Сторожевой корабль

Глава 5

Король Джеймс, мажордом дома, стоял в дверях теперь уже пустой спальни Марлоу. Он пробежался своими темными глазами по комнате. Домашние девушки заправили постель с армейской точностью. Они убрали бутылку рома, бутылку вина и полупустые стаканы, смели пепел и крошки табака и бережно поставили трубку Марлоу на каминную полку.

Он поднял шелковый камзол и жилет с пола, куда, как знал Джеймс, их бросил Марлоу, и длинный белый парик, стоивший полугодовую зарплату работника, который Марлоу швырнул в угол.

Комната была безупречной, и Джеймс знал, что так оно и будет. Если бы это было не так, то за это ответили бы домработницы, а они были дисциплинированными. Он гордился тем, как он управлял делами. Гордость была тем чувством, которое он ни разу не испытывал уже много-много лет. С тех пор, как его захватили работорговцы. Ни разу за все долгие двадцать лет его рабства. Ни разу, до тех пор, пока не появился Марлоу и не освободил их всех.

Это было практически первое, что он сделал после покупки поместья Тинлингов. Он ничего не объяснил, просто освободил всех рабов, которые прибыли с плантации. Предложил им заработную плату, от успехов по сбору урожая табака, если они останутся и будут обрабатывать землю. Что, конечно, все они и сделали. Им было некуда идти, и они остались

Джеймс тогда был рабочим на поле. Никогда не верил, что Марлоу действительно заплатит им, но им заплатили, и они удвоили свои усилия на полях. Дураки, подумал Джеймс. Уловка белого человека, еще одна уловка подлого белого человека, чтобы заставить их больше работать.

Что это было? И хотя Марлоу действительно заплатил им, довольно щедро, это не меняло его мнения о том, что все это был трюком. И он сработал.

Белые люди в Уильямсбурге были ошеломлены, и даже в ужасе от того, что совершил Марлоу. Они удивлялись, что сейчас, два года спустя, освобожденные рабы все еще не взбесились, не перерезали Марлоу горло и не восстали против белых людей в колонии. Они держались особняком и выращивали табак, огромное количество тонкого, сладко пахнущего табака. Не хуже любого табака на землях приливных вод.

Но гнев Короля Джеймса вряд ли умерила бы такая простая вещь. И то, что Марлоу забрал его с полей и сделал управителем в доме, не притушил бы этот огонь.

Король Джеймс, был рожден правителем своего народа. Теперь, когда он стал свободен, он никогда не позволил бы белому человеку предъявлять ему претензии. Для Марлоу это означало, что его хозяйство надо вести с идеальной эффективностью. Похоже, он и так знал, что все будет в порядке.

Король Джеймс закрыл за собой дверь и подошел к большому платяному шкафу. Он открыл дверцы и пробежал глазами по висящей там одежде.

“Джеймс, будь добр, приготовь мою рабочую одежду, - сказал Марлоу тем утром. - Ты знаешь, что я имею в виду. Меня не будет до полудня, а когда я вернусь, мы ненадолго отправимся на борт «Плимутского приза». Я и Бикерстафф, так что собери все, что нам понадобится.”

— Да, мистер Марлоу.

— Ты тоже поедешь с нами, так что возьми и свое снаряжение. Ты как всегда будешь командовать «Нортумберлендом».

— Да сэр. — «Нортумберленд» был морским шлюпом, который Марлоу использовал для перевозки грузов в Чесапикском заливе и не только. Он принадлежал Джозефу Тинлингу, и назывался тогда еще «Герцогом Глостерским», перешедшему к Марлоу вместе с покупкой плантации.

Марлоу переименовал его и обучил Короля Джеймса матросским навыкам, а затем научил его управлять шлюпом и, в конце концов, отдал в его полное распоряжение. Джеймс много времени потратил чтобы познать матросское ремесло, быстро учился, сначала просто для того, чтобы доказать Марлоу, что он может быть на что-то способен, а затем, чтобы доказать самому себе, что он не боится моря. Единственный свой опыт общения с кораблями он получил на борту работорговца, и это повлияло на его восприятие всех морских судов. Но вскоре, к своему большому удивлению, он обнаружил, что полюбил шлюп и свободу передвижения на нем.

