Роман… С Ольгой

Глава 37

То же время, несколько недель спустя

Время сильно нас друг к другу привязало. Потрепало, но всё равно облагородило. Без жены я больше не умею. Не выдерживаю. Ресурс растрачен, возраст, видимо, берёт свое, и годы безвозвратно улетают. Я не живу, а проживаю. Считаю сутки, обрывая календарь, комкая папиросный лист. Бесполезно вентилирую легкие, прогоняя вхолостую через сложную систему свежий воздух. Не вывожу, на элементарном спотыкаюсь. Глохну, кашляю, клюю, а на нейтралке к нулевой отметке подбираюсь. Качусь и скатываюсь. Торможу, когда нос к носу с трудностями сталкиваюсь. Сложности любого уровня наотмашь лупят по щекам, сбивают с ног, вынуждая перед ними на коленях ползать. Нужно пресмыкаться, чтобы состояться. Я слаб, поэтому обычно унижаюсь. Конечно, падаю, как подкошенный, затем растягиваюсь во весь немалый рост, в отчаянии скребу ногтями, вырываю с корнем сорную траву, поднатужившись, кряхчу, чахоточно покашливаю, а после неизменно собираюсь, но как, блядь, ни стараюсь, не могу с земли подняться…

Что может быть хуже, чем томительное ожидание? Когда больше ничего не остается, как просиживать штаны, до блеска полируя ткань на брюках, ёрзая ягодицами по худому дерматину, устраивать художественный беспорядок в волосах, запуская в собственную шевелюру скрюченные пальцы, издалека напоминающие когти огромной хищной птицы, но в глубине души надеяться на чудо:

«А вдруг? А что? А если? Возможно, все наконец-то встанет на свои места, наступит счастье, будет просто, но гораздо лучше».

Как угодно, но только бы не хуже!

Кто сказал, что от ожидания можно смертельно устать? Неважно. Этот кто-то однозначно прав — я чересчур устал. Что держит, почему я здесь, на что надеюсь, к чему взываю, пытая высший разум и заклиная собственные силы?

Ждать и догонять — два худших состояния в нашей жизни. Не расплескать бы в процессе ожидания чувство меры. Чем больше, дольше ждешь, тем крепче уверенность, что ждешь не там, где надо, к тому же, не того. Не ту! Не ту, конечно.

Друг без друга мы уже не можем. Поодиночке мы никто и порознь ни черта не получается. А вместе быть — смертельно и опасно. Отравляюще. Ядовито! Так и не приручил жену, не смог собой околдовать и не влюбил, зато измучил и почти убил.

— Юрьевы! — дородная чинуша, работница ЗАГСа с короткой, под мальчишку, стрижкой, ещё раз вызывает нас. — Пришла? — конкретно обращается ко мне, оперевшись крепеньким плечом о дверной проём. — Время, мужчина, — стучит ногтем по панцирю подмигивающих системным сообщением смарт-часов. — Очередь не будет ждать.

«Нет, не пришла» — не отвечая вслух, лишь отрицательно мотаю головой.

— Как вы надоели, молодые люди, — теперь пришел её черёд покачивать головой. — Чего вам не живётся, как всем нормальным парам?

Ей не понять.

«Нас поломали, тётя» — таращусь на неё ослом, поджимаю плечи и глупо скалюсь.

— Каждый год одно и то же. Э-э-х. Звоните. Ищите. Вызывайте. Учить, что ли? — кивком показывает на мобильный телефон, который я прокручиваю в руках, придавливая пальцами иссиня-чёрный сенсорный экран. — Ведете себя, как малые дети. То жена на месте, а его здесь нет, то наконец-то муж явился, а она гуляет где-то. В следующий раз вам просто-напросто откажут в подаче и приёме заявления. Мы устали женить и разводить больных на голову людей. К тому же, намечается справедливый иск. Я гарантирую. Будем жаловаться на подобные действия. Заодно организуем прецедент. Чтобы таким вот неповадно было.

