Роман… С Ольгой

Глава 20

То же время

— И где он был? — выпуская в сторону никотиновый дымок, с пренебрежительной кривой усмешкой спрашивает «Сашенька» Фролов.

Да под кроватью! Разбойник, как после оказалось, не далеко от нас ушёл. Толстая кишка у мальчика тонка, да мозгов и хитрости пока что маловато. Паштет развлекался, играя с небольшими по объёму пылевыми катышками, собравшимися возле плинтуса в углу. Кот разгонял их до огромной скорости между мелких лапок, сильно посеревших от дачного колорита, а после резко тормозил, подключая усы, нос и толоконный лоб, пока мы с Олей, заведённые и полуголые мотались, рыская по дому, при этом особо не стесняясь в выражениях, «миленько» собачились и обвиняли друг друга в том, что не уследили за глупеньким котёнком тире безмозглым шерстяным ребёнком, над которым необдуманно взяли шефство несколько недель назад. Последнее произошло исключительно:

«Из-за тебя! Из-за тебя, скотина ты тупая!» — визжала перевозбуждённая женщина, выдирая пальцами запутавшиеся волосы у себя на голове. — «Паша-Паша, где же ты? Кыс-кыс, малыш. Иди ко мне. Ко мне, кому сказала?».

А я, придурок, имел неосторожность ей напомнить, что:

«Павел — не собака, а котяра, который привык гулять сам по себе»; а затем зачем-то углубился в воспоминания о том, как она отчаянно желала распанахать парня от горла до анального отверстия, чтобы наживо вырвать детородное жало из кошачьих чресел. За несвоевременное изложение моментально удостоился ощутимой серии физических толчков в плечо и словесных оскорблений, из которых «кретин и идиот» были наиболее необидными и простыми. Даже так? Подозрительно, что из Олиного лексикона выскочили любимые «палач», «убийца» и «вампир». И в тот момент я стал подозревать жену в случайном матерном косноязычии. Наслушался тогда по самые раздувшиеся помидоры, как у нас здесь говорят.

Однако зарядить писюше о том, где в тот момент скрывался борзый бузотёр, — всё равно что признать свой однозначный проигрыш и полнейшую несостоятельность в благородном деле сыска. Как бывший сотрудник правоохранительных органов, отставленный согласно рапорту капитан полиции, позавчера я зарекомендовал себя, как «отвратительное полное ничто». Так кричала в бездну Лёля, когда, широко раздвинув ноги и выставив мне на обозрение призывный голый зад и розовую щель, в которую я хотел был засадить ей по воспалившиеся от крика гланды член, искала озабоченного Павлика в промежутке между полом и здоровым стеллажом с кастрюлями, стоящим в углу на кухне рядом с газовой плитой.

А потому:

— Догнали каторжника возле выхода.

— О, как! — счетовод, похоже, мне не верит.

Да нет же! Сашенька просто-напросто поддерживает очень глупый разговор.

— Мы нализались, Фрол? — прыскаю, задыхаясь никотином.

— Говори о себе. Потому как я нахожусь в полном сознании, хотя желал бы отойти в астральное пространство. Ибо у меня охерительные планы на оставшуюся часть, чего уж там, до усрачки скучного вечера. Не отвлекайся, Юрьев. Что было дальше? Я правильно понимаю, что котёнок собственными силами добрался до ворот?

— Угу!

— От всей душонки потоптал маменькины овощные грядки?

Он — нет, мы — да! Голая жена скакала, как необъезженная кобыла, перепрыгивая через помидорные кусты, ломая баклажанные ростки. Играла ведьму? Ей бы в ту минуту предложить метлу и ступу, так, полагаю, мы бы сорвали продолжительные аплодисменты и вышли пару-тройку раз на «браво» и благодарственный поклон. У Лёльки случился нервный срыв, а в женской голове бесконечным сериалом транслировались сцены из криминальной кошачьей жизни, в которой Паштету выцарапывают глаза взрослые и жестокие на расправу особи его же рода-племени, к которым он хотел пристроить маленькую письку, чтобы:

«Что-то там доказать! Состоятельность, Юрьев? Господи! Да на черта она кому нужна?»…

— Пощипал травку.

