Роман… С Ольгой

Глава 17

То же время

У неё очень тёплые руки. Если честно, довольно странно. Любые прикосновения этой женщины ко мне сейчас приятны, нежны и совсем не вызывают отвращения. Хотя раньше, точнее в первую нашу встречу, от пальцев старшей Юрьевой тянуло мерзким, просто-таки отвратным, пронизывающим до костей, липким холодом.

Временами, что бывает крайне редко, мне кажется, что в день нашего с ней не совсем хорошего знакомства Марго отчаянно желала, чтобы я ушла туда, откуда появилась, сбежала к чёрту на рога, сгинула и провалилась, возможно, без вести пропала, как жуткое видение, испарилась, не оставив слабого следа ни в памяти, ни в самой жизни её любимого, драгоценного, а главное, единственного сына. Возможно, мать желала нам тогда добра, только вот я, дурёха, самолично лезла в петлю. Надо было… Надо было… Но, к сожалению, не смогла!

— Ты замёрзла? — свекровь гундосит в мою спину, по ощущениям — где-то на уровне лопаток. — Дрожишь, как осиновый листочек. Да что я спрашиваю! Открытые плечики, лёгкая маечка и тонкие бретели. А бельё там есть? Какая великолепная ткань. Струится — просто прелесть.

— Разумеется, — парирую мгновенно.

— Девочка, ты очень красивая, да и этот небесный цвет тебе к лицу. Роскошные волосы, — властно наматывает кончики себе на пальцы, легонько тянет, вынуждая запрокинуть голову, но тут же отпускает, цепляясь влажной кожей на своих ладонях за сильно наэлектризовавшиеся шёлковые кольца. — Повернись ко мне, солнышко, — теперь она терзает мои плечи, мягко потирая обнаженные участки кожи. — Как ты себя чувствуешь? Вижу, что и румянец появился, и глазки заблестели. Оля-Оля… Ну, ну? Не молчи, пожалуйста. Детка, как дела, а что сегодня с настроением?

Дурацкая привычка «нукать», словно лошадь запрягать и принуждать к чему-либо. Она, похоже, пытается наехать очевидным авторитетом, без стеснения пользуясь положением старшей, а значит, главной в этом помещении.

Ах! А эти сто сумбурных слов в минуту. Да ещё столько же вопросов, как говорится, ни о чём и обо всём. Слишком пристальное внимание к простой одежде и внешнему виду в целом. Ей определенно доставляет огромное удовольствие во все глаза рассматривать и словесно терзать меня, не оставляя ни единого шанса на побег и долгожданное спасение.

— Всё хорошо. Тепло и удобно. Юрьев перед выездом лично проверил наличие нижнего белья и утвердил форму одежды для пикника. Я предусмотрительно привезла сменку — не стоит волноваться, что придётся что-то одалживать бестолковой невестке. И носки, и шорты, и джинсы, и менструальные трусы лежат в той сумке, которую муж занёс к нам в комнату. Желаете посмотреть для того, чтобы убедиться в правдивости моих слов?

— Оль… — теперь я чувствую её горячую щеку возле основания шеи. — Не злись на меня. Прости неугомонную свекровь. Голова вообще не варит. Устала находиться здесь — хочу домой, а Игорь упёрся рогом и ни в какую. Хоть ты режь его. Даже день рождения решили провести на природе, словно репетицию поминок скопом будем прогонять. Вдвоем кукуем здесь почти две недели, а такое впечатление, что целую вечность отсидели. Одичали, видимо. И ещё! Пойми, пожалуйста, я ведь волнуюсь за тебя.

— Я взрослая, мама. С высшим образованием, штампом в паспорте и золотым кольцом на пальце. В жизни, как ни крути, но всё же состоялась и к тридцати восьми, на первый взгляд конечно, слишком много перенесла. Кому-то этого не перепадает и за век, а я всего лишь треть с небольшим отмахала, а дважды — исправьте, если вдруг где-то просчиталась и ошиблась — умерла и надежду потеряла, похоронив так и нерождённого ребёнка.

— Прости-прости, — шепчет и сжимает мне предплечья. — Не вспоминай, не думай. Выбрось из головы! Кыш! Вон! — её запястья вдруг странно поднимаются и внезапно спереди обхватывают мою шею.

