Странная барышня

17

Импровизированный митинг, который мачеха устроила прямо на крыльце своего дома, сильно озадачил челядь. Виданное ли дело, чтобы барыня сама отдала часть своих хозяйских полномочий в руки той, с кем ещё утром разговаривать запрещалось.

— Теперь ты сама, раз напросилась! — пренебрежительно выплюнула мне Мэри и скрылась в доме, кутаясь в свою роскошную соболиную шубу.

Я оглядела народ. Все молча стоят и пялятся на меня, как бараны на новые ворота. Хотела обратиться с пламенной речью, посулив блага и процветание, но поняла, что это бесполезно. Не привыкли пока забитые крестьяне к хорошему обращению и могут мою мягкость принять за слабость. Потом начнут расслабляться, плевать на мои распоряжения. И чтобы привести их в чувство, придётся закручивать гайки. Послабление для затюканных слуг, конечно, будут, но вводить их надо постепенно, давая освоиться крестьянскому классу. Сразу хорошо иногда бывает плохо.

— Макар! — рявкнула я.

— Ась?

— Хренась! Я тебе что сказала сделать? Почему сани до сих пор не запряжены? Хочешь сам в хомут вместо лошади залезть? Я тебе устрою такое!

Конюха как ветром сдуло. Я же продолжила профилактическую лекцию.

— А остальные чего? На меня не налюбовались? Ещё все успеете и не по разу! Если забыли свои обязанности, то подходите к Стешке, она вмиг работу придумает!

Раскланявшись, народ быстро рассосался. Я же через полчаса выехала из ворот усадьбы в сторону деревни.

Дед Прохор был дома и колол дрова. Несмотря на свой преклонный возраст, махал топором так, что казалось, вместе с поленом разрубит и пень, на котором оно стоит. Вот силушка богатырская. Сразу видно, что всю жизнь в тяжёлом труде провёл, а не за компьютером.

— Здравствуй, дедушка! — тепло улыбнулась я. — Бог в помощь!

— И ты здрав будь, Лизавета Васильевна, — положив топор в снег, поклонился он. — Печаль какая? Али к Кривуше надобно?

— Разговор серьёзный. Пойдём-ка в избу.

В ней от предложенного угощения отказалась и сразу приступила к делу.

— Ты для Марии Артамоновны с людей подати собираешь?

— Есть такое, — вздохнул он. — Словно тать по дворам шастаю. На душе тяжко от ентой работёнки. Токмо куда деваться? Всё равно нести надоть… А ежели заместо меня хитрован какой встанет и себе за пазуху утаивать будет? Не! Я хоть по-божески с людями.

— А записи какие-нибудь ведёшь? С какого двора сколько взял?

— Без ентого никак. У меня даже книжонка есть.

— Превосходно. Вот она-то мне и нужна. И ещё хочу узнать, как всё происходит. Например, как рассчитываете количество отдаваемого зерна и сколько это равняется, если пересчитать на мясо или рыбу. Расскажи, пожалуйста.

Прохор долго и сбивчиво объяснял, часто меняя тему и вплетая в рассказ какие-то деревенские истории про того или иного селянина. С грехом пополам, но общую суть уловила.

— А кто подсчитывает, сколько народу в той или иной избе живёт? — задала я следующий вопрос.

— Я, кто ж ещё. Остальные токмо лбом пеньки считать умеют.

— И как у тебя так получается, что за несколько лет цифры не менялись? Никто не умирает и не рождается?

— Енто, — замялся дед, и его глаза забегали, как у проворовавшегося продавца, которого поймали за руку. — То тадысь эко как… Однако кто его знает…

— Не юли! — хлопнула я ладонью по столу. — Быстро рассказывай!

— Грех мой, Лизавета Васильевна, — нехотя признался он. — Мэри Артамоновна как хозяйкой стала, так подати за землю увеличила не по-божески. И тут, в аккурат с ентим, детишек понарожалось много. Пруть и пруть из баб, будто мёдом им тутась намазано.

