Роман… С Ольгой

Глава 2

Двадцать лет назад

Тишина угнетает. Безмолвно убивает. Пронизывает насквозь. Искрит и зажигает. Душит безжалостно и невообразимо, забирая необходимый мне для жизни воздух.

У него её глаза… Это очень страшно! Осознание жутко напрягает и лишает начисто контроля — я полностью теряю с трудом подобранное c пола хлипенькое самообладание. По всей видимости, сейчас я демонстрирую строгой даме очевидный тремор рук, а нижними конечностями отбиваю бешеную чечётку, глупость вытанцовывая. Похлопываю носками дешёвых балеток, надетых на босые стопы, и без конца одёргиваю подол узкой, не короткой юбки из стрейчевого материала, натягивая её кустарно подшитый край на лысые коленки, которыми сильно упираюсь в заднюю стенку письменного стола женщины-беспощадного инквизитора, уничтожающей меня. По-моему, она немного похожа на французскую королеву. Бургундская, Наваррская, Австрийская? Марго де Валуа, Маго де Артуа, возможно, Жанна Пуатье? А если его мать — потомок итальянских дожей? Она, что, Екатерина Медичи? Если да, то вынужденный визит сюда для кого-то закончится недоказуемым впоследствии, наверняка смертельным отравлением.

Холодные серые. Благородные зелёные. Чересчур опасные. Исповедующие и проклинающие одновременно. Испепеляющие и не оставляющие жертве жалких шансов на спасение. Женщина проводит осмотр внутреннего содержимого, сканируя и размечая контрольные точки; а нанося персональный штрихкод на лоб избранника, клеймит, а после в пух и прах разносит, не касаясь объекта, приговоренного к аутодафе или карательному расстрелу без права переноса.

Тонкая тёмная окантовка коротких и жёстких ресниц делает взгляд ещё более ужасным. Она не так проста, как хотела бы казаться доверчивым окружающим. Эта тётенька жестока и коварна. Маргарита, как мне кажется, сильна физически, психологически непредсказуема и весьма злопамятна…

— Фамилия? — не спуская с меня глаз, произносит сухо сидящая напротив женщина в белоснежной медицинской форме.

— Куколка, — еле слышно, как будто хрипло, отвечаю, при этом опускаю голову и, по-моему, впадаю в очевидный ступор.

— Повторите, — замечаю мельком, как она сжимает между пальцев дешёвую шариковую ручку, подушечкой указательного проводит по вытянутому носику, задевая кончик стержня тёмно-серого цвета.

— Куколка, — прячусь, скукоживаясь, плечами обреченно пожимаю. — Оля Куколка, — и шёпотом куда-то в сторону зачем-то добавляю. — Там же всё написано. Зачем спрашивать?

— Что? — змея вытягивает тело и, совершив стремительный бросок через весь рабочий стол, застывает с раскрытым капюшоном в точности передо мной.

— Ольга Алексеевна Куколка, — вскидываюсь и устремляю на неё открытый взгляд, — студентка инженерно-строительного института, второй курс, обязательный медицинский осмотр для оформления разрешения на проживание в общежитии.

— Вот так, — возвращается на своё место и, перебирая ступнями по полу, вплотную подбирается к столу, а уткнувшись в поверхность крупной грудью, зачем-то то, что ей уже и так известно, наждачным тоном уточняет. — Сколько полных лет?

— Восемнадцать, — тяжело вздыхаю.

Так мало или слишком много? Какой ответ эту мерзкую женщину устроит?

— Половую жизнь ведёте?

— Нет. То есть…

— Когда?

— Что когда? — еле двигаю губами.

— Когда начали жить половой жизнью, Ольга Алексеевна?

— Я ещё не начинала, — скривившись, недовольно хмыкаю.

— Не смешите меня, пожалуйста, — отвернувшись, цедит через зубы.

— Я Вас не обманываю, — будто бы стыдясь чего-то, ниже опускаю голову.

— Когда начались регулярные менструации?

— С четырнадцати лет.

— Очень раннее развитие. Это многое объясняет, — качает головой. — Цикл постоянный, без сбоев? Жалобы? Спазмы, боль, головокружение, перемены настроения?

Как у всех! Что она хочет услышать? Что я смеюсь, когда в ледяной воде застирываю случайные кровяные пятнышки на мягких ластовицах? Или что… В конце концов, какого чёрта?