— И скажи мне, Джеймс, — сказал Марлоу. — Ты умеешь драться?

— Драться?

— Ну, например, ты сможешь дать отпор противнику в бою. Врукопашную или как? Ты умеешь пользоваться пистолетом?

Король Джеймс, прищурив глаза, усмехнулся, всего лишь намеком на улыбку. Он вспомнил другую жизнь, двадцать лет назад, по ту сторону Атлантического океана.

Конечно, он не был Королем, что бы ни говорили другие рабы. Но, он был принцем Кабу - принцем племени Малинке, недалеко от реки Гамбия, из Дома Мане. Можно было проследить его родословную до великого полководца Сундиата Кейта, и даже до самого Тираманга Траоре.

— Да, сэр, я умею драться.

Джеймс перебирал плащи и камзолы, висевшие в шкафу, в поисках той самой рабочей одежды. Он знал ту одежду, которую имел в виду Марлоу. Она была старой и сильно изношенной, когда-то их чинили большими неуклюжими заплатами, с помощью иглы парусных мастеров, но он заставил домработниц перелатать их своими опытными руками. Это была одежда из какой-то другой жизни Марлоу, жизни, о которой Джеймс ничего не знал, но часто строил догадки.

Сначала он нашел старый синий суконный камзол. Ткань выцвела, за исключением тех мест под воротником и на отворотах манжет, куда не попало солнце. Там ткань была еще темно—синей, цвета воды Чесапикского залива в ясный осенний день.

Он провел пальцами по одной из недавно замененных заплаток, проверяя работу швеи. Он не нашел повода для придирки. Затем он посмотрел на изнанку камзола и на дыру, прикрытую заплаткой. Она была от выстрела из пистолета с близкого расстояния.

Он положил камзол на кровать, а вместе с ним и расшитый шелком жилет, который когда-то был прекрасной одеждой, брезентовые бриджи, мягкие, как замша, и хлопчатобумажную рубашку, единственную обновленную часть всей этой одежды. Старая шерстяная рубашка Марлоу все еще висела в шкафу, но он не собирался ее носить. Только не тогда, когда он мог позволить себе носить рубашку хлопка.

Его шляпа была треугольной, потрепанной, как и остальная рабочая одежда. Она была простой и черного цвета. Хотя она была скорее темно-серой, выгоревшей от долгого пребывания на солнце и соленого воздуха, но удобной в использовании в отличие от более щегольских вещей.

Король Джеймс залез в заднюю часть шкафа и вытащил старые кожаные до колен сапоги Марлоу, которые он довел до зеркального блеска. Он снова протянул руку и вытащил саблю Марлоу.

У Марло было несколько сабель, большинство из которых были глупым, хрупким, декоративным оружием, которое носили белые джентльмены; джентльмены, которым не нужна была ни сабля, ни шпага, а если они и захотели ими попользоваться, то вряд ли знали, как это делается. Но эта сабля была настоящей машиной для убийств. Сабля, которую Марлоу использовал для того, для чего она и была предназначена.

Это была отличная, но на вид неуклюжая вещь, плохо сбалансированная, и, можно сказать, даже уродливая. Король Джеймс схватил ее за рукоятку и медленно вытащил из ножен, наслаждаясь ощущением рукояти, обтянутой холодной проволокой, наслаждаясь весом и отблеском позднего утреннего луча света, проникшего через окно и отразившегося от прямого обоюдоострого лезвия. За те двадцать лет, что он был рабом, ему редко выпадал шанс подержать в руках оружие. Ему стало приятно это сделать. Он снова ощутил себя принцем воином.

Он отбросил ножны на пол и взял в руки большую саблю так, как его учили воины Малинке, заботившиеся о воспитании принцев. У них, конечно, не было такой прекрасной стали, но были большие железные мечи почти такие, же, как эта сабля Марлоу, которая казалась в его руках обычным стилетом.

Его детство представлялось ему теперь нереальной и волшебной страной. Как христианский рай, о котором он так много слышал. Когда-то у него были свои рабы и слуги, и он никому не подчинялся, кроме своего отца. Но это было давным-давно и в другой жизни. После стольких лет, всей ненависти и гнева, агонии и ужаса, у него остались лишь обрывки воспоминаний о Гвинейском побережье.

