Роман… С Ольгой

Глава 29

То же время

«Твоя Лёлька находится под надёжной защитой, а главное, вместе с неподкупной маленькой охраной» — прочитываю в сотый раз простое сообщение, которое прислал мне почему-то дважды босс.

У Кости кнопку, видимо, заело или он просто издевался, когда подобную херню одним здоровым пальцем, вслепую, на коленке, довольно быстро сочинял:

«Полагаю, ты не станешь возражать, если Тимофей переночует с вами?».

И это, я так понимаю, был вовсе не вопрос.

«Соррян, старик. Но так уж получилось. Мне жаль, если вдруг нарушил твои планы с Олей, своей неуправляемой кормой задев надёжную и крепкую семью. Надеюсь, что ковчег пока стабилен. Увы, но это вынужденная мера. Дети, как оказалось — я этого не знал, братуха, большие модники. И даже пацаны, как это ни странно. Тимке, представь себе, необходимы десять пар штанов, при этом разной, мать твою, расцветки, столько же каких-то боди — в мою бытность это называли кратко „ползунки“, а про подгузники вообще молчу. Тряпки, марлечки, клеёнки и полиэтилен — чтоб ты знал! — давно „вчерашний день“. Даже Цыпа в этом шарит. Короче, сын портит одноразовые труселя со скоростью сверхзвука. Поел, икнул, срыгнул, немного побурчал желудком, потряс кишечником, а напоследок громко пукнул. И был таков засранец. Последствия необратимы, Ромка. Он „рвёт“ и пачкает бумажные трусы. Хочу заметить, это очень дорогое удовольствие. Что скажешь, Юрьев: конструктив и возражения или „босс, так точно“? „Костя“, хорошо?».

Я вижу очень много букв и ощущаю в каждом слове… Долбаную душность. Босс начал разводить токсичность. Знак вполне определенный и плохой. Я буду краток, обстоятелен и чуть-чуть суров.

«Почту за честь, Котян» — тогда ответил сразу, застыв глазами на козырной фразе про детские трусы, какой-то стиль и моду. Зачем мне этот пупс, а также новость с такой крутой по изложению подачей?

«Твоя об этом попросила сообщить. Я выполнил. Так что, всё шито-крыто. Смотрите, не подеритесь за внимание Тимоши, ладно?» — по-моему, начальник шутит? Это высший класс!

«Постараюсь к мелкому не ревновать, но ничего не обещаю, если парень к Лёльке станет приставать» — набрав, надеюсь, что смешную шутку, отправил и, не дожидаясь возможного ответа, спешно заблокировал экран.

Сейчас вот доберусь домой и сразу лягу спать. Никаких утех и никому не нужных разговоров. Обниму, сдавлю и притяну к себе. Хотя… Для начала не мешало бы пожрать.

Сегодня был предложен только завтрак. Как говорится, в сухомятку, на бегу и без наслаждения. Закинул что-то. Это что-то и глотнул. С обедом тоже грустно вышло: не очень щедрые клиенты с харчами знатно прокатили. А ужин? Ужин, как по написанному, я отдал «злейшему врагу», вернее, преподнёс Фролову, который странно и довольно громко сию минуту мычит и поднывает на моём плече. Писюша выпил. С ним иногда подобное случается. Но сейчас Сашуня сильно и конкретно перебрал.

— Не спать! — через зубы отдаю приказ и скашиваю взгляд на сонного героя, пристроившегося рожей на моем плече. — Фрол, ей-богу, ты, как малое дитя.

Два. Три. Четыре. Пять… Слежу за тем, как медленно на индикаторе сменяются подмигивающие цифрой этажи. Осталось нам немного. Совсем чуть-чуть. Сначала закину финансово-экономическое тело в норку под числом двенадцать и два пустых нуля, а затем… В кровать, в кровать, в кровать…

— Я не сплю, — бормочет Сашка. — Ромыч?

— Угу?

— А ты совсем не пьёшь, что ли? Трезв, как стёклышко. Смотреть на тебя противно. Или ты просто трус?