Она на что-то всё-таки решилась? Надо бы отдать ей должное — как долго милая свекровь к такому шла. Теперь, наверное, с испорченной невесткой желает попрощаться? Что ж ты медлишь, «мама»? Сильнее. Ещё, ещё, ещё. Дави. Круши. Ломай!

— Уберите! — вцепляюсь пальцами, а впившись ногтями в тыльную часть её ладоней, изо всех сил стараюсь сбросить пястную удавку. — Нет!

— Надеюсь, что тебе там слышно. Я никогда не прощу тебя, — привстав на цыпочки, свекровь хрипит с угрозой в ухо. — Как врач! Слышишь? Не забуду того, что ты натворила.

— Да, — подавившись языком, всё же соглашаюсь и подтверждаю, что тому, конечно же, прощения нет.

— Как мать!

— Вы мне не мать, — необдуманно пытаюсь кое-что опротестовать. — Руки, — жалобно сиплю, царапаюсь и вырываюсь яростно.

— И слава Богу. Довольно, Оля! — она ещё сильнее сжимает моё горло. — Смирись. Ты виновата, а я лишь помогла. Я спасла тебя! Но почему-то именно за это ты меня караешь. При каждом удобном или неудобном случае в нос мне только то, что было, тычешь. Ответь на один вопрос: «В ту минуту я была не права? Следовало поступить иначе?». Ты, дорогая невестка, выставляешь меня, как абсолютное зло, как прародительницу демонов, как…

Господи, а я ведь больше не могу дышать.

— Отпустите, — при этом жалко всхлипываю и уничижительно прошу, — Марго-о-о-о.

— Запомни, гадина! Я не прощу тебя, — грозно убеждает, а после резко отпускает и тут же подставляет свои раскрытые ладони мне под нос. — Эти руки приняли бесчисленное множество младенцев, Юрьева. Я сбилась со счёта, сколько карапузов прошло через меня. Услышала? Я была свидетелем рождения мальчишек и девчонок, которые повзрослев, приходили за своим долгожданным, временами выстраданным, счастьем ко мне в кабинет. Я несу жизнь в мир. Ясно?

— Да.

— Тому, что ты сделала прощения нет. Я возьму в свидетели всех, кому отважившись наконец, расскажу, что ты вытворяла и через какие дебри протащила мою семью. Об одном жалею — Ромка! Я била взрослого мужчину, защищавшего неблагодарную девицу. Будучи ребёнком, он не выпрашивал физических наказаний, а связавшись с тобой, получил чертей ни за что ни про что. Мы договорились молчать, но ты, сука, обнаглела и позволяешь себе поднимать голову, чтобы на досуге, в часы безделия, повыть и поканючить на Луну. Услышала?

— Да, — обреченно опускаю голову.

— Ты глупая, Лёля. Глупая, но в то же время своевольная. Этакая дура с амбициями. Самоуверенная девчонка. Высокомерная красотка, знающая себе цену. Так я огорчу тебя, потому как грош тебе цена. Ты поняла?

— Да.

— Считаешь себя умной, потому что красивая? Потому что, потому что, потому что… Господи, сколько же причин для подобной самовлюбленности и очевидной ереси. Бесовской замес! Ты исчадье ада, младшая Юрьева. Коктейль из недостатков, приправленный внешним симпатичным видом. Конечно, я снимаю шляпу — сыну, охренеть как, повезло с женой.

— Не смейте обращаться со мной, как с несмышленой идиоткой. Один раз! — сейчас заметно понижаю голос. — Всего один несчастный раз я дала слабину и позволила себе расклеиться и превратиться в жидкую субстанцию, как Вы тут же ухватились за выпавшую возможность оседлать меня. Я Вам не дочь, Марго. Мы…

— Прости, — неожиданно нарушает собственное обещание о том, что не станет больше извиняться и, уж тем более, прощать.

А я не поняла. Теперь она, по-видимому, соглашается? Тактика, похоже, изменилась. Всё тщательно обдумав, мать заново переписала правила игры и переназначила водящего?

— Как папа чувствует себя? — вполоборота обращаюсь к Маргарите, выбирая новое направление беседы.

— В пределах нормы. Всё так, как должно быть. Согласно его диагнозу, стадии и возможностям уже немолодого организма. Устала повторять. Не будем об этом говорить. Мой Игорь предпочитает не замечать проблем. Он радуется жизни и наслаждается каждым днем. Всем бы поучиться. Хотя и у него помутнения случаются. В такие мгновения я убеждаюсь, что он всё-таки нормальный человек, а не накативший ударную дозу транков наркоман, желающий забыться ненадолго ярким сном. Господи! Вот же простодырый идиот.

