Сторожевой корабль

Глава 3

— Эдизабет. — произнес Мэтью Уилкенсон, самоуверенно улыбаясь. — Можно мне пригласить вас на танец?

— Миссис Тинлинг.

— Прошу прощения?

— Обращайтесь ко мне миссис Тинлинг. Вы позволяете себе большие вольности, сэр.

— О, миссис Тинлинг, не так ли? - Элизабет почувствовала, как ее гнев и отвращение возрастают пропорционально широкой ухмылке Уилкенсона. — Вашего мужа нет уже почти два года, и вы, сударыня, больше не носите траура.

— В трауре я или нет, сэр, это не повод для невежливого обращения.

— Простите меня, миссис Тинлинг. - Уилкенсон низко поклонился в пояс. — Можно мне потанцевать с вами, миссис Тинлинг?

— Я чувствую себя неважно от этой жары, мистер Уилкенсон, и думаю, что не смогу станцевать пару следующих танцев.

Уилкенсон выпрямился, и посмотрел ей в глаза. Выражение его лица приняло совершенно иной более высокомерный, и самодовольный вид. — Нет, я не собираюсь потакать вашим играм со мной. Я устал от этого.

— Я не понимаю, о каких играх вы говорите, сэр. Я не хочу танцевать.

— А я думаю, что в ваших же интересах не конфликтовать со мной.

— О, правда? И вы думаете, что раз Тинлинги и Уилкенсоны были когда-то друзьями, я вам чем-то обязана? Вы считаете своим долгом подчинить меня своим низменным прихотям?

Уилкенсон долго смотрел на нее: — Долгом? Нет, никакого долга у меня нет. Но, возможно, будет. Ваше положение в этой колонии шаткое. Вы это знаете. И деваться вам некуда. Знаете, я часто переписывался с Уильямом Тинлингом после смерти его отца. Он многое мне рассказал. Так что я предлагаю вам рассмотреть возможность… угодить мне.

— Или что?

— Или вы найдете свое положение совершенно несостоятельным. Мне не хотелось бы потакать слухам, распространяемым за границей, и я думаю, что, возможно, лучше всего предотвратить их, заключив союз между нами.

Элизабет выдержала его ненавистный взгляд. Мэтью Уилкенсон начал так говорить с ней еще за шесть месяцев до сегодняшнего дня. Тогда он, скорее всего, просто желал переспать с ней, не более того. Она видела его животное влечение во всех его формах и понимала, что он хотел от нее.

Теперь же все было иначе. Теперь это было низкое побуждение, смешанное с подавленной гордостью и потребностью обладать тем, в чем ему было отказано. Уилкенсоны, как и Тинлинги, не привыкли к отказам. Это сводило их с ума.

И, в конце концов, он должен был выиграть. Они оба это знали. Он мог сделать ее жизнь в колонии невыносимой. Она не могла вернуться в Лондон, и даже тех денег, которые она получила от продажи плантации, не хватило бы, чтобы обосноваться в каком-нибудь другом городе, как незамужней женщине пусть даже вдове, путешествовавшей одной. Она могла объявить ему войну, но, в конце концов, он овладеет ею, и чем дольше она продержится, тем больше он заставит ее заплатить.

— Хорошо, сэр. Только один танец, — сказала она сквозь стиснутые зубы. Она протянула руку, чтобы он взял ее и пошла с ним танцевать.

— Ты что, наслаждаешься танцами? — спросил Марлоу Бикерстаффа, когда они с губернатором вернулись в бальный зал.

— Нет.

— О, а мне показалось, что да.

Бикерстафф фыркнул в ответ: — Как прошла твоя встреча с губернатором? — спросил он равнодушным тоном, но Марлоу знал, что его снедает любопытство.

— Отлично. Взгляни туда. Это, кажется, Мэтью Уилкенсон.., тот с кем танцует миссис Тинлинг?

— Да, кажется, так оно и есть. Так, что же сказал губернатор?

