Роман… С Ольгой

Глава 7

То же время

«Ты хороший — я плохая» — уже не помню, кто подобное сказал. Фамилия автора, к сожалению, а возможно, к счастью, не отложилась в голове, хотя я почему-то абсолютно уверена, что это была мудрая женщина по имени Анна. Кажется, Андреевна? Её фамилия начинается с первой буквы «А»? Да кому, в сущности, важна такая эрудиция, если в настоящий момент свекровь, чему-то улыбающаяся загадочно, размажет с большим трудом собранное в кучу моё достоинство, а напоследок вкрадчиво, но с издевательским смешком произнесёт:

«Всё будет хорошо, доченька. Мой сынок тебя не подведёт…».

Да уж, подлое, быстро промелькнувшее и куда-то безвозвратно канувшее, время железную Маргариту, как это ни странно, совсем не пощадило. Крупные, упругие кольца в прошлом тёмно-каштановых, а сейчас химически-окрашенных в салоне красоты, волос ритмично подскакивают на каждом женском шаге, отталкиваясь от униженно опущенных плечей, а циничная ухмылка, отсвечивающая, как престарелый блёклый зайчик, на изъеденном частыми, безобразно мелкими, но, к сожалению, неглубокими морщинами лице, к тому же глупо искривляющая всегда не слишком полные губы, всё же добавляет этой старой суке определённого шарма, на который, как это ни странно, ещё клюют самцы всех мастей и возрастных категорий, хоть каким-то образом способные на сексуальный подвиг в том числе.

— Здравствуй, Оленька, — свекровь останавливается, не дойдя лишь нескольких шагов до гнутой деревянной ножки моего стула. — Разрешишь? Можно присесть или ты кого-то ждёшь? Здесь очень мило. М-м-м, а какой аромат! Это булочки? Шоколадные круассанчики?

Сказать, что эта женщина меня достала — намеренно солгать. Её наличие, как живой человеческой единицы на планете Земля, делает существование окружающих людей просто-таки невыносимым. Поражаюсь, как можно быть такой деятельной и стервозной в свои шестьдесят семь лет. Внешность, правда, подкачала, а по остальному «ширпотребу» нареканий как будто бы и нет.

— Доброе утро, — непроизвольно пощипываю кожу на запястье правой руки. — Пожалуйста, — кивком указываю на свободное напротив место и прячу верхние конечности под стол, там их укладываю на колени, нервно проглаживая ткань воздушной длинной юбки.

— Ой, спасибо, девочка. А Ромочка… — садясь, с интересом осматривает помещение, выбранное мною для нашей встречи. — Одна здесь? Посекретничаем, да? Это даже к лучшему. Я так давно не выбиралась в город, чтобы просто посидеть в кафе, пройтись по набережной, встретить старых друзей, посудачить о том о сём с Оленькой, например. Ты великолепно выглядишь, но красочки на глазки не мешало бы добавить. Например, тронуть тушью твои светлые реснички и бледненькие губки розовеньким подрисовать. Почему ты не следишь за собой, наша маленькая Юрьева? Что с настроением? Почему волосы распущены? Нет-нет, тебе идёт, но жарко, на улице июльский зной, а у тебя кончики слиплись, словно в сладкое вареньице попали. Неужели… — она протягивает руку, чтобы прикоснуться к моей щеке. Я отклоняюсь и демонстрирую всем естеством, как мне это неприятно. — Маленький ежонок, да? Колючки выпускаешь? Оля-Оля…

Плюнуть ей в лицо хочу, но всё же останавливаюсь и унижение терплю.

— Сынок позже к нам присоединится? — спрашивает осторожно.

— Ваш сын на работе, — неторопливо отвечаю через зубы. — Дневной макияж мне никогда не удавался. Вы же знаете, Марго. Предпочитаю иссиня-чёрную подводку на глазах, но если нанесу на кожу ваксу в десять часов утра, то рискую попасть в отряд мочалок, соскучившихся за мылом в жопе. Ваши слова? Не переврала?

Знает же! Зачем об всём расспрашивать, изображая мировую мать?

— Как хочешь, — теперь она отмахивается, как от жалкой мухи, по глупости присевшей на кончик носа, чтобы сопли у свекрухи пососать. — А ты? Что с твоей работой, детка? Всё ещё на вынужденной удалёнке?

Ох, как много сахара в её словах, в щенячьем взгляде и ложном по содержанию участии.