— Я просто трус, к тому же, сильно пьющий. Однако знаю свою меру. Тяжёлый день, много информации, мелькание людей. В такие дни в желудок ни черта не лезет. А у тебя, по-видимому, праздник? Карнавал или…

— Что-то типа того. Основательно замахался, Ромка. Хочу собраться и сдрыснуть в кругосветку, да мир без долбаных людишек посмотреть. Куда-нибудь на необитаемый остров, например. Задрали эти божьи твари. Что-то ищут, ищут, добывают, страдают, борются, за долговые ямы яростно сражаются, даже ножки подставляют. Фу-у-у. Солнце, океан, песок, большая черепаха и… Любовь! Ежедневно, в разных позах, где страсть меня настигнет. Понимаешь?

— Ага, — двумя пальцами, чересчур брезгливо поправляю финику упавшую на лоб от пота слипшуюся прядь. — Зарос наш путешествующий по кредитным справкам мальчик. Постричься не мешало бы. А ты татухи на спину острым шилом бьёшь. Приведи себя в порядок, Фрол. Глядишь, попутчица отдаст швартовы и подтолкнет хлипкое судёнышко в твой личный океан.

— Иди-ка ты… Отвали, придурок, — дёргается в попытках отмахнуться. — Что ж так бешено шатает? Бля-я-я-я, — теперь хватается с особой жадностью за рукав моего пиджака. — Штормит. Похоже, девять баллов. Не мень-ше! Ромка, я хочу сказать…

Ой-ой! А может быть, не надо.

— Ты очень, — придавливает пальцем лацкан пиджака, — очень, очень-очень хреновый друг. Напоил меня, а компанию не поддержал. Куда такое годится?

— Есть оправдание, — посмеиваясь, отвечаю. — Сашка, не заваливайся. Стой ровно.

— И не шатайся?

Рад, что Фрол в сознании.

— Да. Надо же было кому-то оставаться трезвым и при силе, чтобы доставить нас сюда.

— А Платоша?

— Платоша убрался на хрен два часа назад.

Никита встретил девку, от которой у него снесло к чертям стоп-кран.

— Надеюсь, детка просвещён в вопросах контрацепции. Наш игривый Аполлон не подцепит на мраморное хозяйство какую-нибудь мерзость? Блин, тут, что ли, мыши крутятся? Гляди, вон бегает малая серая. Привидится такое. Тьфу ты! Набрался я изрядно. Ваш милый Саша — молодец! — он возится на моём плече, устраивается поудобнее и, прищурившись, засматривается на тёплое свечение огоньков. — Чего-то мне нехорошо. Тошнит, пиздец. Приехали?

— Ага.

Амортизаторы срабатывают чётко, створки плавно открываются, а мы, поддерживая друг друга, выползаем из лифтовой кабины в холл.

— Самостоятельно дойдешь или сопроводить в палаты? — отпихиваю Сашку. — Не наглей, старик.

— Конечно, — Фролов старательно наводит резкость, но пьяненько присматривается к обстановке. — Ром, а это точно наш этаж? Что-то я не узнаю ковры.

— Наш, — зевнув, лениво отвечаю. — Всё, спокойной ночи. Вали! Тебе туда.

— Ага-ага, — лениво отвечает, повернувшись раскачанной спиной ко мне. — Я люблю свою работу. Я люблю свою работу. Я обожаю дело, которым занимаюсь. Я профессионал с заглавной буквы «Пэ». Я прекрасный и ужасный, мать его, Фролов! Алекзандр — грозный хрен, — бормочет, едва ворочая здоровым языком, но всё равно к своей двери идёт. — А где мой ключ?

— Во внутреннем кармане.

— Merci, mon cher. Позже рассчитаемся, я не люблю быть должным. И даже тебе! — пытается отдать мне честь, но спотыкается и вынужденно упирается в дверь плечом. — Стоять! Тшш. Блин блинский. Что ж меня так буйно-то ведёт?

Пока он возится с электронным замком на своей двери, я ещё раз прочитываю то, что в заключение отправил сегодня «очень неприятный» босс:

