Роман… С Ольгой

Глава 22

Десять лет спустя

— Я занята, — не поднимая головы, шиплю вошедшему.

— Это не займёт много времени.

Как был нахалом, так им и остался. Подобных Сашке годы не берут.

— Выйди! — откинув карандаш, лениво растекаюсь верхней половиной тела в своём рабочем кресле. — Ты переходишь все границы. Я тебя не приглашала, к тому же, у меня много дел.

— Зарядишь, полагаю, про очередную «кучу», Ольга Алексеевна, которая так по-сучьи будет выглядеть теперь всегда? — он мягко прикрывает дверь до определённого щелчка.

— Пошёл вон!

— Нет уж, — теперь нахально направляется ко мне. Похоже, только край письменного стола способен задержать набравшую скорость адову машину. — Если можно тебе вести себя так, как заблагорассудится, под быстро переменчивое настроение, отнюдь не по обстоятельствам, то и я примкну, пожалуй, к твоему никем не управляемому табуну. Ты всех задрала, Юрьева! У тебя, как это ни прискорбно утверждать, с головой неизлечимая проблема.

— Мне некогда, Фролов. Задрала, так понимаю, исключительно тебя. У остальных жалоб, тьфу-тьфу, нет пока. Ей-богу, я начну кричать…

— Нет? «Ха-ха» — хочу заметить! Да никто с тобой не хочет связываться. Здесь ларчик слишком просто открывается, родная. Себе дороже выйдет, понимаешь? А не потому, что кто-то тупо счастлив от твоего присутствия. Уверен, что только хмурый Ромка ссытся кипятком от того, что вытворяешь в зале совещаний, потому как за столько лет привык быть жалким и пассивным игроком. Он так и лыбится, как жалкий идиот, а надо бы… Короче, Юрьева, с тобой тягаться — себя не уважать. И ещё, хочешь маленькое наблюдение?

— Раз уж ты вошёл — валяй!

— Наш слабенький на кошелёк народец опасается за собственную безопасность и штрафы за подобное непослушание. Более того — что более существенно, — нет у нормальных мальчиков и девочек желания опосля доказывать в суде или ещё где, что ты сама с перевозбуждением в голосе пришла…

«Её никто не приглашал… Грубо напросилась… Она настаивала, а я в тот день плохо себя чувствовала… Голова совсем не соображала… В глазах двоилось от недоедания… Да, у меня проблемы с воздержанием, но я стараюсь… Стою на учёте и получаю терапию… Уже три недели, как я не употребляю… Посмотрите же, всё чисто у меня… Это всё из-за неё… Из-за тебя! Зачем провоцировала мальчиков… Наглая! Бессовестная! Хитрая! Знает, как себя вести, чтобы заслужить доверие… Ненавижу тебя! Он меня любил, а ты… Она соблазнила… Показывала весь товар лицом… Стреляла глазками, а потом зачем-то свои тряпки полностью сняла… Забыла, Лёлик? Да? Совсем забыла, что это ты в дом ко мне пришла…» — боже мой, как же сильно я ненавижу это сочетание.

Зачем Фролов об этом так сейчас сказал? Решил обидеть? Как будто бы того, что произошло на дне рождения шефа, нам с походом не хватило. Войны кому-то захотелось? Что ж, я предоставлю авангард и перейду к незамедлительному контрнаступлению.

— Мало ли, начнешь клеиться и приставать, как было в те года…

Она ведь точно так же говорила! Сейчас я всё прекрасно понимаю. Да! Она была права. Я ненамеренно разозлила тех «ребят». Довела их до умопомрачения, исступления и аффекта тем, что постоянно поднывала о том, как сильно за целый день устала, и хотела бы уже уйти домой, бесконечно повторяла, что у меня есть любимый муж и своя дружная семья.

«Твой муж — жалкий мент, который по недоразвитости взяток не берёт? Тот капитан, который Шпыню оприходовал? А ты, красоточка, знаешь, что у Женечки была счастливая семья, пока твой е. арь к ним на хату не ввалился? Посиди-ка, милая, ещё. Мы не закончили. Стёпка, подлей ещё винца…».

Господи! Было ведь нельзя… Нельзя… Но я пила, словно жажду утоляла. Я пила, потому что… Наполняли и следили, а потом, схватив и выкрутив назад мне руки, заливали в глотку, словно набивали просом зоб рождественского гуся.