— Он освободил Аллэйра от ответственности и попросил меня взять на себя командование «Плимутским призом» … Я всегда подозревал, что между миссис Тинлинг и этим молодым придурком Уилкенсоном какая-то неприязнь. Уверен, что ей не хочется с ним танцевать?

— Губернатор поручил тебе командование морской охраной? — спросил Бикерстафф. В его голосе прозвучало недоверия больше, чем Марлоу когда-либо слышал от него. — Сместил с должности королевского офицера? Это что, из-за того серебра?

— За это и за многое другое, — ответил Марлоу, не сводя глаз с танцующих. — Согласись, что Аллэйр вряд ли подходит на роль капитана королевского корабля… Это первый танец, который они танцуют?

— Да. И миссис Тинлинг, похоже, не слишком стремилась танцевать с ним, ты, без сомнения, обрадуешься, услышав это. Итак, ты получил должность королевского офицера? Капитана военного корабля?

— Поскольку губернатор имеет все права на это, то да. Возможно, это будет временно, но да, я теперь стану офицером.

При этом Бикерстафф даже улыбнулся. — Ну, это какая-то ирония судьбы, не так ли?

— Совершенно не понимаю,в чем ирония.

— Но скажи мне, не кажется ли тебе огромным совпадением, что серебро Николсона оказывается на твоем столе, а через неделю губернатор приходит к тебе отобедать. Ты вполне уверен, что это была случайность?

Марлоу отвел глаза от танцующих и встретился взглядом с Бикерстаффом. Бикерстафф временами сильно раздражал его своим преувеличенным чувством благородства. — Это была случайность, не сомневайся, — сказал он, предоставив Бикерстаффу самому решать, верить этому или нет.

Он повернулся к танцующим. Элизабет улыбалась, хотя выражение ее лица выглядело совсем не искренним: — Сукин сын.

— И когда ты примешь командование? - Бикерстафф переключил разговор с серебра на другую тему.

— В любое время. хоть завтра! — Музыка остановилась, Уилкенсон поклонился Элизабет, и Элизабет, в свою очередь, сделала реверанс, а затем Уилкенсон взял ее за руку и увел с танцевального места. — Вот, сукин сын, — снова пробормотал Марлоу, а затем обратился к Бикерстаффу: — Правда, там имеется одна небольшая проблема.

— Что за проблема?

— Как я понял, Аллэйр не собирается добровольно отдавать корабль.

— И что ты собираешься делать?

— Мы, сэр, мы. Мы должны убедить его, что он сам этого захотел!

Внимание Марлоу теперь было полностью приковано к людям, стоявшим в другом конце комнаты. Уилкенсон подвел Элизабет к кучке своих друзей, таких же шалопаев, как и он сам. Воспитанным, богатым щёголям, семьи, которых жили в Вирджинии уже несколько поколений.

Марлоу ненавидел высокомерие этой толпы, презрение, которое они питали ко всем, кто не принадлежал к их элитному классу. Это сильно противоречило его собственному стремлению попасть в ряды этой самой элиты колонии. Он изо всех сил старался не думать об этом.

Но он не мог проигнорировать это сейчас. Уилкенсон все еще держал Элизабет за руку, и хотя их движения были незаметными, а люди продолжали загораживать ему обзор, Марлоу показалось, что он держит ее за руку, несмотря на ее еле заметную попытку освободиться от его хватки. Уилкенсон и его друзья громко смеялись над какой-то неслыханной ранее шуткой. Элизабет тоже улыбалась всему услышанному. Но Марлоу был уверен, что ее улыбка была натянутой.

— Марлоу, — мягко сказал Бикерстафф. — Может нам следует уйти. Боюсь, мне что-то не понравилась бычье жаркое, которое я съел.

— Потерпите еще минутку. Сначала я хотел бы перекинуться парой слов с некоторыми моими друзьями. — Марлоу оставил его и направился через весь зал к компании богатых щеголей. Он увидел, как они обменялись какими-то словами, увидев его приближение, захихикали и обернулись в его сторону. Он встревожился, что его щеки покраснели.