«Юрьев, планирую вернуться завтра утром, в районе шести-семи часов. Наберу тебя, чтобы не будить Тимошку и неадекватную соседку. Передашь мне сына и можешь быть свободен. Завтра делать ничего не будем. Я запарился с этой бандой. Пусть валят на все четыре стороны. Планы останутся планами и только на бумаге, а за реализацию проекта в этом месте должен взяться кто-нибудь другой. Глава в курсе. Я созвонился и всё отменил. Если они исправятся… Вернее, когда внесут все правки и учтут выдвинутые нами требования, тогда вернёмся к этому вопросу. По всем позициям пока даю отбой. Сворачивай свою розыскную деятельность, а сметы так и останутся планируемыми расходами. Сашке я тоже написал, но он почему-то недоступен. Короче, парни, лавка Тереховой находится в приоритете, поэтому Оля займётся этим и временно возглавит фирму. Не подеритесь за сферы влияния. У твоей Юрьевой карт-бланш. Разрешено всё, что не запрещено. Она справится. Я завтра же свяжусь с Ингой. Появился шкурный интерес. Пробей ещё раз все её каналы. Мне не нужны сюрпризы и подставы. Бизнес должен быть кристально чистым, а хозяйка девственна в вопросах финансирования. Никаких теневых схем, никаких откупных, шантажа, неравнозначного бартера и тому подобной хрени. Она нужна мне в качестве делового партнёра Аси. Вы с Сашкой Олю прикрываете. Друг за друга стоять горой. Держи писюшу, чтобы он в ФЭО ничего со злости не разнёс. А почему я, собственно, пишу…?».

Провидец, черт бы Костеньку подрал. Мог бы это всё мне рассказать. Нет же! Решил, что красочнее суть сможет передать эпистолярным древним жанром.

«Много всего происходит, Юрьев. Это не телефонный разговор. Так вроде проще. Настрочил и отослал. Ася тяжело больна, а сын слишком маленький. Не знаю, как там дальше будет, но… Матвей нам строит дом. Придётся жить в гостях и на бобах. Я надеюсь на вас, друзья».

Поживём-увидим?

«Поживём-увидим, босс. Но мы не подведём!» — вот и всё, что я ему ответил. А теперь неспешно удаляю сообщения, вычищая наш приватный с Костей чат…

Мальчишка расплылся маленькой медузой на кровати. Он сладко спит и ничего вокруг себя не замечает. А где жена? Вращаюсь в огромной комнате, служащей нам спальней, ищу её и не могу понять.

Оля курит на балконе, сидя на полу, и выставив у себя под носом маленькую рацию, через экран которой за всем, что происходит в комнате с прищуром наблюдает.

— Привет, — прислонившись к дверному проему, ведущему на балкон, шепчу. — Холодно на камне. Поднимись.

— Ты задержался, Юрьев.

Ох, ты, чёрт! Я узнаю этот мерзкий, жёсткий тон. Жена не спрашивает. Лёля утверждает. Снова чем-то недовольна? Какая ей теперь вожжа попала под совсем не куцый хвост?

— Были дела, — плечами пожимаю, — но теперь я здесь.

— У нас маленькие гости, Юрьев, — стряхнув пепел, отворачивается в противоположную сторону, чтобы выпустить через нос и рот смертельный, сизый пар. — Тимка выбрал нас, пришёл и по-барски развалился на кровати. Ты будешь стоя спать.

Без проблем. Мне к этому не привыкать.

— Зачем ты куришь?

— Потому что хочу.

— Мы пытаемся забеременеть. Одно с другим не стыкуется. Не находишь? Полагаю, с вредными привычками стоит срочно завязать. Какие мысли, Лёль?

— А я особо не стараюсь. Мыслей нет. Ни здравых, ни шальных. Ты просто трахаешь меня, а я процессом наслаждаюсь. Ничего особенного. Нормально. Ты это умеешь, кто бы что ни говорил. Без обид! Могу поставить три звезды, а после куни ты стремительно взлетаешь на четыре. «Пятёрки» больше никогда не будет — здесь увы: слишком долгая прелюдия, на коде я стону, как рваная резина, а после сброса напряжения быстро засыпаю. Бывало лучше, Юрьев. Однако не на что пенять. Всему своё время. Наверное, общий средний возраст и начинающаяся старость женской репродуктивной системы играют против нас. Сухость замучила. Эластичность ведь уже не та.

Отлично разнесла. Мне нечего сказать, хотя, пожалуй, будет так:

— Почему? — с плеч начинаю стягивать пиджак. — Ты ужинала? — оглядываюсь, как шпион, по сторонам. — Давно?

— Конечно, — хмыкает и тяжело вздыхает. — Я не ждала тебя. Ты опоздал.

По-видимому, намечается очередной скандал. Мне кажется, напрашивалось окончание фразы:

«Как всегда»?

