Странная барышня

37

Мой жёсткий пост продолжался почти неделю. Вначале Клавдия недоверчиво косилась на меня, ожидая, когда я сдамся и перестану ломать комедию. Но не на ту напала. Нужно показать ей, что я сильная не только на словах, но и в поступках. Без этого со смотрительницей мы не сможем найти общий язык.

На пятый ужин, когда я заказала всё те же хлеб и воду, Клавдия не выдержала.

— Ты решила себя голодом уморить?

— На такой грех идти не собираюсь.

— Не ври. Я читала бумаги на тебя. Там написано, что топилась в реке.

— Там много чего ещё про меня. Большинство из этого — откровенная беспардонная ложь.

— Ага! — победно вскинулась она, решив, что поймала на слове. — Значит, и правда есть?

— Конечно. Про одежду, правда. Про то, что мне от ведуньи Дар достался, и про лечение им людей. Если всё читали, то и мнение дознавателей видели. Мне стыдиться нечего.

— Мертвечину выкапывала! Это ли не грех, за который тебе прямая дорога в ад?

— Если скажу, что этого не делала, то поверишь?

— Нет.

— Тогда и смысла распинаться перед тобой не вижу. Мне достаточно, что я знаю истину. Знаешь, зачем так себя в еде ограничиваю?

— Уж будь любезна, поведай.

— Всё просто. В первый день хотелось есть, во второй — жрать. На третий же тело приспособилось. И уже чувствую лёгкий голод, который не заполняет всё сознание мыслями о еде. Оказывается, что человеку на самом деле нужно намного меньше, чем он привык получать. Иногда стоит напоминать себе об этом и радоваться тому, что есть, а не гнаться за излишествами, глаза вылупив. Самовольная аскеза хорошо мозги прочищает.

Тут я нисколько не покривила душой. Мой демонстративный бунт неожиданно для меня самой обернулся другим восприятием мира. В какой-то момент я забыла о том, что хотела показать Клавдии бесполезность любого наказания для меня и заставить её смириться с непокорной Елизаветой. Я посмотрела глубоко внутрь себя. И что я там увидела? Умиротворение. О него разбиваются все внешние раздражители, и даже моё трудное положение кажется лишь декорацией, пока ощущаешь собственное Я в полной гармонии души и тела.

— А ты непроста, Елизавета… Очень непроста… — немного подумав, произнесла Клавдия. — Но и от мира отгораживаться не надо. Его Бог сотворил.

— Я и не отгораживаюсь. Просто иногда стоит сделать небольшой шаг назад, постоять, подумать, а уж потом идти дальше, вперёд. Можно вопрос?

— Попытайся, — опять напряглась монахиня.

— Я заметила, что знатные дамы в особняке ходят в своих нарядах, но в церковь всегда надевают форменные платья…

— Понимаю, о чём ты хочешь спросить, — перебила меня она. — Раньше и в церковь ходили, кто как хочет, но стоило им напомнить, что они не просто так у нас оказались, а за грехи свои, рассудок повредившие. Бесятся, но надевают то, в чём изначально ходить положено.

— Сложно, наверное, с ними воевать пришлось.

— Не без этого. Но быстро к ногтю прижала! Ты, Елизавета, на них не смотри. Там у многих тьма в душах непроглядная, и излечить её невозможно. Я ж сама по этой дорожке с молодости катилась, только Бог уберёг от дна пропасти. На собственной шкуре испытала, что значит быть бесправной игрушкой в руках подобных им. Как поняла всю мерзость своего жития, то ужаснулась. В монастырь чуть ли не на коленях истерзанная после освобождения приползла.

— Освобождения?

— Это прошлое. Его больше нет. Ты о себе лучше подумай. Быть может, когда-нибудь и до служения Богу дорастёшь… Хотя… — на секунду умолкла Клавдия. — Не для тебя монашество — строптивая больно.

— Как ты?

— Другая. Ладно, пора мне, — свернула разговор Клавдия. — Помолиться перед сном не забудь! А то знаю я вас, греховодниц!

Утром завтрак принесла не Клавдия, а Антонина. Она поставила передо мной тарелку с тыквенной кашей и стакан киселя.