«Она готова! Пусть проспится… Веди её туда… Стеф, сбегай-ка, любовь моя, за каким-нибудь шампанским. Такое событие надо бы отметить. Не каждый день ментовская подстилка будет подставлять свой зад. Сегодня намечается великий праздник у ребят…» — а потом произошел провал? Темнота и пустота! Лишь разрывающие моё нутро поступательные движения, которым, в тот момент казалось, не было конца.

— … и тебе за это, как это ни странно, ничего не будет. Как с гуся вода! Это какая-то авторская формула для манипуляций человеческим сознанием? — широко расставив руки, Сашка упирается ладонями в мой стол. — Ромыч, я так понимаю, к твоим выступлениям уже привык? Держишь муженька на коротком поводке, потому что стоит только контрразведке хрюкнуть что-то невпопад, как ты его, любимая заноза, лишишь всех благ, в том числе и плотского характера. Я прав?

— Считаю до трёх. Один — и ты нечаянно просрал свой шанс…

— Начинай орать, Лялька. Этим, безусловно, подтвердишь своё неоднозначное амплуа. И без МРТ понятно, что там огромная дыра и лишенное крови, кислорода и здравого смысла вакуумированное горюшком пространство. Тебе не надоело? Что ты устраиваешь на каждой утренней планёрке?

Ах, так вот какая, мать твою, беда!

— Формулирую для босса пунктики, на которые следует обратить особое внимание, чтобы не прошляпить чудака, которого ты ежедневно перед ним играешь. Отвали, а!

— По-твоему, Красов настолько расслабился, что у себя под носом ни хрена не замечает? Ты его верный оруженосец? Ромка в курсе, что кое-кто решил сменить конюшню и подобрать другого, более влиятельного и ненамного молодого седока?

Боже мой, какая жалкая, топорная игра!

— Нет. Скорее, наоборот. Я хочу, чтобы Костя большую часть времени проводил с женой и сыном, и ни в коем разе не отвлекался на очешуительную хрень, которую ежедневно с умным выражением лица вещает твоя Инга, когда визжит передо мной, пытаясь продавить и выдвинуть свои условия. Этого точно не будет! Она, возможно, шмоточница, спекулянтка и гуру высокой моды, но в архитектуре и дизайне, а также в регламентированных жёстко нормах, ни черта не соображает. Поэтому пусть кушает, что будут ей любезно, согласно договору, предлагать. Как она в постели, Сашка? Полагаю, не отстает от выдвинутых нормативов? То-то, я смотрю, тебя так тянет. Позволишь дать дружеский совет?

— Обойдусь! Оль…

— Бесплатный! — подмигнув, почти визжу, настаивая на поддержке «друга».

— Давай уже, — теперь он вынужденно с этим соглашается.

— Беги, здоровый и зелёный самЭц обречённого на скорую погибель богомола, ибо после успешного спаривания Терехова с огромной радостью снесёт тебе ребром колпак.

— Она же извинилась! — по-змеиному вытягивает шею и направляется ко мне своим лицом. — Если бы не знал тебя, мог бы посчитать, что ты меня ревнуешь. К Юрьеву, между прочим, недавно Светочка зашла. Недавно, по моим подсчётам-представлениям, около сорока минут назад. О чём начбез там долго со своей «рукой» наедине шушукается? Что эти двое могут обсуждать?

Вот же дрянь-девка! Мало, видимо. Нагловатой сучке одной, но очень продолжительной беседы, по-видимому, не хватило. Напомнить, что ли? Или нанести уже ни черта не упреждающий удар?

Откровенный разговор с этим мелким замом состоялся пару дней назад, когда я как бы мимоходом забежала в кабинет к сально скалящемуся Юрьеву, который был очень рад тому, какую позу после захода в его пыточную будку я тут же приняла. У Ромки там стоит дубовый, чрезвычайно длинный стол. Вот на эту махину я залезла, усевшись на сверхсекретные документы крупной задницей, слегка раздвинув ноги, натянувшие таким усилием подскочившую донельзя узенькую юбку-карандаш, предоставила ему персональный ВиАйПи-обзор на кружевное, в большую дырочку бельё. Реакция последовала почти незамедлительно. Определенно чем-то или кем-то возбуждённый Юрьев стал лажать! Муж нёс чудную несусветицу, стрелял глазами, давился языком и терялся в фактах, которые лично заместителю предоставлял. Бедная Крылова не могла понять, что он так «весело» вещал, поэтому вынуждена была ретироваться, отвесив по-китайски несколько раболепствующих поклонов. А потом…

Потом мы встретились с «рукой», которой Юрьев почёсывает в часы уединения и вынужденного воздержания своё зудящее хозяйство, на общедоступной офисной курилке, где я произнесла короткую, но мудрую и содержательную речь о важности не тыкаться мандой туда, куда не надо, иначе можно по тому же месту схлопотать с размаха. Не уверена, что Светик-Семицветик поняла меня, но определённые выводы стервоза всё же сделала. А Роман Игоревич с тех пор вещает напрямую, исключительно при массовом скоплении свидетелей, и только у её стола.