— Сэр, — сказал он Мэтью Уилкенсону, подойдя к ним, — вы, кажется, наслаждаетесь какой-то шуткой, и мне хотелось бы узнать, что вас так развеселило.

— Это наша личная шутка, так что вы ее не поймете — Уилкенсон посмотрел не на Марлоу, а на своих друзей, которые все еще по-идиотски хихикали. Он был наполовину пьян, улыбаясь своей глупой, высокомерной улыбкой, стараясь не встречаться напрямую с глазами Марлоу, так что они метались между ним и его друзьями.

— А мне, хотелось бы знать над чем вы смеетесь, — сказал Марлоу. — А вы, мадам, — обратился он к Элизабет, — этот джентльмен забавляет вас или вы хотите, чтобы я убрал его руку с вашей?

— О, Боже мой, прошу вас, сэр, не вмешивайтесь. — В голосе Элизабет слышались отчаяние и унижение.

— Да, — сказал Уилкенсон, — не вмешивайтесь, это не ваше дело.

— Если дама терпит от вас оскорбление, сэр, то это, безусловно, мое дело.

— О, какой вы благородный! — Громкий мех сорвался со сжатых губ Уилкенсона, как будто он не мог сдержаться. — Кажется, сегодня вечером каждый второй претендует на благородство. — Он быстро посмотрел на Марлоу, потом снова на своих друзей. Они отводили глаза, как будто Марлоу был для них ниже их достоинства.

— Я бы попросил вас объясниться, сэр, — сказал Марлоу. — Но сначала уберите свою руку с руки этой дамы.

— Пожалуйста, мистер Марлоу, со мной все в порядке, — произнесла Элизабет, но ее слова прозвучали как-то жалобно.

— Я занимаюсь своими делами, сэр, — сказал Уилкенсон, — и предлагаю вам сделать то же самое. Пошел прочь, выскочка, ободранная ворона! … - Он повернулся и ухмыльнулся своим друзьям, ожидая, что они разделят его браваду. Но теперь они занервничали и вознаградили его не более чем полуулыбками и приглушенными смешками.

— Я сказал, уберите свою руку с руки этой леди.

Марлоу крепко сжал руку Уилкенсона и оторвал ее от руки Элизабет так же легко, как будто забрал игрушку из кулачка младенца.

В конце концов, Уилкенсону удалось вырвать свою руку из хватки Марлоу. — Ты поднял на меня руку, ублюдок?

— Я сейчас дам вам пинка под задницу, сэр, если вы не извинитесь перед дамой.

— Марлоу, пожалуйста, — взмолилась Элизабет, но теперь ситуация вышла из-под контроля.

Лицо Уилкенсона стало красным, губы плотно сжались. Он взглянул на своих друзей в поисках поддержки, но они старались не встречаться с ним глазами, и это, казалось, еще больше его разозлило. — Ты смеешь прикасаться ко мне? Думаешь, ты сможешь произвести на нас впечатление своими кровавыми деньгами и ложью о благородном происхождении? Я знаю о тебе больше, чем ты думаешь, и я не побоюсь рассказать это другим.

— Если вы хотите обсудить мои дела со мной, мы можем это сделать наедине, но я не потерплю, чтобы вы оскорбляли даму.

— Ну, это уж слишком, —сказал он достаточно громким голосом, чтобы заставить других обернуться и прислушаться. — Ты, негодяй и лжец, выскочка с претензией на благородное происхождение, решивший помочь такой же мрази как ты сам, к тому же и шлюхе в придачу.

Вокруг них воцарилась неестественная тишина, как будто они не являлись частью бала, проходящего в зале.

— Ради гармонии в этой колонии я мог бы не обратил внимания на оскорбление меня самого, — сказал Марлоу, — но я не могу вынести подобных слов, сказанных о даме. Я требую удовлетворения.

