Роман… С Ольгой

Глава 3

Двадцать лет спустя

С некоторых пор я перестал поправлять людей. Не реагирую на ошибочные мнения, считая их сугубо личными. Не то чтобы неправильными, но необъективными. Скорее, субъективными.

Улыбаюсь, когда подспудно ощущаю в выражениях нескрываемые издёвки, ехидцу и под. ёбы. Отфильтровываю, особо не зацикливаюсь и спокойно пропускаю мимо. С Богом! Пусть идут к чертям и не портят карму.

Вальяжно отворачиваюсь, предварительно затянувшись никотином, когда встречаю недоброжелательность или откровенное пренебрежение по отношению не только к себе, но и к чему-либо, и к кому-либо, связанным со мной или с Лёлей. Я научился абстрагироваться и не обращать внимания на неприятности. Их много, но куда важнее не их количество и периодичность наших встреч, а персональное отношение к тому, что рядом происходит. Да, вот так!

Выдрессировал стоическую выдержку, о которой знал исключительно с родительских мудрых слов. Специально надрочил дрянной характер, чтобы не тратить время на подобных пустобрёхов, каким, например, является Александрушка Фролов, начальник по «золотым бумажкам» в фирме, которой владеет на правах единоличия и нестрогой власти, почти демократии, мой старый знакомый, вероятно, друг детства, Костя Красов.

— Юрьев, ты обнаглел и слишком задираешь нос! Не пучит от такого самомнения? Рожа у тебя холёная, а запросы сплошь барские. Дворянином заделался? Ты хоть бы иногда оглядывался на шефа.

— Зачем?

— А вдруг Котян против твоих методов ведения дел, но по незнанию или слабости характера не может отказать тебе? Ещё бы! Такому беспредельщику скажешь «нет», получишь шилом в глаз, — причмокнув, вынимает изо рта сигарету «наш писюша». Почти как «наша мымра», но только в тысячу раз объективнее, а не только хуже. — Иногда необходимо затягивать поясок и поддерживать брюхо двумя руками, предварительно глотнув язык и закатав губу. Привык жить на широкую ногу?

— Нет.

— Знаешь, что означает: «А денег на сегодня нет!»?

— Нет.

— Это означает, Рома, что печатный станок требует заправки государственными чернилами, — вынув изо рта сигарету, давит, что есть мочи, прокручивая недоокурок в хрустальной пепельнице, стоящей на его столе.

— Ты платишь моим людям из своего кармана, периодически включая МФУ? — с широким нескрываемым зевком лениво отвечаю, разглядывая при этом ногти на одной руке.

— Ром, отдает подкупом, ей-богу. Не считаешь? Не находишь, что это откровенный шантаж с целью нажиться на слабостях другого? Юрьев выкручивает «Саше» руки, чтобы угодить своей братве, — по-моему, кое-кто сменяет гнев на ласку и слабенькую милость. — Я не отрицаю, что работа проведена на должном уровне; отдел пахал, как проклятый, не поднимая головы, ты впрягался с полной отдачей, но…

— Так подкуп или шантаж, Фролов?

— Какая разница! — счетовод теперь отшвыривает дорогую перьевую ручку, которая пару раз подпрыгивая и отталкиваясь от стеклянной поверхности его рабочего стола, наконец-то упирается в элегантный — под стать хозяину — бортик органайзера из навороченного и дорогостоящего канцелярского набора. — Ты сидишь в моем кабинете и давишь авторитетом. Премии, премии… Вам бы только брюхо набить! Потерпите и будет счастье, когда Костя закроет Астафьева, пройдясь по всем параграфам. Они ведь даже не ударили по рукам, а о полноценном контракте речи вообще нет, а ты завалился сюда и колотишь кулаком по столу, требуя финансового вознаграждения. Твой отдел…

— Речь не обо мне, писюша, — спокойно перевожу глаза на вторую руку и точно так же интересуюсь длиной и чистотой ногтевых пластин на пальцах, которыми, как веером, по воздуху, никуда не торопясь, перебираю. — Не обо мне! Разве я сказал, что хочу получить награду?