— Хм… — не отклоняюсь, но пренебрежительно подкатываю немного сонные глаза. — Я приняла её извинения, если это важно для тебя. А что касается глупенькой Крыловой, то босс её переведёт в отдел, скажем, управлением ассенизаторским хозяйством, когда подобное по штатному для любознательной найдёт.

— Тогда чего ещё душа неугомонная желает? Оль, прекрати, пожалуйста.

— Неужели так сильно в омут затянуло, Саша? — а вот теперь игриво подмигнув, откидываюсь назад. — Решил пробить меня на ревность? Нехорошо играешь, Алекзандр!

— А ты ревнуешь?

— Ты не ответил на первый вопрос, — выкладываю руки на деревянные подлокотники, края которых сжимаю сильно пальцами.

— Игра?

— Угу, — утвердительно киваю.

— Да, да и да. Затянуло! — мгновенно отрезает, однако изменив суровый гнев на сладостную милость, продолжает. — Перестань, пожалуйста. Слышишь? Честное слово, это не смешно.

— Перестать что?

— Вести себя, как законченная сука.

— Сука? — а на сравнение наигранно, будто бы специально обижаюсь, выставив вперёд и без того весьма надутую нижнюю губу.

— Хочешь моих извинений? — он снова подается на меня вперёд.

Не помешало бы, но, по правде говоря, на этом я особо не настаиваю.

— Если знаешь, понимаешь, соглашаешься, то какого чёрта лезешь и, кстати, только пакостишь и ни черта не извиняешься. Извинись, как следует, писюша.

— Юрьева! — колотит угрожающе огромной лапой по столу.

— Это я любя, Сашуня.

— Как он терпит тебя?

Уже никак! Мы разъехались и видимся лишь по утрам на лестничной площадке, когда расстаиваемся у кого-нибудь под дверью. Ромка с большим комфортом, стабильно, ежедневно доставляет нас сюда.

— У него огромный стаж.

— Да уж…

Лучше бы начфин не начинал.

— Сметы нужно пересмотреть, Фролов. Хочу, вернее, я настаиваю на том, чтобы твои финансовые золушата заново произвели расчёт и выставили новой даме сердца переделанный, но полностью соответствующий имеющимся фактам счёт. Она грубо и необоснованно цепляла Асю! — выплёвываю первую претензию, за которую Терехова должна ответить и понести финансовое наказание в виде дополнительных расходов на свой крутой проект, который я обязательно доведу до адекватного ума. — Ты в курсе?

— Да, — Сашка вынужденно отступает, неспешно распрямляется и скрещивает огромные ручища на груди. — Они поговорят. Обещаю.

— Только с Асей и без посредников в твоём лице! — выставив на стол локти, сложенными друг на друга ладонями подпираю подбородок и не отвожу свой взгляд от переминающегося с ноги на ногу начфина.

— Ты борешься за права несчастных?

А вот это зря!

— Да.

— Считаешь, что за жену босса некому постоять?

— Да.

— Оль…

— Пошел к чёрту!

Мерзкий гад и провокатор. Ты посмотри, как лихо он раскручивает нас.

— Думаю, что Костя уже всё уладил и…

— Так же, как со второй женой?

— Тебе какое дело, Юрьева? Скажи, пожалуйста!

По-видимому, гадскому Сашуне женские метания тоже не понять.

— Мне надоело, Сашка, что вы пользуетесь женщинами с одной дебильно-прозаичной целью. Желаете самоутвердиться, чтобы хорошо устроиться, чтобы получить того, над кем впоследствии можно измываться, когда что-то в голову «умное» придёт. Мне надоело…

— Твой муж сказал, что ты больна, — спокойно заявляет, перебив меня. — Об этом, полагаю, говоришь, когда миленько стрекочешь о нарушенных правах? Разболтал твой Юрьев и даже не поморщился. Я знаю, что произошло с тобой. Мне жаль! Устал об этом говорить и жалость повторять. Более того, это не секрет для истинных друзей и людей, сочувствующих тебе и Ромке, но на хрена затевать игру, в которой обязательно тебя помоями с ног до головы окатят? Ты проверяешь окружение? Ищешь к тебе лояльных? Ляль, людишки разные. Об этом ли не знать.