— Да, как часы. Жалоб нет, — для пущей убедительности головой мотаю.

— Беременности, выкидыши, аборты? Сколько и когда? Нужно вспомнить все, — склонившись над амбарной книгой, не слушая меня, мамашка что-то слишком рьяно пишет.

— Нет. Ничего не было.

— Значит, отрицательно, — выставив кончик языка, игриво наклоняет голову. — Хорошо. Какие контрацептивы используете? Барьерные способы, возможно, или предпочитаете таблетированный режим? Я Вас слушаю…

Она ведь мне не верит. Усмехнувшись, опускает подбородок, проводит острой частью по своей грудине; сощурившись, рассматривает то, что написала, как будто даже сплевывает и, глубоко вздохнув, продолжает непростой для меня, как в чем-то обвиняемой, допрос.

— Советую отвечать спокойно и правдиво. Я ведь всё увижу.

Что такого есть во мне, что она до сих пор, за годы своей адской практики, не видела? Я знаю, чувствую и предполагаю, что моё присутствие в этом кабинете так же нежелательно для матери Ромы, как и для меня чрезвычайно унизительно. Что, в конце концов, ей очевидно? Вероятно, то, что для других, простых смертных, просто-напросто непостижимо? И в чем я должна здесь признаваться, на коленях каяться? Что она может узнать, заглянув ко мне в трусы? А главное, что после этого она намерена рассказать своему единственному сыну?

— Мне нечего скрывать. Но я, пожалуй, пойду, — пытаюсь встать, хромаю, мешаюсь и камнем опадаю. — Извините, что отняла Ваше драгоценное время.

Увы, загробный женский голос тут же тормозит мое намерение.

— Первая и очень грубая ошибка, Ольга! — отложив в сторону ручку, вцепившись пальцами в подлокотники своего кресла, внешне похожего на трон, откидывается госпожой на кожаную спинку. — Я могу обращаться к Вам по имени?

— Что Вы имеете в виду? — обреченно плюхаюсь назад, а грубую просьбу об обращении ко мне по имени специально игнорирую.

Пристроив на довольно жёстком сидении посетительского места свою задницу, ёрзаю, неспешно двигаясь, пока не упираюсь ягодицами и узкой поясницей в прохладную решётку как будто каменного кресла.

— Не стоит портить отношения с матерью мужчины, с которым Вы встречаетесь, юная леди. Это не угроза, это простой совет. Роман Юрьев — мой сын, а для Вас, Ольга, это и не секрет. Зачем же Вы настраиваете меня против себя?

— Я этого не делаю. Я…

— Вы встречаетесь с Ромой? — добавляет, как будто в сторону. — Господи, зачем спросила?

— Простите… — тяжело понять, что ей надо от меня, поэтому о чем-то предупреждающим шепотом спокойно начинаю. — Я не настраиваю и…

— Мы ведь хорошо знакомы, Ольга Алексеевна. Смешно это отрицать. К тому же неоднократно встречались на нейтральной территории, если можно так сказать. А сегодня, видимо, по досадной неосторожности, невниманию или незнанию, Вы забрели в мои владения. Ну, не специально же Вы решили заглянуть в амбулаторию?

— Мне очень жаль, — скулю и корчу жалостливую рожу.

Она никак не реагирует и ей, по всей видимости, всё равно.

— Я могу на пальцах одной руки, никуда не торопясь, с чувством, с толком, с расстановкой пересчитать все наши с Вами неожиданные столкновения. Первый раз — счастливый выпуск сына. Второй…

Мне нечего на это всё сказать, разве что заметить, что склерозом эта дама совершенно не страдает.

— Я не знала, что попаду к Вам на приём, — а вот теперь прекрасно понимаю, какую глупость отвечаю.

— Во второй, кажется, вы, обнявшись и переплетя пальцы на руках, гуляли с Ромой по центральной набережной. Был ли третий раз, Куколка Ольга Алексеевна, студентка архитектурного факультета, восемнадцати лет отроду?

— Да. Ещё в кино ходили, — при этом гордо задираю подбородок, безобразно выставив нижнюю челюсть вперёд, скрежещу зубами. — Целовались в люльке на колесе обозрения, когда аттракцион из-за отключения электроэнергии остановился. Мы оказались заблокированы с Вашим сыном на высоте, на крайней точке, обозначив максимум, а там, к сожалению, нечем было заняться, пока мы ждали аварийного переподключения. Рома смеялся, развлекал меня, рассказывал анекдоты, а потом предложил провести время с большей пользой, а я не отказала, но…

— И всё?