— О, да! Это они любят. У Марго кошачья мята по углам растёт?

А хрен его поймёт! Никогда особо не озабочивались натуральным хозяйством, которое старики там развели.

— Наверное, — пространно отвечаю. — Там много чего есть.

Правда, из имеющегося я помню исключительно редис, маленькие помидоры, пупырчатые острые огурчики, пахучий молодой картофель, покоцанную слизнями капусту и зелёный горох.

— Короче, вы, я так понимаю, едва успели? Ты выставил руку и захлопнул дверцу, а потом нравоучительно заметил: «Куда же ты, сынок?».

Тут Сашка прав. Когда я вытащил котёнка за случайно высунувшийся из-под кровати хвост, то пару раз легонько щёлкнул безобразника по носу, перед тем как передать ни черта не понимающую живую игрушку заплаканной, подскакивающей от нетерпения жене.

«Держи!» — опять провёл живым пушистым носовым платочком по её мокрым, с засохшими солевыми линиями от обильных слёз щекам и притянул голую к себе с дебильными словами. — «Оль, я кончу, если ты не прикроешь наготу. Ты не могла бы…».

И снова, как по написанному, огрёб сухое:

«Идиот!»…

— Почти, Сашуня. Не в «яблочко», но довольно близко.

— По-прежнему в «молоко»?

Причмокиваю и покачиваю головой:

— Снайпер ты так себе, Фролов.

— Не всем на Оленьку везёт, — он ляпает и тут же захлопывает свой чёрный рот. — Извини, перегнул.

Вот-вот! Держи подобную херню, как говорится, при себе.

— Паштет пытался протаранить серым лбом железную калитку, — упёршись локтями в перила, на землю стряхиваю пепел сигареты. — Царапал прутья и мяукал.

— Видимо, от Юрьевых устал. Укатали беспокойные родители молодого шерстяного котана.

— Я серьёзно, Саша, — опустив пониже голову, к себе заглядываю в раскрытый на две верхних пуговицы ворот белой выходной рубашки. — Его не так просто поймать.

— Дикий, что ли? Под стать хозяйке?

— Он нормальный пацан. Заканчивай херню травить. Я решил поделиться впечатлениями, а ты ржёшь, как ненормальный.

— Пацан? Ну-ну! А ты, кстати, в том уверен? Уж больно мальчик резвый. Кстати, эта братва способна преподнести очешуительный сюрприз, подложив тебе в кровать слепых котят. Мол:

«Вот, папулечка, была использована многократно. Я слишком молода, а тебе, роднуля, в самый раз. Поэтому вырасти мой волосатый молодняк!».

Э-э-э? Тут как бы неувязочка.

— Спасибо за красочное описание.

— Всегда пожалуйста, старик.

У меня по детству не было домашних животных, поэтому в этом я однозначно ни черта не понимаю. Стручок — кот, а дырка — кошка? Всё, как у нас? Не думал об этом до вопроса Сашки. Если кратко и по делу, то:

«А хрен его поймет?».

Ведь я ему под хвост, по правде говоря, в тот день не заглянул. Зато по наглой морде всё определил. Наш Пашенька — мужик! Смотрел он на меня, как на равного, выпустив когти, шипел и вырывался, когда его на руки с подстилки у двери поднял.

— Ты на протухших щах полагаешь, что я должен удостовериться в мужественности усатого клубка? У него усы растут, писюша. Даже борода имеется.

— Юрьев, ты серьёзно?

— Я серьёзно! — сплевываю прилипший к губам табак. — Блядь, такая херня, — прищурившись, внимательно рассматриваю тлеющий оранжевым кончик сигареты. — Я скоро получу фиброзную ткань на лёгких.

— Чего? — Фрол пялится на то же, что и я.

— Специально покупаю дешёвую отраву.

— На хрена?

Чтобы жена не тягала пачки из кармана. Способ, безусловно, патовый и абсолютно не действенный, но хотя бы так смогу — по крайней мере, я на это надеюсь — отвратить её от неженского занятия обгладывать до волокон вонючий фильтр сигареты.