Побережье Гвинеи. Его теперь называли именем белого человека и он больше не вспоминал имя Кабу Малинке, как его звали в своем племени.

Он бросился на воображаемого врага, и подумал об отце, как думал о нем каждый день с тех пор, как налетчики Биджаго устроили засаду на их охотничий отряд, ворвавшись в лагерь на рассвете с мечами, копьями и мушкетами, которые белые люди подарили им именно для того, чтобы добыть рабов.

Его отец сражался, как разъяренный бык, убивая всех подряд, всех, кто нападал на него, бросаясь на захватчиков, чтобы спасти свой народ. Не было человека, который был бы сильнее и свирепее, чем его отец, даже среди этих убийц- островитян Биджаго, не было человека, который мог сравниться бы с ним. Но его отец не мог сравниться с мушкетной пулей.

«Скажи мне, Джеймс, ты умеешь драться?» - спросил его Марлоу. - «Да. Рядом с отцом в то утро он убил пятерых, а может быть и больше».

Но работорговцы не убивали ценных молодых людей пятнадцати лет. Они дождались своего шанса и ударили его сбоку по голове. А когда он очнулся, то оказался в цепях, и с тех пор эти цепи преследовали его.

Не было ни дня с тех пор, чтобы Джеймс не пожалел, что его не убили рядом с отцом.

Он поднял ножны и вложил в них саблю обратно. Оружие было слишком тяжелым, чтобы носить его на обычном ремне. Вместо этого ножны были прикреплены к ушку на плечевом ремне из желтой кожи, который Марлоу надевал через правое плечо. Слева шел еще один ремень с петлями для крепления пистолетов.

Джеймс видел его пару раз с этим оружием только в тех редких случаях, когда соседи просили его помочь выследить беглецов. Чем бы ни занимался Марлоу когда-то, командуя капером, где, возможно, он использовал эту тяжелую саблю, но с тех пор больше он ее не доставал.

Джеймс положил большую саблю на кровать рядом с другими вещами и пробежался глазами по всем вещам, чтобы убедиться, что все в порядке. Затем он прикинул, что возьмет для себя. Он не знал, куда они направляются, но куда бы они не отправились, было ясно, что им придется сражаться.

Король Джеймс испытал удовольствие от предвкушения, чувство, которое он не мог припомнить ни разу в своей взрослой жизни. Марлоу вернул ему многое из того, что забрали другие белые люди. Он, хотя и с неохотой, но должен был признать это. Марлоу вернул ему некое подобие веры в свои силы. Он вернул ему его гордость и свободу. И теперь Марлоу собирается вернуть ему еще и душу воина.

Старик был в ярости, абсолютной ярости. Джордж Уилкенсон никогда не видел ничего подобного. Через двадцать четыре часа после смерти второго сына, его любимого сына, он все еще был в ярости, словно одержимый самим сатаной.

Джейкоб Уилкенсон на мгновение прервал свою тираду, переводя дыхание. Двое мужчин находились в библиотеке в большом доме на плантации Уилкенсонов , лучшей библиотеке в колонии. Вдоль стен стояли массивные дубовые полки, на которых стояли сотни книг, купленных стариком за долгие годы, которые Джордж, единственный из всего клана Уилкенсонов, на самом деле читал.

Над книгами и по комнате доминировали портреты Уилкенсонов, тех, кто сражался с Кромвелем и его пуританами и проиграл, а некоторые даже еще более ранние. Джорджу казалось, что они с укором смотрят свысока на своих двух живых потомков, недостаточно терпеливо ожидая, чтобы те сделали что-нибудь, чтобы отомстить за величайшее зло, причиненное их семье.

Джейкоб, мысли которого, без сомнения, текли в том же направлении, стоял у массивного камина, занимавшего большую часть стены комнаты. Он взял кочергу со стойки у камина и ткнул в горящие поленья внутри кирпичного очага. Затем ярость снова захлестнула его.

— К черту его черную душу! — закричал он, повернувшись и швырнув кочергу через всю комнату. Она врезалась в стеклянную дверцу шкафа с фаянсовой посудой времен Реставрации, разбив стекло и тарелки внутри.