«Не пропустить удар, собраться, не вкушать елей, который она зальёт мне в уши, быть настороже и на провокации не поддаваться» — молчаливо заклинаю. — «Эта женщина опасна, а я жалко трепыхаюсь мелкой птичкой в её скрюченных когтях».

— У меня обеденный перерыв, — ориентируюсь довольно быстро и без лишних экивоков предоставляю свой развёрнутый ответ. — Глаза болят, сидеть весь день перед монитором. Решила сделать небольшой перерыв и выйти…

— Погулять? — она заканчивает за меня. — Это правильно, это хорошо, но…

Без её сына, по-видимому, таким, как я, лучше не околачиваться в поисках на свой зад любого вида приключений?

«А почему?» — хотелось бы спросить. — «Потому что он хороший, а ты, девочка, по-прежнему плохая. Да не кричи ты, мама, — я ведь не глухая…».

С Маргаритой надо быть всегда настороже и держать ухо в остро, располагая мать на расстоянии, чтобы успеть предусмотреть возможный ход, комбинировать и озвучивать подходящее решение и незамедлительный исход, именно поэтому я первой начинаю разговор:

— Как папа?

— Без изменений. Правда, ни в лучшую, но и ни в худшую сторону. Специалисты говорят, что отрицательной динамики не наблюдается, а непрофессионалы после этого с нескрываемым облегчением выдыхают. Почему я не могу приходить к тебе? — Марго не собирается отступать. — Что было в тот, прошлый раз? Ты отошла? Олечка, как ты себя сегодня чувствуешь?

У неё энергия, похоже, бьёт божественно неиссякаемым ключом. Не удивлюсь, если окажется, что Маргарита втихаря, из-под полы, жуёт стимулирующие, запрещённые законом, препараты. Она ведь заслуженный медицинский работник, не покинувший свой пост, так что вполне себе возможностей у неё хоть пруд пруди, хоть черпай экскаваторным ковшом. Выписать себе щадящую дозу энергетиков Юрьева могла. Но не буду голословно обвинять ту, от которой по-прежнему многое зависит в нашей с мужем жизни.

— Не знаю, — плечами пожимаю, — но уже всё нормально. Наверное, съела что-то не то.

— В то утро несварением мучилась?

— Грубый секс с Вашим сыном вызвал желудочно-кишечный спазм. С некоторых пор запах мужской спермы не переношу, а он чрезвычайно плодовит на брызги. Ему бы трахаться почаще, а Юрьев, как идиот, чего-то от ненакрашенной чувихи терпеливо ждёт. Тошнит от окружения. Вы же знаете: чего я только не пила. А застоявшееся супружество с каждым блядским днём становится просто-таки невыносимым. Вы не могли бы его к себе забрать?

Улыбка медленно с её лица ползёт, а тень чего-то угрожающего и нависающего покрывает припорошенный редкой чёлкой материнский лоб.

— Мама, что случилось?

— Оля-я-я, — сильно тянет последний гласный звук, — в чём дело? Теперь будем встречаться в серой зоне, а ты при этом намерена бездарно демонстрировать синдром Туретта? Ты говоришь о Роме, как о вшивом урке. «Забрать», «тошнит», «невыносимо», «сперма», «секс», «трахаться»… Чёрт возьми, «супружество»? Из твоих уст последнее звучит, как скотское сожительство.

— Сожительство?

— Да.

— Мы официально женаты и…

— Говори с почтением и уважительно о том, что следует хранить, как зеницу ока. В чём дело, спрашиваю ещё раз?

— Вы мне скажите, — вскидываю брови, рассматривая наигранно обеспокоенное лицо. — Нужны ли эти встречи? Вы не устали от нервотрёпки? Слушаете мой бред ради него?

— Не выспалась?

— Отнюдь! Ваш сын наконец-таки убрался, освободив кровать, поэтому уже несколько спокойных ночей я сплю, как ангелок.

— Куда? — таращится тупой каргой. — Где он живёт? Куда ушёл?

— А что, в сущности, такого? — громко выдыхаю и вместе с этим откидываюсь на спинку стула, вожусь, натирая задницу дерматиновым покрытием, а потом разваливаюсь, расплываясь студенистой медузой за столом, укрытым огромной, почти в пол, скатертью. Широко расставляю ноги, свожу и развожу их, проветривая затосковавшую за ласками промежность. — Он взрослый мальчик, переживающий кризис среднего возраста. Все-таки сучьи сорок лет! Юрьев задумался о продолжении рода на досуге, но вторая половина с ним не согласилась. Законом зарезервированная шлюха не поддержала его намерения, вот он, психанув, разбил в кровь руку и убрался с недовольной миной на диван. Сейчас нас разделяют от супружеских объятий только стенка и замок на двери в спальню. По-моему, ничего не забыла. Вы как?

