Сторожевой корабль

Глава 24

— Я считаю, что это дело рук Уилкенсона, вы, конечно, тоже так думаете? Или сомневаетесь? — Марлоу расхаживал взад и вперед, чуть-чуть согнувшись, чтобы не удариться головой о потолочные балки большой каюты «Плимутского приза». Три фонаря освещали помещение неровными пятнами, оставляя углы в темноте. Вокруг огней фонарей кружился рой насекомых, проникших в открытые кормовые окна. Было жарко, несмотря на легкий ветерок.

— Я не сомневаюсь, что он приложил к этому руку, — сказал Бикерстафф. Он, Рейкстроу и лейтенант Миддлтон были единственными обитателями каюты. Они все сидели, наблюдая, как их капитан меряет шагами каюту, и как нарастает его гнев, словно тропический шторм. — Но мы должны узнать больше. Мы слышали только о небольших фактах по этому делу, да и то из третьих рук.

— К черту факты! — Марлоу был удивлен собственным гневом, который испугал и его самого. Такого напряжения он не испытывал уже несколько лет. — Проклятые Уилкенсоны придумывают факты по своему усмотрению, а все остальные просто кивают головами и говорят: «Да, сэр, что бы вы ни говорили, так оно и есть». Я не потерплю их лжи.

— Утром мы пойдем и поговорим с шерифом и губернатором, — сказал Бикерстафф. Его тон был спокойным, его предложение разумным, но у Марлоу не было настроения рассуждать.

— Да, шериф и губернатор. Какие незаинтересованные стороны! И все в этом уверены. Я не сомневаюсь, что мы добьемся от них справедливости, точно так же, как мы это сделали, когда был сожжен наш табак.

— Шериф — негодяй на службе у Уилкенсонов, я с этим соглашусь, но губернатор всегда был справедливым…

Марлоу перестал ходить взад-вперед и повернулся к Бикерстаффу и к остальным. — Я не намерен ждать утра.

— Что вы собираетесь сделать, сэр? — нетерпеливо спросил Рейкстроу. Первый офицер, больше других на борту сторожевого корабля, благоволил своему новому капитана. Он чуть ли не боготворил Марлоу, это было ясно всем.

— Я хочу, чтобы Элизабет Тинлинг вышла из тюрьмы, и поэтому я намерен пойти и вызволить ее оттуда. Собери мужчин. Пусть возьмут с собой сабли, мушкеты и пистолеты, — сказал он Миддлтону.

Ухмыльнувшись и бодро кивнув, второй офицер исчез.

— Томас, ты что, предлагаешь нам силой вытащить Элизабет из тюрьмы?

— Да, именно это я и собираюсь сделать. Кто устоит перед нами? Городская стража? В колонии нет сил, чтобы сравниться с командой «Плимутского приза».

— Не в этом дело, совсем не в этом дело. Ты теперь королевский офицер, сэр. То, что ты предлагаете, противоречит закону.

— К черту закон? Я сам закон!

— Ты не закон! — крикнул Бикерстафф. Он ударил кулаком по столу и заставил Рейкстроу подпрыгнуть, настолько нехарактерным был звук. — Твой долг — соблюдать закон, а не… не отмахиваться от него только потому, что у тебя имеются для этого полномочия.

— Кончай! Прекрати говорить мне о законе. Какой закон? Закон Вилкенса? Если они имеют право издавать законы по своему усмотрению, я тоже имею такое же право!

— О, очень мило так думать, не правда ли? Фома неверующий, это нарушение всего, что значат справедливость и честь.

— Не поучай меня, «учитель», с меня довольно.

Двое мужчин уставились друг на друга. Через окна донесся шум команды «Плимутского приза», грохот и лязг стрелкового оружия, возбужденный гул оживленных разговоров.

— Твоя команда собралась, — сказал, наконец, Бикерстафф.

— Возможно, ты чертовски прав. Ты можешь пойти с нами или остаться, как хочешь. Я не подумаю о тебе хуже, если твои заблуждения и совесть не позволит тебе сопровождать нас.

— Я пойду с тобой, как и раньше, после того, как ты одержал победу над Леруа. Но я не собираюсь участвовать в том, что ты собираешься сделать. Как раньше в море. Я надеюсь только отговорить тебя от этого.

— Надейся, сколько хочешь, молись, если хочешь, но это тебе не поможет. - Марлоу сбросил камзол, накинул на голову ремень и саблю, затем снова надел камзол. Он молча, зарядил пару пистолетов и пристегнул их к кожаному ремню. — Меня довели до этого, — сказал он наконец, — я иду туда не потому, что мне это самому очень хочется. - Он подобрал шляпу и вышел из большой каюты, оставив Бикерстаффа одного.