Это заставило Уилкенсона замолчать, по крайней мере, на секунду. «Как мог этот глупый ублюдок ожидать чего-то меньшего?» – недоумевал Марлоу. – «Уилкенсону слишком долго позволяли делать все, что он хотел, и его поведение не вызывало возражений.»

— О, Боже мой! — Элизабет сердито взглянула на Уилкенсона, потом на Марлоу и ушла прочь.

Уилкенсон посмотрел, как она уходит, а затем повернулся к Марлоу. Он сперва заколебался, и его глаза расширились, а затем сузились. — Хорошо, когда мы встретимся? - Высокомерие исчезло из его голоса, также, как и веселье. Теперь он явно почувствовал путь реальной опасности и снова взглянул на своих друзей.

— Очень хорошо, сэр. Я пришлю своего человека встретиться с вашим, — сказал Марлоу, затем повернулся и пошел туда, где стоял Бикерстафф. Он не обернулся, чтобы увидеть, какую реакцию вызвал его вызов.

— Похоже, ты привел их в сильное смятение, — сказал Бикерстафф, когда Марлоу подошел к нему.

— Возможно! Я вызвал щенка Уилкенсона на дуэль.

— Ты считаешь, ты поступил мудро?

— Мудро или нет, у меня не было выбора. Ты будешь моим секундантом?

— Тебе не нужно спрашивать.

— Я благодарен тебе. А теперь, будь добр, поговори с его человеком и выясни детали. Я подожду снаружи.

— Я не чувствую восторга, но постараюсь назначить встречу на завтра на рассвете?

— Это было бы вполне нормально.

— Должен ли я предоставить ему выбор оружия?

— Конечно, — сказал Марлоу. — Скорее всего, он выберет пистолеты. Выскочки подобные ему всегда так поступают.

Час перед рассветом был серым с темно-зеленым оттенком. Туман, похожий на кисею, висел над деревьями и почти скрывал дальний конец поля, на котором они должны были встретиться. Воздух был прохладным, свежим и влажным. И было очень тихо, совершенно тихо. Издалека пропел петух, потом еще один, но больше ничего не было слышно. Это было утро, свойственное землям приливных вод, из-за которого они казались самым совершенным местом на земле, почти первородным садом.

Марлоу и Бикерстафф стояли и ждали, пока их лошади пробегутся зубами по пышной траве, совершенно не заботясь о драме, свидетелями которой они должны были стать. Раннее утро было самым приятным временем дня, какое только встречается весной в этой стране, и Марлоу полностью наслаждался здешней тишиной. Яркие лучи солнца пробивались сквозь густой лес на востоке, свет дробился, проникая сквозь тысячи листьев, и мерцая, как будто горели сами деревья.

Ему пришлось напомнить себе, для чего он здесь.

— Прекрасное утро для дуэли, — сказал он, мягко, не желая нарушать тишину своим обычным тоном. — Я очень надеюсь, что таким оно и продолжится.

— Я тоже на это надеюсь. — также тихо сказал Бикерстафф.

— Ты уверен, что они запомнили время и место?

— Вполне. Они скоро покажутся, будь уверен.

Он не разделял уверенности Бикерстаффа. Если бы Уилкенсон решил проигнорировать его вызов, Марлоу мог бы справедливо посчитать его трусом. Но если он и его друзья решат полностью проигнорировать его, посчитав недостойным внимания, это могло бы означать еще большее унижение. Все стремления Марлоу возродиться подобно фениксу в обществе Вирджинии стали бы для него напрасными.

Он начал было уже искренне беспокоиться, когда Бикерстафф кивнул головой в сторону дальнего конца поля.

Карета, запряженная четвёркой лошадей, ехала по дороге, грохоча и нарушая утреннюю тишину. Кабина была большая, выкрашенная в желтый цвет, с гербом на двери, и Марлоу узнал в ней экипаж Уилкенсонов. Они с Бикерстаффом молча смотрели, как она пересекла открытое пространство и остановилась в десяти футах от того места, где они стояли.