Нахлобучивать страну, суетиться, прыгая между одиночеством и матримониальным «смыслом» жизни? Похоже, тётя мягко намекает на грубое неуважение и безразличие по отношению к государственной машине? Ну и пусть.

— Она придёт, — разглядывая бабу исподлобья, под нос себе бухчу.

— Когда?

На это, к сожалению, нет ответа.

Жена придёт. Придёт! В последнем я на все сто уверен. По крайней мере, к тому, что происходит здесь, сейчас, в реальном времени, вчера как будто не было намеков и открытых поползновений. Мы завалились спать, по-моему, в двадцать три часа, немного покрутились с боку на бок, нервно посмеялись, затем поцеловались и нежно занялись любовью.

Я изучал жену тёплыми руками, беспокойными губами, шершавым языком и острыми зубами. Нежно целовал и жадно жрал, облизывал и смаковал, словно до этой ночи никогда не пробовал и ни разу не был с ней.

Наши отношения — «всё очень сложно». Но мы хотим быть вместе, значит, всё по-настоящему, серьёзно? Я постоянно с ней. Ношу её в груди, под сердцем, в укромном, очень тихом месте. Там, где никто малышку не достанет, не обидит.

Я готов убить всех, кто был с ней: насильно или добровольно. Кто познал её: этот терпкий вкус — её божественную сладость. Она небесное создание, не человек, не что-то плотское. Она святое! Самое святое из святых, но в то же время испорченная дрянь, развращенное существо и сумасшедшее создание. Я многое могу отдать за то, чтобы стереть ей память, отформатировать испорченный жёсткий диск и вылечить затронутые кластеры, промыть ей мысли, лишь бы она жила со мной, была всегда и находилась только здесь, и только рядом.

Наш секс великолепен. Всегда. Без исключений. В особенности тогда, когда в каждом невесомом касании, уверенном движении скрыта истинная нежность, в каждом вздохе гуляет страсть, а в каждом поцелуе царствует любовь и жадность.

Ольга быстро отъезжала, а я её будил нетерпеливым влажным поцелуем в грудь и острой лаской вспотевшей от движений шеи. У неё в глазах стояли слёзы, а на особо проникающих, уверен, что болезненных и неприятных, толчках, она как будто яростно шипела:

«Я простила, Ромочка. Слышишь? Всё простила. Не останавливайся, милый. Хочу… М-м-м-м…».

Простила? Что мне с этого? Улыбнуться, а после рассмеяться? Из пальца высосанный, чёрт возьми, развод, увы, никто не отменял:

«Без изменений, Юрьев. Как задумано. Всё остаётся в силе»…

— Да! — рявкаю в трубу, принимая рьяный вызов Кости.

— Не в духе?

— Не в духе. Что случилось? Я нужен?

Нет сил ворочать языком. Хотя я рад, что Красов первым позвонил и отменил незапланированный розыск Оли.

— Ещё один прогул, я так понимаю, — глухо произносит босс. — Ром, наш Фрол тебя с дерьмом смешает. Он очень недоволен тем, что вынужден общаться с нежным замом. Сам понимаешь, ни матом загнуть, ни хохму отпустить, ни тронуть за плечо, чтобы случайно не нарваться на крупный штраф за сексуальное намерение. У Светика имеются определенные проблемы с чувством юмора или у вас, у безопасников, в твоем цирковом отделе, все с таким дефектом? Когда планируешь прибыть на базу? Кстати, с котёнком очень плохо получилось.

И что? Мелкий всё равно отправится к Ростовым. Пусть подрастёт немного и отклеится от сиськи Паши.

— Через одного. С прогулом — как пожелаешь. Буду значительно позже. Там двое девочек, Костя. Это дети, их желание и маленькая просьба. А Сашке лишь бы Инге досадить. На фига ему домашнее животное?