Он прошел на квартердек и встал наверху трапа, глядя на палубу. Там уже собралась вся команда «Плимутского приза». У некоторых за поясом торчали пистолеты, некоторые взяли в руки абордажные топоры. Многие опирались на длинные пики, яркие лезвия которых мерцали в свете фонарей высоко над головами солдат. У всех были тесаки. Головы большинства были повязаны яркой тканью, а руки и ноги лентами. Различные золотые украшения тускло-желтым цветом поблескивали на них в сумерках. Они ухмылялись и шутили между собой и были готовы идти куда им прикажут.

— Послушайте, ребята, — крикнул Марлоу, гул на палубе стих, и все головы повернулись на корму. — Мне кажется, вы все слышали, что здесь происходит. Кое-кто может подумать, что мои намерения ошибочны, и я могу быть не прав, так что любой человек, который не захочет идти со мной - может остаться. Я никого не заставляю.

Он посмотрел на повернутые к нему лица. Все молчали, никто даже не пошевелился. И тут откуда-то спереди завопил какой-то мужчина: — К черту всех этих гребаных Уилкенсонов! — и команда разразилась спонтанными криками, потрясая оружием, и стреляя из пистолетов.

Открыли фонарь и поднесли факел. Обтянутый тканью конец вспыхнул пламенем, бросая на ликующих мужчин яркий мерцающий свет, а затем еще, еще и еще.., пока толпа матросов не приняла вид какого-то дикого, первобытного охотничьего отряда.

— Тогда пошли! — крикнул Марлоу, обнажив саблю и спрыгнув на палубу. Матросы расступились когда он пробирался к пристани, а затем, подбадривая друг друга и крича, последовали за ним на берег.

Это была беспорядочная армия, марширующая по извилистой дороге к Уильямсбургу. Шум быстро утих, когда они вошли в ритм ходьбы, единственным звуком был устойчивый топот ног по дороге и бряцанье оружие, стучащее по бокам мужчин.

Как и большинство моряков, матросы «Плимутского приза» были уважаемыми в колонии людьми, и они не привыкли ходить пешком на большие расстояния. Вскоре они, пыхтя, как стадо коров, брели по пыльной, плотно утрамбованной дороге, освещая путь высоко поднятыми факелами.

Через час Марлоу услышал приближающийся к ним стук копыт.

— Задержать! — крикнул он и поднял руку, и шаги за его спиной сразу же прекратились. — Готовься! — Он услышал, как абордажные тесаки вынимаются из своих ножен, защелкали замками кремневые ружья.

Стук копыт стал приближаться, а затем в круге света появились лошадь и всадник. Человек остановил своего скакуна, полуобернувшись на дороге, глядя сверху вниз на банду злодеев под ним. Марлоу не узнал всадника, это для него был просто какой-то путник на дороге, и мужчина тоже не остановился, чтобы представиться. Его глаза расширились, и он произнес: — Боже мой… — затем он развернул лошадь и помчался обратно по дороге, сильно пиная лошадь пятками и пригнувшись к ее на шее, как будто опасаясь, что ему выстрелят в спину.

Эта встреча длилось не более полуминуты, после чего конь и всадник исчезли. Марлоу оглянулся на своих людей. Он понял, почему всадник был так напуган; команда «Плимутского приза», должно быть, выглядела для него столь же ужасающей, как армия фараона для Детей Израиля. И Марлоу знал, что они вполне способны вести себя столь же жестоко и злобно, как и выглядели.

Он отошел в сторону и взглянул на конец колонны. Там в свете факела безмятежно стоял Бикерстафф, положив руку на рукоять сабли. Ему хотелось, чтобы его друг прошел вперед и пошел с ним, но Марлоу знал, что этого не произойдет. Бикерстафф шел с ними, но он не считал себя участником их рейдерского похода.

«Объяснишь это судье, когда нас всех попытаются повесить», — подумал Марлоу и снова махнул своим людям, что бы те продолжили путь.

Им потребовалось еще полтора часа, чтобы добраться до Уильямсбурга, и к тому времени команда начала уставать, их четкая маршевая походка становилась все более шаркающей.

За десять минут до полуночи они прошли поля с более темными участками деревьев, окруженными двойной оградой, и, наконец, подошли к большому кирпичному зданию, в котором располагался Колледж Вильгельма и Марии, на западной окраине столицы.

