону придомовой парковки Фролова с Тереховой. — С ним плохо вышло. Я сволочь?

— Ты понял, что я сказал?

Да, конечно. Только вряд ли выйдет. У нас традиция, которой мы не изменяем. Так уж повелось. Десятый год ноябрь месяц проводим, находясь на нулевой отметке никуда не двигающейся линии боевого соприкосновения с прошлым, которое не торопится сдавать своих позиций и продолжает внаглую терзать своим присутствием. Без прошлого нет будущего! Так о непростой истории люди говорят.

— Злишься, психуешь, нервничаешь. Это — да! Но не сволочь, Юрьев. Фрол об этом знает. Он не обижается, а просто надувает губы. Иди к жене и моему сыну. Слышишь? Она стоит одна.

— Кость, я думаю, что Терехова стала тем, кем является сейчас, по одной банальной причине и это не криминал. Она…

— Оля ждёт, — Красов кивает на мою жену, стоящую лицом к бушующему в два балла морю. — Потом поговорим. Вот я сейчас, например, уверен, что совместная ближайшая рабочая поездка будет всем нужна. Мы договорились?

— Да.

— Поедешь с Сашкой?

— Да, — смотрю тому во след.

— Никиту только не забудьте. Без бухла и карт, Юрьев! Не хотелось бы Платошу выколупывать из какого-нибудь подпольного игрового заведения, которым заправляет жирный мафиозный дон, поставивший юристика на счётчик из-за давнишнего долга чести, — вполоборота отвечает босс и, расставив руки по сторонам, наступает на поднимающуюся по ступеням улыбающуюся только лишь ему светлую, в прямом и переносном смысле, юную жену…

Море не на шутку разыгралось. По правде говоря, стихия третий день штормит, но сегодня, по-видимому, самый пик. Лёлик разговаривает с мелким парнем, заглядывая малышу в лицо. Тимка же не отводит глаз от облизывающих песчаный берег волн, дёргает ногами и размахивает ручками при каждом шлепке огромного количества воды о большую, гудящую то ли от боли, то ли от наслаждения, землю.

— Вот так, вот так, вот так! — лепечет слабо Оля, прижимая крестника к себе. — Ты мой смелый мальчик? Ты не боишься? Это море. Наша добрая вода. Ты будешь, как твой папочка? Да? — жена потирается своим виском о покрытую светлым пухом детскую макушку. — Как вкусно ты пахнешь, барбосик.

— Барбосик? — я становлюсь плечом к плечу с женой.

— Так его Костя называет. Барбосёнок, барбос, барбосик. Это ласковое прозвище, Юрьев. Тебе, конечно, не понять.

Ну да, ну да! Куда такому жёсткому кретину? А вникнуть в эту азбуку, известно же, не каждому дано.

— Я этого не знал, — хочу другого с ней контакта, поэтому захожу жене за спину и пропускаю свои руки, замыкая их в тугой замок у неё на животе. — Поймал!

— Убери, — Лёля вздрагивает, а в попытках отступить назад, случайно ягодицами упирается мне в пах.

— У-у! — убого вякаю, ощущая слабый, но всё-таки болезненный пинок в постоянно заряженное на нечто большее мужское место. — Это неприятно, солнышко. Лучше уж по лицу. Повернись, пожалуйста.

— Юрьев, пошёл к чёрту! — повернув голову, обращается гордым профилем ко мне, при этом слишком высоко задрав свой аккуратный ровный нос. — Это совершенно неуместно.

— Не пугай сына, — хихикаю, аккуратно приложившись своей щекой к её снующему туда-сюда затылку. — Не крутись, — выскуливаю просьбу. — Я соскучился, жена.

— Отойди.

— Чего тебе ещё?

— Куда пропал писюша?

Я его до умопомрачения довёл! Нет, в таком я признаваться перед этой гадиной не буду. Сказать об этом, означает, сдать необдуманно солидные козыри ей в руки, в которых Лёлечка нуждается, но коими, так уж вышло, ни хрена не обладает.

— У них с Тереховой возникли неотложные дела. А ты чем занимаешься?

— А Ася? Не напирай, — опускает голову, сильно выгибая шею. — Юрьев, кому сказала?

— Молодым супругам понадобилось отлучиться. Чего ты? Стой спокойно и не возникай. Смотри на море, на закат, ласкайся с сыном. Кстати, Фрол тебя приревновал. Не нравится начфину, что Тимка льнёт к тебе, забивая на крёстного отца. Я сказал, что это природный шарм и женская рука. Я не соврал? Оль, хочу забрать слова обратно.

— Пора домой.

— Ты меня услышала?

— Это глупо. Ты изменил и сформулировал прекрасный довод для своевременного и скорого развода.

— Я обманул.

— А я поверила.

— Зачем ты…

— Отойди от меня! — Ольга двигает локтями, пихая крупными костями мои бока.

Вот же… Было всё нормально — она спокойно разговаривала с крестником, ворковала, что-то объясняла, рассказывала, как в этом мире всё устроено, к чему надо бы стремиться, где стоит отвернуть, чтобы не попасть впросак, где жизненно необходимо поднажать, задействовав имеющийся ресурс, к кому пристроиться, а от кого следует держаться, как можно дальше, а после того, как я к ним подошёл, Лёлик спешным образом засобиралась домой. Чудны твои дела, Господь! Чудны и невразумительны.

— Давай заведём ребёнка, — пристроив лоб на Олином затылке, шепчу ей в основание шеи. — Пора, жена. Давай попробуем чуточку иначе. Намеренно пойдем против системы и опровергнем все теории. Плевать на статистику, которой ты бравируешь, словно имеешь к тем цифрам отношение. Дети — не клей?