— Иди на хрен!

— Люди, Саша! Мои подчиненные ждут обещанного поощрения. Я расписал по пунктам, кто на что был горазд, когда дёргал за верёвки, вытягивая тайны из мешка с наклеечкой «Астафьев».

— Получат, — для убедительности пару раз кивает. — Но…

Я же, недослушав, нагло вклиниваюсь и перебиваю:

— Дорога ложка к обеду, Саша. Мы с тобой русские люди, дорогой. Значит, с такой поговоркой с былинных времён знакомы. Зачем им «после», «когда-нибудь» или «потерпите, будет позже»? У них есть семьи, которые тоже хотят достойно «кушать», тем более на дворе июль. Сезон отпусков и плавок.

— Так море рядом! — ехидничает идиот.

Дать в морду или пусть козёл живёт?

— Это море не для моих сотрудников. У них были другие планы…

— Мартиника, Ибица, Мальдивы? Наверное, Анталья или Доминикана?

А я держусь:

— В прошлом месяце ты сказал, что завтра будет не только лучше, но и значительно дороже. Завтра — как обычно случается! — наступило о-о-о-очень неожиданно, поддав тебе отменного пинка под зад. Пришло время раскрывать закрома с награбленным и по правилам, согласно выделенным преференциям, делиться. Костя подписал мою просьбу, а ты…

— А я нет! — раскидывается в кресле и, переплетя наманикюренные пальцы, раскладывает на пузе руки, не державшие в своей жизни ничего тяжелее, чем остро заточенный чешский карандаш. — Ром…

— Юрьев, Рома-Ромочка, конечно, Ромыч, и мои любимые — мент поганый и мусорок в отставке. Подписывай и завязывай с эксплуатацией властью. Надоело херь выслушивать!

— Не с той ноги встал? — провернувшись в кресле, отворачивается и обращается лицом к окну, свободному от вертикальных жалюзи. — Фильтруй базар, козёл, когда со мной разговариваешь.

По-видимому, в этом кабинете я лихо душу отведу!

Отец скулил побитым псом, когда выклянчивал чудодейственную сигарету. Мать досаждала разговорами, пока сидела у меня в машине. Жена не отвечала, не отвечает и, по ощущениям, не будет отвечать: ни письменно, ни устно. Ни голубиной почтой, ни современной, ни интерактивной. Такое впечатление, что я для них вообще никто. Так, дебил, который с высунутым от удовольствия языком гоняет за мельтешащим тканевым шнурком. Для папы я подушка для битья и кувшин для непрерывного излития неприятностей, пожирающих его душу, а для Марго — молочный несмышлёный поросёнок, которому она периодически ноготком подскрёбывает пятачок, несильно дёргая за ушко. А для жены… Для жены — десять лет назад я стал безжалостным палачом, которому она вынужденно платит собственным телом, чтобы голодный зверь не приходил к ней в дом.

— Ольга должна вернуться на своё рабочее место, Рома. Я серьёзно! — скрипит, не поднимая головы. — Красов боится тебе сказать, а мне нестрашно…

— Чушь! — мгновенно отрезаю.

— Правда-правда, — фыркает Фролов.

— Решил переключиться на Олю? Что вы с ней не поделили?

— Я выплачиваю ей заработную плату, Юрьев.

— И что?

— За фактически отработанное время, — наклоном головы к плечу свои словечки подтверждает.

— Она работает! — бью руками, прикладывая хрящи-фаланги о деревянные подлокотники. — С чего ты вдруг решил, что ежемесячные начисления носят благотворительный характер?