Их прибытие в Уильямсбург, казалось, воодушевило команду. Их шаги стали более четкими, и света стало больше, поскольку все факелы были подняты выше над головой.

По собственной инициативе матросы с длинными абордажными пиками разделились на две довольно прямые колонны и пошли строевым шагом во главе отряда. Их упорядоченная группа, за которой следовали матросы с оружием, державшие факелами спереди и сзади по курсу, сделала всю процессию еще более воинственной и, следовательно, еще более пугающей для тех горожан, которые были свидетелями этого шествия.

Марлоу слышал, как открывались ставни и двери по обеим сторонам широкой улицы, а затем внезапно захлопывались, и из них время от времени виднелись мелькавшие лица, вглядывающиеся в ночные рейдеры. Порыв ветра до его ушей донес слова — «…но это же наши матросы морской стражи»? — и он улыбнулся. Не у всех жителей этого города были причины их бояться. У некоторых, но не у всех.

Матросская армия протоптала по центру улицы, пока, наконец, не показалась тюрьма. Свет бил с ее окон и лился из-за двери, где стояли и смотрели на них трое мужчин. Марлоу обнажил саблю и свернул с дороги в сторону тюрьмы, а за ним, словно хвост дракона, последовали его люди. Они пересекли траву лужайки и остановились перед небольшим каменным зданием.

У открытой двери стоял шериф Витсен, за ним двое его подручных. Внутри Марлоу мог видеть тюремщика, толстого, сального человека, одетого в ночную рубашку и бриджи, явно пытающегося держаться подальше от любой потенциальной опасности.

У шерифа с его людьми было пару мушкетов с тремя ружьями против сотен или более того вооруженных матросов «Пилсудского приза»

— Добрый вечер, Марлоу, — сказал Витсен, как будто они только что встретились на проселочной дороге. — Я слышал от какого-то перепуганного бедолаги, что по дороге сюда идут разбойники, и, конечно, при слухах о том, что в бухте появились пираты, все может случиться. Так вы, сегодня не встретили этих злодеев, не так ли?

Марлоу на мгновение задержал на нем взгляд. Витсен, казалось, ничуть не испугался, что делало ему честь. Чего нельзя было сказать о его людях, нервно державших в руках ружья, и тюремщике, сильно вспотевшем и, казалось, приготовившегося сбежать.

— Сегодня я не видел никаких злодеев, сэр, — сказал Марлоу.

— Я подумал, что, может быть, именно поэтому вы и пришли.

— Я думаю, вы знаете, зачем я пришел. Я буду благодарен вам за то, если вы отойдете в сторону.

— Этого я не могу сделать.

Бикерстафф неожиданно оказался там, рядом с Марлоу. — Шериф, вы и Марлоу оба служители закона. Я не вижу ничего зазорного в том, чтобы отдать Марлоу опеку над заключенной до тех пор, пока все не будет улажено. Она все еще будет находиться под стражей, под вашей или адмиралтейства. И это вполне могло бы предотвратить любые неприятности.

— Возможно, вы правы, мистер Бикерстафф. Я не судья, поэтому не могу сказать ничего определенного. И я не могу этого сделать, пока не получу приказа.

— Приказа от кого, — отрезал Марлоу, — от губернатора или от Уилкенсонов? Или может быть, есть и другие лица, владеющие долей вашей души?

Он увидел, что его слова попали в цель, и это было написано на лице Витсена, но шериф все еще не двигался.

Тюремщик шагнул вперед, своим телом закрывая большую часть света, проникающего через дверь. — Возможно, капитан должен прочитать это, — сказал он. Он поднял лист бумаги, дрожащий, как трепещущий на ветру парус. — Это признание. От рабыни.

Марлоу схватил бумагу и прочитал ее, затем перечитал еще раз. Это были показания о том, как старая повариха отравила Тинлинга. Внизу неуверенный крестик: слова Люси и ее метка. Он посмотрел на шерифа. — Здесь ничего не говорится о причастности к этому Элизабет Тинлинг. Наоборот, девушка говорит, что та ничего не знала об этом.

— А мистер Уилкенсон говорит, что это не так, говорит, что произошло убийство, а негритянка защищает свою хозяйку.

— Но, так же не поступают! Вы немедленно освободите Элизабет Тинлинг!

— Я ее не освобожу. Это не ваше дело. Я приказываю вам уйти отсюда, Марлоу. Я пристрелю любого, чтобы помешать тому, ради чего вы пришли.

— Пристрелите нас всех? Ладно! — сказал Марлоу. Он повернулся к своим людям. — Разоружить их.