— Нет и да.

— Предлагаю проверить это мнение обычным опытным путём. Забеременеем, родим и склеимся.

— Ты эгоист, Юрьев!

Никогда этого не скрывал. Странно, что до жены только вот сейчас дошло.

— Никто ведь не будет в накладе.

— Торгуешься?

— Если по-другому не выходит, почему бы не приобщить к благому делу торг.

— То есть я тебе ребёнка, если что-то вдруг пойдёт не так?

— Нет. Ради мелкого мы будем стараться и не нарываться на межличностные неприятности, растрачиваясь по ни хрена не стоящим пустякам. Торг в этом состоит, Лёлик. Мы не будем растягивать кроху по сторонам, но начнём держаться вместе.

— Играть в семью?

— Как угодно.

— Врать?

— Только лишь во благо.

— Юрьев, ты заболел?

Скорее, наоборот. Ах, как важно и заумно я заговорил! Вещаю, как на профсоюзном митинге, а коленки-то, как у алкаша, дрожат. Чем чёрт не шутит! А вдруг жена на сговор с совестью нечаянно пойдет. Или просто залетит по небольшому недоразумению и моему хотению.

— Я хочу домой.

— Там и попробуем?

— Мы пробуем, Юрьев. Ты, видимо, забыл. Уже об этом говорили.

— По-настоящему, — мотаю головой, лицом закапываясь в тёплых и душистых волосах. — Чем пахнет твоя копна? Очень вкусный запах, Лёлик.

— Отпусти.

— Ты была у врача?

Я помню про двадцатидневную задержку и тошноту в машине по пути на дачу. Но, так уж вышло, не могу восстановить в мозгах тот эпизод, когда моя жена своим визитом в поликлинику закрыла запись, о которой заявляла, пока блевала в придорожные кусты и меня на чём неблагодарный свет стоит сумбурно костерила.

— Да.

— Что он сказал?

— Ничего хорошего.

— Ты больна?

— Да.

— Чёрт! — сжимая ткань платья, царапаю её живот ногтями. — В чём дело?

— Это несмертельно.

— Что нужно делать?

— Смириться и закончить с никому не нужной половой жизнью. Я хочу домой…

У мальчишки очень тёмные глаза. Чайный добрый взгляд. Тёмно-коричневая радужка и иссиня-чёрный, как будто угольный зрачок. Закрученная щеточка ресниц, обрисовывающая контур детских глаз. Тимоша смотрит на меня, пока я пялюсь на его направленный ко мне на встречу лоб.

— Не верю! — сжимаю в правом кулаке обручальное кольцо, которое она мне отдала, когда я неожиданно восстал перед её лицом. — Надень сейчас же. Какого хрена вытворяешь? Именно сегодня? Именно сейчас? Снимешь, когда гадкую бумажку подпишешь. Ты моя жена, Лёля, если об этом вдруг забыла.

— Через пару дней мы разведемся, Юрьев. Оно мне натирает, под ним мозоль и кожа пламенем горит…

— Потому что? — подаюсь немного на неё, при этом детские ступни странно упираются в мой живот. — Я слушаю! — шиплю, медленно настраивая свой взгляд, поднимаю голову и устремляю на неё глаза.

— Всё кончено.

— Кончено?

— Да.

— Сука! — сморгнув, отворачиваюсь, чтобы посмотреть куда угодно, только не в ненавидящие женские глаза.

— Вот так, вот так! — подначивает мальчугана, слабенько отталкивающего меня. — Ты мой защитник, детка. Бежишь, малыш?

— Развода не будет, Юрьева, — скриплю зубами.

— Об этом надо было раньше думать. Хочу напомнить, Юрьев, что мы давным-давно договорились, — мягко, но всё же лицемерно, начинает Оля, но внезапно замолкает, когда я ложно отхожу назад только для того, чтобы с увеличенной стократно силой, ринуться вперед и крепко-накрепко её обнять. — Ай, ты… — пытается отпихнуть, желая получить свободу для себя и звонко взвизгнувшего пацанёнка. — Не смей! Ты его задавишь.

Сжав густые волосы, сильно развевающиеся на ветру, хриплю ей в ухо, донося сухую мысль и активно раздражая попавшую так некстати под раздачу чуткую к звуковым вибрациям барабанную перепонку:

— Ты будешь неприятно удивлена, любимая. Я обещания держу — об этом Лёлик в курсе, — она рычит и булькает, а малыш пристраивает кулачки к моим щекам. — Я уезжаю на день. Тебе даю на размышление двадцать четыре часа. Сутки — вполне достаточно для принятия здравого и взвешенного решения, по истечении которых я буду драть тебя, чтобы организовать твою последнюю беременность.

— Последнюю? — со стоном произносит Оля.

— Если ни черта не выйдет, значит, не судьба.

— Пошёл ты! Бей его, бей его, — приказывает пищащему мальчишке.

— Мы попробуем всё, жена. Я замахался ждать, пока ты соизволишь разогреться и, как следует, для мужа дать.

— Обойдешься! Ласки захотел? Могу по роже дать, предатель! — она впивается зубами в мочку моего уха и терзает мякоть, как обезумевшая шавка. — У-у-у-у, р-р-р, — рычит и гложет хрящик. — Не-на-ви-жу.

— Побольше страсти! Да, да, да, — специально подставляюсь. — Умница моя.

Задрала стерва! Вот я неожиданно взбесился. Перед тем, как закрыть от искусственного наслаждения глаза, я смутно вижу приближающихся к нам с открытыми от недоумения глазами, ртами и разводящими руками Красовых, для которых такое представление происходит в первый раз.

— Мы не одни, Лёлик. Здесь Костя и…

Перепуганная до адских бесов Ася!