— Ничего, всё хорошо, нормально, — Марго опускает голову. — Вам нужно разойтись, — внезапно шепчет в стол.

Длинные ресницы двигаются из стороны в сторону: по-моему, свекровь о чём-то напряжённо думает, быстро комбинирует и сопоставляет имеющиеся факты, которыми, я в том уверена, уже с ней поделился любименький сынок.

— Он не уходит, мама. Ни черта не помогает. Я перепробовала всё возможное и даже невозможное. Юрьев или боится, или не догоняет, или специально издевается, потому что… Ваш драгоценный Рома мстит! Мстит, мстит, мстит… Драгоценный сын этим и живёт, он адской болью наслаждается и уже не чувствует любовь. У него постоянно что-то или кого-то ищущий взгляд, словно он находится в дозоре, сцепленные зубы и снующие желваки на сдувшихся щеках. Он боится, что заснёт на одно мгновение, прозевает нападение, не успеет привести оружие в боевое положение, поднимет руки или получит предательский удар в затылок, и всё — тому, что суждено погибнуть, наконец-таки придёт конец. Есть, наверное, проблемы с наглыми глазами. Он на меня вообще не смотрит. Я живая, пусть и непослушная, жена. Так неприятна? Значит, скатертью дорога. Нет! Он продолжает изображать душевного супруга и говорить о последнем шансе, который, сука, для нас, как мы ни стараемся, не выпадает.

— Зачем ты…

— Самостоятельно не уходит, — изгаляюсь, злобно подхихикивая. — Вы понимаете? Это какая-то психическая аномалия. Я хочу расстаться. Видит Бог, устала придумывать способы, поводы, причины. Понимаете? — поднырнув, пытаюсь заглянуть в её глаза. — У этой Ольги не выходит, так Вы решили ей помочь? — бью ладонью по груди. — Знаете, чем можно сына взять, потому что «яжемать». Бьёте, особо и не целясь. А куда при этом попадаете? Так за этим не следите. Вы ещё известный доктор, Вы привыкли делать людям больно. Однако от простого такта, мягких принципов и долбаной морали далеки так же, как и я от порядочности и сопереживания. С сыном только не заладилось. Маргарита, хочу спросить. Вы уверены, что Ромку Юрьева в родильном доме Вам не подменили? И ещё…

— Оля, прекрати, — шлёпает двумя руками по столу.

— Я не стану говорить «спасибо», потому что о подобной помощи Вас не просила. Не скальтесь, когда разговариваете со мной, а то я могу посчитать такое поведение почти психозом. Моя депрессия уже закончилась. Наконец-то способна полностью отдавать отчёт своим действиям. Вот и за это, кстати, не ждите благодарности, потому что Вы тут тоже не при чём.

— Зачем ты… — по-моему, мамочку заело.

— Вам стало скучно. Вам показалось, что о старичках молодежь забыла. Сын скулит побитым кобелём, когда навещает маму и отца. Обескровленное сердце отозвалось?

— Перестань, — шепчет, теперь прокручивая в пальцах вилку.

— И вот на старости лет Вы решили заняться евгеникой, Маргарита Львовна? Жуткое слово! А само действие противоречит человечности. Нельзя промышлять небогоугодным делом. Сводничество, если уж быть придирчиво точным, тоже вне закона. Но хрен с этим. Вы мне скажите, пожалуйста, Ницше прочитали на досуге? Поистине изощрённый разум — абсолютное зло, а божественное наказание уже грядёт. Теория о сверхчеловеке не дает покоя? Я заявлю на Вас и…

— Оль…

— Заткнитесь и послушайте, — подаюсь на неё верхней половиной тела, упираюсь грудью в край стола, впиваюсь мышцей в деревянную поверхность, как будто насквозь прошивая мякоть.

— Прости, детка, — исподлобья таращится на меня.

— Закройте рот, мама, — со своей стороны сжимаю скатерть и тяну её вместе с Юрьевой на себя. — Довольно унижений и воспитания. Вы не дождётесь покорности, по крайней мере, от меня. Вам не удалось приручить невестку десять лет назад и сейчас ни хера не выйдет. Но, надо бы отдать Вам должное, так старались подлизаться и влезть ко мне в душу, чтобы стать подругой, почти мамой и сестрой. Я называю Вас по имени, копируя стиль Юрьева, любимого сынка, который так же, как и я, ненавидит свою мать. Вы били нас. Уже забыли?

