— Казнить нельзя помиловать. Где собираетесь запятую ставить? — с грустной улыбкой спросила я у своих посетителей. — Приговор вынесен?
— Казнить нельзя помиловать? — переспросил пожилой монах… Серафим. Так, кажется, его зовут. — Интересный казус, Елизавета Васильевна. И верно: порою от одной запятой жизнь зависит. Но в вашем случае её ставить рано. В том, что вы не якшаетесь с тёмными силами, мы установили и в этом вопросе полностью оправдали.
— Спасибо. Ура.
— Погодите. Но также мы подозреваем вас в других, очень неприятных делах. Признайся, дочь моя! Уж не на кладбищенских ли трупах ты строение человека изучала, чтобы так ловко операции проводить? А?
— Эээ…Нет… — растерянно помотала головой я, получив удар, которого совсем не ожидала.
— Тогда объясни, как знания такие получила.
Я замолчала, не зная, что ответить. Прав монах, со своей колокольни оценивая мои поступки! Лаясь с Кабылиной, подобное не освоить. Нужны обязательные вскрытия тел, практика. А где, по мнению местных жителей, можно взять безропотного добровольца, готового к тому, что его разберут на части? Только на кладбище. Очередной мой прокол! И как теперь выкручиваться?!
— Не хочешь отвечать? — продолжил отец Серафим. — Понимаю. Сознаться в таком святотатстве страшно. Верю, что для благого дела старалась, но нормальный человек подобным заниматься не будет. Поэтому, Елизавета Васильевна, рано вам к людям. Нужно свои душевные страсти для начала побороть, чтобы ещё какой беды не случилось. И я знаю одно такое место. Скоро в него и отправитесь.
— Куда? В другой монастырь?
— Нет. Место наполовину светское. Неподалёку от Москвы. Не волнуйтесь, вам там должно понравиться.
— Подождите! — решилась я. — А если скажу, что не из этого мира? Что меня сюда бог переслал?! Я вам расскажу свою историю, и вы поймёте, что не вру!
— Лечиться! Непременно лечиться! — замахал руками он. — С такими фантазиями — тем более! Даже слушать крамольные бредни не хочу, а то и куда построже отправить искус появится. Лиза, вы мне очень симпатичны в некоторых своих деяниях. Не надо разочаровывать в себе. Примите болезнь свою, а после молитвами, аскезой и раздумьями искорените её. Бог вам в помощь!
После того как эта троица ответила на кучу моих вопросов и ушла, я долго не могла успокоиться, наматывая круги по узкой камере. Обалдеть! Признали невменяемой! В дурку отправить хотят! Сразу встали картинки из учебников, как на моей земле в таких местах морили голодом, пытали током и сверлили дырки в головах. Не хочу! Уж лучше в монастырь, чем закончить жизнь в застенках садистов-психиатров!
Примерно круге на сотом робко проклюнулась возможность мыслить более здраво. Этот Серафим говорил, что место исключительно для знатных господ или богатых семей… Женщин. Туда многие хотят отправить своих спятивших родственниц. Даже приличные деньги платят те, у кого знатность знатная не дотягивает до определённого уровня. Значит, должно быть всё не так плохо. И граф Бровин не стал бы тратить свои кровные, чтобы насолить мне: он реально очень тепло ко мне относится. Спасибо ему за это! Приятно и неожиданно такое участие!
К тому же появляется шанс выйти оттуда, показав, что полностью здорова. Есть смысл месяцок-другой пожить там, чтобы не привлекать лишнего внимания к чудесному исцелению, а потом доказать местным эскулапам свою адекватность. Это всё же лучше, чем годами сидеть за монастырскими стенами.
Наверное, стоит попробовать и согласиться… Реально я сбрендила! Будто бы меня кто-то спрашивает и дожидается царственного кивка головы придурковатой Лизоньки! Взяли в охапку и потащили! Могу, конечно, побрыкаться для приличия, как украденная невеста в ковре из фильма “Кавказская пленница”, но это ничего не даст. Лишь усугублю неприятности: решат, что буйная, и реально в монастырь сошлют.
Решено. Паниковать не буду до прибытия на место. Да и там тоже не стоит, если хочу выглядеть нормальной. Это всё молодые гормоны прошлой Лизы продолжают шалить. Ничего, укоротим! Мне не впервой!
Дней через десять, когда утрясли все формальности, я отправилась в новое путешествие. Сама Матушка вышла меня проводить.
— Как там моя подопечная? — спросила у неё.
— Хворает, но я вижу, что ей лучше. Вы вот что, Елизавета Васильевна… Если после выздоровления будете в наших краях, то заезжайте. У вас есть интересный опыт, который с удовольствием освоили бы. И, признаться, впервые выпускаю узницу с лёгким сердцем. Вот… — незаметно протянула она мне мой нож. — Возьмите. На собственном горьком мирском опыте знаю, насколько он иногда нужен. Жалею, что у меня его не было под рукой… Тогда… Желаю, чтобы не пригодился.
— Оставьте на память, — отказалась я. — В новом месте у меня всё равно его отберут. Пусть лучше у вас останется, как напоминание, что женщина может за себя постоять. Мы не вещи, мы люди. Бог нам дал возможность мыслить, значит, и защищать свои мысли тоже. Про чувства даже не упоминаю. Испоганить их — это уже за гранью добра и зла.
— Странная вы барышня, Елизавета… — немного подумав, сказала Матушка и спрятала нож. — Но я понимаю, о чём вы. Софья… Так меня зовут. Когда тяжко придётся, ссылайтесь на меня. Благословляю! И пусть серьёзного сана не имею, но редко кто поперёк моего слова пойдёт.