Чтоб тебя, Фролов! А ведь я ни капли не удивлена.

— Надеюсь, палач подобрал подходящий для меня диагноз.

— Он выполнил твоё задание. Нимфомания, Ляль! Как ты и заказывала.

Вот же гад!

— Не соврал, — хихикнув, отвечаю.

— Я не поверил. Хочешь, ещё неоднократно повторю. Хватит манипулировать, Юрьева.

— Не поверил, но Инге сразу растрепал.

— Ни хрена не сообщал. Терехова — местная, Оля. Она твоя ровесница. У тебя с ней всего лишь полтора, если не ошибаюсь, года разница. Дело гремело. Уши слышали то, что вещали сильные люди этого Средиземья. Между прочим, у неё обширные связи и не только в модной индустрии…

— А-а-а-а! Так ты приспособленец, Фрол.

— Не вижу в этом ни хрена постыдного.

— Ты, Сашка, альфонс?

— В народе нас называют жиголо.

— О, как! А начал, как перспективный финансист, да ещё с научной степенью. А заканчиваешь, как мужик, собирающий за свои услуги нижней частью живота звонкий нал. Фи! Не подходи к ребятам, чтобы не заразить поганым вирусом.

— Мир, Юрьева?

Ага-ага! Сейчас-сейчас!

— Саша-Саша, — вращаюсь в кресле, перебирая босыми ногами по надраенному до блеска полу, — поздно каяться. Поздно каяться даже в том, что ты якобы не совершал.

— Ты достала своим характером, своей загадочностью, своим непостоянством. Если бы не знал, сколько тебе лет, то мог бы запросто посчитать, что у тебя старческий маразм и далеко зашедшая деменция. Что за…

— Пошел вон! — хриплю, рассматривая исподлобья. — Наш разговор закончен.

— Не ори-ка на меня.

Боже мой! Наш маленький Писюша! Как пить дать. Лучше прозвища не подобрать. А сколько гонора и прыти! Был бы он поменьше ростом, то смахивал бы на разозлившегося камышового клопа, набравшегося от случайно подвернувшегося теплокровного божьего создания.

Поддев носком безумно дорогих тёмно-коричневых туфель ножку стула для возможных посетителей, подстраивает под себя импровизированный трон, а плюхнувшись на мягкое сидение, забрасывает ногу на ногу, располагая здоровое колено словно по отвесу, строго параллельно горизонтальной плоскости земли.

— Как пожелаешь! — а я отодвигаюсь от стола. — Козёл! — зло шиплю в разворот своей рубашки.

— Юрьев, видимо, в засаде?

— Что?

— Новая игра? Ромкин ход?

— Нет.

А впрочем, откуда я об этом знаю? Вообще, по правде говоря, с Юрьевым, как мне кажется и видится, в ближайшем будущем намечается огромная беда. Он взял неверный курс и не намерен изменять его в ближайшие три-четыре дня. Первый звоночек о серьёзности его намерений прозвучал на даче у родителей, когда мы занимались с ним любовью как будто в первый и наисчастливейший, из всех возможных, раз. Потом я поняла, что Юрьев стал «играться» не по правилам, когда обнаружила в квартире камеры слежения везде, где только можно было их расставить. Он проявил галантность, вероятно, такт и уважение, не разместив свои «глаза» там, где это запрещено каким-то кодексом, на который муж ссылается, когда попросту не знает, что сказать. По крайней мере, в ванной комнате — как я ни старалась и ни билась — камер, слава Богу, не нашла. Зато в спальне их было, что называется, за глаза: напротив кровати, в точности у меня под носом; с правой стороны, на прикроватной тумбочке, возле забытого — по-видимому, специально — зарядного устройства; и с левой стороны, аккурат возле меня, на уровне лица. Короче, когда я просыпаюсь, то обязательно смотрю в его «глаза», которые, я в том полностью уверена, Юрьев не смыкает никогда. Палач организовал себе дежурство без пересменок, праздничных, отпускных и обязательных выходных. Он следит? Скорее, сторожит. А зачем? Волнуется? Переживает? Досаждает? Хотел бы находиться рядом? Так я с огромным наслаждением пару раз опрометчиво порадовала виртуальным сексом дурака.