— Нет.

— И слава Богу! Придурок-Юрьев, как мужик, возможно, всё в мозгах похерил, а я, напротив, с годами становлюсь памятливее, злее и опаснее.

— Я не могу повлиять на то, что произошло, но, девонька, настало время двигаться вперёд. Вы теряете возможное счастье, ковыряясь пальцами в болоте, заполненном страданиями. Вы не расстались через год, не разошлись и через пять, но десять лет адовых мучений — явный перебор. Не хотите счастья друг для друга — просто уходите. Разбегайтесь кто куда. Не оглядывайтесь, а ищите что-то новое впереди себя, но только не живите этой болью. Любое желание обязано исполниться. Если это так, то вам с Ромой не суждено быть вместе. Значит, «порознь» — ваш с сыном индивидуальный потолок.

— Это Вы как поняли? Вас посетило видение, что-то бестелесное спустилось и в ухо прошептало, или Вы решили плыть по течению малограмотной толпы? Идея Ваша?

— Нет. О чём ты говоришь? Что имеешь в виду?

Марго забыла, видимо, добавить:

«Я что-то, Лёлик, не пойму, как можно не любить моего лучшего на свете сына?».

— Причисляете себя к пособникам?

— Да и нет. Ольга, куда ты клонишь?

— Юрьев привык к безнаказанности, мама, поэтому берегов уже не наблюдает, даже его друзья это понимают. Он лезет на рожон, с огнём играя, провоцирует жену, при этом ласково уничтожает. Он спит со мной, закрыв глаза, потому что… Теперь Ваши предположения, ибо я что-то, в попытках разгадать и оправдать такое поведение, физически и умственно истощилась.

— Не посвящай меня, пожалуйста, в такие дела. Мы говорим о той медицинской процедуре? Тебя волнует, будет ли больно?

— Да! — рявкаю и вынужденно отступаю.

— Когда он обратился за советом и помощью, то сказал, что это совместное решение, более того, ты якобы не возражаешь, полностью согласна, мнение разделяешь и чуть ли не всеми конечностями на дыбы вставала, чтобы ускорить процесс. Вижу, что ситуация кардинально иная. Засранец, да?

Хм, это очень странно.

— Вам виднее, — отворачиваюсь, слежу за мельтешащей на центральном пляже толпой галдящих отдыхающих.

— Об этом никто не будет знать. У тебя есть вопросы по осуществлению? Хочешь обсудить, как это будет происходить?

— Нет, — прикрыв глаза, спокойно отвечаю.

— Что тогда так возмутило?

Ох, твою налево мать! Она, похоже, не желает знать? Так опостылело? Круг заезжен нашей с Юрьевым повозкой, а у мамы голова от монотонного движения болит? Она старается соскочить с набравшей скорость карусели, да только тот, кто разгоняет маховик, не спешит нажать на тормоз, чтобы дать возможность случайным пассажирам с лохотрона встать.

«Так какого чёрта она сует свой нос туда, где о её советах не просили?» — вот, что несколько дней подряд не даёт мне спать.

— Распотрошим несчастную. Это если кратко по тому, как я понимаю эту процедуру. А чего такого? В самом деле! Что этой барышне терять? Если честно, то насрать: и на боль, и на унижение, и на паршивое состояние души, и на широкий, современный взгляд на вещи. Но Вам ведь не дают покоя лавры бывших коллег? При этом Вы хотите что-то Господу доказать? Даёте сыну призрачную надежду, а меня калечите. Вам мало? Решили угробить, добить, чтобы жалкая не мучилась?

— Тише, пожалуйста, — посматривает через своё плечо и глупо улыбается. — Мы ведь не одни и…

— Ва-си-ли-са! — вещаю по слогам. — Старинное имя. Словно тычинка на жёлтой сердцевинке у долбаной ромашки. Подобрали кандидатуру для активного пестика многострадального сынули? Одобрили, потому что на девственность проверили? Она в девочках не залежалась, а?

— Детка… — мне слышится в этой пошлости небольшая укоризна и, конечно, злость.

Ей-богу, я её сейчас ударю.

— Ничего не выйдет. Хотите знать, почему?

— Нет.