— Короче, мы закончили? Я тебя повеселил?

— Если честно, Ромыч, то чего-то не смешно мне было. Ты с Лялькой можешь загреметь в тюрьму за жестокое обращение с животными.

— Основания? — моментально подключаю следака.

— Ваш Пашка некоторое время подвергался эмоциональному давлению. Вы издевались над малышом. Котейка испытывал не то чтобы животный, а просто-таки нечеловеческий стресс. Полагаю, он быстренько воспользовался ситуацией — вы с Лялькой отвлеклись на нечто более важное и приятное, вероятно, дикий секс — и сдрыснул от греха подальше. Я бы на его месте точно так же поступил.

— Сравниваешь себя с блохастой тварью? — посмеиваясь, с нескрываемой ехидцей говорю.

— Все мы создания божьи. Кто-то покрыт густой противной шерстью, а кто-то татуировки набивает, украшая кожу и себя, естественно.

— Неужели? — вполоборота становлюсь к нему.

— Показать не могу, — Фрол давит в пепельнице сигарету.

— На жопе?

— На члене, Юрьев, — он сильно крутит пальцем у виска. — На плече, естественно. Для симметрии, конечно. А кое-что, к тому же, ретушью покрыл.

— Реставрацию прошёл? — хихикаю, как долбоёб.

— Иди ты, конченый идиот! — фыркает Фролов.

— Если не поддерживаю это увлечение, то однозначно «идиот»? — обратив лицо в банкетный зал, организованный в шикарном заведении по случаю дня рождения Котяна, выискиваю взглядом трёх девиц, как в воду канувших. — Куда они пропали?

— У калитки поищи, — бухтит обиженно. — Твоя зазноба, возжелав, способна и титановую дверь лбом запросто прошить. Меня вот что интересует, Ромочка: как маленький котёнок оказался во дворе, а главное, на что рассчитывал, пока добирался до спасительного выхода. Сколько ему?

А тут я буду немногословен, потому как:

— Понятия не имею.

Мы с Ольгой не озаботились выяснением родословной подкидыша и не стали возраст устанавливать, организовывая зубную карту у ветеринарного врача, у которого, между прочим, ни разу — тьфу-тьфу, чтобы не сглазить — не были. Ест, играет, ходит в свой лоток и спит! Как по мне, так с Пашенькой нет критических проблем. Плевать на годы, пол, породу так же, как и на детскую звериную несознательность. Мне достаточно того, что он малыш.

— Хм? — похоже, Сашка мне не верит. — Был бы развит большой палец у засранца, он бы и щеколду оттянул?

— И даже ключ в замочную скважину вставил…

— Кто? — перебивает нас наклеивший на рожу блядскую улыбку откуда ни возьмись материализовавшийся босс.

— Да Ромыч рассказывает о том, как провёл каникулярный период в деревне продолжительностью, слава тебе, Господи, в два вялых дня. Были, говорит, на природе, там день рождения отца справляли, усиленно копались в радужных воспоминаниях, а потом вдвоем с женой кота искали.

— Кота? — шеф взглядом просит поделиться адовой отравой. — Вы завели домашнего питомца? Скучно стало?

Твою мать! Хотя бы ты, родимый, тут не начинай.

— А что было делать? Возвращаюсь домой, а дрожащий пушистый комочек уткнулся носом в наш порог. Прикажешь отфутболить божью пакость?

— Нет-нет, — Красов совершает первую затяжку и через ноздри выпускает сизый дым. — Никакого членовредительства, тем более по отношению к маленьким пушистым тварям. Всё правильно, Юрьев. Ты сделал доброе дело, которое на том свете обязательно зачтётся.

На что он, чёрт возьми, пространно намекает? На то, что я работаю исключительно по человеческим «зверькам»!

— Куда Ася подевалась? — шеф справляет тот же вопрос, что и двумя минутами ранее я, как бы между прочим, произнес.

— Прячется в туалете, — рядом с моим виском выдыхает Сашка. — Девочки всегда туда стайками ходят. Им, видишь ли, компания нужна. Не ссытся бедняжкам, если через картонную стенку подруженька о том о сём не дребезжит, суфлируя трескотню звонкой золотой струёй.