— Ни хрена себе рвение, — шеф, кажется, присвистывает. — Два прогула — и ты, мой золотой, свободен. Что-то случилось? Если что, то твоей любимой на месте тоже нет. А с остальным разбирайтесь собственными силами, но у Фролова восстало дикое желание урезать премии. Спит и видит. Дико, правда, что наш Писюша-безобразник даже не скрывается. Там всем скопом попадем под финраздачу. Я без иммунитета на подобное, как ты знаешь. Скажет: «Экономим»! И мы все дружненько затянем пояски. Да это ладно, но ты необдуманно, я полагаю, подогнал ему чудесный повод. Между прочим, я бы тоже взял Юрьева-малого. У меня сын и пищащая от такого Цыпа.

И что? Сказать ему «спасибо» за важное и своевременное сообщение.

— У меня их больше, шеф.

— Чего?

— Да прогулов. Ты, видимо, забыл или со счёта сбился. Жалеешь нас? Накажи и вся недолга.

— Я дружу с вами, Ромыч. Тем более Лёля — крёстная Тимошки. Не бесись. Когда неадекватничаешь, то становишься козлом. Тебе сей образ не идёт. Мы давно знакомы и…

Многое друг о друге знаем.

— … я не хочу портить отношения из-за какой-то ерунды, которая, по всей видимости, не стоит выеденного яйца.

— Не могу долго разговаривать, — замечаю недовольный взгляд сидящих рядом. — Но уважительной причины отсутствия на рабочем месте нет. Ничего в голову толкового не приходит. Наверное, просто отпрошусь. Что скажешь?

— Скажу: «Где ты, соколик?».

— В ЗАГСе.

— Жениться надумал? — шеф, похоже, издевается. Самое противное, что совершенно не скрывается. Рубит правду-матку и с себя же, как жеребчик, ржёт и угорает. — А что Ольга скажет?

— Ей всё равно, босс.

— О как! Хотя, наверное, добавлю: «Ой ли?».

— Её здесь нет, — закрываю медленно глаза, откидываюсь на стену и затылком стукаюсь о деревянную поверхность. — Я как раз собрался ей звонить, но ты вклинился.

— И спутал планы?

Ушла… Сбежала… Простила, но дальше не смогла. Да что же, черт возьми, не так?

— Она беременна, Костя, — зажимаю переносицу. — В положении. Понимаешь?

— Ты что, не рад? — на той стороне наш лучший в мире шеф как будто замирает.

— Рад.

Ещё и как!

— Ты надрался, Ромка? Голос не такой. Не такой, как обычно. Скорость подачи, если честно, сильно раздражает. Волочишь буквы и нечётко отвечаешь. Где ты?

— В ЗАГСе, — громко выдыхаю. — Там, где был минуту назад.

Он не уверен, полагает, что я нагло вру? Где же мне ещё быть?

— Тут возникли небольшие проблемы.

— Да уж. Тяжело разводиться, когда кругом такое откровенное неуважение.

Кто-то чересчур настойчивый пробивается по второй линии, забивая нежной трелью негромкий голос босса. Я убираю от уха телефон, чтобы посмотреть на того, кто хочет дозвониться.

«ЛЁЛЯ» — высвечивается имя абонента.

Жена нашлась? Надеюсь, что она здорова, счастлива, жива.

— Дай мне отгул, — хриплю, но быстро добавляю тихое и скромное, — пожалуйста.

— Всё в порядке?

Пока не знаю.

— Да, конечно.

— Пофиг, Юрьев. Недели хватит для того, чтобы утрясти семейные проблемы?

— Спасибо.

«Спасибо, настоящий друг!» — про себя произношу, а вслух:

— Пока, — прощаюсь.

Прищурившись, разглядываю имя той, кого здесь битых два часа зевая, дожидаюсь.

— Да! — с той же интонацией отвечаю.

— Привет. Уже освободился? — издевательски стрекочет «колокольчик».

— Нет.

— Почему так долго?

Она, похоже, насмехается.

— Потому что тебя здесь нет. Когда появишься? — укрыв, как куполом, динамик, губы, шепчу, раздирая голосом чувствительный к полутонам микроскопический микрофон. — Ты забыла? У нас сегодня запланирован развод и…

— Был запланирован, — вдруг перебивает. — Планы изменились, Юрьев.