— Я на это никогда не пойду. Хоть вколите мне слоновью дозу наркоза, а я всё равно восстану. Сползу с операционного стола и воткну Вам в сонную артерию самый длинный скальпель. Найду силы, соберусь и сделаю. Никто, ни Юрьев, ни Вы, ни суд общественности, ни первые лица государства, не принудят меня сдать биоматериал, чтобы гарантированно обеспечить появление на свет потомства. До некоторого времени я наивно полагала, что Ваш сын не растерял здравый смысл и долбаное сострадание, но недавно смогла убедиться в том, что он просто корчит из себя доктора Менгеле, виртуозно оперируя медицинскими понятиями, выдавая дело не по делу термины.

— Это верное решение, — не хочет отступать, но всё же с пробуксовкой отвечает. — Ты скажешь ему «спасибо» за то, что появился шанс.

— Ваш сын — убийца и козёл! Я каждый день шепчу «спасибо», что вообще жива.

Икнув, мамашка давится слюной, сводит плечи, формируя между старческих лопаток горб, но пару раз прокашлявшись, внезапно принимает очень гордый вид.

— Он жестокий человек, который с недавних пор возомнил себя творцом, — смотрю на эти странные попытки казаться ничем не прошибаемой женщиной, нервничаю и быстро лепечу, намереваясь, как можно больше и быстрее рассказать. Иначе разнесёт к чертям собачьим, если не успею, остановлюсь и поддамся лютой злости, от которой сильно закипаю и чушь, естественно, лабаю. — Не у меня с башкой проблемы, а у Вашего сыночка дефект, вероятно, с момента появления. Он эгоист, недалёкий человек, думающий исключительно о своей выгоде, безапелляционный, настырно ересь утверждающий и пользующийся при этом колоссальной силой, с объёмом которой мне, например, не то что не удастся совладать, а мериться жалкими попытками даже не стоит. Юрьев сломает эту Ольгу, потому что высший разум прошептал ему на ухо благословение и дал добро на любые действия. Его настырность — ваш дефектный персональный ген?

— Я предпочитаю формулировку «целеустремлённость», — мягко поправляет. — Осторожнее со словами, детка. Не заметишь, как шустро вылетят, а ты их после не поймаешь.

— Целеустремлённость? — плюю на предупреждение, одновременно с этим вращаю блюдце с пустой кофейной чашкой, перебирая пальцами кромку с золотистой вставкой. — Упрямство — да!

— Он выбрал тебя, затем чересчур скоропалительный брак с девчонкой восемнадцати лет, живущей на стипендию в крысятнике строительного института. Мы не возражали, наоборот, поддерживали, останавливая и фильтруя личные выражения, когда вынужденно общались с тобой, потому что намерения сына ничем не перешибить. Да, это наша с Игорем кровь. Ромка дышал своей избранницей и жил ради твоей стремительной карьеры. Он пошёл на жесточайшее по своей сути преступление из-за тебя, хотя мог этого и не делать, потому что, как говорится: «Ты сама пришла и всё страждущим любезно предложила!»; полгода отсидел за справедливость, о которой ты же голосила на предварительных слушаниях, выставляя себя в жутко неприглядном виде.

— Я… Я… Я… — теперь быстро хлопаю ресницами, похоже, инстинктивно открывая или закрывая наполнившиеся влагой безумные глаза. — Не надо… Ма-ма…

— Всё! Я замолчала, — поднимает руку, демонстрируя ладонь. — Давай, пожалуй, поговорим спокойно и не здесь, — она оглядывается, при этом сильно скашивает взгляд, что-то даже шепчет и резко вздрагивает, когда мальчишка-официант с лучезарной улыбкой на губах и маленьким подносом, проходит мимо нашего стола. — Посидим у моря? Оля?

— Неужели Вы считаете, что…

— Исправь-ка меня, Ольга Юрьева, — внезапно грубо перебивает, — если я не права. Тебя задело не то, что Ромка решился на первый шаг вперёд, а то, что специалистом оказалась молодая девочка с миловидной внешностью и прекрасным именем. Она моложе, Оля, и успешнее, потому что доброжелательнее и терпеливее по отношению к мужчине, обратившемуся к ней за помощью. Скажи, красивое имя? Василиса-а-а…

Я ревную! Ревную к девке, которую никогда не видела. Здесь, безусловно, Юрьева права. Но об этом стоит помолчать, а свекровь, по-видимому, нарастила силу и перешла на новый уровень, сохранив все девять жизней, чтобы доконать меня.

— Вы нашли не специалиста, но подобрали неплохую партию для несвободного от обязательств сына? — выкатываю предположение, некоторое время донимающее меня бесконечным повторением.

— Не стану отвечать. Но ты его отталкиваешь.

— А он не уходит, — развожу руки по сторонам.