— Спасибо, сестра, — благодарно поклонилась я. — Дай бог, свидимся.
Путь до “Благотворительного Дома Призрения княгини Елецкой” был неблизким. И сопровождал меня в поезде всё тот же офицер, что доставил в узилище. Даже тюремная карета не поменялась. Но на этот раз военный был намного любезней.
— Пётр Евстафьевич Долин, — представился он почти сразу же, как только уселся напротив меня. — Поручик полка Святой Церкви. Должен доставить вас на место лечения, Елизавета Васильевна. Надеюсь, эксцессов в дороге не предвидится.
— О! — с лёгким ехидством ответила я. — Уже и имя с отчеством моё вспомнили, и обращение на ВЫ?
— Естественно, — невозмутимо парировал он. — В вас нет тьмы, поэтому обращаюсь как к человеку.
— А как же сумасшествие?
— Я тоже иногда болею инфлюэнцей. Но это не значит, что не принадлежу Богу. И понимаю вашу иронию, Елизавета Васильевна. Поймите и вы: я не дознаватель, а карающий меч Господа. Оружие не должно проявлять самоуправство, оно подчиняется руке, держащей его. В моём случае — это святые дознаватели. Каждый выполняет свои обязанности.
Пока вас считали ведьмой, то и относился к вам как к ведьме. Сейчас нет причин так относится… Каждый должен делать то, что лучше всего умеет, а не то, что нафантазировал себе.
И поверьте: я искренне рад, что вы всего лишь страдаете недугом, а не грязная чернокнижница. На одну душу мир для меня стал светлее. Но, извините, в дороге полностью подчиняетесь мне. Без вопросов и капризов. Моя служба для меня свята, поэтому отступать от её не буду.
— Приму к сведению, — кивнула я.
Где-то через час пути у меня возникло непреодолимое желание выйти из кареты.
— Выпустить сможете? — спросила я у поручика.
— Зачем? — настороженно спросил он.
— Хочу свободу почувствовать.
— Идите. Только недалеко.
— Что? Вот так просто? — не поверила я.
— Да. Я понимаю ваши чувства. Знаете, кем был до службы в Святой Церкви? Беспутным наследником богатого рода. Картёжником, бретёром, распутником и гулякой. Это всё в один из дней привело меня в тюрьму. Не в узилище, а в обыкновенную тюрьму. Три месяца просидел в ней, пока родственники — чего греха таить — за немалые деньги выкупили.
Вышел и вместо привычного кабака пошёл к реке. Зашёл в неё по колено и стал умываться. Вода холодная, весенняя, с кусочками льда. А мне было так хорошо после серых вонючих стен каземата, что плакать хотелось от счастья. СВОБОДА! Великая свобода в несущихся волнах окутала меня, и снизошло озарение. Я изменился.
После этого пошёл в монастырь проситься послушником. Там впервые и встретил брата Серафима. Он предложил мне место в церковном полку. Отказываться не стал, так как служение Господу может быть разным. До сих пор не жалею о выборе своём. Кто, как не раскаявшиеся грешники, могут ощутить всю опасность греха? У нас все такие. Верой и правдой служу…
Так что, Елизавета Васильевна, могу понять ваше желание. Пройдитесь. Вдохните новую жизнь! Но… Недалеко. Не разочаровывайте побегом.
После непродолжительной прогулки вернулась с охапкой полевых цветов и протянула их офицеру.
— Пахнут! — с обаятельной улыбкой, так не вязавшейся к его суровому лицу, проговорил поручик. — Спасибо вам!
Дальнейший путь уже не представлял собой доставку заключённой. Мы мило беседовали и даже шутили. Поручик оказался очень остроумным, образованным человеком, так что километры скрадывались за разговором незаметно. Уже поздней ночью мы подъехали к постоялому двору.
— Елизавета, — немного смущённо сказал Пётр, с которым давно перешли на имена. — Я вас должен запереть в карете… Так предписано уставом. Один из солдат сопровождения будет нести караул.
— Может, — с надеждой в голосе попросила я, — есть возможность переночевать в кровати? Я не сбегу. Честное слово. Тут так неудобно.
— Верю. Но если будет помрачение рассудка, то никто не даст гарантии, что вспомните своё обещание.
— Ладно. Нет, так нет. Извините, что попросила и поставила в неловкое положение.
Он ушёл, но очень быстро вернулся.
— Лиза. Я договорился со смотрителем. У него есть комната без окон. Маленькая, почти чулан, но с кроватью. Очень надеюсь, что ночь пройдёт спокойно.
— Мой герой! — воскликнула я и чмокнула в щёку офицера.
— Пожалуйста, — попросил совсем растерявшийся от такого проявления эмоций мужчина, — не делайте так больше. Я на службе.
Комната действительно оказалась маленькой и душной. Но зато я смогла нормально вытянуть ноги и почти до самого утра проспала. Проснувшись, вышла в коридор и увидела сидящего на стуле поручика.
— Доброе утро, Пётр, — поприветствовала его.
— Уже утро? — поднял он на меня красные от усталости глаза. — Слава богу.
— Вы всю ночь не спали, пока я дрыхла? Я вас совсем замучила! Знала бы, в карете осталась.
— Не корите себя — это мой выбор. Ничего страшного. Бывало и похуже. Поедемте… Нет. Нужен завтрак и умывание. Надеюсь, к обеду прибудем на место.
Его предположения подтвердились. Через пару часов после полудня мы проехали через кованые ворота, около которых стояли двое мужчин в рясах. Моё новое пристанище находилось в нескольких минутах от знакомства со мной.