С младенцев тоже плату брать надо, а они не помощники в хозяйстве. Только рты разевают, да хлеба просют. Один с них убыток, пока в силу не войдут. Буду трясти и за них ещё, так некоторые хозяева по миру пойдуть. И без ентого стонут люди от такого оброка. Ещё чуток и побежит народец к другим господам. Вот и оставляю всё по-прежнему. Виноватый…

— Очень сильно налог подняла?

— Страсть, как сильно!

— Понятно…

Я посидела и немного подумала, усваивая новую информацию. Не очень хорошо всё выходит. Изначально я рассчитывала полностью понять систему и оптимизировать её, беря арендную плату не чем попало, а только выгодными продуктами. Но сейчас вижу, что всё менять придётся во вред своему кошельку.

— Вот что, Прохор, — сказала, подавив небольшую внутреннюю жабу. — Я должна посчитать всех живущих на наших землях. Ты поедешь со мной…

— Извиняйте, Лизавета Васильевна, — решительно встал он и поклонился. — То без меня. Потом не смогу людям в глаза смотреть, последний кусок хлеба у них забрав. Хоть кляните, хоть порите: никак не могу!

— Сядь, не перебивай и дослушай меня до конца! Платить будешь по-старому и даже чуть меньше. После пересчёта специально сокращу количество людей, но не сильно, чтобы не вызывать у мачехи подозрений. Летом заново вас всех пересчитаю и опять недосчитаюсь десяток-другой. Проверять меня никто не будет, поэтому немного ваше бремя облегчу.

— Как жешь это так, матушка?! — округлил от удивления глаза Прохор.

— А вот так. Но если ляпнешь хоть одной живой душе, то я твою бороду лично на тележное колесо намотаю и лошадку галопом пущу.

— Ох, и добрая вы, Лизавета Васильевна… Детишек, стал быть, пожалели!

— Не только их.

— Благодарствую, — прослезился старик. — В церкви буду, свечку во здравие ваше поставлю. Токмо зачем народец пересчитывать, раз счёт неправильный?

— Зато правильный вопрос. Завтра ты заезжаешь за мной в усадьбу, но мы не по домам поедем, а в город. Тайно! Я не была в нём с момента смерти отца и даже примерно не представляю, что там творится. Нужно оценить обстановку.

— Непременно буду! — опять вскочил он и начал кланяться. — Вот ведь радость-то какая на нашу голову свалилася!

Приехав обратно домой, сразу же прошла в свой кабинет и стала сверять записи Прохора с тем, что принимала Глафира. Но до конца каракули деда даже разбирать не стала, через десяток страниц выявив нестыковку. Мои лёгкие подозрения подтвердились: Глафира нагло воровала, записывая в тетрадь “Крестьянские подати” меньше, чем отстёгивали крестьяне.

Скорее всего, обворовывала, уменьшая ещё и количество проданного в городе товара. Мэри свою служанку вряд ли проверяла, а та пользовалась полученной возможностью подзаработать дважды. Вначале на крестьянах завышенными податями, а потом и на собственной хозяйке — городскими махинациями.

Это, конечно, мерзко, но если настучать по вороватым рукам Глафиры, то можно повысить доходы поместья, одновременно ещё больше снизив бремя трудового народа.

— Стеша, — позвала я служанку. — Скажи, а с кем Глашка в Кузьминск ездила?

— С Макаром.

— Пойдём-ка к нему.

Увидев нас, конюх насторожился.

— Вы где в городе с Глафирой торговали? — в лоб спросила его, стараясь отследить реакцию парня.

— То она торговала. Но не на рынке, а на окраине, во дворе постоялом сбывала всё. Ух, и бандитския там хари! Но раз тётка Глаша токмо им возила, значит, хорошую деньгу отстёгивали.

— Ясно. Спасибо. Скажешь ей, что я спрашивала, голову оторву и вместо конюшни с бабами на кухню кашеварить поставлю.

— Ни в жисть! — испугавшись то ли женской работы, то ли за свою голову, пообещал парень, истово перекрестившись.