— Народ негодует. Скоро будет бунт. И это не касается твоего отдела. Прекрасно понимаю, что ты, скорее всего, не в курсе, поэтому на этот счет совершенно спокоен. Сидишь тут и грубо клянчишь бабки. Ностальгируешь по ушедшим временам. Привык силой брать? А я, сука жадная, прошу немного подождать. Так вот, чтобы ты знал, начальник собственной безопасности и добровольный телохранитель Кости, другие люди, не из твоей паствы, разумеется, поведением твоей Ольги, постоянно отсутствующей на рабочем месте, чрезвычайно недовольны. Их разговорчики становятся на децибел, а то и пару, громче. Люд служивый ропщет и хочет сместить Юрьева, потому что твоя вторая половина ведёт себя так, будто Красов ей что-то должен. Уверяю, что многие поддержат силовой метод, когда до подобного дойдет.

— Охренел?

Похоже, нет!

— Не буду говорить: «А чего такого?», но… Ром, если можно ей, то почему нельзя всем нам? Особое положение для лиц с голубой кровью и вавкой в голове, если мне не изменяет память, прекратило существование ещё в семнадцатом году с приходом к власти пролетариата. Помнишь выступление товарища на броневике?

— Заткнись!

— На хрена Косте проблемы с Олей, когда у него своих — сам чёрт не разберёт?

— Кто? — подаюсь вперёд, слегка прищурившись.

— Что «кто»?

— Кто конкретно недоволен?

— Ты что? — Сашка ниже опускает голову. — Расправишься, да? Вобьёшь в головы идеи о человеческом, утраченном по глупости глубоком сострадании? Силой их заставишь уважать? Ром…

— Кто недоволен? Кому именно моя жена перешла дорогу или это только исключительно твоё желание?

— Красов…

— Что?

— Ромка, не заводись. Твою мать! Так и знал, что этим всё закончится.

Великолепные дела! Я зашёл к нему, чтобы узнать, почему сотрудники моего отдела седьмой месяц не получают премиальные награды, а по факту получил шлепок по роже за Олю, сомнительные успехи которой на профессиональном поприще не дают спокойно спать немногочисленным, я на это надеюсь, завистникам.

— Костя не возражал, когда отправлял мою жену на удалёнку, Фрол. В конце концов, он лично это и предложил…

Когда жена начала чудить на рабочем месте: хлопать дверью, перечить, выставлять начальство в дураках, светить нижним бельём перед своими подчиненными, усаживаясь перед каждым пидором на края их письменных столов, Красов принял решение простить такие шалости, щадяще выгнав Лёльку из офиса, определив так называемый «бессрочный карантин». Я не возражал. Вернее, я всеми четырьмя конечностями поддерживал его решение. В тот момент мне было выгодно и даже нужно, чтобы моя Юрьева сидела взаперти и не привлекала к нам негативное внимание.

Мы только-только вернулись в городок, отменно пошатавшись по невеликой области. С большим трудом сняли отдельную квартиру, чтобы жить подальше от родителей. Пытались заново начать. Я устроился на эту фирму, стал заслуживать доверие, занося хвосты и униженно прислуживая. Казалось, у младших Юрьевых появился слабый шанс. Но не тут-то было.

Жена вышла из-под моего контроля, как только вдохнула морской воздух и напиталась сладостью, употребив здоровый комок сахарной ваты. Оля проводила каждую свободную минуту в караоке-баре на центральной набережной, убивая сразу двух зайцев: выгуливая своё тело и дегустируя игрушечные алкогольные коктейли, любезно предложенные всё понимающими барменами. Она держалась из последних сил, но женский организм устроен несколько иначе, а непереносимость выпивки не изъять лишь по желанию её носителя. Поэтому пришлось с походами по подобным заведениям быстро завязать. Помню, как мама сокрушалась и качала головой, при этом слезливо причитала и, стоя передо мной на коленях, просила бросить Лёльку.