— Всё.

— Сексуальные отношения по-прежнему отрицаете?

— Да! — довольно грубо отвечаю.

— Пожалуйста, проходите, — выставив в сторону руку, туда не глядя указывает направление.

Там смотровая. Я вижу то, от чего становится не по себе в мозгах, а на сердце — омерзительно, гадко, гнусно и паскудно.

Что она хочет? Что не так? Должна ли я признаться в нечто большем? Да, так уж вышло, я никак не предполагала, что мать моего Юрьева — светило местного разлива в провинциальной гинекологии. Ни разу при каждой нашей встрече разговор не касался рода занятий наших с ним родителей. С моими-то всё ясно — откровенно, хвастать нечем.

Мама, профессионально расстриженный главный бухгалтер частного завода по изготовлению хлебобулочных изделий, случайно получившая семилетний срок по так называемой экономической статье, которую в качестве выгодной — как тогда нам всем казалось — сделки ей областные воротилы и пришили. Лиза Куколка — почти как Сонька-Золотая ручка — отбывает суровое и справедливое наказание в колонии очень строгого режима; а папа… Мой отец откровенный пьяница. Алексей Петрович сильно пьёт. Мы не общаемся уже, в общей сложности, два года. Вероятно, это мой косяк, но разрыв состоялся и в настоящее время гордо носит статус необратимого. В этом городе я живу одна, вернее, одна среди сборища разношёрстного народа. А мой сегодняшний визит сюда вынужденный и такой же неожиданный, как и для этой «королевы» медицинской прерии.

Я необдуманно и неосторожно затянула с этим. Наивно полагала, что смогу получить медицинскую справку, щедро проплатив услуги специалистов, так сказать, негласно, например, через старшую медицинскую сестру в этом богоугодном заведении. По крайней мере, до настоящего дня мне кое-что из подобного успешно удавалось. Так, например, я сделала флюорографию, беспрепятственно сняла кардиограмму, получила удовлетворительные результаты аж целых трёх анализов. В каком-то — я этого, конечно же, не помню — кабинете моё зрение признали стопроцентным без каких-либо отклонений, к тому же венеролог подтвердил отрицательный ВИЧ-статус и пробу Вассермана. Но вот какая незадача: сумма, которую я предложила за положительную медицину, почему-то получила отметку «чрезвычайно недостаточно» для прохождения осмотра у женского специалиста. Я не придала этому значения. Теперь вот понимаю, что очень даже зря. Эта железная дама считает такой вариант решения проблем просто неприемлемым, помимо того, что отвратительным.

— Ширма, банкетка, кресло, Ольга Алексеевна, — кивает за моё плечо.

— Я девственница, — шиплю в её отчего-то сильно покрасневшее лицо.

Неужели я тому причина?

— Это моя работа, Оля. Вам нужна справка, а я не подписываю липовые бумажки. Неужели Рома не говорил, насколько принципиальна его мама? Я возьму мазок и проверю…

— Я не хочу.

— Ваше право. Не стану переубеждать.

— Я хочу другого врача, — осмеливаюсь что-то даже буркнуть.

— Повторю — это Ваше право, девочка, но…

— Я Вам не нравлюсь.

— Я врач, Вы пациентка. Мы не должны испытывать друг к другу какое-либо эмоциональное влечение. В Ваших же интересах будет, если мои заключения получат статус «беспристрастно» или «объективно».

— Вы мне не верите?

— Словам — нет! У меня большой опыт. Эти глаза, — прикасается указательным пальцем к закрывающимся по очереди, как по команде, верхним векам, — и эти руки, — выставляет их вперед, — много повидали.

Корчит мудрого специалиста?

С пренебрежением фыркнув, всё же поднимаюсь:

— Что я Вам сделала? — зажав пальцами переносицу, следую туда, куда меня профессионально и без оскорблений направляют.

Мерзкий запах, впрочем, как и обстановка в целом: допотопные, почти пыточные, инструменты и посеревшие от постоянной стирки медицинские простыни, которыми укрыто «рабочее место» Маргариты Юрьевой, не способствуют, должна сказать, какому-либо расслаблению.