— Я заметила, что он смеётся, — цепляясь за очевидные факты, настойчиво пытаюсь начать с ней адекватный разговор без отступлений в непрожитое дОлжно прошлое, — значит, сегодня лучше, чем в прошлый раз. Папа рассказал какой-то анекдот, а я улыбнулась, хотя ничего не поняла.

— Будто бы уважила?

— Да.

— Кто ж в том признается, девочка? Кто согласится с тем, что жизнь куда-то безвозвратно утекает, а счастье просачивается или просыпается, как песок сквозь пальцы? Он не хочет признавать, что онкология — по-прежнему неутешительный диагноз, что его лечение — извращенная форма войны с собственным организмом. Мы воюем ежедневно, да только пятая колонна в лице или форме его глупых предубеждений о том, что «не трогай — как-нибудь само пройдёт» путает все карты, — не скрывая пренебрежения, громко хмыкает свекровь. — Вы с Ромкой, как я погляжу, кошку завели? — её руки опускаются ниже, следуя по моему телу, не касаясь, повторяют выпуклые контуры, а после, остановившись на уровне моей талии, внезапно крепко обнимают. Уложенные друг на друга некрупные ладони застывают впереди, на животе, основательно прилипшему к позвоночнику. — Ты плохо питаешься, девонька. Диеты, стройность, глупость и подорванное навсегда здоровье. Эту глупость без усилий, но с твоим желанием, выправим ориентировочно за два дня!

Она не спрашивает? Поняла, пока рассматривала? Теперь, по-видимому, осмелилась сказать.

— Не надо, — пытаюсь освободиться от крепкого захвата, наклоняюсь, тянусь и подаюсь вперёд, но, как это ни смешно звучит, почти не вырываюсь. — Это кот. Его Ромка принёс. Сказал, что на пороге нашёл. Назвал Паштетом.

— Юмор?

— Наверное. Но имя прижилось.

— Кот, кот, кот… — мать тяжело вздыхает, а на последнем выдохе всё же отпускает. — Лёлечка, ты ведь вышла на работу?

— Да.

— Отлично.

— Да, — несмело отхожу, совершая шаг вперёд, при этом утыкаюсь нижней частью живота в край рабочего стола, стоящего перед трехстворчатым большим окном, выходящим во двор, где сейчас возятся мужчины, громко разговаривая и организовывая запланированные на обед костёр и с вечера замаринованное мясо.

Предусмотрительно муж снял рубашку и часы, вытянув из поясных петлиц ремень, спустил на бедренные косточки джинсы и пятерней взлохматил волосы, затем пристроился к отцу, чтобы нарубить дрова для не разожжённого пока мангала.

— Он сильно похудел, — сейчас Марго равняется со мной.

— Я не слежу за его питанием, — язвительность вворачиваю незамедлительно. — Вы меня укоряете?

— Просто сообщаю о том, что вижу. Я, как мать, сразу же заметила. Но Ромочке худоба идёт.

Ещё и как! У мужа огромное и стройное тело — свекровь права. Юрьев однозначно вырос. Вернее, окреп и возмужал сразу после нашей свадьбы. Он стал мужчиной, на которого таращатся девицы, когда проходят мимо и строят глазки. Приобрел статус так называемого сочного самца, потому что сильные и выдающиеся гены в своей крови имеет! Рома вымахал, а образом в деталях повторил отца. По фактуре, по выправке и даже по некоторым ужимкам и выражению лица мой пока что муж — исключительная копия суетящегося с ним рядом старшего Юрьева.

Да, где-то суховат, для кого-то, вероятно, тощ, но в то же время жилист и отлично сбит, по крайней мере, в нужных местах палач отличным образом укомплектован: выпуклые мышцы пресса, не раскачанная до безобразия грудь, рельефные бицепсы и идеальные по форме, как для мужчины, ягодицы заметны даже через костюм, а сейчас…

— Чем могу помочь? — обращаюсь к гордому профилю Марго, взирающей с прищуром на то, чем заняты мужчины. — Нарезка или…

— Всё уже готово.

— Значит, будем накрывать на стол?

— Пусть побудут вдвоем. Игорь со всем справится, а Ромочка ему поможет. Пройтись не хочешь?