— Матушка Клавдия приказала всё съесть и… дурочку не валять, — с лёгкой заминкой произнесла последнюю фразу девушка.

Упрашивать долго меня не пришлось. Смакуя каждую ложку, я с огромным кайфом съела всю тарелку, запивая ягодным киселём. И вроде порция была маленькая, но ощущение, что слона слопала.

— Как понимаю, — отставив пустую посуду, спросила я у Антонины, — обед и ужин тоже для меня Клавдия составляла?

— Да, Елизавета Васильевна. Она. Матушка Клавдия сказала, что разговляться резко вам нельзя, поэтому пару дней будете есть, что дают, чтобы живот не скрутило.

Дожидаясь лекаря, я проанализировала последние несколько дней. Первое и, наверное, самое важное для меня, что нашла подход к Клавдии. Вернее, не нашла, а заставила поверить Ворону, что я пусть и не стою на её уровне, но душа не пропащая. Поцапаемся, конечно, ещё не раз, только уже не со зла, а из-за разности характеров, отстаивая свою позицию по принципиальным жизненным вопросам.

Но в некоторых мы с ней схожи. И это касается “бриллиантовых дам”, как с моей лёгкой руки уже все стали называть этих расфуфыренных особ знатных кровей.

В один из дней своего жёсткого поста я прошла в общую гостиную поболтать с народом. Естественно, только с “форменными”, так как местная знать меня игнорировала, так же, как и других, менее титулованных особ. В принципе, от этого я не страдаю особо. Пусть игнорируют, сколько влезет.

В отличие от нас, простушек, баронесс да графинь сюда ссылали именно по причине психических расстройств, а не для того, чтобы отжать наследство или ещё как обогатиться за их счёт. Хотя и среди “бриллиантовых” тоже есть несколько невинно пострадавших. Только это скорее исключение, чем правило. А так…

Возьмём ту же самую графиню Зобнину. По слухам, она отличается очень склочным, гневливым характером. В Москве от неё натерпелись все домочадцы. Часто впадая в неконтролируемое, агрессивное состояние, она могла легко искалечить служанку. Зобнины сор из избы не выносили, откупаясь от пострадавших деньгами, покуда однажды Зинаида Борисовна во время одного из приступов не полоснула ножом любимого муженька за то, что ей не понравился домашний халат на нём.

Граф Зобнин сильно не пострадал, но решил, что в его организме не так много крови, чтобы проливать её почём зря. Через полицию дело раздувать не стал, а вот связи среди духовенства и личное знакомство с князьями Елецкими сослужили хорошую службу. Буйную жену упекли сюда.

Говорят, что пару раз чуть не вышла на свободу, но перед этим всегда срывалась, устраивая жестокие драки с персоналом или другими пациентками. После отсидки в камере на первом этаже на время утихомиривалась. Но ни у монахинь, ни у врачей доверия к графине никакого. Уже четвёртый год здесь живёт, являясь неофициальной главой местного светского общества. Её опасаются даже “бриллиантовые”, поэтому стараются лишний раз не перечить, отдав роль лидера от греха подальше.

И это один из примеров. Есть особы с сильным сексуальным недержанием, есть воровки-клептоманки. И иные мании присутствуют. Аутистки… Но они не выходят в общий зал, предпочитая отсиживаться в комнатах. Говорят, что даже в церковь на службу их чуть ли не на верёвке тащат. Честно говоря, не замечала подобного. Наверное, не все из них на службы ходят.

Так вот… В один из дней своего добровольного поста я пришла в гостиную, чтобы немного развеять скуку.

— Что-то сладенького захотелось, — в какой-то момент непринуждённой беседы сказала Ангелина Краснова. — Я сейчас к себе за яблоком схожу. Кому ещё принести?

— А зачем к себе? — не поняла я. — Вон сколько ваз с фруктами.

— Трогать нельзя, — пояснила Ира Деньгина. — Это не для нас.

— Кто сказал? Ворона?

— Нет. Так они решили, — кивнула она в сторону “бриллиантовых”. — Кто мы такие, чтобы высшей аристократии Российской Империи перечить?

— Понятно… Ангелина, останься здесь. Будут тебе и яблочки, и грушки, и малинка.