Я «бросил»! Бросил! Су-у-у-у-ка! Я подал заявление о разводе в ЗАГС. Сгоряча, наверное. Вспылил и не подумал. Прислушался к Марго, видимо, решил, что так будет однозначно лучше. Ну а потом, придя домой, опомнился, когда увидел сладко спящую жену в коротенькой ночной сорочке с резными кружевами, щекочущими укрытые жирными мурашками крутые бёдра. Ольга поджимала пальцы на ногах и ёрзала, отыскивая детской ощупью свалившееся на пол одеяло. Я грубо чертыхнулся, после улыбнулся и обнял спящую, спрятав под своим крылом.

«Я так не могу. Это глупость!» — твердил себе, когда за обе щёки уминал великолепный ужин, который она нам приготовила, пока ждала. — «Мать не должна указывать, что нам делать и как жить. Не для этого мы убрались из родительского дома сначала, куда глаза глядят, а после переехали сюда, на съёмную квартиру».

Второе заявление подала она… До сих пор в ушах стоит её свистящий и уничтожающий мои барабанные перепонки крик. Жена почти визжала, когда двумя руками выталкивала меня за дверь и умоляла с огромными слезами на глазах никогда не возвращаться к ней, потому что наши отношения сдохли и собственноручно подписали отказ от какой-либо реанимации:

«Ромочка, убегай! Прошу тебя! Лети-и-и-и! Не надо наши трупы воскрешать…».

Так что мы через кое-что с Юрьевой прошли. А теперь, по всей видимости, нужно наплевать и к чёрту бросить всё, чтобы с воздушной лёгкостью, поддавшись очередной бездарной провокации, сдать завоёванные позиции, при этом откатившись к нулевому рубежу.

Костя хочет — он имеет право! Он начальник, наш с ней босс. Ему нужно, чтобы она вышла на полноценный день, значит, я еще разочек поговорю с женой, растолкую ситуацию и… Попрошу! Попрошу, чего бы это мне ни стоило.

— Ромыч, я ведь не в курсе, какие между вами с шефом отношения, но фирма платит огромные налоги, без потерь выйдя, слава тебе, Господи, из финансовой тени. Мы больше не нищеброды, сводящие концы с концами. Люди разобрались и с качеством, и с Костиным авторитетом, и с его же крепким словом. У нас нет долгов перед государством. Мы законопослушные граждане. Чёрт! Зачем я всё это тебе говорю? Бывшему смотрителю за общественным порядком. Ромка, хотя бы на неполный день, но только чтобы здесь, под Костиным присмотром.

— Не вижу связи, — вскакиваю, как ошпаренный, отодвигая резко кресло. — Не разговаривай со мной, как с идиотом.

Фрол тяжело вздыхает и по-жеребячьи забирает носом воздух:

— Нет понятия «удалённая работа», Ромка. Для нас его не существует. В уставных документах чётко прописано, чем мы владеем и на что имеем право. Нет такого, пойми. «Дистанционное исполнение обязанностей», потому что «я не могу находиться на рабочем месте», тоже не проходит. Это всё нежизнеспособно и было до сегодняшнего дня вынужденным и, если тебе угодно, транзитным. Босс давал ей время, но оно вышло. Слишком долго…

Сука ты, Фролов!

— Она работает, — таращусь на стену за его спиной. — Твоя идея?

— Что?

— Повторяю ещё раз, Оля работает, как вол. Она тянет всё, что Костя ей даёт. Моя жена способна самостоятельно держать эту богадельню на плаву.

— Никто этого не отрицает. Богадельню? Красов удивится…

— Сексот!

— Я просто…

— Нет. Я сказал!

— Ром, её никто не будет ни о чём расспрашивать, никто не станет наведываться в кабинет, а если ты прикажешь, то и смотреть в её сторону никто не посмеет. Но отдел без начальника, который, как сапожник, бухает и неконструктивно действует, развалится. Она не общается с подчиненными, зато названивает Красову и пересылает материалы. А что насчет корпоративной тайны?