— Ты… Ты… Ты… Чтоб ты… — захлёбывается никотином босс. — Фролов, иди к чёрту с пошлыми эпитетами!

Сашка таращится на меня, как будто говорит:

«А что я? Это всё он… Или она. Спровоцировали вы меня, уроды, на эмоции. Теперь держитесь, черти, я должен всё… Всё-всё вам рассказать!».

— Будь здоров, — похлопываю босса по спине. — Ну-ну! Что случилось, шеф?

— Это какая-то женская тайна — посещать отхожие места дуэтом, трио или камерным оркестром. Там Ольга и Инга. Не переживай — Ася не утонет, ей руку подадут, — настырно продолжает Фрол.

— В туалете? — в один голос с Костей произносим.

— О, глядите-ка, Светик-Семицветик туда же направляется. Из-за стола встала и по сторонам оглядывается. Подыскивает, видать, достойную компанию. Иди-иди от греха подальше, малыш. Кстати, я бы тоже заглянул, если бы не вонючий запах и дикий визг при встрече после того, как я туда войду. Зачем, спрашивается, орать, когда я и так всё видел? «Выйди, выйди, выйди» — верезжат, как полоумные. Не догоняют, что я пришёл им помощь оказать. Например, сумку подержать или норковое манто, или атласный шлейф безумно дорогого платья. Возможно, предложить тампон и поинтересоваться, как день у солнышек прошёл. Дуры они! Чок-ну-тые!

— Фу-у-у-у, — морщит нос наш босс. — Ты, твою мать, не мог бы не распространять неприятные подробности с таким умным выражением лица. Мы так до дерьма сейчас дойдём. Сколько можно в туалете находиться?

— Девочки пудрят носы и поправляют корабли на головах.

— Корабли?

— Причёски, укладки, парики, шиньоны. Лохмы, если честно, раздражают. Особенно, когда дама сверху.

Ну всё, мать вашу, понеслась!

Начальство с причмокивающим звуком втягивает никотиновую дозу, дебильно складывает ручки на груди, пока прислушивается к тому, что излагает Сашка.

— Когда детка скачет на моей стреле…

На стреле? Неожиданно закатываю глаза и отворачиваюсь от братков.

— Что такое, Юрьев? Не любишь наездницу?

Наоборот, люблю.

— Просто он не умеет её готовить, Фрол, — прыскает Костя, хлопнув начфина по плечу. — Ромка, без обид?

— Угу.

Какие уж тут обиды? Лёлик сверху очень хороша. Всё в этой позе идеально. Вот жена, заведя за спину руку, бережно обхватывает пальцами мой член, вот плавно направляет внутрь, задерживая при этом слабое дыхание, вот с красивым вздохом расслабляется, аккуратно принимая плоть, вот возится и ёрзает, обволакивая гофрированными стенками влагалища мой ствол… Я всегда слежу… Следил… Вернее… Да какая, в сущности, разница?

— Вот этими руками, — Сашка выставляет скрюченные пальцы нам под нос, — я хочу вырвать к чёртовой матери их патлы, которыми они мотают, когда е. ут нас. Неужели нельзя затянуть дулечку, — теперь он крутит пальцем на макушке, ввинчиваясь ногтем под черепную кость, — вот здесь?

— А я люблю, когда её волосы прячут нас, — самозабвенно начинает Костя. — Есть в этом что-то…

— Что-то аффективное! — перебивая, сипит Сашок. — Я лишь высказал своё мнение, у тебя другие ориентиры, босс. Юрьев вообще забыл, как шпилить баб. Жена по воскресеньям плотское даёт, смурная контрразведка?

— Ты полагаешь, что наш Паштет — не кот? — не опуская из поднебесья глаз, жалобно скулю.