Матросы «Плимутского приза» стоявшие вокруг Марлоу, рванулись с ловкостью людей, привыкших к схваткам, где ловкость означала жизнь или смерть. Они моментально схватили людей шерифа и вырвали из их рук оружие, практически не встретив сопротивления. Шесть рук одновременно выхватили у Витсена мушкет, когда шериф попытался направить на Марлоу. Разоруженные и униженные люди губернатора ждали своей участи, которая теперь была полностью в руках Марлоу.

— Заведите их внутрь, — приказал Марлоу, и матросы грубо втолкнули троих мужчин в тюрьму. Они загнали их и тюремщика в угол и держали там под кончиками своих длинных абордажных пик. Витсен ничего не возразил ни против такого обращения, ни против собственного юридического или морального авторитета. Это тоже во многом оказывало ему честь.

Маленькая грязная комната, где обитал тюремщик, освещалась парой фонарей, висевших на крюках в стене. Марлоу пробежался глазами по грязным, запачканным простыням на кровати, по кучке куриных костей на тарелке на столе, потом увидел то, что искал: связку ключей, висевшую рядом с дверью в камеры.

Он повернулся к Рейкстроу, который вместе с Бикерстаффом стоял позади него. — Держите этих людей здесь, — он указал на шерифа и его подручных, — и расставьте несколько человек вокруг тюрьмы. Следите за любым приближающимся. Они могли собрать ополченцев. Он сорвал ключи с крюка и схватил фонарь. — Я вернусь через минуту.

Марлоу толкнул дверь камеры в другую половину небольшого здания. Он не хотел никого брать с собой. Он не знал, что найдет в камере, что они могли сделать с Элизабет. Эта мысль несколько раз приходила ему в голову в то время, пока он шел в Уильямсбург, и каждый раз он пытался отогнать ее, чтобы не доводить себе до исступления.

Но он достаточно обдумал это, чтобы прийти к единственному решению: если они причинили ей какую-нибудь боль, то они заплатят. А, если они… он содрогнулся при одной мысли об этом… если они изнасиловали ее, то все они погибнут.

Он шагнул в дверь. Свет фонаря освещал пространство, а решетки камер отбрасывали ровные линии теней на дальнюю стену. Он заглянул в первую камеру. Там сидел черный мужчина в наручниках, спиной к Марлоу. Он прошел дальше. Следующая камера была пуста. Он прошел до последней.

Гам находилась Элизабет. Она стояла полу-прикрыв глаза от света, отпрянув от решетки, и выглядела испуганной, но все же в ее взгляде просматривалась гордость и неподчинение, как будто она готова была убить любого и умереть, если подвергнется какому-либо унижению. Марлоу почувствовал, как любовь к ней захлестывает его, вытесняя ярость. Он хотел протянуть руку и прикоснуться к ней, приласкать ее, защитить ее и протянул к ней руку.

— Что вам нужно? — спросила она, отстраняя его руку. Марлоу почувствовал, как страх вытесняет любовь. Неужели она возненавидела его за его участие во всем этом?

— Элизабет… я пришел за тобой… — сказал он.

Она выпрямилась и, прищурившись, попыталась посмотреть на свет. — Томас? Томас, это ты? – спросила она. Фонарь был опущен так низко, что она не могла видеть его лица.

— Конечно, любовь моя, это я, — сказал Марлоу и поднял фонарь так, чтобы свет упал ему на лицо. Он увидел, как тело Элизабет расслабилось, а ее мрачное выражение сменилось улыбкой. Она перебежала через маленькую камеру, ухватилась за решетку и прижалась к нему.

— О, Томас, ты пришел за мной! — сказала она.

Марлоу поставил фонарь на пол. Света догорающей свечи было достаточно, чтобы он мог разглядеть ключи в своей руке и найти замочную скважину в железной двери.

— Ты в порядке? — спросил он, возясь с ключом. — Они… они ничего с той не сделали?

— Нет, они ничего не сделали такого, они просто унизили меня.

Он вставил ключ в замок, его руки тряслись, повернул его, и замок, щелкнув, открылся. Он широко распахнул дверь, шагнул внутрь и подхватил Элизабет на руки.

— О, любовь моя, любовь моя, — пробормотала Элизабет, обняв его, а затем приблизив свое лицо к его лицу, поцеловала его. Он страстно поцеловал ее в ответ, не в силах ни остановить, ни отпустить, не желая выпускать ее из поля зрения, из сферы своей защиты.

Наконец, она отстранилась от него, положив руки ему на грудь, и он обнял ее. — Ты видел губернатора? — спросила она. — Как тебе это удалось?