Он обалдел?

— Нарекания, претензии к её проектам есть? Ты что-то ей вменяешь?

— Я хочу, чтобы Юрьева Ольга Алексеевна находилась на своём рабочем месте и выключила режим самоуничтожения. Она тянет вас на дно, старик.

Охереть, какой сучий вздор!

— Сегодня пятница?

— Что? — теперь Фролов тушуется с ответом и вопросом, тянет время и странно заикается. — Какое отношение к тому, что я сказал, имеет день недели?

— У вас с Костей стрелка в его кабинете?

— Свидание! — выдохнув, он возится в кресле, как обкуренная гусеница Льюиса, мать его за ногу, Кэрролла. — Вот же сука ты, Роман Игоревич.

— Перетрите дела, обмозгуйте ситуацию, разгадайте парочку кроссвордов, а мой рабочий день закончен.

— Ты услышал?

— Но через слово понял.

— Последний шанс!

Это Саша зря сейчас сказал.

— Ты! Ты… — специально убавляю громкость, чтобы угрожающе звучать. — Пиздабол грёбаный. Писюша — любитель точных определений. Напомни недоразвитым ментам, что означает словосочетание «последний шанс», которое ты пёрднул, по-видимому, не подумав. Не женат? — навытяжку становлюсь и задираю нос.

— Юрьев…

— Ты ведь холост, — злобно морщусь. — Ни за кого ответственность не несёшь? Какого хрена я спрашиваю, если и так всё знаю. Ха! Ха-ха, пожалуй! Новая неделя — новая сука. Да?

— Лихо, Юрьев, очень…

— Я расскажу тебе про сраный «последний шанс» при других обстоятельствах, когда придёт подходящее для этого время.

— Интересно-интересно? — скалит зубы Фрол, по-прежнему демонстрируя мне свой гордый профиль.

— Когда захаркаешься кровью, наблюдая за тем, как разлагается твоя никчемная жизнь, когда начнешь протягивать руку, умоляя о жалкой помощи, когда ни одна…

— Я об этом и говорю, Роман. Именно об этом! Ты погрузился вместе с Ольгой в грязь и не желаешь оттуда выбираться.

— Закрой рот!

Тем более если ничего не знаешь.

— Но запомни, когда ты хлопаешь по заднице или носу мою жену, то получаешь незамедлительно по яйцам. Дошло, писюша? Если нет, так я повторю. Она выйдет тогда, когда посчитает нужным.

— Блядь, да не в этом дело, — Сашка поднимается и наконец-то, повернувшись, становится ко мне лицом. Фролов держит руки в карманах брюк, покачивается, переступая с пяток на носки, подергивая плечами, поправляет светло-серую костюмную жилетку. — Я… Я… — он сильно давится и заикается. — По-с-с-слушай… Никто ни о чём не вспоминает… Что было, то прошло! — боднув башкой, с кривой ухмылкой добавляет. — Я педалирую ситуацию дальше, но действую с хитрецой и не налегаю на Котяна. Он какой-то нервный стал. Наверное, вирус Юрьевой попал к начальству в чай.

— Прощай! — разворачиваюсь и заношу ногу, чтобы сделать первый шаг по направлению к двери.

— Ромка?

— Что? — стою к нему спиной.

— Считаешь, что я недостоин знать правду?

— Изъясняйся чётче, — расправляю плечи, разминая шею.

— У неё проблемы с сексом?

У нас с этим нет проблем…

Так я повторяю каждый божий день. Рассматривая собственное отражение в зеркале, повторяю, цитируя на память чьи-то заповеди. Но сколько не говорю, не заклинаю, в том ни черта не убеждаюсь.

«Зайти или не зайти?» — таращусь на закрытую дверь в кабинет начальства.

