Том 9. Письма 1915-1968

1938

8 апреля 1938 г. Ялта

Много новостей. Получил письмо от Горюнова из театра Вахтангова. Он недавно прочел «Черное море», восхитился и просит от имени театра написать пьесу не на материале «Северных рассказов», а на материале «Черного моря». Он пишет, что «любую пьесу, которую вы создадите на основании «Черного моря», театр примет с воодушевлением и восторгом». Придется делать для Вахтангова черноморскую пьесу, а «Северные рассказы» — для МХАТа.

Получил письмо из Киева от Детского театра. Просят «Гончих Псов». Я пошлю им пьесу из Ялты на днях, как только кончу кое-какие переделки. Пишут с возмущением, что в Киеве появилась пьеса «Гончие Псы», написанная для радио, — халтура и дрянь. Спрашивают — давал ли я В. разрешение на передачу и если не давал, то советуют запретить исполнение этой пьесы. Я на днях напишу официальное письмо в Комитет по делам искусств о том, чтобы пьесу В. сняли с репертуара. В. — боров — жрет, сопит и делает вид, что не знает о моем присутствии в Ялте. Старик Дерман кипит от негодования и требует, чтобы я написал письмо не только в Комитет по делам искусств, но и в «Литературную газету».

Роскин снова мил и разговорчив, но, должно быть, ненадолго. В «Литературке» появилась статья Гофеншефе-ра — он ругает Роскина за то, что, написав о «Летних днях», он ни словом не обмолвился о таких, по мнению Гофеншефера, замечательных рассказах, как «Потерянный день» и «Колотый сахар»… Вообще, куча писем. Получил письмо от Коли Чернявского и от Ермилова. Ермилов просит узнать, за что была уволена Антонина Осиповна. Вчера пришло письмо от нее на твое имя, ты извини, зверушка, я его вскрыл, — она просит, чтобы ты повидалась с ней, — не знает, что ты уехала. Я ей ответил. Сегодня— синий, ослепительный день. Ездили (Гехт, Никитин, Роскин, Арон, Дерман и я) в Ливадию на автобусе, оттуда прошли по царской тропе в Ореанду. Всю дорогу шла совершенно невероятная трепотня. Дерман — чудесный старик. Он, оказывается, большой друг Бунина и мпого о нем рассказывал. Ароп — дачник, прошел два километра и совершенно раскис, — для Солотчи он пе годится

Я очень хорошо себя веду — мало курю, съедаю все, что дают, и даже сам вымыл голову па ночь. Гехт торопит меня, — он отнесет это письмо на почту, — все время кричит под окном. Целую тебя очень, очень

Твой Па-па~па-па.

11 апреля 1938 г. Ялта

Здесь вчера был ураган — небывалый для Ялты. С гор несло снег, град и дождь. Ветер был больше 12 баллов (12 баллов — 25 метров в секунду, а дул ветер — и очень холодный — 40 метров в секунду). Дом весь дрожал, как во время землетрясения. В Никитском саду вырвало с корнем 400 деревьев. В городе сорвало много крыш и повалило телеграфные столбы. Рев был такой, что верхние жильцы (Арон и Дермап) не могли оставаться наверху. Теплоход «Крым» отстаивали 12 часов в порту, его весь заплели стальпыми тросами, он стоял на трех якорях, — боялись, что его разобьет о мол. (Эти новости — для Серого.)

Сегодня — тишина, солнце и теплота. Я радуюсь солнцу потому, что думаю, что и в Старом Крыму тоже солнце.

Вчера была первая «американка». Были Гехт, Роскин, Арон, Дерман, Симонов и Никитин. Гехт прочел очень славный рассказ о том, как в еврейском местечке ловили жениха, Симонов прочел новую поэму — было мпого споров.

Дерман с восторгом вспоминает Сережу и часто спрашивает о тебе. Оказывается, Никитин был в Тифлисе у

Кирилла, смотрел Пиросмана. Был у меня тот шофер, который тебя напугал. Очень интересный человек, бывший моряк, пьяница. Очень удачно сказал о современной советской литературе — «у нее, как у греческого парохода, — много дыма и мало хода». Сейчас эти слова пошли здесь по рукам. Фотограф сделал по фотографии мой портрет, говорят, очень удачный, на днях принесет.

Целую тебя и Серого

Твой Па.

14 апреля 1938 г. Ялта

Димушка, получил ли ты мое письмо из Тифлиса? Почему ты не отвечаешь?