Нет! Понимаю, что мать не присущую ей вежливость с огромным рвением транслирует, не жадничая, источает благодушие, унижается, подлизывается, вылезает вон из кожи — вот так желает навести мосты и устранить недопонимание, вернее, старается заштопать рану, которую я раздираю, потому как не хочу о том, что когда-то между нами было забывать. Каюсь — сильно провинилась, но и Маргарита в своем безудержном ожесточении больше не права!

— Погуляем по округе. М? Что скажешь?

— Я устала. Отвечу, что нет желания выходить за территорию. Ноги не слушаются, и я бы с удовольствием прилегла.

— Только десять часов утра, — мать сильно округляет глаза.

— Давайте, пожалуй, разберемся с меню, а потом…

Она отмахивается и отворачивается — свекровь как будто с полуслова понимает, что прежних отношений между нами больше никогда не будет. Из-за того, что произошло на следующий день после освобождения Ромки, мы стали с ней чужими и разорвали случайно обретенную родственную связь. Насилие нельзя прощать ни при каких условиях, какой бы вынужденной мерой оно ни было тогда.

Юрьев заносит над головой топор с длинной рукояткой и резко опускает на заготовленный чурбак, раскалывая напополам одним ударом деревяшку.

— Прости меня, пожалуйста, — она зачем-то повторяет.

По-видимому, этот день мы проведем в крайне слезливом настроении. Надо бы разорвать этот гордиев узел и с чего-то отвлеченного начать. Однако подлавливаю себя на том, что на той же ноте продолжаю.

— За что? — пренебрежением вздёргиваю уголок своей губы и будто удивлением круто выгибаю бровь.

— За наш с тобой последний разговор.

Вот это неожиданность! То есть она сожалеет о том, что высказала, когда поучала неразумную в кафешке и предлагала пойти на гадский шаг, выпотрошив своё нутро в угоду мужу, который всем пожертвовал ради меня.

— Я его уже не помню.

Такая ложь почти профессиональна. Да, за столько лет я отточила мастерство обмана. Намеренно помалкиваю, если становлюсь свидетельницей очевидной глупости, держу марку и не подаю вида, что всё прекрасно понимаю и чуть-чуть сочувствую тому, кто дурость без стеснения проявляет. Вот и сейчас. Я играю и строю из себя кретинку, не помнящую, что употребила в качестве питательного завтрака сегодня. Куда уж мне в памяти удержать то, что произошло несколько недель назад.

— За непрошенные советы, — она, по-моему, настаивает?

— Я к ним не прислушиваюсь. Никогда — до, и уж точно — после.

— За влезание не в свои дела.

Прекрасный лозунг! Марго — искусный, а главное, известный провокатор. Она та женщина, из-за которой в глубокой древности глупые и недоразвитые, а также поддающиеся на провокации мужчины устраивали смертельные дуэли, где погибали из-за какой-нибудь банальщины из разряда: «Дайте мне уйти из жизни, потому что Маргарита предложенный носовой платочек не взяла».

— Я Вас дальше «здравствуйте и до свидания» не пускаю. Вы не пройдёте. Там всё закрыто для таких, как вы. Между прочим, этому Ваш Ромка научил.

— Что? — жалко ухмыляется, пытаясь не вникать, да только ни черта у ведьмы не выходит.

Юрьев способен не обращать внимания на мать! Открылся полезный навык по чистой случайности. Не буду воскрешать условия и время действия, но, если вкратце, то это было так…

— Он ушёл, Марго!

О другом ведь думала, тогда зачем ввернула этот факт?

Задрав повыше нос, но всё-таки прикрыв глаза, гордым и в то же время странно дребезжащим тоном заявляю:

— Мы разводимся. Нам дали время на примирение, которого, оба знаем, больше не будет. Всё решено давным-давно. Это нужно было сделать ещё тогда. Глядишь, Ваш сын на ком-нибудь ещё женился и обеспечил вас покладистой невесткой и внуками, которых Вы бы приняли, записав маленькие души в свой профессиональный актив. Кстати, Юрьев согласился, потому что…

— Я думаю, что он смирился, — с некоторым удивлением в голосе шепчет чего-то испугавшаяся свекровь. — Но ты вполне можешь удивить чем-нибудь этаким.

— Он пообещал, — обращаюсь к ней лицом. — Я же со своей стороны могу пообещать только то, что не отверну. Нас разведут, вероятно, через месяц-полтора. Уж потерпите. Ладно?