— Что теперь не так? — откинув в сторону пиджак, шагаю смело за порог и мягко прикрываю дверь. — Мы одни. Малыш не слышит. Можно говорить.

— Детей не будет, Юрьев.

— Почему?

— Никогда.

— Почему?

— Я не хочу.

— Сколько часов длится твоё новое желание? — зеркалю позу, согнув колени, плюхаюсь на жопу, легонько подтолкнув её.

— Осторожнее, — шипит змеёй и зыркает, прожигая взглядом мою рожу.

— Извини. Я не расслышал. Ты обозначила причину, по которой вдруг решила, что не родишь мне сына?

— Не хочу, — раздвинув ноги, Оля располагает на своих коленях как будто сильно изможденные, вытянутые руки-плети. — Дети не нужны. Нам точно не нужны. Мы их угробим. Вернее, я!

— Это твой ответ? — замечаю пачку сигарет. — Теперь зарядишь про то, что «плохая мать», потому что…

Вот же дрянь. Моя пачка, мои сигареты — всё мое. Искал сегодня, а их жена взяла. Вероятно, утром, пока я в ванной надевал штаны, а после на бегу застегивал манжеты рукавов рубашки.

— Это ответственность, Юрьев.

— Тебе не десять, Лёль. К тому же…

— Не в возрасте дело. Я принимаю препараты, от которых сознание играет в прятки…

Те медикаменты, что ей совсем не помогают?

— … более того, посещаю психотерапевта, который не наблюдает подвижек или улучшений в состоянии, — жена закусывает ребро своей ладони и пропускает кожу через зубы. — Это не лечится, Юрьев. Эту память, — внезапно бьет кулаком себе в висок, — не заткнуть. Она трындит, трындит, потом бормочет, жутко скалится, пищит и булькает, но, хоть ты сдохни, ни хрена не замолкает. Но для этого, как мне секретным образом поведали, была придумана лоботомия. Ради твоего сына я на всё готова, муж.

— Прекрати! Что произошло?

— Там, — жена назад кивает, — спит маленький ребёнок, а я…

— Могла бы рядом спать.

— Так и было, — вскинувшись, с присвистом отвечает. — Я спала, а потом внезапно захотелось покурить. Знаешь, как перед смертью? Мол, если не сейчас, то больше никогда.

— Что случилось? Он тебя толкнул? Ущипнул за грудь? Открыл глаза и в чём-то обвинил? Пиздец! Я не могу разговаривать с тобой, накидывая версий, формируя диалог. Ты или подключайся, или…

— Нашему сыну было бы десять лет сейчас, Юрьев.

— И что? — потупив взгляд, уставившись перед собой, задушенно хриплю.

— Десять лет, но ни хрена толкового у нас не вышло.

— И что? — выбираю из пачки сигарету, которую вращаю между своим большим и средним пальцем. — Какая-то бесконечная херня, которую ты никак не сложишь во что-то умное. Десять, пять, пятнадцать, двадцать, сотня и полтинник. Какая, к чёрту, разница? А?

— Тело помнит, Рома, — с тяжёлым всхлипом произносит. — У меня болит живот.

— Ни хрена оно не помнит. Что ты ела?

— Помнит, — еле двигает губами и жалобно сипит. — Я сыта по горло и это не кишечный взрыв. Боль другая!

На неё, наверное, нашло? И так всегда. Как только дело приближается к концу года… Как только наступает грёбаный ноябрь… Как только… Так мы с Олей погружаемся по маковку в провал!

— В этом году уедем, — говорю, как отрезаю. — Без разговоров. У нас есть ещё два месяца. Найдем, куда смотаться. Мир большой — вакансий много.

— Нет, — тихо, но в то же время резко отвечает.

— Да! Я не спрашиваю о твоих желаниях. Под мышку чемодан, тебя и куда-нибудь подальше. Вон из этого гадюшника.

— Ты… — она зажмуривается и словно про себя считает, — хоть слышишь, что тут говоришь? Круизы? Туристические путёвки? Будет, как обычно. Она передала письмо?

Что-что? Наверное, мне почудилось. Подходящее время прикинуться глупым валенком.

— Стефа написала очередную просьбу о помиловании? — всё одно настаивает на своём.

— Не успела.

— Не ври! — жена плюется прямо в рожу. — Я знаю, что он всё передал. Тогда, когда…

Решила наконец-то прочитать?