— Всё ясно! Спасибо за своевременный ответ. А в запахах, — Фрол снова обращается лицом к посмеивающемуся Косте, — ничего такого нет, Котя. Всё, что естественно, то не безобразно. Люблю, когда от девочки пахнет кисленьким душком. Если дама не потеет подо мной, то я плохо постарался и некачественно выполнил свою работу. Определённо, как в родимой бухгалтерии. Пока бабки подобьёшь, то двадцать раз вспотеешь. А свою работу я люблю! И потом, из бабского сортира бесконечно валит сизый дым, а не дерьмовый смрад идёт. Там Юрьева богует! Накатывает предчувствие, парни, что нам выставят за курение в неположенном месте крупный счёт.

— Что думаешь, Ромка? — Костя задает вопрос.

Они там что-то сильно задержались. Помню, как Лёлик туда в первой партии вошла, потом туда проникла Ася, а фееричное шествие между столов и стульев Тереховой, направляющейся в ту же степь, не заметил только подслеповатый идиот. Лично мне на глаза упала Сашкина слюна, которую он случайно выпустил, когда таинственно улыбающаяся Инга задела животом его сильно выпирающее из-за стола плечо.

Крылова — моя правая рука в отделе и человек, которому я могу доверить трудные дела, не предполагающие прилюдной огласки, действительно направляется за «кулисы», чтобы освежить лицо и расслабить булки на толчке. У Светы, как для женщины, чрезвычайно странные, вернее, диковатые увлечения. Гоночные мотоциклы, огнестрельное оружие и здоровые ножи! Обои на рабочем столе её ультрабука выглядят крайне агрессивно и подчёркивают, как мне кажется, не присущую ей на самом деле мужественность и адреналиновую зависимость. С виду — хрупкая и нежная, а внутри — кремень с прожилками из армированной стали. Из этой девочки бы гвозди лить или ковать закрученные против часовой штыри.

— Добрый вечер, — она проходит мимо нас, а мы, как по команде, взглядами провожаем эти тоненькие ножки.

— Ох, блядь, — первым дёргается Сашок и отворачивается. — Чего так долго? Юрьев, кошечек пора спасать.

— М? — расставив локти на перилах, подпираю поясницей высокое ограждение места, выделенного для курения.

— Скажи своей правой руке, пусть там пнёт девиц под зад. В конце концов, я бы хотел с Тереховой потанцевать. В чём прикол принарядиться, прийти в ресторан и сразу же забраться в гребаный ВэЦэ, чтобы там вместе с другими пустоголовыми свиристелками разбираться с содержимым толстой косметички, набитой под завязку брендовой мазюкой?

— Саша? — дёргает начфина за рубашку босс.

— Внимательно, мой друг, — в попытках навести хоть какую-то резкость Фролов теперь таращится в Красовское лицо, сведя свои глаза на нос. — Что ты нам подсыпал в шашлыки, что меня ведёт, как законченного алкаша?

— Не терроризируй мою жену, писюша, — Костя как бы невзначай поправляет бухгалтерскому гению завернувшийся внутрь воротник, — и отстань от Ромки с пошленькими версиями. Света! — горланит в спину моему заму босс. — Подойдите, пожалуйста, к нам…

Так я и потерял с трудом приобретенный авторитет. Ольга вышла покурить в сортир всего-то полчаса назад, а складывается такое впечатление, что всю жизнь с огромным упоением вкупе с нетерпением я ожидаю, когда моя жена сползёт с ресторанного толчка.

Музыка гремит, народ гудит, ребята ржут. А я по всем законам жанра вынужден, естественно, не отставать от них, чтобы не прослыть нелюдимым и неконтактным мужиком, хотя кому в этом зале есть дело до меня. Все знают, кто такой Юрьев и что из себя представляет его жена, которая, кстати, по возвращении в город вполне ожидаемо включила режим:

«На хрен отвали, Роман!».

Как и обещала, Лёлька забралась на того же резвого коня, с которого спустилась на два промелькнувших быстро дня…

— Костя, — подкравшаяся к нам жена, цепляет руку босса, — Ася неважно себя чувствует. Ты не мог бы…

— Где она? — мгновенно откликается и, как курцхаар становится в сосредоточенную стойку.

— В туалете.

— Пр-р-р-р, — прыскает Фролов, но поймав Лёлин очень нехороший взгляд, тут же замолкает, прикусив язык.