— Всё-таки единственный выход? — похоже, кто-то недоволен или бездарно сожаление играет. — По-другому нельзя? Обязательно доводить до крайности? Необходимо вырвать из грудин сердца и продемонстрировать синхронную агонию.

— Маргарита Львовна, Вы что-то путаете, — хочу приправить издёвкой каждое словцо, но голос предательски дрожит, а глаза стремительно влажнеют. — Василиса и Юрьев. Разве не об этом Вы мечтали, кстати, сидя в той кофейне. Подпрыгивали на стуле, пока приводили доводы в пользу того, что сын мог бы попробовать с другой. Я согласилась с этим вариантом и дала ему добро.

— Что? — подбивает воздух подбородком. — Добро? Сожалею, что не ошиблась. Вот так злость застит глаза? Вот так ненавидишь его за то, что не был с тобой рядом? Вот так мстишь и наказываешь? Ты же разрушаешь собственное счастье! Господи, как же тяжело с такой упрямицей. Оля-Оля…

С ума сойти! Она реально, что ли, ни хрена не догоняет или старается, как можно побыстрее умыть ручонки, чтобы уже на финишной прямой нашего супружества, как говорится, оказаться ни при чём, но лишь воскликнуть:

«Я здесь лишь для того, чтобы рядом постоять. А вы о чем подумали?»?

— Сменим тему, — злобно скалюсь и снова занимаю позицию смотрящей за тем, чем заняты отец и сын.

— Решила сдаться?

— Если Вы не возражаете, то запросто могу нарезать салат: помидоры, сладкий перец, огурцы, зелёный лук, чеснок, петрушка и укроп. Что скажете?

— Скажу, что ты слабачка, Юрьева, — сквозь зубы цедит мама. — Что ты неадекватная баба! Что ещё?

— Не стесняйтесь, — прихватываю сложенный на спинке стула фартук, — недолго осталось, Марго. Потерпите девку, не выдерживающую бешеный темп жизни в сильном, уверенном и гордом семействе. Я верну свою фамилию, чтобы…

— Он за тебя…

— Я об этом не просила, мама, — молниеносно перебиваю, чтобы не слышать о жалком подвиге, о котором я хотела бы забыть. — В тот день Ваш любимый сын просто тешил своё самолюбие и подтверждал право сильного, право человека, наделенного огромной властью и носящего на поясе табельное оружие. Юрьеву нанесли оскорбление, когда посягнули на святое, он, не задумываясь о последствиях, наказал обидчиков, а потом понёс заслуженное наказание. Я помню, как рьяно наша семейка топит за суровую справедливость. Однако, кара была относительно недолгой, да ему и этого, в сущности, хватило. И вот драгоценный Ромочка превратился в жалкого мерзавца, прячущегося за отцовскую спину, при этом выставляя чужой авторитет перед собой, и сжимающего кулачки в надежде получить бутылочку с молочной смесью. Вы воспитали мужчину, полностью зависящего от Вас! Вы сделали из него…

— Да закрой же ты рот, тварь неблагодарная!

Вот и хорошо! Вот и здорово! Наконец-то Маргарита стала вновь собой. Заискивающий тон, сладенькая речь, уменьшительно-ласкательные формы для всех слов, которыми она жонглирует, пока разговаривает со мной, — обыкновенный камуфляж, наглая ложь, простой обман, видимость, имитация, сущая фикция, долбаный подлог. Волнуется за сорокалетнего «мальчишку», от которого в скором времени уйдёт жена? За столько лет Маргарита свыклась с ролью мудрой мамы, а быт и соответствующее положение однозначно устоялись. Так что любое отклонение от нормы и комфорта заставляет напрягаться и подстраиваться под непростые обстоятельства. Спрашивается, а на хрена что-либо в этом возрасте менять? Бесится свекровь. Лютует. Но отдает себе отчёт в том, что это вынужденная, хоть и крайняя мера, поэтому гримасы корчит, язвит и вместе с этим забавляется, поглядывая на то, во что превратился наш с Ромкой брак.

— Порознь нам будет лучше.