— Юбочку нужно снять, — она рассматривает мой полуобнаженный зад, который я необдуманно открыла, задрав почти под плечи эластичную резиновую ткань. — Нижнее белье можно оставить там.

Господи! Я невольница, попавшая на осмотр к евнуху огромного гарема?

— Давно были у гинеколога?

Соврать?

— Посещаю дважды в год, — не задумываясь, отвечаю.

— Оленька…

Оленька? Да чтоб тебя!

— Простите, но…

— Отлично. Достаточно. Ложитесь, — до моих ушей доносится звук шлепающего по женской коже тянущегося латекса.

Эта женщина, задрав по-кукольному руки, приближается к моей промежности, которую я для неё сейчас приветливо открыла.

— Не надо инструментов. Пожалуйста. Я Вас не обманываю. Я не сплю с Вашим сыном, между нами ничего не было, — скулю побитой сукой и о чём-то эту тетку заклинаю? — У меня не было сексуальных отношений. Так уж вышло.

Жалкое зрелище, ей-богу — взрослая девица, дергающаяся на приёме у врача. Зажмурившись и вцепившись пальцами в укрытые края гинекологического кресла, вжимаюсь в холодную поверхность и закусываю нижнюю губу. Почему она ничего не делает? Издевается? Смешно ей, да? А мне вот, черт возьми, не очень.

Я, наверное, закончу, как моя мать. Дам очередную взятку и попадусь на этом. Меня осудят по ужасающей статье, определят в соседнюю «квартиру» с родительницей, а наша детская, чего уж тут, фамилия войдет в историю криминалистики, как обозначение незадачливого воришки или жалкого коррупционера…

Она пальпирует мои молочные железы. Её лицо сосредоточено, напряженно и не демонстрирует какую-либо мимику, а вот явная пренебрежительность исчезла сразу же после того, как Юрьева поняла, что с первым выводом действительно ошиблась.

— Можете одеваться, Ольга Алексеевна, — спокойно убирает руки и отходит на несколько шагов назад. — Мы закончили.

— Я здорова? — прикрыв ладонями похолодевшие, наверное, от ужаса, средние по размеру полушария, выказываю озабоченность предварительными результатами.

Что я зря, в конце концов, терпела? Мучилась и извивалась, пока она делала свои дела у меня в промежности?

— По осмотру — да. Патологий я не наблюдаю. Ответы будут готовы в понедельник, но, если что-то обнаружат, то Вам обязательно позвонят и назначат встречу. Студенческая поликлиника не имеет узких специалистов, поэтому учебное заведение вынужденно заключило контракт с районной амбулаторией. Так что, если, не дай Бог, — по-моему, она через плечо плюет, — то Вашим лечащим врачом буду я. Это не чья-то прихоть. Таковы условия.

— Ага, — бухчу под нос, пока вслепую разбираюсь с трусами, назло скрутившимися в жёсткий валик.

У неё мягкие и теплые руки, спокойное, чересчур размеренное дыхание и внимательный взгляд, когда она занята любимым делом и не раскрывает рта, понося на чём свет стоит девчонок, случайно загремевших к ней в «темницу».

— У Вас маленький вес, Ольга Алексеевна, — из той части кабинета, в котором Юрьева проводит предварительный осмотр, доносится негромкий голос. — Для Вашего роста… Метр семьдесят два?

— Угу.

— Не мешало бы набрать три-четыре, а то и пять килограмм.

— Хорошо, — не спеша застёгиваю каждую маленькую пуговицу на шёлковой безрукавной блузке.

— Витамины принимаете?

— Нет.

Я не сторонница самолечения, да и денег на такую роскошь иногда банально не хватает.

— Я напишу назначения и… — Маргарита странно замолкает. Похоже, ждёт, что я задам вопрос, продолжу разговор, наконец оттаю или от облегчения, как идиотка, похихикаю? — Вы всё, Оля? — тихий голос дрожит, звучит довольно-таки неуверенно. Совершенно не согласуется с цельнометаллической женщиной, которую она тут из себя изображала.

— Да.

Маргарита сидит в своём здоровом кресле и, судя по выражению лица, бешено волнуется.

— Присаживайтесь, — указывает на то же место, в котором я предварительно прошла словесную экзекуцию перед не менее унизительным осмотром.

— Спасибо, — поправив сползший с бортика ремешок дешёвой сумки, усаживаюсь в кресло.

— Оля… — похоже, кто-то заикается? — Оля… Э-э-э… Можно по имени? Вы не возражаете?