— С чего бы? — встаю и распрямляюсь, мельком замечаю движение с правой стороны, там, где находится дверь в кабинет, в который у нас была расписана заранее выстраданная кровью-потом очередь.

— Я кое-что посчитала…

— Я жду тебя в течение получаса, Куколка, — повожу плечами, разминая шею.

— Что? — от бывше-девичьей фамилии Оленька впадает в ступор, активно тормозит и настроение на что-то гневное меняет. — Как ты меня назвал?

— После развода ты возьмешь свою фамилию, полагаю. Не захочешь оставаться с ненавистной и…

— Ты дурак, что ли? — громко, почти с визгом восклицает.

— Я устал, — подложив себе под лоб согнутую в локте руку, упираюсь телом в деревянную панель и напираю массой. — Ты права — шансов нет. Твое прощение для всех, но не для меня. Значит, не судьба. Я согласен на развод, но буду помогать с ребёнком. Буду приходящим-уходящим папой, раз иначе не выходит. Уговорила. Твоя взяла. Сдаюсь, Ольга Алексеевна.

— Юрьев! — вопит жена. — Сволочь ты такая. Господи! Иди ты на хрен…

Чего ей надо? Я, правда, ни черта не понимаю.

— Я жду тебя на побережье, — внезапно оборвав поток из причитаний, звонко сообщает, — на том месте. Помнишь? — что-то шепчет в сторону, хотя я всё прекрасно слышу. — Если не забыл, конечно. Кто я, в самом деле? Дурочка, которую ты взял поиграть, а потом… — Лёля громко шмыгает носом и приглушенно всхлипывает.

— Не плачь. Слышишь?

— Не опаздывай…

Ах, сколько было ненависти во взгляде женщины, которая так и не дождалась нас, чтобы развести и прекратить сильно затянувшуюся агонию! Она плевалась и размахивала руками, повторяя заученные фразы о важности и неприкосновенности уверенной ячейки общества. Прочла торжественную речь, которую вещает тем, кто в первый раз вступает в брак, предполагая долгую, счастливую супружескую жизнь, не думая о возможном горьком будущем.

Под занавес женского солирования я был вынужден пообещать, что если в следующий раз мы с Лёликом надумаем с помпой разводиться, то совершим этот акт не здесь, по крайней мере, не в этом жутком ЗАГСе…

Светлое широкое пальто, голубой берет с крупной вязкой, чёрные перчатки и огромный шарф, проколотый дешёвой детской брошью. Аист несёт голого ребёнка — это чокнутая мать и её дурацкий подарок на день рождения Лёльки.

— Я ждал тебя, — без предисловий забегаю, при этом хватаю за руку и резко разворачиваю лицом к себе. — Штормом любуешься, собою наслаждаешься?

— Да и да.

А у неё в глазах стоит вода. Вода, вода, вода… Кругом солёная дрянная влага.

— Что случилось?

— Я беременна, — заглядывает мне в лицо, как будто хочет поощрения. — Представляешь? Ты понимаешь, что я говорю? Мне на колени встать, чтобы ты проявил участие или…

«Молодец! Вот так, вот так. Надо же. А ты не верила и в чём-то сомневалась» — сказать с издёвкой и за ушами грубо почесать?

— И что? — отпускаю руку.

— Я беременна, — закрыв глаза и выпустив слезу, стрекочет, — беременна, беременна…

Ей нужно достучаться? Донести? Поведать? Рассказать и объяснить? Заверить и попросить порадоваться?

— Оль…

— У нас будет ребёнок, Рома. Вот, — запустив руку к себе в широкий боковой карман, что-то там старательно отыскивает, — это снимок сына. Хочешь посмотреть?

Нет! Я всё увидел в прошлый раз. Хватит. Пусть на хрен уберёт. Не желаю вспоминать и что-то видеть. Счастье можно сглазить. Это нехорошая примета.