Джордж Уилкенсон, по-видимому, старший брат Мэтью, вышел первым, а за ним Джонатан Смолл, самый известный в Уильямсбурге доктор медицины.

— Хорошая мысль - привести врача, — сказал Бикерстафф.

— Он им не понадобится, — сказал Марлоу. — Лучше бы они привезли священника.

Уилкенсон выбрал пистолеты, что не стало неожиданностью для Марлоу. Такой тип людей были трусами в душе, и всегда так делали. Сабли рубили и кололи, нападали и отступали, затягивая время дуэлей со слишком большим количеством возможных ран. Дуэль с пистолетами означала всего лишь по одному выстрелу на каждого, честь быстро удовлетворялась и мало шансов было для причинения вреда, и в большинстве случаев даже этот вред был незначительным.

Несмотря на все это, Мэтью Уилкенсон в это утро выглядел не вполне здоровым. Он был довольно бледным, даже восковым, а его руки слегка дрожали. Он нервно огляделся по сторонам, когда Бикерстафф и Джордж осматривали пистолеты, выбирали по одному для своего человека и заряжали их.

Марлоу наблюдал, как молодой щенок сжимал и разжимал л пальцы, пока его брат выполнял за него обязанности секунданта, и подумал, что это странное животное, возможно, грызет совесть

— Что это за животное? — подумал он. Он был вполне прав потребовать удовлетворения после нанесенного ему оскорбления и тем более защитить честь Элизабет.

— Бикерстафф, — сказал он со вздохом, — прошу тебя, пойди и скажи молодому выскочке Уилкенсону, что, если он откажется от своих слов перед теми, кто его слышал, извинится перед миссис Тинлинг, и поклянется никогда больше не распространять подобную ложь, я буду считать свою честь удовлетворенной.

Бикерстаф ничего не сказал, только приподнял бровь, а затем пошел по влажной траве к лагерю противника. Марлоу не слышал того, о чем они там говорили, но по действиям юного Уилкенсона он увидел, что слова Бикерстаффа придали ему смелости. Истолковал ли этот щенок его благородство за страх, или за попытку спасти свою шкуру? Он увидел, как Мэтью встал, выпрямился и покачал головой. Бикерстафф кивнул, повернулся и пошел обратно.

— Он говорит, что тебе так просто не избежать смертельной опасности, — сообщил Бикерстафф, — но если ты хочешь отказаться от вызова, то, как христианин, он позволит тебе это сделать.

— Какое благородство. В наши дни такое редко увидишь. Он что, считает, что я его боюсь?

— Я думаю, что так оно и есть. Он воспрянул мужеством из-за твоей попытки отказаться от дуэли.

— Очень хорошо, — сказал Марлоу. — Если ему хочет оставаться дураком до последнего, то, по крайней мере, он не умрет трусом.

Правила поединка, согласно договоренности Бикерстаффа и Джорджа Уилкенсона, заключались в том, что дуэлянты должны были встать на расстоянии десяти шагов друг от друга, спиной друг к другу, повернуться по команде и выстрелить. Секунданты сократили дистанцию, и молодые Уилкенсон и Марлоу заняли свои места.

Марлоу стоял неподвижно, держа пистолет на груди, и смотрел на поле. — «Как сильно мысли сосредотачиваются в такую минуту, — подумал он, — как все кажется таким резким. — Запах мокрой травы и запах солоноватой воды в воздухе, деревья, залитые теперь оранжевым светом, стоящие над своими длинными тенями, — все казалось таким… настоящим.» Это был не первый раз, когда у него возникали подобные мысли. Он понимал, почему некоторые мужчины пристрастились к дуэлям.

— Готовьсь! — крикнул Джордж Уилкенсон. Марлоу послышалось напряжение в его голосе. Ему пришло в голову, что Мэтью Уилкенсон, возможно, отличный стрелок, и что у него, Марлоу, могут возникнуть вполне реальные причины опасаться противника. Но он быстро прогнал эту мысль.