— Что там произошло? — Костя выбирается из компании и, стягивая с плеч пиджак, начинает отходить от нас.

— У неё голова болит и живот.

— Живот, живот, живот… — бормочет Красов и удаляется в сторону служебных помещений.

Завороженно слежу за тем, как шустро шеф обминает полупьяную толпу гостей, заискивающих и однозначно пресмыкающихся перед ним.

— А теперь с тобой, козёл! — доносится откуда-то с правой стороны взбешенный голос моей жены. — Держи свою шлюху на строгаче, а то…

Опа! А ведь Ольга, сильно раздувая ноздри, но сохраняя видимость безразличия и стоического хладнокровия, сжимая кулаки, надвигается на мужика выше неё на полторы здоровой головы, если не больше.

— Лялька, ты взбесилась? Ром… — начфин не успевает договорить, потому как Ольга остужает пыл и определенное намерение отрезвляющей пощёчиной, жёстко полосующей Сашкино лицо. — Р-р-р, ш-ш-ш, — теперь хрипит финансовый директор, мотая по-ослиному башкой.

— Ты чего? — хватаю бешеную и, развернув её спиной к нему, на чьем лице, помимо следа от узенькой ладошки, играют зверский марш лошадиные по форме и размеру желваки, прячу на своей груди. — Тихо-тихо, — выставляю руку, указав тем самым Сашке расстояние, на котором следует держаться, чтобы случайно в неприятности не встрять. — Спокойно! Что случилось?

— Ты больная на голову, Юрьева? Иди проколись, шизофреничка. Какого хрена тут свою недоразвитость мне демонстрируешь? У тебя проблемы с головой и мужем? Я-то тут при чем? Индивидуальность решила показать? Да насрать мне на твою изюминку. Как люди говорят, с вот таким походом. Какого хрена руки распускаешь? — через зубы произносит Фрол, с опаской озираясь по сторонам. — Дать бы тебе промеж синих глаз, чтобы другим сучкам неповадно было…

А ты попробуй, мальчик, и увидишь, на какой мажорной ноте мы закончим наш незаканчиваемый разговор! Здесь точно никого. Вернее, мне так кажется — я так считаю, но в полной мере всё же не уверен, — что никто не видел того, что между ними только вот произошло. Чего он дёргается, как шальной?

— Сволочь, хам, гад… Ненавижу тебя, урод! — бухтит в мою рубашку Оля. — Таких как ты… Юрьев, я хочу домой. Отвези меня, а потом возвращайся к своим дружкам.

Замечательно! Начфин, по-видимому, перешёл на новый уровень. Однако по озабоченному и ни хрена не догоняющему хлебалу, в которое он с размаху получил, можно лишь судить, что Фрол неожиданному повышению совсем не рад. Не ожидал… Не ожидал, мой говорливый брат!

— Ты, сука, что себе позволяешь? Я… Я… Я… Ромка, в чём дело? Это как понимать?

А я таинственно помалкиваю, но монотонно двигая рукой, мягко разминаю Лёле шею, попадая пальцами в обозначившуюся при наклоне впадину. Отрицательно мотая головой, предупреждаю друга о том, что ему не стоит даже пытаться что-то доказать и в чём-то утвердиться. Я! И только я! Я здесь буду отвечать за свою жену. Сашок пока не очень в курсе, на что способен Ромка Юрьев по отношению к тому, кто осмелится хоть мизинчиком задеть её.

— Оль? — похоже, Сашка быстро отошёл. — Ты хоть объясни, пожалуйста. Мне не больно, если это кого-то интересует. Ты бьёшь, как девчонка. Могу научить, как нужно. Слышишь? — он осторожно трогает её плечо, которым жена пару раз поводит. — Прекрати, подруга. Вы там что-то не поделили или кого-то? Где Инга?

— Отвали!

По-видимому, что-то в той дамской комнатке произошло. Что-то, что для нас пока табу. Зная Ольгу, убеждён, что никакой конкретики от неё ни за какие деньги и посулы не добьёмся. Тут остается лишь помалкивать, следить и строить жалкие догадки.