Я смогла самостоятельно удовлетворить себя, пока он пас меня. Убеждена, что муж тогда внимательно смотрел. Знаю, что в тот момент палач надрачивал себе ширинку — вот так желал участвовать, затем подстраивался, видимо, иногда спешил, а после замедлялся, возможно, временами отступал, когда я специально убирала руку от промежности и лобка, дышала широко раскрытым ртом, словно отмахала марафон, отыскивая с той стороны его поддержки в виде слабого сигнала или ритмичного мигания индикатора, свидетельствовавшего о начале записи с чётким аудио контентом и оригинальным, немного пошловатым, изображением. Боже мой… А как на следующий день Юрьев встретил у двери меня! Похоже, Ромка ждал, потому как истинно выклянчивал жалкого внимания, пока пытался взять меня за руку, чтобы притянуть к себе, а после жадно целовать. Я, конечно же, выкручивалась и шёпотом хрипела, что:

«За слежку, сволочь, не прощу тебя!».

«Ты великолепна, солнышко. Пригласи меня…» — обдувая тёплым воздухом, шептал на ухо, стоя за моей спиной в просторной лифтовой кабине. — «Оль, давай?»…

Я бы пригласила! Исключительно лишь для того, чтобы раз и навсегда расставить точечки над i, а после попросить освободить меня от своего незримого присутствия по ту сторону объектива видеокамер. Да только, где он, этот Юрьев? Опять, по всей видимости, куда-то с Костиного разрешения пропал? Как в воду канул. Стоит ли соваться к шефу, чтобы снова с потрохами сдать себя? Чем он занят, когда надолго пропадает? Где и с кем бывает? С этой Василисой? Или он нашёл другую б…

— Привет, — она со мной равняется, аккуратно задевая обнаженным матовым плечом.

— Добрый вечер, — переступаю с ноги на ногу, пока решаю, размышляю и обдумываю план холодной мести тому, с кем через пару-тройку дней оформлю окончательный разрыв, поставив размашистую подпись в нужном месте.

— Есть минутка?

— Нет.

— Кого-то ждёшь?

А она нахалка! Видимо, чтобы брендированные тряпки продавать, надо обладать большим количеством зазнайства и апломба. Всё ясно! Судя по тому, что предлагает наш модный капитал, исключительно подобные Инге Тереховой в этом бизнесе с финансовым успехом могут выживать.

— Такси, — через зубы отвечаю.

— Я на машине.

— Поздравляю.

— Могу подвезти.

— Не нуждаюсь.

— Оль…

Да что ей надо от меня?

— Я приняла твои извинения, но на этом всё. Никаких тёплых отношений, никаких потрескушек по душам, никаких совместных поездок-посиделок. Исключительно деловые отношения и встречи в зале совещаний. Я этого, чьего-либо внимания, тем более от женщин, с которыми имела изначально нехороший опыт знакомства и общения, — размашисто разрезаю воздух ладонью, — не хочу. Что надо?

— Мне очень жаль. Можем заново познакомиться, если ты не возражаешь. Привет, я Инга! — толкается, как будто бы заигрывает. — А тебя как зовут?

А я хочу её ударить! Потому как в жалости, тем более от этой бабы, совершенно не нуждаюсь.

— Жалеют новорожденных, тяжелобольных и умирающих, Инга, — голосом намеренно продавливаю имя. — Ни к одной из трёх позиций я себя не причисляю, поэтому забирай её назад. Кстати, я Оля.

— Хм? Оля, Оля, Оля… Мы с тобой раньше не встречались?

Сейчас засандалю этой наглой в глаз!

— Да, в общественном туалете.

— Я протиснулась без очереди?

— Ты обижала доброго и слабого человека. Ты хамила Асе. Ты самоутверждалась за счёт прекрасной девочки, которая из-за чёртовой воспитанности не могла тебе как следует ответить. Ты… — на одну секунду замолкаю, чтобы по её прошествии, одухотворенно продолжать. — Ты порола чушь и выставляла в позолоте дурой исключительно себя. Чего ты прицепилась к ней?

— Не можешь не вспоминать? — опять бережный толчок.

Я её сейчас убью!

— У тебя ПМС, Терехова? — прищурившись, шиплю. — Отодвинься, не хочу заразиться.

— Это не заразно, Оля. К тому же, пять дней назад всё, тьфу-тьфу, прошло, — с глубоким вздохом заключает. — Отлегло от сердца. Знаешь, как!

Могу себе представить. Кровь, по-видимому, наконец-то достигла головы и, совершив полный круг, к нужным точкам прилила.