— У тебя нет детей, Оля. Господи, ты ведь рассуждаешь, как паршивая соплячка, у которой есть только два цвета на палитре — чёрный и белый. Мыслишь затёртыми до дыр стереотипам. Обладая неплохими, скорее, исключительными внешними данными и обширным словарным запасом — трындеть-то ты умеешь, пользуешься тем, что тебя почти никто не понимает. Сейчас какую роль играешь? Обиженную на судьбу? Бросившую ей вызов? Ты ни дня не страдала, не боролась за свое. Ты покорно сложила руки и предпочла написать заявление, чтобы одним росчерком разрешить проблемы. Нет детей, зато эгоизма с головой. Поделись им с какой-нибудь девицей, которая за седьмым приходит. Жить нужно ради, Лёля, а не для. Не для потехи, не для страдашек за несбыточным или умершим. Отжившему и канувшему в Лету твои эмоции ни к чему. Живи ради себя, ради мужа, ради сына или дочери, ради будущего. Вот тогда у тебя не останется свободного времени на ковыряние в протухшей голове. Вы заскучали, Оля. Всё устраивает. Всё идёт по накатанному. Всё нормально. Жизнь — малина, хоть и пресная, а временами кислая и мерзкая. Ты просыпаешься…

— Хватит!

— Ты просыпаешься и, открыв глаза, первым делом шаркаешь на балкон, чтобы выкурить сигарету и выпить чашку кофе в лучшем случае, а в худшем залить глаза вином и завидовать, завидовать, завидовать. Смотреть на чужое счастье влюбленными глазами, а своё, увы, немного приболевшее и потому находящееся не в нужной форме, отталкивать двумя руками, повесив себе на лоб табличку: «Внимание! Ведём переучёт». О чём ты думаешь, когда сидишь там, задрав ноги и расчёсывая кудрявую манду, зевая и стебая мужа? Заткнись и слушай!

— Это очень… — я чувствую, как у меня сильно парусят щёки, а слёзы бесконтрольно выбираются из глаз. — Вы же…

— Нет уж, ты выслушаешь меня без истерик и дешёвых манипуляций. В этом, между прочим, тоже опыта маловато. Я же говорю, что ты мастерица создавать видимость. Твои заскоки производят впечатление на неокрепшие умы. Давишь случайно подвернувшихся идиотов слабенькой харизмой. Да, по сравнению с тобой, они полнейшие кретины и глупцы. Тебе не встретился достойный противник, Лёля. Ты не схлестнулась с тем, кто способен одним взглядом выбить почву из-под ног. Полагаешь, что я имею в виду себя? — свекровь впивается мне в плечи и трясёт, как куклу. — Смотри на меня и отвечай.

— Отпустите!

— Не думай, что я неосторожно намекаю на кого-то конкретного, но мой возраст, жизненный анамнез, сучий опыт, а также жуткая судьба, позволяют утверждать, что я мудрее, Юрьева. Ты послушаешь внимательно и осознаешь! Твоё горе — исключительно твоё, а моё… Во сто крат сильнее!

Об этом не желаю знать. Зачем мне, в сущности, чужие страшные секреты. За столько лет я устала быть последней шавкой в этой стае. Здесь заправляет альфа-самка, которая сейчас пытается мне что-то втолковать. Что-то, от чего у меня, по её мнению, окончательно поедет крыша, а чрезмерно воспаленное сознание наконец-то перестроится на долгожданный нужный лад.

— Он единственный ребёнок, потому что я не смогла родить второго, третьего, четвертого. Да! — брызжет ядом и слюной, оплевывая мне лицо и грудь. — Я тот самый сапожник без сапог, который за деньги может лишь чинить чужое, а по острому асфальту ходит босиком.

— Плевать…

А дальше темнота! Её ладонь мгновенно обжигает мою щеку и вынуждает задержать на жалкую миллисекунду рваное дыхание. Потом я странно глохну и с раскрытым ртом выслушиваю исповедь взбешенной, но сильной женщины, которую почему-то именно сегодня не заткнуть…

Марго лишилась «женского нутра» через несколько лет после рождения Ромы. У этой матери не стало матки в тридцать восемь лет. Как всё, черт возьми, совпало. Она, оказывается, стерильна и почти… Невинна. Какая интимная жизнь могла быть у этой женщины? Не знаю и не хочу знать. Вызвала ли эта информация нужный отклик в моём сердце? Тяжело пока судить, но спесь на оставшуюся часть дня я всё-таки убавила. Сижу вот на поскрипывающей от моих подпрыгиваний кровати, поглаживаю спящего котёнка, не сплю, потому как жду пропавшего куда-то Ромку. Как сквозь землю провалился после ужина. Убрался вон, а главное, что предусмотрительно не забыл отключить свой телефон.