Если честно, то не испытываю жажду, чтобы раскрывать свой рот. Кроме того, у меня болит, вернее, сильно тянет низ живота, который она несколько минут назад не стесняясь разминала, словно вымешивала застоявшееся дрожжевое тесто, а ещё скулит, наверное, от обиды и стыда, анальное отверстие, через которое Юрьева пыталась доказать мою скрываемую женственность.

— У вас с ним серьёзно? — уложив под подбородок стопкой собранные ладони, подключает сладость, льет елей и ласково заглядывает мне в глаза.

— Можно я пойду? — робко прячусь, из-под бровей рассматривая чему-то улыбающееся женское лицо.

— С Ромкой всё серьезно? Ответьте, прошу. Я…

— Я здорова?

— Да.

— Спасибо. Подпишите, пожалуйста. У меня дела и…

Её сын ждёт меня в кафе. Уже трижды присылал определенное по смыслу сообщение. Юрьев слишком пунктуален, а я опаздываю на полтора часа:

«Лёль, это совершенно никуда не годится! Я куплю тебе наручные куранты, если ты будешь так халатно относиться ко времени!».

— Он долго был один. Понимаете? Вернее, с девочками у него не ладилось. Вероятно, виновата его серьёзность или моя гиперопека — я ведь всё о себе знаю — сыграла с сыном злую шутку. Мы никогда не возражали и даже настаивали на его общении с лицами противоположного пола, но у Ромы… Это что-то старомодное?

— Не знаю.

— Я много говорю?

— Да.

Она добродушно улыбается и продолжает:

— Сын думает, что родители об этом ничего не знают. Ещё бы! Конфликт интересов отцов и детей. Вечная тема русской классики. Кто мы, в сущности, такие? Старики сорока семи лет, ничего непонимающие в этой жизни. Чем можем помочь, например? Каким советом, делом или приворотом? А он… Считаете, что я лезу не в своё дело? Не отвечайте, пожалуйста. И это понимаю. Но…

— Рома пишет, что бросит меня, если я не приеду в кафе «Улыбка» через пятнадцать минут. Наверное, у нас наметился разрыв, Маргарита Львовна? Скоро всё закончится, и Вы сможете спать спокойно. Кстати, я не ошиблась с отчеством? — намеренно ехидничаю.

— Нет, не ошиблись, — странно кривит губы. — Вы слишком колкая, Оля. Не допускаете мысли, что люди могут ошибаться в первом приближении? Я сделала Вам больно?

— Допускаю. Нет, не сделали.

— Вы женщина, а значит…

— Предлагаете дружбу?

— Предлагаю быть друг к другу терпимее, — мягко исправляет.

— Я согласна, — дёргаю плечами, словно сбрасываю что-то случайно навалившееся или чересчур тяжёлое.

— Врачебный цинизм — неотъемлемая черта, вернее, элемент профессиональной деформации практикующего медика. Я не доверяю словам пациента, но слушаю их тела, присматриваюсь к тому, что колосится в чашке Петри. С некоторых пор перестала ошибаться, но сегодня… — я прислушиваюсь, а мать спокойно продолжает, — рада, что оказалась не права.

— Спасибо.

— Без обид, Ольга?

— Без обид.

Я отходчива. По крайней мере, так говорят сокурсницы или случайные однодневные подруги, попавшие каким-то образом в круг моих хороших знакомых. Однако не выношу, когда особо любопытные лезут не в свои ворота. Ненавижу выслушивать непрошенные советы. Категорически не приемлю науку жизни от посторонних, кем бы они ни были для нас, как для случайных слушателей.

— Это Вам… — елозит чем-то по стерильной поверхности своего рабочего стола.

Небольшой фольгированный квадратик с очевидным содержимым находится под указательным пальцем Маргариты Юрьевой, которая глаз с меня не сводит.

— Мужчина должен об этом беспокоиться, — демонстративно убираю руки, согнув в локтях и перекрутив жгутом, прячу их за спину. — Мне это не нужно. Это лишнее, — уверена, что покрываюсь пятнами, дрожу щекой и дёргаю губами.

— Не думаю.

— Вы…

— Берите, Оля.

— Распространяете продукцию двойного назначения на рабочем месте? — не скрывая пренебрежения, хмыкаю.