— Вопрос времени!

Ну да, ну да! Ей, конечно, лучше знать. Научные трактаты и цитатки бородатых мудрецов из античной Греции, которые даже в двадцать первом веке не утратили актуальности, не дают Марго спокойно спать. Сейчас хочу признаться:

«Я дура и вынужденно снимаю шляпу. О, милосердный Боже, как Марго мудра и, твою мать, непрозаична!»

— Мужчины устроены специфически, Оля. Наглое враньё недалёких людишек, утверждающих, что заинтересованность можно преградами подогревать, теряет первенство по объяснениям, почему мужчины не бросают Снежных королев, к которым ты себя причисляешь. Десять лет сражений за счастье с когда-то выбранной женщиной сильно истощили сына. Он признался, что устал. И я его прекрасно понимаю. Жалеть можно, когда рана свежая и обильно кровоточит. Но идти на поводу у человека, который специально ковыряет тромб, чтобы насладиться содержимым под бурой коркой, значит, становиться жертвой очень тонкой манипуляции. Пора приходить в себя и браться за отпущенные вожжи собственной Судьбы. Ты несешься в пропасть, Юрьева, и тянешь мужа за собой. Он не устраивает в постели — обратись к специалисту, обсуди с Ромой интимные моменты, пересмотри правила сексуальной игры, потребуй уважения, но не гноби, предварительно надираясь до белых слоников в злачных заведениях. Он перестанет ждать тебя, детка, — подмигнув мне, отвечает.

Да уж, а я ведь не заметила, как ловко Юрьева перехватила инициативу, и теперь из вынужденной отсидки в обороне, стремительно переходит в открытое наступление.

— И?

— Он здоров и скоро будет счастлив. Рома на это заслуживает. Довольно муссировать события, взбивая яйца сыну.

— Вы правы, мама. Счастье — это крепкое здоровье, например, отсутствующий артрит, нормальный уровень сахара в крови и стабильная психика. Я не оспариваю его анамнез и генетический набор. Василиса — его потолок?

— Поживем-увидим.

— Это чистейшее предательство!

— Это жизнь.

— Вы… — вслепую запускаю руку в раскачивающуюся на спинке стула сумку, чтобы вытащить пачку сигарет и зажигалку, — так спокойно говорите об этом…

— Здесь нельзя курить, — внимательно следит за мной.

— Мне можно! — шлёпаю картонкой по столу. — Попробуйте запретить и станете первым свидетелем того, что здесь произойдёт. Ваш сын со мной не спорит. Кстати, мы пропускаем бокальчик красненького вместе, а сигаретку Ваш Ромочка прикуривает, когда я его о том прошу. Он не возражает против пьяной женщины, с которой может делать то, что хочет.

— Ах, как глупо, девонька. Не надо. Остановись. Не стоит…

— Ссориться с матерью мужчины, с которым я встречаюсь? — кое-что из прошлого ей припоминаю.

— С которым ты двадцать лет живёшь. Кстати, вы отпраздновали годовщину?

Ага-ага! Нечего нам праздновать. Десять лет счастья и такое же количество страшной каторги — не лучший повод для безудержного веселья, а бытового «пьянства» нам, как говорится, за глаза.

— Сэкономили, — не спуская с неё глаз, двумя пальцами вытягиваю из помятой пачки сигарету.

— Мерзко!

— Я Вас не держу. Сожалею, что не успели попробовать «шоколадные круассанчики». Здесь можно оформить заказ навынос. Поднимите руку, — вставив в губы заточенный в папиросную бумагу никотин, смотрю, прищурив взгляд, — и к Вам кто-нибудь подойдёт, чтобы узнать: «Я могу Вам помочь? Что у Вас случилось?».

— Не усугубляй и не нагнетай. Оля, мы перестали тебя жалеть. Сейчас ты переигрываешь, манипулируя чувствами сына. Не надо! Говорю, как человек почти в два раза тебя старший по возрасту. Это не приведет ни к чему хорошему, а мне не хотелось бы стать свидетельницей еще и развода. Как будто мало я пережила… — хмыкнув, глухо добавляет. — Будь, пожалуйста, нежнее с мужем, Лёля. Он ни в чём не виноват. Не истязай гневом вкупе с безразличием, не третируй наслаждаясь, любимого мужчину за то, что натворил, когда, превысив силу, заступился за тебя…