— Твою мать, — с закрытыми глазами шепчет Красов. — Обалдел, что ли? В чём дело? — теперь выпучивается на меня, кивая и подпрыгивая одновременно. — Подслушиваешь? Стоишь под дверью? Ты чего?

— Есть разговор, — заглядываю в кабинет через его плечо.

— Будто я могу отказаться, когда начбез, великий Ромка Юрьев, решился посекретничать. Есть проблемы?

Вот ты мне и скажи, начальник!

— Это касается Оли, — сильно скашиваю взгляд, опускаю голову и рассматриваю пространство за моей спиной, перегибаясь через бок.

— Проходи, — Костя выставляет себе за спину руку.

Я помню, как попал к нему. Мне была нужна работа, от которой я бы не сходил с ума и не попадал в состояние прострации. Ольга привела меня сюда. Жена работала на Красова, хотя была с ним двадцать лет назад и не знакома.

Сейчас трудно подсчитать или просто, наобум, сказать, сколько лет мы знаем что-то друг о друге. Впрочем, и назвать нас закадычными друзьями можно с довольно-таки большой натяжкой. Скорее, хорошие приятели, имеющие стабильные, очень ровные и без эмоциональных пиков отношения. Тридцать? Нет, скорее двадцать восемь. Или всё же четверть века?

Красов окончил тот же институт, что и Лёля, только на три года раньше. Один факультет, общие преподаватели и такой же род занятий. Костя — архитектор, как и моя жена. Она устроилась к нему, когда Красов решил занять освободившееся место на полочке строительного рынка. Жена начала, как и все, с низов, а за небольшой срок, как это ни странно, дошла до полноценного руководителя. Десять лет назад Ольга возглавляла проектировочный отдел, каждый из сотрудников которого очень круто «рисовал». А теперь моя Лёля тухнет дома, ртом хватая жадно воздух, а сюда совсем не кажет глаз, прикрываясь нестабильным эмоциональным фоном, но народец, как оказалось, жаждет видеть директрису, чтобы на толстой перекладине повесить, предварительно отстегав вымоченными в соляном растворе розгами. Нас люто ненавидят, а местная богема жаждет крови младших Юрьевых, как будто того, что было, голодающим вампирам не хватило.

— Как дела? — Костя идёт впереди меня, направляясь к своему месту.

— Нормально.

— Что-то случилось?

— Я думаю, что она не готова. Можно отсрочить твоё предложение, просьбу или приказ? Отзови Фролова, Костя. И, пожалуйста, ничего ему не говори, пусть останется так, как мы придумали, не посвящай его в то, что было. Не хочу слыть убийцей еще и перед ним, — последнее произношу диким шёпотом. — Пусть думает, что…

— Садись, — рукой указывает на кресло, стоящее перед его большим столом. — В чём дело?

— Некогда рассиживаться, я спешу домой, — но всё равно за ним иду. — Кость?

— Домой?

Я своевольничаю и нарушаю внутренний распорядок дня, но сегодня этот сука-день с утра и не задался.

— С отцом огромные проблемы.

— Я помню. Как он, кстати?

— Всё будет хорошо. Ты услышал?

— Фрол — не дурак, Ром. За десять лет слухи поутихли, потому что распространители подохли, но…

— Я знаю, что на моих руках, знаю, сколько, и точно помню, чем обязан тебе.

— Не надо, не надо, — он крутит пальцем, благодушно улыбаясь. — Юрьев, я раболепие не терплю, а тем более от такого бугая, как ты. Растёшь, что ли?

— Костя, она скоро вернётся. Я это вижу, если ты в состоянии меня понять. То, что произошло два года назад, больше не повторится. Извини, что прошляпил того мудака.

Не думаю, что шеф забыл, как я его с одной клиенткой почти под монастырь подвёл.

— Там вообще никто не виноват, Роман Игоревич. Красивая семья пострадала, потому что её глава был в состоянии аффекта и не соображал, что вытворял, когда пёр на таран.