— Я многое повидала. А Вы, к сожалению, путаете понятия. Если бы презервативы были под рукой у некоторых пар, то мои обязанности свелись бы исключительно к положительным эмоциям, которыми я бы вознаграждала каждую будущую мамочку, узнавшую о своем интересном положении. Но, увы! А здесь, — осматривается в обстановке собственного кабинета, — в этом месте всякое бывало. Не отказывайтесь от защиты и берегите женское здоровье смолоду, — пружиня подушечку, убирает руку. — Ничего такого. Рано или поздно это произойдет. Мой мальчик не отступится, — последнее, что слышу перед тем, как подняться со своего места…

Между прочим, с этим выражением трудно не согласиться. Я ведь чуть не предала нас, не выдала и не рассказала кое-что: её Рома сделал «этой Оле» предложение. Давно! Ещё на первом свидании, после скоропалительного знакомства на выпуске курсантов института, Юрьев по-щенячьи ткнулся носом в мою щёку и, лениво двигая губами, водил словами по коже, вырисовывая простые сочетания. Он ждёт моего ответа тридцать полных и три жалких дня и, кажется, не собирается сдаваться. И с этим Маргарита тоже не ошиблась…

— Привет! — наклоняюсь над молодым мужчиной, одетым в полицейскую форму и медитирующим над чашкой с чёрным кофе, на дне которой он ищет скрытые от глаз общественности мудрые ответы.

— Ты опоздала, — бухтит как будто недовольно.

— Извини, — зарываюсь лицом в его быстро отрастающие волосы. — Были неотложные дела. М-м-м, очень ароматно пахнешь.

— Садись на место, деловая девушка, — подскакивает, чтобы отодвинуть и предложить мне стул напротив. — Блин, замедленная реакция. Вот я дубина стоеросовая. Давай-давай.

— После суточного дежурства, Рома, нужно отдыхать, а не выгуливать опаздывающих на свидания девчонок.

— Ты последняя, Лёлик. Мой смотр уже закончен.

— Каковы результаты? — помогаю, пока он подсаживает. — Спасибо.

— Э-э-эх, не очень, — ну, очень тяжело вздыхает.

— Всё так плачевно?

— Это мягко говоря. Что будешь есть? Голодная?

— А ты? — глазами указываю на его заказ. — Считаешь, что это сытный ужин?

— Не люблю сидеть в одиночестве, Оленька. И вообще, — Юрьев некультурно потягивается за столом, поднимает и расставляет руки, усиленно прокручивает кисти, сжатые в большие кулаки, — хочу пройтись. Давай, наверное, накормим тебя, а потом на пляж смотаемся.

— Я не одета, — украдкой рассматриваю Ромку. — Песок и камни отменяются.

— Посидим на берегу, через противный песок я тебя перенесу. Ты ничего не хочешь мне сказать?

— Нет…

Пока я ем, Юрьев внимательно наблюдает, медленно поводит плечами, как кокетка, поправляет поникшие погоны, одним глазком заглядывает в свой телефон, обреченно выдыхает, когда я заказываю обязательный для меня и лишний для него десерт, по-детски открывает рот и терпеливо ждёт, пока я не торопясь отправлю «самолётик» с шоколадным содержимым в его полость.

— Вкусно? — собираю кромкой десертной ложки остатки потекшего мороженого с его губ.

— Очень. А из твоих рук, — подкатив глаза, мурлычет, — вдвойне! Лёлик, хватит мучить. Принимай решение и закончим игры в прятки. Я хочу спать с тобой, — это добавляет шёпотом, упёршись локтями в столешницу и отодрав свою задницу от стула.

— Нет.

— Это ответ? — его глаза стремительно ползут наверх.

— Нет.

— Чёрт! — плюхается на свое место. — Отец уверял, что метод действенный.

— Что-что?

— Так и говорил: «Рома, сразу предлагай. Не рассусоливай, иначе дама склеится». Не работает. Вот ни хрена! — надувает губы и, перекрестив на груди руки, откидывается на спинку стула. — Я тебе разонравился?

— Нет, — запускаю ложку в рот, в блаженной неге прикрываю глаза и знаю, что при этом трепещу ресницами. — Сладко-о-о-о!

— Это сладкая форма садизма, Куколка! Заканчивай соблазнять, мелкое динамо.

— Я этого не люблю, — распахиваюсь и таращусь выпученным взглядом. — Не называй меня по фамилии, Юрьев. Ни-ког-да!