Сука! Хочу, чтобы рогатый эту женщину подрал. Я никогда не могла её переговорить, а сейчас, по-моему, теряю хватку и запал. Пусть проваливает к чёрту со своими мудрыми советами. Легко выдавать рекомендации, стыдить и пробивать на жалость. Ей, как матери, тяжело понять, почему у меня с её прекрасным по всем позициям сыном что-то не сложилось…

Ежедневные по утрам пробежки, от пола отжимания с нагрузкой, чёртово подтягивание и бесконечные силовые страдашки-тренировки с бешеным рукоприкладством по любимой штопанной боксерской груше поддерживают физические возможности Ромки на должном уровне. Он великолепен — я это признаю и в этом признаюсь. Особенно прекрасен, когда с уставшим, довольно кислым видом, забросив руки, через голову и плечи снимает не расстёгнутую белоснежную рубашку, оставаясь в низко спущенных на поясе, зауженных совсем не по-мужски штанах; или когда почёсывая рельефные кубики на каменном, довольно узком прессе, лениво шаркает в ванную комнату, чтобы там под зубодробильную музыку в полном одиночестве принять горячий душ, неспеша побриться, раздув, как Капитошка, щёки, и загрузить, конечно, стиральную машинку своими личными вещами; или когда нацепив на нос очки в тёмной роговой оправе, Юрьев просматривает сообщения в рабочем чате от своих подчинённых и коллег. Палача красит общий вид и безбашенное состояние… Убеждена, что в его кривых мозгах живёт огромный червь, который ищет сильного хозяина.

Наша с ним квартира — оплаченный «подарок» от любимой фирмы, в которой вместе служим. Купили два года назад на более чем достойный гонорар, полученный после выполнения одного заказа с огромными последствиями для здоровья шефа. Я рисовала, занималась оформлением, дорабатывала косяки, которых в том проекте было немерено, а Юрьев пробивал клиента на предмет незаконных поступлений, приобретений или махинаций с отчуждением земли. Всё было круто — мы получили деньги, щедро притрушенные огромной премией, и приобрели собственный уголок в местной новостройке, к которой наша фирма имеет также непосредственное отношение. В этом городе всё сделано по вкусу местного застройщика с отличной репутацией и непререкаемым авторитетом.

Костя Красов терпит закидоны беспокойной Юрьевой, идёт на поводу, устраивает мне поблажки, но я уверена, что его благожелательность и понимание всего-всего в ближайшем будущем сойдет на нет, а трансляция бесконечного сочувствия резко прекратится. Сколько можно помогать? Тем более что Красов Юрьева десять лет назад, весьма рискуя, от пожизненного спас, обеспечив сильнейшее алиби на момент смерти двух подонков, имевшим неосторожность встретиться с кулаками Ромки.

Чем я занята, когда не просиживаю с поджатой и уложенной под задницу ногой над наклонной поверхностью профессионального стола в рабочем кабинете, облагороженном моими начинаниями, устроенном согласно личным предпочтениям и собственному вкусу? Убираю, стираю, глажу и готовлю. Телевизор совсем не интересует, а чтение, как оказалось, вообще не для меня. Видимо, проблемы с излишней мозговой активностью — я сильно погружаюсь в нарисованный сюжет, вникаю в суть, пытаюсь докричаться до сознания героев и начинаю анализировать то, что в этом совершенно не нуждается, поскольку не поддается логике по причине вымышленности, иногда дебильности, но всё чаще долбаной абсурдности.

И всё? Да. Всё… Зачем Марго напомнила о круглой дате совместной жизни с Юрьевым? Зачем? Решила пристыдить и выставить меня, ко всем имеющимся в загашнике грехам, страдающей тяжелой формой размягчения мозга? Я бесполезная вещь, от которой в скором времени хороший муж уйдёт, польстившись на прелести и профуспех молодой чувихи.

Сейчас на чистой, белоснежной, свободной от полок, ящиков, картин, стене проходит вся наша с Ромкой жизнь. Вожу рукой и плачу не стесняясь. Обожаю загружать мультимедийный проектор, чтобы воскресить в памяти и перед глазами фрагменты, напичканные до отвала беззаботным счастьем. Восхищают размер имеющегося экрана и качество картинки, снятой, кажется, пятнадцать лет назад на пикнике возле отвесной скалы, с которой мужчины прыгали в пучину.

— Где ты была? — знакомый голос внезапно окликает.

— Дома, — уткнувшись лбом и носом в стенку, попадаю прямиком на грудь экранному Роману. — Всё?

— Что?

— Всё закончилось?

— Угу. Я звонил, а ты, как обычно, ни хрена не отвечала. Это даже некультурно, Лёля. Если хочешь послать, так ответь на вызов. Трудно задать определенное направление задравшему, не раскрывая рта.