— И тем не менее… — пытаюсь что-то высказать, но жалко мнусь и грубо запинаюсь. — Отзови Сашку.

— Что опять не поделили?

— Он лишил мой отдел премии.

— Не верю! — Красов шлёпается, как подкошенный, в своё кресло.

— Придётся. Он наплевал на твою подпись и…

— Блефует наш писю-ю-юша. Заплатит, куда он денется. Я вот сегодня его распну, он и подобреет. Делать-то будет нечего! Вечерком, — он смотрит на свои наручные часы, — часов в пять или шесть Фролов закукарекает скворцом. Естественно, прогнется и заплатит по счетам. Что касается Оли…

От неё за целый день не поступило ни одного звонка или скупого на знаки сообщения, хотя бы о том, что она работает, не спит, но уже поела и у неё всё хорошо.

«Не забыть купить цветы!» — фиксирую на подкорке, пока слежу за тем, как двигаются губы Кости. Он ведь что-то говорит? Не могу сосредоточиться на том, что происходит, мысли разбегаются, а зрение теряет важную для осознания резкость. Перед глазами комната плывёт, а её хозяин маячит, как тёмное, но улыбчивое и что-то говорящее пятно.

— Спасибо за Астафьева, — неожиданно включается начальник.

— Там всё чисто. Я проверил.

— Ромка, можно откровенно?

Я нахожусь в его руках, поэтому:

— Конечно.

— Мне неприятно, что каждый раз ты преклоняешь передо мной колено и заверяешь в своей кобелиной верности. Мы знакомы с тобой херову кучу лет, а общаемся, как хозяин с неугодным или в чём-то провинившемся подчинённым.

— Я твой подчинённый, — по-прежнему стою и возвышаюсь над его столом.

— Я полагал, что мы друзья.

— Мы друзья, — киваю, улыбаясь.

— Юрьев, ты тяжёлый хрен. Твоей жене можно только посочувствовать. Много она с тобой перенесла, а на финал ещё получит к херам растрескавшийся характер.

— Я соберусь.

— Блин, как на плацу.

— Ты забыл, — я нагло ухмыляюсь. — Сто лет назад с облегчением снял погоны.

— Иди-ка ты домой, великий и ужасный. Спасибо за работу, кстати. Всё время забываю говорить ласковые слова. С «извини» вообще не ладится, а про благодарность постоянно забываю.

Зато у меня с этим исключительный порядок.

— Спасибо, — совершаю поворот и останавливаюсь, потому как Красов продолжает.

— Никто ничего не узнает, Ромыч. Не узнает до тех пор, пока ты лично не пожелаешь рассказать.

— Я не пожелаю, — специально повторяю.

Этого не будет никогда. Даже и не сомневаюсь.

— Не доверяешь? — его голос где-то рядом, возможно за моим плечом сейчас стоит владелец.

— Я доверяю. Ты меня прикрыл.

— Не прикрывал, Юрьев…

Да-да, он прав! Это я… Я, дурак, совсем забыл.

Июль в наших краях — самый жаркий месяц. Если не ошибаюсь, уже как будто тридцать восемь полных дней мы существуем здесь без влаги: нет дождя и слишком сухо. Я вот дёргаюсь, когда рывками то и дело отклеиваю кожаное водительское кресло от своей спины. Вспотел, завёлся и не подобрел.

Цветы… Цветы помогут исправить то, что я утром натворил. Казню себя за то, что по-глупому поддался на очевидную провокацию, которую, как по нотам, разыграла Лёля, раздвинув ноги и предложив быструю «любовь тире е. лю по наспех выдуманным правилам». Нельзя так! Я ведь обещал. Обещал ей ласку и внимание…

Соврал Косте. За это битый час себя корю. Я ведь не поехал прямиком домой. Слишком рано, да и извинительная речь на тот момент была не совсем готова. Сейчас ситуация, по ощущениям, выровнялась и немного по позициям прошлась, а я собрался с духом, умиротворил сердце и успокоил сбитое дыхание. Готов быть паинькой и выполнять её желания, если…

Если? А это, сука, что за…? Что это такое, твою мать? Знакомые чемоданы с тошнотворной педантичностью, но всё же грубо, выставлены перед нашей дверью. Охренеть! А где теперь мой дом? Где я теперь живу?