— И что? Ты не явилась в ЗАГС. Мы не развелись, но я все равно уйду.

— Не надо, — Ольга виснет на моих плечах, закинув руки мне за шею, крепко-крепко обнимает. — Это мальчик, Рома. Слышишь?

— Да, — прикасаюсь к её берету своим виском. — Он уже большой? Откуда знаешь?

— Нет, ты что, — прыснув, еле слышно отвечает. — Совсем крошка. Обыкновенное предчувствие. Не злись, пожалуйста. Не уйдешь?

Не решил пока.

— Там видно, что он парень? — нежно обнимаю. — Не плачь, тише-тише.

— А ты не уходи, — лезет носом в ухо. — Почему не обещаешь?

— Я не хочу уходить, но ты настаиваешь.

— Понял, каково это, когда кого-то ждёшь, а он, засранец, не является?

Что-что? Так значит, всё было спланировано заранее?

— Ты специально, что ли? — зубами задеваю сползающий с головы берет.

— Конечно, — красиво плачет и смеётся. — Почувствовал? Приятно было? Как ощущения?

Откровенно говоря, не очень.

— Да и нет.

— Значит, действие требует повторения-закрепления. Мне хотелось, чтобы ты попал в ту же ситуацию, что и я год назад. Например, покраснел перед этими занудами, которые сочувствующими зеньками тебя, как экспонат, рассматривают, потом отчитывают, изображая классных дам, потом направо и налево раздают непрошенные глупые советы. Как ощущения, Рома? Ты так и не ответил.

Я был унижен, однозначно оскорблен, а сейчас… Я в бешенстве. Но чуточку обескуражен!

— Изначально развод не предполагался? Правильно понял? — мягкой силой впечатываю податливое тело в себя. — Идем в машину. Тут прохладно. У меня есть кофе и печенье.

— Нет, не предполагался. Я тепло одета. А мороженое?

К несчастью, не предусмотрел.

— Это, видимо, расчет? Можем заехать в кафешку, там и выберешь.

Ей-богу, если скажет «да», то сегодня многократно будет за подобное наказана.

— Наука жизни. Штраф. Дисциплинарное взыскание.

Рано радовался, когда виртуальный товарищеский суд меня как будто миновал. Молодая Юрьева никогда и ничего не забывает.

— Зараза! — впиваюсь в шапку, клыками неосторожно задевая податливую кромку уха.

Ольга взвизгивает, сколопендрой извиваясь, возмущается:

— Отпусти, отпусти-и-и-и. Дурак!

— Нет! — всё же выпускаю и, наклонившись назад, раскладываю Олю на себе.

Кружу её, заглядывая в яркие глаза. Это счастье? Да? На последнее надеюсь.

— Где ты была? — завершая оборот, лениво останавливаюсь.

— У врача, — портит мне прическу, взъерошивает волосы, прочесывает острыми ногтями спрятанную под шевелюрой кожу. — Плановый визит. Обязательный учёт и все дела.

— Без меня?

Забыл-забыл! «Дура-а-а-к». Ведь я перевоспитывался.

— В следующий раз пойдем вместе. Смотреть на сына будешь, старатель?

— Старатель?

— Забыл, как педалировал процесс? Сейчас я чувствую себя удачно спешившейся наездницей. Твое тело застыло у меня между ног, Юрьев. Там зияет огромная дыра, а походка с некоторого времени называется кавалерийской.

— Кстати, в этой позе ты очень хороша, — ставлю Лёлика на землю. — Ветер шпарит, как безумный, — ощутимо вздрагиваю, подлавливая небольшой озноб. — Идём в машину?

— Потерпишь, Рома Юрьев.

Жена обходит и становится передо мной.

— Обнимешь? — вполоборота обращается.

Я тут же выполняю.

Стихия сильно разгулялась. Штормит. По общим показателям и личным ощущениям — почти четыре балла. Ветер пронизывает насквозь, поднимая пляжный песок, закручивает необычные воронки. Мы греемся телами. Ольга смотрит вдаль, что-то шепчет, сама с собою улыбается и будто в знак согласия хлопает ресницами, ритмично опуская-поднимая веки.