— Я встречалась с твоей матерью, а после отходила от того, что о себе узнала. Было не до тебя.

— Слабое оправдание, жена. Ответить можно было.

— Юрьев, перестань. Свадьба состоялась? — смотрю на него из-под руки. — Ты выпил, что ли?

— Немного, — скалит зубы и что-то возит по своей груди. — Лёль…

— Отстань, — отворачиваюсь от него. — Ужин на столе, с тарелками разберёшься или ты не голоден? В любом случае отвали. Мне не до твоих хотелок и ворочать языком тоже нет желания. Не о чем говорить.

— Лёлик? — похоже, Юрьев приближается. — Посмотри на меня, пожалуйста. Неужели тебе неинтересно, как всё прошло?

— Нет, — мгновенно отставляю себе за спину руку. — Достаточно знать о том, что Красов снова с кем-то обручен.

— Не обручен, а уже женат. Круто, кстати, было.

— Не приближайся. Мы договорились. Я сейчас уйду.

— Посмотри, пожалуйста.

— Не хочу, — а вместо этого покрываю быстрыми поцелуями мужскую грудь, маячащую у меня перед глазами. — Костя, наверное, сошёл с ума. Спешно жениться — глупость совершать.

— Зачем тянуть? К тому же там смешной ребёнок…

— Что-что? — вскидываюсь и поворачиваю голову, располагаюсь к подкрадывающемуся Юрьеву вполоборота, наблюдаю за неуверенной, покачивающейся походкой и встречаюсь с устремленными на меня блестящими глазами.

— Костя взял добровольное и законное опекунство над девочкой с трехмесячным мальчишкой. У Красова появился сын и красавица-жена.

Ой, дурак! Действительно, зачем жениться через пару часов после странного знакомства? Перекинуться бы с этой недалёкой девой парой слов, чтобы развеять напрочь миф о возможности скорого развода, если вдруг что-то пойдёт не так. Юрьев мягко прижимается ко мне и выставляет руку, уложив ладонь на мою грудь, прикрытую ярко-розовым, почти малиновым лифчиком купальника.

— Я помню этот день. Ты смеялась и шлёпала меня по заду, когда никто не видел, а потом в палатке я взял над тобой реванш…

— Отодрав меня? — упираюсь, отталкивая задом пьяного козла.

— Её зовут Ася. А по мужу — Ася Красова. Хочу, чтобы ты познакомилась с ней.

— Зачем?

— Ей нужен друг. Девчонка — сирота, да и в этом городе никого не знает.

— Нужен ли он мне, этот друг?

— Нужен, Лёлик. Не спорь. Давай…

— Нажрался?

— Да, — хихикнув, Юрьев утыкается лбом в затылок, буравя крепкую кость, настырно ввинчиваясь в мой воспалённый мозг. — Повернись, жена.

— Сколько ей?

— Маленькая-маленькая, — похоже, кое-кто подлавливает алкогольный бред. — Тшш, тшш, тшш.

— Юрьев, что с тобой? Отодвинься и сосиску убери, ты тыкаешься ею в мои ягодицы. Мы…

— Ещё не помирились? Но я всё равно хотел бы вернуться в спальню.

Он сам ушёл! А теперь отчаянно стремится получить разрешение, чтобы снова рядом спать?

— Пусти! — дернувшись, прокручиваюсь вокруг себя. — Ничего не будет.

— Я знаю. Это Паштет, — он поднимает что-то серое, сопящее и возникающее будто детским скулежом. — Он очень маленький и нуждается в женской ласке. Я подумал…

— Убери! — вжимаюсь в стенку. — Юрьев, ты обалдел?

— Сидел под нашей дверью. Видимо, мать бросила его. Помнишь, как мы хотели завести нечто подобное?

— Сейчас в этом не нуждаюсь. Убери!

Ромка выставляет мне под нос полосатого котёнка со светло-зелёными глазёнками, которыми он водит, внимательно и с небольшим, но хитрым, прищуром рассматривая меня. Муж прислоняет животину к моей щеке и водит, руками не касаясь кожи.

— Кайф? Что скажешь?

— Убери его, — закрыв глаза, с возникшей хрипотцой спокойно отвечаю.

— Он будет жить с нами.

— Убери, — настаиваю на своем. — Иначе…

— Оля! — костяшками касается другой моей щеки. — Что? Что ты сделаешь?

Иначе… Иначе я сброшу блохастого с балкона!