— Поворачивайтесь и стреляйте! — Он повернулся, все еще держа пистолет на груди, лицом к Уилкенсону в тридцати футах от него. Уилкенсон тоже повернулся, и повернулся так быстро, как только смог, одновременно вскидывая пистолет, страстно желая выстрелить первым. Марлоу увидел облачко дыма и вспышку выстрела на дульном срезе.

Уилкенсон был хорошим стрелком, даже очень хорошим стрелком, как оказалось. Марлоу почувствовал, как пуля вонзилась в его камзол, услышал ужасное жужжание, когда пуля пролетела мимо. Если бы Мэтью не запаниковал, Марлоу, скорее всего, был бы уже мертв. Но теперь у него было достаточно времени, чтобы прицелиться.

Наконец, он поднял пистолет и навел его на голову Уилкенсона. Уилкенсон отшатнулся на шаг, потом еще на один, что совершенно противоречило правилам, испытывая ужас, абсолютный страх надвигающейся смерти. Марлоу уже видел такое и раньше, в глазах большего количества мужчин, что ему не очень хотелось бы вспоминать. Он не заставит Уилкенсона долго страдать.

Он нацелил конец ствола пистолета в челюсть Мэтью Уилкенсона; легкий подъем пули в полете пробил бы ему лоб. Его палец ласкал спусковой крючок, чувствуя сопротивление пружины и уже собирался нажать его, а потом передумал.

«Что, черт возьми, со мной происходит? — подумал он, опустив револьвер на четверть дюйма и прицеливаясь в плечо Уилкенсона. Если он не убьет этого маленького ублюдка, то все слухи и сплетни возобновятся снова и отравят ему жизнь. Но все же он не мог сделать этого. Он не мог просто так его убить.

«Я дурак, и потом пожалею об этом», - подумал он.

Марлоу понадобилось всего три секунды, чтобы прийти к этому нехарактерно милосердному решению, но это было дольше, чем могло выдержать мужество Уилкенсона.

— Нет! Боже, нет! — закричал Мэтью Уилкенсон, извиваясь и пригибаясь, как раз в тот момент, когда Марлоу нажимал на спусковой крючок. Пуля, тщательно нацеленная в плечо Уилкенсона, попал ему прямо в голову.

Сквозь облако серого дыма Марлоу видел, как Уилкенсона буквально оторвало от земли, и он отлетел назад, раскинув руки, а из его затылка в лучах раннего солнца заструилась тонкая струйка крови. Он свалился прямо на спину.

— Боже мой! Боже мой! — Джордж Уилкенсон побежал туда, где лежал его брат. Марлоу тоже подошел туда, неторопливым шагом, вслед за ним подошел и Бикерстафф.

— Он почти попал в тебя, — заметил Бикерстафф, глядя на дыру в рукаве Марлоу чуть ниже плеча, в десяти дюймах от его сердца.

— Почти.

Мэтью Уилкенсон растянулся на траве, раскинув руки и ноги, его мертвые глаза были широко открыты и смотрели в небо. Он оставил за собой дорожку, по которой его тело скользило по росе. Во лбу у него была дыра размером с дублон. Его голова покоилась в растекающейся луже крови. Доктор Смит наклонился и закрыл глаза Мэтью. Джордж Уилкенсон стоял на четвереньках, и содрогался от рвоты.

Марлоу покачал головой, глядя на мертвеца. Ему было жаль, что молодой Уилкенсон умер, ведь он не собирался его убивать. Он не чувствовал никакого раскаяния; он видел слишком много людей, которых убил сам, чтобы чувствовать это. Ему было просто жаль этого выскочку.

После долгой паузы, в течение которой единственным звуком, который можно было услышать, были потуги рвота Джорджа Уилкенсона, Марлоу сказал: — Я считаю, что моя честь удовлетворена.