— Я не затарился, Юрьева. Никакой выпивки, никаких танцев на столах, никакого сна, никаких слёз, никаких драк, никаких дебильных писем. Ты меня услышала? Ни хрена не будет. Мы не станем уничтожать себя потому, что у тебя живот болит, а память, не затыкаясь, ересь говорит. С меня хватит! Мы устраиваем добровольные поминки, надравшимися призраками гуляем по квартире, отключаем телефон, прячемся, как недоумки, жадно жрём отраву, словно не в себя. В этот раз всё будет по-другому. Не ной. Мне насрать, что у тебя душа болит. Я…

— Не смей! — Лёлька кусает со всей дури свою же тонкую ладонь. — А-а-а-а!

— Прекрати! — бью по направленным ко мне женским пальцам. — Что случилось? Мальчишка в чём виноват? Мы его разбудим, если не прекратим этот хренов балаган, — быстро поворачиваюсь и смотрю через плечо, желая убедиться в том, что ребёнок не проснулся и за нами не следит. Это очень странно, но я не полагаюсь на видео, которое транслирует чувствительная к маленькой возне ультрасовременная техника.

— Я чувствую себя подопытной зверушкой…

Понеслась!

— Я та, над которой ставят опыты…

Уверен, что ей что-то мерзкое приснилось.

— Все эти специалисты играют с моим больным сознанием, вызывая ужасы из прошлого спе-ци-аль-но, — намерение произносит по слогам. — Я интересна им, как нестабильный персонаж. Не могу!

— Не ходи туда, — вставив в губы сигарету и чиркнув зажигалкой, прикуриваю, сведя глаза, внимательно разглядываю только занимающийся оранжевым заревом табачный круглый кончик. — Я же не хожу, но со всем справляюсь.

— А мне не помогает, — мотая головой, бубнит под нос. — Ты толстокожий, Юрьев. Нервы, как канаты. Ещё бы! Это ведь не тебя разодрали, обесчестили, унизили, указав на место возле грязной тряпки. Не тебя е. али в два ствола всю ночь. Я шлюха, Ромка. Твоя персональная, оплаченная по тарифу блядь…

— Стоп! Говори со мной, — скриплю зубами, разбирая на волокна фильтр.

— Ты не слушаешь, — Лёлька отодвигается, ёрзая на заднице, прислоняется к стене и утыкает в угол лоб. — Никогда не слушал. Никогда!

— Начинай.

Ночь будет долгой… Этого я, мать твою, не ожидал.

— Что?

— Сегодня я твой психолог. С чем Вы ко мне пришли, Ольга Алексеевна? Правильно назвал?

— Издеваешься? — жена буравит костью пластмассовый дверной проём. — Боже, как же ты жесток.

— Мне не смешно.

— Ты слушаешь и ни хрена не слышишь, Юрьев. У тебя есть только один голос, к которому прислушиваешься, когда не знаешь, как поступить или что ответить.

Намекает на Марго?

— Ну-ну… — спецом подначиваю стерву.

— Ты! Голос только твой!

— Кто же тот герой, с которым я, когда мне худо, разговариваю? — задаю ещё разок вопрос.

— Ты слышишь исключительно себя. Даже сейчас…

— Хм? А почему так, Ольга Алексеевна?

— Ты эгоист!

— Смертельный, видимо, порок?

— Ты зло, Рома.

— До тебя только сейчас это откровение дошло?

— Ты… Ты не слышишь, да? — её глаза наполнены грязной влагой до краёв.

— Возможно, потому что ты ни хрена не говоришь, любимая. Только «бу-бу», «му-му» и «а-а-а».

Я кто угодно, но точно не бездушный. Ольга утверждает, что я глух и безразличен, что я к её проблемам равнодушен, что… Я палач! Я дьявол! Я безукоризненное зло!

— Ты будешь говорить или… — сцепив жёстко зубы, мычу, не раздвигая губ.

— Я помню, как люто ты…

— Расправился с насильниками? — хихикнув, заканчиваю фразу за неё.

— Ром…

— Жалею, что быстро сдохли, — не повышая голос, спокойно продолжаю. — Об этом точно не жалею. Это правильно и справедливо. Я был оправдан и…

— Нам с этим жить!

— Живи, кто не даёт?

Я живу! Живу и не вспоминаю о былом. Не слышу крика. Не вижу кровь. Не чую мерзкий запах.