Джордж Уилкенсон вздрогнул от звона стекла, но его отец, казалось, ничего не замечал. Джордж и раньше видел старика в припадках, но никогда не замечал за ним ничего подобного. Он ожидал от него траурной печали или плача по поводу смерти сына, но Джейкоб не проявлял ничего подобного. Он только бушевал.

— Если у тебя не хватило смелости убить его, почему, ради всего святого, ты не арестовал этого сына шлюхи за убийство? - Джейкоб Уилкенсон повернулся к своему сыну. — Арестуй его и прикажи публично повесить. Я хочу, чтобы ты отправил сообщение шерифу Витсену. Еще не поздно, и прояви хоть какие-нибудь чувства!

Джордж Уилкенсон выдержал взгляд отца. Он устал объяснять: — Мэтью вызвали на дуэль, отец. Это было делом чести. - Он чувствовал глубокую скорбь по поводу смерти брата. В отличие от старика. Но он знал, что у Мэтью была горячая голова. Он ненавидел Марлоу за то, что тот совершил, но не видел в его действиях преступления.

— Честь? Что этот сукин сын Марлоу знает о чести? Скажи Витсену, чтобы арестовал его. Я держу в руках душу этого ублюдка, и он сделает, как я скажу.

— Я не сомневаюсь, что он сделает то, что ты скажешь, но никакие присяжные не признают Марлоу виновным в убийстве, и тогда мы будем выглядеть дураками за то, что попытались опорочить его таким образом.

Джейкоб Уилкенсон свирепо уставился на своего сыночка, его седые брови сошлись вместе на веснушчатом и морщинистом лбу. — Ты бесхребетный червяк, мой мальчик.

— Может быть, и так, но, по крайней мере, я сохранил рассудок. - Логичней, конечно, было бы, чтобы Джордж призвал Марлоу отомстить за смерть своего брата. Но от одной этой мысли его тошнило. Он представил себя лежащим на этой мокрой траве, в собственную крови, вытекающей из-под его бездыханного тела. Он молился, чтобы его отец не предложил этого.

— У твоего брата был характер, а у тебя то, что ты считаешь умом, — высказался Джейкоб. — Ты хочешь сказать, что губернатор не поддержит нас против этого ублюдка Марлоу? Ведь, Уилкенсоны — первая семья Вирджинии. Ты хочешь сказать, что Николсон будет на стороне этого выскочку?

— Кажется, этот выскочка сейчас пользуется вниманием губернатора и его доверием. Он оказывает большую услугу Николсону по поводу морской охраны, и Николсон какое-то время будет у него в долгу.

— Что ты имеешь в виду под «морской охраной»?

— Николсон лишил Аллэйра командования и попросил Марлоу взять на себя управление кораблем.

Тут Джейкоб Уилкенсон перестал ходить и размахивать руками. Он посмотрел на Джорджа так, словно его сын сказал ему, что в колонии произошло землетрясение.

— Судя по всему, Марлоу был кем-то вроде капитана каперского судна во время последней войны, — продолжал Джордж. — В любом случае, он принял предложение губернатора. Разве ты не слышал?

— Марлоу… берет на себя командование морской охраной?

— Как я понимаю. И я думаю, что если он совершит что-нибудь существенное, то и губернатор станет с ним за одно.

Старший Уилкенсон надолго замолчал. Джордж неловко поерзал под его взглядом. Затем старик повернулся и уставился в огонь.

— Так не пойдет, — сказал он, наконец. — Так совсем не годится. Этот маленький ублюдок, убивший моего сына, не должен стать никаким героем в этой колонии. Никогда! — Он повернулся и посмотрел на своего оставшегося сына. — Ты с ним должен что-нибудь сделать, ясно!

— Ну, отец, что я могу сделать?

— О, только не наложи в штаны, я не предлагаю тебе вызвать Марлоу на дуэль. Если он смог убить Мэтью, то уж точно убьет и тебя, а мне от этого вообще не будет никакой пользы. Я хочу, чтобы Марлоу был опозорен, арестован и повешен, как приблудная дворняжка.

— Но как?

— Решай сам, как! И сделай это быстрее! — Джейкоб Уилкенсон взревел и перевернул маленький столик, когда его снова охватила ярость. Фарфоровая ваза разбилась о камин. — Ты ведь самый умный, так что думай!