— Ты ублюдок, ты сын шлюхи. — Джордж Уилкенсон посмотрел на него снизу-вверх, с его губ свисала длиннющая нить блевотины. — Ты убил его!

— Да. Так принято на дуэли.

— Тебе не нужно было его убивать, сукин ты сын. Ты мог бы… ты не должен был его убивать.

— Если бы он стоял, как мужчина, а не дрожал, как трус, тогда он был бы еще жив.

— Сволочь. Ублюдок.

— Послушайте, — Марлоу начал терять терпение, — может быть, вы привыкли играть словами, когда речь идет о делах чести, а я нет. Я и так вытерпел достаточно ругательств от вас. Если вы считаете, что я вас обидел, то я предлагаю вам поступить как мужчина. У нас тут есть пистолеты. Если вам не терпится потребовать удовлетворения, то позвольте получить его здесь и сейчас же.

Уилкенсон ничего не ответил, только посмотрел на Марлоу влажными глазами.

— Для одного дня этого было достаточно, — сказал доктор Смит.

— Я согласен, доктор, — сказал Бикерстафф.

— Очень хорошо. — Марлоу бросил пистолет на землю. — Но послушайте меня, Уилкенсон. Ваш брат обозвал меня и непростительно оскорбил даму, и все же я дал ему шанс извиниться и сохранить свою жизнь. Теперь вы можете сообщить своей семье и всем вашим знакомым, что с любым, распространяющим злонамеренные сплетни обо мне или оскорбительно отзывающемся о даме, с которой я дружу, я всегда буду готов встретиться на этом поле. Я не потерплю подобных оскорблений. Та что, до встречи, сэр.

Он повернулся и пошел к концу поля, к которому отступила его лошадь. Он слышал, как обувь Бикерстаффа шлепает по траве позади него.

— Ты опустил прицел, Марлоу. Я видел это. Может быть, мы еще сделаем из тебя джентльмена.

— Если эти Уилкенсоны все такой породы, я не уверен, что хочу стать одним из них. Тупой ублюдок. Я давал ему возможность, спасти свою жизнь.

— Я думаю, возможно, аристократы этой колонии не привыкли к дуэлям, заканчивающимися смертями.

— Ну, если они собираются поиграть в мужчин, то им лучше начать к ним привыкать.

«Возможно, так даже лучше, - подумал он. - Полумеры никогда не сработают в случае, когда на карту поставлена его честь. Его честь и честь Элизабет Тинлинг».

Если бы Уилкенсон принес публичные извинения, это было бы одно; Марлоу и Элизабет были бы оправданы, а Уилкенсон унижен, и он бы никогда больше не вспоминал об этом.

Но если бы он пережил дуэль с честью, тогда оскорбления могли бы повториться, и с большей яростью. Уилкенсон бы забеспокоился от стыда за то, что Марлоу позволил ему выжить. Нет, оскорбления и инсинуации, подобные тем, которые продвигал Мэтью Уилкенсон, не могли остаться без ответа. В противном случае они распространились бы как чума, и тогда лучшие люди в колонии стали бы избегать Марлоу и Элизабет

Но если бы он выжил на дуэли, с честью, то оскорбления могли бы повториться снова, и с большей яростью. Уилкенсону стало бы не по себе от стыда за то, что Марло позволил ему выжить. Нет, оскорбления и клевета, подобные тем, которые демонстрировал Мэтью Уилкенсон, не могли остаться без ответа. Они могли быстро распространиться как чума, и тогда Марлоу и Элизабет стали бы сторониться самые уважаемые семьи в колонии.

«Что ж, теперь честь удовлетворена, - подумал он. - Мэтью Уилкинсон навсегда замолк, а Джордж Уилкинсон слишком труслив, чтобы рисковать своей судьбой. Так, что слухи пресечены намертво… Остановлены, - как надеялся Марлоу, - до того момента, как кто-нибудь догадается об их истинной сути.».