— Ты изменился, — она внезапно обнимает мои щёки и приближается ко мне лицом. — Я не узнала тебя. Ты…

— Оль, это я… Всё ещё. По-прежнему. Я прошу тебя, заканчивай придумывать и этой хренью терроризировать нас.

— Ты вернулся старым, Юрьев. Ты поседел, ты угробил не только их, ты полностью разрушил нас. Мне показывали те жуткие снимки, на которых…

— На хрена? — пытаю выкрутиться, но Ольга крепко держит. — Отпусти меня.

— Голыми руками… Ром…

— Они забрали сына, Лёля. Полагаешь, за то, что произошло, надо было дать им двадцать лет, а после отпустить на волю, сытно накормив? Варежки, носки, тапки, деревянные поделки — цена за жизнь нерожденного тобой ребёнка?

— Ведь ничего не изменить.

— Я жрать хочу. Оставим грёбаный сеанс психоанализа на следующий по счёту случай. Что там есть?

— Я хотела уйти, Юрьев.

— Этого никогда не будет, — с ухмылкой растираю недокуренную сигарету. — Год не меньше, а дальше, как пойдёт.

— Навсегда!

— Ты не догнала? — бью по её рукам, силой вынуждая отпустить меня.

— Я испортила тебе жизнь, товарищ лейтенант полиции, Роман Игоревич Юрьев. Наша встреча на том блядском выпуске была ошибкой, а ты не должен был подходить ко мне тогда. Я изуродовала великолепного мужчину, превратив тебя в… — она противно закатывает бельма, куда-то слепо пялится, что-то шепчет, будто бы себя клянет, — в жестокого скота.

— Слабо погромче повторить? Скажи и кончим на этом. Ну? Чего ты ждёшь?

— Я не обманула, Рома, — Ольга смотрит мне в глаза. — Марго спасла меня, вытянув из петли, которую я неумело пыталась соорудить из твоего ремня.

— Я тебя сейчас… — сжав кулаки, рычу, рассматривая стерву исподлобья…

В моей семье, в той прошлой жизни, всегда курил отец. Я пристрастился к пагубной привычке после того, как отобрался в лысые курсанты в институте сугубо внутренних дел и высшего юридического образования. Но я отчетливо запомнил день, скорее, ночь, когда увидел в первый и последний раз, как растягивала никотин моя ратующая за здоровый образ жизни мать.

Она сидела в абсолютной темноте на кухне, подперев мертвенно-бледными ладонями свой гладкий лоб, а между пальцев правой руки у неё подпрыгивала сигарета, которую Марго, как пить дать, вытянула из брючного отцовского кармана.

«Забирай её и выметайтесь вон, Рома» — она произнесла загробным, мрачным, мёртвым, уж точно не своим активным, звонким, голосом, как только я поравнялся с ней, зайдя в закрытое для всех пространство. — «Оле нужна смена обстановки, сынок. Вам выпала прекрасная возможность начать жить собственным домом и двором, раз к отчему не лежит у девочки душа. Как она? Уснула? Как твоя спина?».

«В чём дело?» — положив ладонь ей на плечо и наклонившись к уху, спокойно произнёс.

«Мазь помогла?» — мать засмеялась, а потом закашлялась. — «Она спит?».

«Да. На животе».

«Прости меня, сынок» — холодными губами она коснулась лба и сразу оттолкнула от себя…

— Полагаешь, это правильное решение? Сучий выход, который ты искала для себя? Кто из нас после этого эгоист? Смотри в мои глаза, когда я разговариваю с тобой? Стыдно? Сука! Да я за тебя…

— Ром…

— Решила, видимо, проверить фразу: «Только смерть способна разлучить»? — брезгливо задаю вопрос, не скрывая пренебрежения, язвлю и ёрничаю.

— А разве это жизнь вдвоём? О таком ты мечтал? Так представлял совместное счастливое будущее?

— Всегда есть шанс, — мотаю головой.

— Мы его просрали, Юрьев. Я с ней тогда пошла и простым поступком наказала нас. Я виновата, Рома, и только я. В том, что ты бездетен, исключительно моя вина. Ты должен был начать с меня, а начал с тех ублюдков. Ты палач, живущий с жертвой. Нанеси удар и навсегда освободи меня…

Вот же…

Бля-я-я-я-дь!