— Тебе нравится эта брошь? — обвожу пальцем контур птицы. — Птичка мило выглядит, но суть чудна.

— Очень, — поджав подбородок, следит за тем, что делаю. — Это талисман, Рома. Не впадай в детство, нам пригодится твой здравый смысл. Не сюсюкай, ладно? Я беременна, но не больна и нахожусь в сознании. Просто чаще плакать хочется. Это, кстати, сильно напрягает.

— В каком смысле? — накалываю указательный палец об острый клюв железной птицы.

Сто слов в минуту… Пиздец! Я ведь помню её такой: озорной, весёлой и по-детски мудрой.

— Марго права.

Приплыли!

— Не думаю, — тут же отрицаю.

— Уверена, что на этой штуке лежит заклятие. Хочешь расскажу, почему я так считаю?

— Хочу…

Во внутреннем кармане моего пальто оживает мобильный телефон, на который совершенно нет желания отвлекаться.

— Что случилось? — жена, по-видимому, ощущает лёгкую вибрацию лопаткой.

— Неважно. Рассказывай.

— Пашка забеременела потому, что я прицепила эту штуку ей на лежанку. Было плохое настроение, я, конечно, отыгралась на этой птичке, — намекает на то, что украшение подарила ей свекровь? — Так вот, недолго думая, мерзавка привела Матроскина.

Проверив действие на кошке, Оля перешла на человека в собственном лице?

— Скажи, что шутишь, — прыскаю от смеха. — Это просто совпадение и моя несознательность в вопросах определения пола у кошачьих. Она бы обросла потомством в любом случае. Паштет — кошка, подобные ей беременеют без остановки, несколько раз за год. Недаром говорят: «Плодовита, как кошка». К тому же, сколько раз она сбегала из дому, чтобы встретиться с той рыжей тварью?

— Она ему изменила, — хохочет в кулачок жена.

Вот это да! Кошачья верность — это что-то невообразимое?

— То есть факт неоднократных встреч с представителями своего вида, но противоположного пола ты не отрицаешь?

А телефон — что подозрительно и неприятно! — совсем не замолкает.

— Ответь, — жена переплетает наши пальцы на одной руке, уложив их на живот, водит по пальто, рисуя средние по размеру, идеальные окружности.

Пока я разбираюсь с вызовом, Оля обмякает и ложится, откинув голову мне на плечо.

— Привет, Андрей, — подозрительно осипшим голосом отвечаю в трубку.

Кашляю, но моментально осекаюсь.

— Молча слушай. Хорошо?

Нехороший тон. Жесткий и сосредоточенный. Ростов чем-то озабочен или на понт меня берёт, возможно, выполняя чью-то просьбу.

— Марусова покончила с собой, Юрьев.

Друг сообщает новость, от которой у меня внезапно застывает кровь и моментально обрывается дыхание.

— Два дня назад повесилась в изоляторе.

— Как?

Ничего себе охрана в долбаной колонии!

— На резинке.

— Из трусов?

Я груб и жалок, но мне смеяться хочется.

— Для волос. Удавилась на тюремной двери. Распустила синтетические волокна и…

— Бывает, — перебиваю. — Я плакать не буду, Андрей. Всё? Что с твоим голосом?

— У нее короткие волосы, Юрьев. Зачем ей вся эта дребедень и…

— И что?

— Скажи, что Ольга ни при чем. Заверь меня, пожалуйста, что их встреча прошла тихо и без эксцессов.

— Ни при чем. Полтора часа промелькнули незаметно. Мне даже показалось, что они беседовали от силы тридцать пять минут.

— Кто это? — теплые губы трогают мою щеку, теребят только наметившуюся щетину, специально задевают скулу. — Что там? Это Ростов? — кивком догадку подтверждаю. — Передавай привет.