— Я хочу домой, — жена немного отстраняется. — Сколько ещё?

Ни одной слезинки! Сухо, чёрство, даже равнодушно.

— Ещё час, а потом…

— Поговорим? — заглядывает ко мне в нутро Фролов. — Привет, Юрьева, — как маленький ребёнок, крутит у Ольги перед носом почти лопатообразной ладошкой. — За пощёчину я настаиваю на подробных объяснениях.

— У Тереховой всё выяснишь, — жена гордо выставляет подбородок, носом дёргает и даже корчит рожи. — Безмерно рада, что этим магазином займусь лично я. Костя всё-таки талантливый руководитель. Он бы с ней не сладил.

— То есть? — Сашка, сжав свои щёки пальцами одной руки, сжимает их и без стеснения растирает ушибленное женской оплеухой место.

— Без комментариев! — отвернувшись, жена становится к нам спиной. — Болтающий без остановки мужик определённо хуже любой дрянной бабы. Ты мне скажи, пожалуйста, это врожденное, приобретенное, вычитанное или на коленке склепанное? А? — резко обращается к нему лицом. — Сколько вы знакомы?

— Я реально ни хрена не догоняю, Ляль. Ты…

— Не называй меня так, — произносит сухо.

Дурной знак! Я в курсе, но Сашку, по-видимому, это невдомёк. Фролов пытается что-то думать и как-то возмущаться, и чуть-чуть протестовать, но жена права. Слишком это фамильярно, тем более, когда причина её ярости совершенно не ясна.

— Недавно. Месяца два-три. Блядь, да я не считал…

— Она в курсе, что со мной случилось, Фролов. Более того, она уверена, что Юрьев замочил двух ушлёпков, которые в два стола изгалялись надо мной в гостиничном номере. Об этом мог знать только очень близкий человек. Тот, кто…

— Я поговорю с ней и всё объясню.

— Ты забыл, Саша? — жена прищуривается, присматривается и вслушивается. Ольга ждёт, что на это всё ответит Фрол?

— Забыл? — он вынужденно отступает и уменьшает рвение. — Что я забыл?

— Ты уже с Тереховой обо всём поговорил! — с издёвкой в голосе отвечает Лёля.

— Не было такого, — он широко разводит руки, вроде бы пытается поймать мою жену в капкан, чтобы заключить в жаркие объятия, а после сладко убаюкать, нежно приласкать. — Ром? — внезапно, а для Фролова очень неожиданно, чересчур спонтанно, я становлюсь каменной стеной между ними и смотрю через его плечо, не встречаясь взглядом.

— Ты трепло, — сипит откуда-то издалека жена. — Постарайся больше не попадаться мне на глаза, писюша.

А дальше гробовая тишина, разрываемая ритмичным стуком набоек невысокого сегодня каблука.

— Да, твою мать…

Его терзания. Метания. Шатания туда-сюда по открытой местности. Шипение и пронизывающие взгляды, направленные исключительно в мои глаза. Нет! Нельзя! Открыться Сашке означает подставить под удар жену и донельзя счастливое начальство. Костя стопудово счастлив и точно рад. Женился боссик быстро, при этом загодя, почти предусмотрительно, сделал мелкого мальчишку, а теперь вон кружит молодую восхитительную, но перепуганную до чёртиков крошку, проходя широким шагом по танцевальному кружку.

Всё однозначно решено и нечего об этом дальше думать! Определенно предпочту молчать. Я палач в глазах моей Юрьевой, а в глазах Фролова — мужчина, не способный защитить любимую жену.

Нам с Лёликом к подобному не привыкать — мы справимся и выкрутимся. Хреново только, что остаток праздничного вечера вдрызг испорчен. За столом сидим, затолкав в желудки языки, лениво возим вилками в тарелках, накалывая мясо, нанизываем на острые зубцы похрустывающие от свежести листы изумрудного салата, неторопливо выбираем тыквенные семечки и с нескрываемым презрением во взглядах отгребаем в сторону жестковатый бурый рис. Жена с глубоким сожалением смотрит на танцующих, чему-то даже улыбается и покачивает головой, переглядываясь с этой Асей, на ком, по правде говоря, нет совсем лица, зато красуется жуткая гримаса, составленная из идеальных черт, на которые глубоко подсел наш Красов…

— Доброй ночи, — взираю на то, как Ольга достает из слишком узкой ярко-красной сумки ключи от квартиры. — Ты…

— Пока! — без промедления и тушёвки прокручивает замок и, подтолкнув оттопыренной ступней, заточенной в элегантный остроносый туфель полотно двери, жена заходит внутрь. — Привет, Паштет, — раздается сладкий голос изнутри.