Лупцую веником своё бедро и растираю поднятый прямоугольник чемоданной ручки. Она, что, прогнала меня, выставив пожитки за порог? Или я самостоятельно ушёл? Только не могу припомнить, чтобы перед сегодняшним выходом из этой вот квартиры, старательно укладывал вещички в туристические баулы.

Помещенный в замочную скважину толстый ключ с большим секретом, как водится, не прокручивает скрытый механизм, а, стало быть, я, тот кто его крутит, не могу попасть вовнутрь. Ни хрена себе звездец!

Нажимаю на пуговку звонка. Дзынь! Дзынь-дзынь, а дальше… Тишина! Растянувшись телом на железном полотне, щекой еложу по чересчур гладкой и прохладной поверхности. Шепчу херню и заклинаю, а дверной звонок пальцами по-прежнему терзаю.

— Рома, уходи, — с той стороны внезапно раздаётся тихий голос.

— Нет, — всё же убрав от соловьиной трели палец, отвечаю.

— Пожалуйста.

— Нет. Давай поговорим. Лёль, ты меня слышишь?

— Я прошу тебя.

Как донести-то:

«Не проси, родная!»?

— Так не поступают, Оля. Это глупость.

— Это здравый смысл, Юрьев. То, что происходит, это ересь. Очевидная для всех, но не для тебя, по-видимому. Твоя мать…

Она всё-таки была у нас?

Оттолкнувшись, отступаю и не слушаю женский трёп, который с той стороны двери не прекращается. Отбросив в сторону букет, потому как цветочки Оленьке боле не нужны, прикладываю со всей дури кулаком металл, резонирующий жалким скулёжом и женским криком:

«Ой-ой-ой!».

— Открывай! — монотонно бью ногой, впечатывая подошву в полотно. — Открывай, сука.

Внутренний карман пиджака дрожит от назойливого виброзвонка. Кому там Юрьев, к чёрту, стал очень нужен? Помощь в любое время суток — за глаза девиз «Романа». А мне? Мне бы кто помог.

— Фролов, ты не вовремя! — не прекращая попыток достучаться до запершейся в квартире, приняв вызов, рыком дребезжу в трубу.

— Есть дело, Ромыч. Костя просит пробить одну герлу. Там какая-то смешная история. Прикинь, Костя ищет гинеколога.

— Ничем не могу помочь.

Марго нельзя приближаться к женщинам. Мать их просто убивает.

— Ася…

— Он мне не звонил, — отвечаю Сашке и тут же добавляю, обращаясь к беспощадной суке. — Открывай!

— Ром? — похоже, сильно бздит Фролов.

— Я занят!

— Я скину информацию, которую успел накопать Красов, но…

— Оля-я-я, — резко убираю ногу и отхожу назад, — я тебя прошу!

— Что случилось? — трезвонит в ухо Саша.

— Дверь заклинило — не могу войти.

— Может вскрыть по правилам?

Теперь писюша будет мне советы раздавать?

— Какая-то Ася навестила нашего начальника, и он теперь…

Да мне плевать! В моих глазах застыла влага, а с костяшек правой кисти стекает алая сопля. Конец, да? Да, жена? По-видимому, нет. Замок тихо щёлкает, а дверь неспешно отворяется. Сумеречный свет, белый тонкий контур, знакомый образ с руками, задранными вверх, несмелый шаг, шорох, тяжелый вздох и жалкий всхлип:

— Юрьев, что с тобой?

Что со мной? Хватает стерве наглости.

— Привет!