После этих слов я подошла к роялю, рядом с которым стоял фруктовый стол, и взяла оттуда пару ваз. Немая сцена среди “бриллиантовых дам”. Видимо, никто не ожидал от меня такой наглости. Первой опомнилась, естественно, графиня Зобнина.

— И кто тебе разрешал трогать своими грязными руками наше угощение?

— Руки чистые, фрукты не ваши, а общие. Наше содержание здесь оплачивают, так что имеем полное право на все удобства.

— Ты действительно сумасшедшая, раз так думаешь! Идиотка! Наши семьи сделали такие благотворительные взносы, какие вам, нищенкам, и не снились!

— Ну, ты-то свой давно прожрала за столько лет.

— Как ты смеешь мне тыкать?! — завопила графиня.

По её лицу и наливающимся кровью глазам видно, что переходит в своё “боевое” состояние. Не удивлюсь, если сейчас полезет в драку.

— Ещё один шаг в мою сторону, — лучезарно улыбаясь, предупредила я, — и размозжу твою голову этой замечательной тяжёлой вазой. Кровь… Мозги по ковру… Хочешь? Давай, Зинка! Подойди ко мне. Не лишай такого удовольствия.

А графиня оказалась не только гневливой, но и трусливой. Видимо, отпора никогда не получала и поэтому, привыкнув к безнаказанности, легко впадала в бешенство, не заботясь о последствиях. Но мой внешне дружелюбный вид и одновременно страшные слова отрезвили её получше ушата холодной воды. Графиня отпрянула назад и обвела своих товарок возмущённым взглядом, явно ища поддержки.

— Действительно, Озерская, — проблеяла сидящая за роялем молодая женщина с огромными миндалевидными глазами. — Это выходит за рамки приличий.

Баронесса Наталья Дмитриевна Витковская, кажется. Несмотря на ангельский вид, она соблазнила всё мужское население не только в своём доме, но и у соседей. Попала к нам после того, как голой залезла в кровать к родному брату. Тот адекватно оценил подобную “сестринскую любовь”, и теперь баронесса музицирует в лечебнице.

— Милочка, — повернулась я в её сторону, — за рамки приличий выходит причина, по которой вы здесь. Играйте лучше на рояле: у вас хорошо получается. Музыкальный инструмент, кстати, тоже общий. Ещё вопросы у кого есть?

Я обвела внимательным взглядом местный бомонд, держа вазы с фруктами на уровне плеч. Наверное, красиво смотрюсь со стороны с такими “боевыми натюрмортами”. Больше никто не посмел перечить, поэтому спокойно подошла к своим подругам, поставила на стол добычу и предложила.

— Угощайтесь. Теперь бегать туда-сюда из-за каждой мелочи не придётся.

— Я поражена, — выдохнула Ира Деньгина. — Лизонька, ты очень смелая. Но и безрассудная. Эти просто так твою выходку не оставят.

— Плевать, — отмахнулась я, беря грушу.

Ира была права: не оставили. “Бриллиантовые дамы” составили целую петицию о том, что их жизни и душевное здоровье подвергаются опасности со стороны некой помещицы Озерской. Так как князя Елецкого нет, то они вручили свою жалобу матушке Клавдии. Та, не будь дурой, провела своё расследование, и… Уже на следующий день в общей гостиной не было ни фруктов, ни рояля. Вообще ничего не было, кроме эха в пустом помещении.

Дождавшись, когда все частые посетительницы соберутся в зале, Клавдия появилась сама. Настоящей Вороной вошла и остановилась на том месте, где недавно стоял рояль.

— Не умеете делить дары Божьи, — прокаркала она, — значит, не заслуживаете их!

Не став слушать комментарии присутствующих, она вышла, больше не проронив ни слова.

Тут же “бриллиантовыми” была составлена новая петиция, что, мол, всё не так было понято и что делить никто ничего не собирался, так как все находятся в полной любви друг к другу. А всеми обожаемая Лизонька Озёрская — новенькая и просто не разобралась в ситуации. Рояль, мебель и фрукты опять заняли свои законные места. Пикнуть, что благами пользуются теперь все пациентки, больше никто не посмел.

Вот такая вот она, матушка Клавдия…