Котёнку больше повезло. Больше, чем мне! Она к нему пришла, а не ко мне.

Мои часы… Часы усердного наблюдения за Ольгой превратились в кем-то срежиссированный сериал с одной-единственной главной героиней женского пола и человеческого рода, и мелким волосатым ротозеем, которого я то и дело замечаю то на её груди, то на животе, то прислонившемся к обнаженному бедру, то застывшему на плече, когда Лёля отдыхает на диване, запрокинув голову назад.

Сейчас жена находится на кухне. С чем-то возится, что-то перекладывает, кое с чем колдует, заглядывает с интересом в холодильник, встает на цыпочки, чтобы добраться до верхней полки, а после наклоняется, приседает, желая, видимо, ознакомиться с внутренним содержимым морозильной камеры. Подозрительная активность в помещении, куда жена не заходит после шести или семи часов вечера, вызывает не абы какое недоумение у меня в мозгах. Пашка талантливо мотает нервы мелкой, сшитой из плотной ткани мышке, которую он гоняет между босых ступней, мягко передвигающихся по кафельному полу и не способных наступить на маленький кошачий хвост, шурующий по вылизанной каменной поверхности, как электровеник, полностью заряженный и чересчур активный.

«Что? Что такое? Что там у тебя случилось, детка?» — вытягиваю шею, как жираф, и замираю соляным столбом над экраном ультрабука, отблескивающего великолепным изображением на стёклах моих очков, без которых я с возрастом становлюсь, как без сильных рук.

Оля подозрительно застывает, располагаясь правым боком к объективу скрытой камеры. По-моему, она к чему-то прислушивается или, что более вероятно, по-собачьи принюхивается. Однозначно Лёлик что-то чувствует или чего-то ждёт. Поводя плечами, она внезапно сбрасывает с плеч и так распахнутый до не хочу халат и остается в до безобразия коротенькой пижаме, которую, чего уж тут греха таить, я раньше у неё не отмечал. Такая вот, ну ты подумай, чёртова обновка? Кружевная тряпка, которую жена купила без меня? Когда только всё успела? Проклятый маркетплейс, от внутренней начинки которого у женского пола в башке случайно пробудившаяся несознательность яростно кипит. Я так и знал, что в несанкционированных растратах виноват тот самый вездесущий всемирный разум. Интерактивный старший брат!

«Что за чёрт?» — теперь я глупо скалюсь, как озабоченный урод.

Она ведь… Твою мать! Теперь Оля смотрит на меня, при этом пошленько облизывает губы и рисует кончиками пальцев по выступившим через шелковую ткань соскам.

«Вот так!» — согнув в локтях руки, забрасываю их себе за голову и подпираю свой затылок горячими ладонями. — «Давай, любимая» — молчаливо подначиваю её. — «Забирайся на стол!».

Но, как это ни странно, я отдаю жене команды через грёбаный экран, а она всё в скрупулезной точности мгновенно выполняет. Похоже, ночка тоже задалась. Тоже? Я поторопился с выводом, что откровения Тереховой в параше дорогого ресторана могли испортить нам с женой настрой.

Ольга слабо шепчет, на что-то указывает мечущимся взглядом, а потом, улегшись на спину, устраивается на кухонном столе, как на гинекологическом кресле. Раскрыв пошире ноги, жена опять терзает мои чувства и желания своим порнографически распахнутым нутром.

Ну что ж, на это стоит посмотреть и подрочить вдобавок, пока мозги находятся в слабеньком сознании и от нахлынувшей куда не надо спермы не спеклись.