На следующий день Прохор заехал за мной с восходом солнца. Путь нам предстоял неблизкий. Город Кузьмянск находился почти в тридцати верстах от нашего поместья, поэтому на дорогу нужно потратить около четырёх часов. И преодолевать всё это расстояние нам пришлось не в комфортабельной карете с подогревом, а на простых санях. Несмотря на тёплый тулуп, накинутый поверх шубы, я всё равно продрогла до самых костей.

По приезде в город мы сразу же по просьбе Прохора пошли в церковь. Я впервые в ней за всё время пребывания в новом мире. Стою, оттаиваю душой и телом, глядя на суровые лики икон. Зажгла свечу и поставила возле одной из них. Долго смотрела на пламя, постепенно растворяясь в нём. Кажется, что вот-вот и сейчас снова начну разговаривать с богом через этот маленький огонёк.

— Он любит тебя, — неожиданно за спиной раздался тихий голос.

Поворачиваюсь и вижу молодого мужчину в церковном одеянии. Местный священник.

— Наверное, — грустно отвечаю ему. — Только странно эта любовь выражается.

— А ты не пеняй на трудности, что Он даёт. Они нужны не Богу, а тебе.

— Преодолею их и в рай после смерти попаду?

— Преодолеешь, и рай сам в душе наступит при жизни, если не из-за страха Геенны Огненной, а для совести дела твои будут. Любовь должна быть в сердце, тогда и дорога к Богу не такой тяжёлой покажется. Помни об этом.

— Помню, — немного раздражённо отреагировала на его нравоучения. — Возлюби ближнего, как самого себя. И врагов тоже. По мне, слишком много всепрощения, и сволочи этим пользуются.

— Неверно. Не путай прощение с безнаказанностью. Хотя насчёт любить врагов, как себя, ты верно подметила, дочь моя. Мысли говоришь крамольные, но не чувствую в тебе черноты дьявольской. Свет от тебя исходит. Скажи, как ты себя чувствуешь, когда совершаешь злой поступок?

— Ну… — задумалась на секунду я. — Корю, стыдно становится.

— То есть наказываешь себя.

— В каком-то смысле да.

— А кто для тебя враги? Люди, по твоему мнению, носящие в себе зло: подлость, стяжательство, жестокость. Вот и возлюби их, как саму себя, наказав за это. Ну а какими методами… Каждому воздастся по делам его.

— Но ведь и они меня врагом считают. Значит, для них я тоже зло.

— Это постоянная война между Тьмой и Светом. Каждая душа сама выбирает свою сторону. К сожалению, во Тьму легко зайти. Достаточно элементарного равнодушия к людям или к себе. К себе особенно. Не будешь согревать свою душу теплом любви, никого им согреть не сможешь и чужое не впитаешь. Так сердце и очерствеет. Что дьяволу только на руку.

Вижу, на сложном распутье стоишь. Жить тихо хочешь, а выживаешь. Покоя хочешь, а мечешься. Себя до конца не познав, пытаешься менять мир. Я помогу, когда буду нужен. Зайди в любую церковь и обратись. Да и в них заходить необязательно. Каждый человек внутри себя носит храм. Просто одни его строят, а другие разрушают. Сохрани свой!

На секунду я отвела глаза, задумавшись, как поумнее ответить на эти путаные слова. Но когда решила снова посмотреть на священника, то с удивлением обнаружила, что его нет. Совсем нет, словно испарился.

— Дедушка, — повернулась я к молящемуся рядом Прохору. — А поп куда ушёл?

— Какой поп? — недоумённо пожал он плечами. — Не было никого. Почудилось, видать, с усталости.

— Не может быть! Вот только тут стоял!

— Ох, Лизавета Васильевна… Не бережёте совсем себя. Отдохнуть вам надоть, а то чудеса мерещатся.

— Дела никто не отменял. Где находится дом городского главы, знаешь?

— Не перепутаю с другими.

— Вот и пойдём туда.