— Губернатора? Нет. Я сам пришел забрать тебя отсюда.

— Но… ты хочешь сказать, что просто так забираешь меня отсюда? Без полномочий?

— Я капитан морской стражи, и это дает мне полномочия. Почти сотня моих вооруженных мужчин дают мне полномочия.

Она оттолкнула его, оторвавшись от его хватки, и убрала с лица волосы. — Томас, ведь это… Боже мой, как ты мог такое сделать? Что теперь с нами будет? — Она отошла от него, словно ища какой-то ответ в темном углу камеры. — Что нам теперь делать? — спросила она, поворачиваясь к нему. — Я… я не знаю, что и думать. Я сойду с ума, если проведу здесь еще, хотя бы минуту, но… закон…

— К черту их дьявольские законы, — решительно сказал Марлоу. — В этой колонии нет законов, кроме тех, которые богачи составляют по своему усмотрению. Что ж, я тоже богат, и у меня есть свои люди, и я буду поступать так, как считаю нужным. Они не могут держать тебя здесь, из-за какой-то чепухи, которую Уилкенсоны сочли нужным состряпать.

Она снова встретилась с ним взглядом, и снова в нем был вызов и сила волевой женщины, которая была сбита с толку, но не забита до смерти. — Знаешь, в чем меня обвиняют? Обвинение, которое, по-твоему, выдумали Уилкенсоны?

— Я знаю. Говорят, ты приложила руку к убийству своего мужа.

— Он не был моим мужем! — сказала Элизабет тихо, сквозь стиснутые зубы. — Я не была его женой, я была его шлюхой! Я думаю, тебе лучше знать правду, Томас, чтобы решить, действительно ли ты собираешься это сделать.

Она посмотрела в потолок и провела пальцами по ее волосам. — О, Боже мой, — сказала она полушепотом и снова посмотрела на Марлоу. — Его настоящая жена вернулась домой в Англию. Я думаю, ей надоели побои.

Марлоу уставился на нее, удивленный, но не потрясенный. Мало что в жизни могло его шокировать после всего, что он видел раньше.

Элизабет скрестила руки на груди. Ее лицо было таким, как будто она призывала Марлоу отвергнуть ее, назвать шлюхой и снова запереть в камере. — Он нашел меня в непристойном доме в Лондоне, — продолжила она. — О, это был не какой-нибудь низкий женский монастырь, где баранину продавали по пенни за кусок, нет, это было прекрасное место, где удовлетворяли дворян, но шлюха есть шлюха, не так ли, какой бы ценной она ни была? Джозеф Тинлинг забрал меня оттуда, чтобы сделать своей любовницей, обещал мне устроить новую жизнь, выполняя роль его жены в Новом Свете, и я, как глупая шлюха… Я поверила ему, и ты видел, что из этого вышло.

— Это было то, что знал Мэтью Уилкенсон.

— Мэтью, а теперь и его брат, и я думаю, вскоре и вся проклятая колония узнает об этом.

Они, молча, стояли, глядя друг на друга через камеру, и Марлоу растерялся, а Элизабет пригнувшись, стояла как дуб, все еще скрестив руки, ожидая, что будет дальше. — Но... — начал Марлоу, — у них нет доказательств преступления, в котором тебя обвиняют...

Она не двигалась, просто смотрела ему в глаза своим суровым взглядом. — Уилкенсонам не нужны доказательства. Дело не в смерти Джозефа Тинлинга, разве ты не понимаешь? Они не собираются уличать меня в этом. Они хотят только допросить меня перед судьей, заставить публично признать, что я шлюха. Этого будет вполне достаточно, чтобы погубить меня и погубить любого, кто достаточно глуп, чтобы оказаться рядом со мной.

Марлоу кивнул. Не было ничего, чего бы он не знал об отчаянии, и он стал думать, та как намечался последний акт. Дать погибнуть Элизабет из-за ее грехов, а вместе с ней погибнуть и ему самому из-за любви к ней. Либо пожертвовать своей мужской честью, повернувшись к ней спиной. Исполнить элегантный, симметричный, простой жест.

Он пересек камеру и снова подхватил ее. Сначала она сопротивлялась, отталкивая его, но он притянул ее к себе своими сильными руками, и она уступила ему, обняв его за плечи, позволив ему прижаться к ней ближе. Они долго стояли так, молча, слегка покачиваясь, держась друг за друга.

«Вот и мы и встретились, — подумал Марлоу. — Два падших человека, которые делают вид что они ими не являются, и надеются на то, что никто в этом новом мире ничего не узнает. Два человека, оказавшиеся вне закона».