— И ты меня не называй! В чём дело? — делает вид, что сильно злится.

— Мы очень молоды, Рома. Голодранцы, не устроившиеся в жизни. Без перспектив и собственной жилплощади.

— Самое время, Оль. На хрена ходить вокруг да около? Я хочу быть с тобой. Жить, спать, просыпаться рядом. Тебя волнует личный угол? Значит, что-нибудь подберем и снимем по средствам квартиру.

— Любишь? — не глядя на него, отламываю кусочек с пика сливочной горки. — Иначе, чего тебе приспичило жениться на мне, Роман Игоревич?

— Люблю! — незамедлительно отвечает.

— А меня об ответном чувстве спросить не хочешь?

— Ты издеваешься? — прищуривается и, сильно выгнув шею, ко мне снова направляется.

— Честно? — подмигиваю.

— Честно!

— Немного, Ромочка. Совсем, — свожу два пальца вместе, прижав подушечки, демонстрируя объем издёвки, — чуть-чуть, самую малость. Юрьев, Юрьев… — головой качаю. — Лейтенант полиции, мальчик молодой, активный, борзый, рьяный. Подгорает?

— А ну-ка, поднимайся! — с очевидным смешком в голосе приказывает…

Он очень сильный! Мне с ним тяжело бодаться. О таких, по-моему, говорят:

«Бешеный, стремительный, неукротимый!».

Юрьев прёт, как вездеходный танк. Лезет напролом. Он меня несёт уже, наверное, пятый километр. Останавливается, чтобы отдышаться, подбросить моё тело, через силу улыбнуться и посмотреть на линию горизонта, которая с каждым его шагом непрерывно удаляется.

— Ты гонишься за солнцем? — прикасаюсь к его коже на парусящей от сбитого дыхания скуле. — Дыши носом, мальчик.

— Мальчик? — обращается ко мне лицом, запуская бег желвака на одной щеке.

— А кто? — развожу руками. — Тесно на тебе, Юрьев. Очень неудобно. Ты какой-то чересчур компактный. Ты не мог бы…

— Я сейчас тебя брошу, Куколка!

Хорошо прикладываю кулаком в грудь нахала.

— Приехали, — по-воровски оглядывается. — Никого! Отлично.

— Что? — я открываю рот, а Ромка ставит меня на землю.

— Посидим здесь. Мне нужно перевести дыхание, Лёлик.

— У-у-у, мой зверь! — коверкаю слова и двумя руками дергаю Ромкины подрагивающие щёки.

Помимо колоссальной силы, он обладает несдержанным характером. Вернее, энергичным, вероятно, импульсивным. Пока я медленно прихожу в себя и спокойно разминаю ноги, Юрьев мостится за моей спиной, прижимается к пояснице чем-то твердым, пристраивается, крепко обнимая мой живот.

— Оль, я хочу, чтобы мы стали мужем и женой, — говорит в висок, обдавая жаром кожу. — Слышишь?

— Да.

— Не тяни с ответом. Черт! Ни хрена себе, как штормит, да?

— Да.

— Можно сто лет ходить, взявшись за ручки, изображая при этом как будто крепкую, стабильную, уверенную пару, и не являться ею на самом деле, а можно чувствовать… Я чувствую! Болит в груди, когда ты не рядом. Околдовала, бестия?

— Да.

— Да — это твой ответ или…

— Я согласна с твоим утверждением. И да, Ромочка, я околдовала. Ты упал мне в глаз на том шуточном параде, когда пыжился, героя изображая.

— Шуточном? Пыжился?

— Маленькие солдатики в криво, косо скроенной форме. Но сейчас…

— Сейчас? — Юрьев настораживается.

— Тебе идёт этот цвет! Красиво сидит и ты, как мне кажется, возмужал.

— За один месяц? — не верит, не понимает, не осознает, к чему идём.

— Я была у твоей матери, — неожиданно мычу, опустив голову.

— Зачем? То есть…

— Стандартный осмотр. Справка нужна была, а специальность твоей матери такова, что…

— Ты здорова, моя Лёля?

Я здорова, и я, как это ни странно, хочу стать его женой. Но, похоже, соответствующий момент только что упущен.

— Юрьев! — горланит какой-то парень, размахивая руками.

— Это Красов? Костя? Блин, Оль, это Костя, о котором я говорил. Сейчас и познакомимся.