— Пока! — вместо этого я грубо отвечаю и молниеносно сбрасываю вызов. — Не успел, извини. Связь плохая. Разговор закончен.

— Всё хорошо?

Да! Или всё же нет?

После свидания со Стефанией она вернулась точно не в себе. Сумбурно говорила и даже путала слова. Была как будто бы напугана. Оля настырно спрашивала о том, что чувствовал я, когда убил уродов. Потом её стошнило, а на финал она вдруг сообщила, что ждёт ребёнка. Я не придал тогда значения тому, что у жены была распущена коса. Сейчас же после слов Андрея о том, как именно закончила свое существование осужденная Марусова, у меня, как наваждение, всплывает в разуме один вопрос.

— Оль?

— Да?

— … — тяжело вздыхаю и некрасиво, громко сглатываю.

— Ром, что случилось?

— Стефа умерла, — таращусь на птичий алый клюв, в котором крепко-накрепко зажата белоснежная пеленка.

— Когда?

— Два дня назад.

— И что? — сцепив покрепче зубы, смотрит прямо, в точности перед собой.

— Ничего.

— Мне всё равно, Рома.

— Я должен был тебе сказать, — подняв повыше руку, обхватываю жену под шеей. — Она повеселилась в одиночке. На резинке для волос.

— Очень жаль, — Лёлька пытается освободиться, снять с себя захват. — Так неудобно. Опусти на талию, только не дави и не сжимай.

— Скажи, что всё нормально? — просьбу выполняю, переплетя с ней пальцы, прикрываю воспалившиеся от сквозняка глаза.

— Нормально.

— Что ты чувствуешь? — прижимаю подбородком женскую макушку.

— Вокруг царят спокойствие и тишина.

Она оставила свою заколку там? Специально подложила? Хотела что-то доказать или намеренно организовала хладнокровное убийство. Самоубийство! Самоубийство! Я дурак…

— Я хотела посмотреть в глаза женщине, которая с пеной у рта доказывала, что во всём, что произошло виновата её практически товарка. Хотела убедиться ещё раз в отсутствии женской солидарности, поддержки и взаимопомощи. Стефа подтвердила мои догадки.

— Считаешь, что женской дружбы нет?

— Да. Её нет.

— А как же Ася, Инга, с которыми ты устраиваешь обязательный вечерний телемост. О чём ты говоришь с женщинами, которых даже не считаешь подругами?

— Чего тебе надо, Юрьев?

— Ты помогла ей? — заметно уменьшаю громкость голоса.

— Кому? — подняв голову, заглядывает мне в глаза.

— Она воспользовалась твоей резинкой для волос, Лёля.

— Это обвинение? — теперь жена подозрительно прищуривается.

— Нет.

— Я этого не делала. Я ничем не могла помочь женщине, которая даже не раскаялась в том, что много лет назад натворила. Она до последнего считала, что была права, хотя при этом плакалась, скучая по несуществующему мужчине, с которым якобы познакомилась за решеткой. Какой-то адвокат регулярно навещал подопечную, а Марусова, видимо, и той даме позавидовала. Кстати, а вдруг её приговорили уставшие от скулежа сокамерницы? Она говорила, что нытье там не приветствуется и, мол, такие, как я, там бы дня не выдержали. Я что, сильно ною?

— Нет. Оль, довольно, — щекой об её висок неспешно потираюсь.

— Я не смогла, Ромка.

Пусть будет так!

— Сменим тему? — с надеждой в голосе предлагает.

— Угу, — смотрю на то, как бьёт волна, когда накатывает.

— Как мы сына назовём? — подобравшись, задает вопрос. — Что скажешь, если он будет…

— Сашей, — очень неожиданно ей отвечаю.

— Чего? — Лёлька снова смотрит на меня. Недовольно и будто бы с презрением. — Из-за котёнка ты решил прогнуться в имени?

— Просто так сказал. Там точно мальчик? Ты уверена?

— Твоя подозрительность, Юрьев, до добра не доведёт. Там стопроцентно сын. Конечно — да!