— Детей не хочу. По крайней мере, именно сейчас. Слежу за циклом, как сумасшедшая. Считаю, как не в себя. Словно прибыль от продаж перебираю.

— Зачем мне эти новости? — сильно скашиваю на неё глаза.

— Это блёклая бегущая строка?

— Да! Совершенно не топ-направление.

— Сейчас переключим новостной канал. Идём! — желает подцепить мой острый локоть, да только я ей не даюсь и сделать этого не позволяю.

— Стоп! — вытягиваю собственную руку, а после завожу её вперёд и прижимаю, как настоящее сокровище, к животу.

Не прощу Юрьева! Не прощу ему. Опять… Опять оставил. Знает же, что не выношу, когда он так специально поступает. То, что в этом действии есть стойкое намерение, я ни капельки не сомневаюсь. В особенности, если вспомнить, что сегодня утром мы наговорили друг другу, пока стояли в микропробке и парились в наглухо закрытой и накалившейся от зноя машине.

Муж признался, что всё же имел слишком близкие отношения с этой Василисой. Короче, наш «светлый, постоянный, верный и чудесный Ромочка» не смог устоять перед чарами на всё согласной барышни, которую ему подсунула сующая везде свой нос свекровь. Я смеялась, но вытирала слёзы и отворачивалась, чтобы не подставляться под его глаза, следящие за мной через зеркало заднего обзора.

«Было один раз…» — ворочал языком, пока оправдывался, не глядя на меня. — «Я выпил, Оля. Сейчас понимаю, что поступил, как сволочь».

Почему сейчас? Совесть, видимо, заела или он решил больно щёлкнуть мой блестящий нос. Меня вот что интересует, почему ему подобные изменники считают, что если подобный секс случился лишь однажды, да, вероятно, по спонтанной пьяни, то их обязательно простят и пустят под бочок обратно.

«Врёшь!» — шептала, глотая струящиеся дурным потоком слёзы. — «Врёшь! Мне не больно…».

«Прости меня» — последнее, что сказал перед тем, как тронуться и моментально раствориться в общей массе таких же, как и мы, спешащих на работу, как на чёртов праздник…

— Ты торопишься? — прокручивая на указательном пальце автомобильный брелок, заглядывает мне в лицо жутко надоедливая Инга.

— Тороплюсь.

Не понимает, убогая, что не выходит диалога.

— Пропустим по стаканчику, м?

— Ты же на машине, — теперь я с укоризной, что ли, говорю?

— Потом разъедемся на такси. Давай, подруга, думаю, нам нужно выговориться.

Подруга? Подруга? Подруга-а-а-а? Она… Она серьёзно? У меня больше нет подруг. Ни с кем нельзя дружить. Никому не следует доверять. Ничем не стоит делиться. Никого не нужно к себе в разум и нутро впускать. Ни перед кем не надо душу обнажать и жаловаться на куда-то утекающую, вероятно, к чёрту в ад, никчемную, не наполненную смыслом жизнь. С меня хватило той, которая назвала меня тогда самым добрым, наилучшим человеком, а потом заставила терпеть унижения, подвергаясь неоднократному жестокому насилию со стороны её укуренного вдрабадан дружка и его то ли по «бизнесу», то ли по родословной, беззубого братка.

— Я приглашаю, Оля.

— Куда?

Терехова лишь плечами пожимает и кивает на меня:

— Куда захочешь. Выбор за тобой. Окей?

Ой, как топорно-то.

— Только без этой пошлости.

— Хорошо. Ты выбираешь — я везу, но платим только за себя.

Такой расклад мне по душе. Какого, спрашивается, чёрта? Муж гуляет и ни в чём себе, по-видимому, не отказывает. Так чем я хуже?

— Хочу потанцевать, — вскинувшись, не скрывая вызова, произношу.

— О! Ты читаешь мои мысли, Оля.

— Это дар!

Ну, наконец-то! Телефон подмигивает только что полученным сообщением. Если мне не изменяет зрение, это от него. Всё так и есть. Односложные, скупые на эмоции, кратенькие фразы о том, что он уже выехал и даже через десять минут будет в нужном месте, теперь лишь служат подгоняющим меня хлыстом.

— Если через пять минут не отчалим, то это был наш первый и последний раз. Куда бежать, мадам?

— Туда! — она кивком указывает направление и поворачивается, чтобы выйти на фальшивый старт. — Один! Два! Три?

— Терехова, харэ считать…