Напиши мне в Ялту (ул. Кирова, 9, дом творчества Литфонда). Я здесь много работаю. Весна в Крыму очень холодная, на горах еще лежит глубокий снег, и все время дуют сильные ветры. На днях был ураган в 12 баллов, в парке вырывало с корнем деревья, в море погибло несколько парусных шхун. Когда я ехал из Батума в Ялту — был шторм, туман и сильная качка.

Работаю я над пьесой для театра Вахтангова. Пьесу мне предложил писать еще и МХАТ, но для МХАТа я буду работать не сейчас, а гораздо позже, осенью. Пьеса для Вахтангова будет о лейтенанте Шмидте. Работать над пьесой трудно, нужно очень сжиматься и рассчитывать каждое слово, чтобы не было ничего лишнего.

Напиши мне: как ты живешь, какие летние планы и как твоя живопись? Остались ли у тебя еще масляные краски? Ходишь ли в клуб писателей на уроки рисования? Как дела в школе? Пиши обо всем подробно.

Целую тебя крепко.

Твой Папа.

18 апреля 1938 г. Ялта

Вчера почта совсем не пришла, — говорят, машина с почтой разбилась где-то около Байдар. Я пишу редко, потому что не хожу в город и не всегда можно найти кого-нибудь, кто идет на почту <…>

Гехтеныш, бедный, заболел, притих и стал похож на больного цыпленка, — все время сидит с закрытыми глазами. Еще давно, когда он гулял с Серым по набережной, он упал и ударился грудью о железную решетку. Сейчас начались сильные боли. Наш коновал говорит, что у Гех-та — трещина ребра, но это чепуха. Если бы была трещина, то болело бы сразу. Очевидно, он повредил себе плевру. Вчера ставил ему горчичник — по твоему способу. Веру Михайловну он не слушается и сбрасывает горчичник через минуту после того, как его поставят. Меня слушался безропотно и держал десять минут, но потом заплакал, как ребенок, потому что сильно жжет. Сегодня к нему вызовут хорошего врача. Старик Дерман уехал. Наша компания провожала его очень трогательно, он расплакался, расцеловался со всеми и сказал маленькую речь о том, что таких чудесных людей он редко встречал в жизни. Передавал привет тебе и Серенькому и просился, чтобы мы в очередную поездку в Ленинград взяли его с собой.

Приехал Асеев с женой — сестрой Веры Михайловны. Привез третий номер «Знамени» с «Северным рассказом» (вторым). Сказал об этом рассказе хвалебную речь. Говорит, что как только он его прочел в Москве, сейчас же позвонил в Союз, чтобы узнать мой адрес и написать мне письмо, но ему ответили, что я в Тифлисе <…> Наконец последняя новость. Роскин читал на «американке» свою статью обо мне — очень умную. Созвал массу народа. Говорили так много, что в письме совершенно невозможно все передать. Об этом расскажу, когда приеду — через И дней.

Я очень загорел, поправился, кашель почти прошел, но только рано просыпаюсь — в 6 часов. Сегодня опять сырость, туман, но очень тепло и тихо.

Арон очень ласковый. Увалень Никитин — очень забавный и компанейский. В. приходил ко мне «объясняться» (у него маникюр и ногти выкрашены в кровавый цвет) <…>

Целую, твой Па.

Асееву запретили курить, жена страшно следит за ним, а он напрятал в парке в разных местах (в кустах, в дуплах деревьев, в траве) коробки с папиросами и тайком курит. Вчера пошел дождь, и все его папиросы раскисли.

18 апреля 1938 г. Ялта

Серенький, пиши мне почаще. Почему образуется селитра между камнями в старинных мечетях — я не знаю. Постараюсь узнать. Сейчас иду па почту — на имя Звэры пришла бандероль наложенным платежом, — должно быть, книги по искусству. Здесь сыро и тепло, по всему парку поют молодые соловьи. Приехал Аркадий Гайдар. Он будет играть роль Котовского на одесской кинофабрике в одной из картин. Старик Чулков забыл о чертях и теперь рассказывает всем, как оп видел русалок (в Ливадии, около самого берега моря)

Скоро уже увидимся. Целую тебя крепко-прекрепко.

Твой Пауст.

11 мая 1938 г. Старый Крым

Рувец, — получили вчера Ваше письмо. Жалко старушку, особенно жалко, что она не успела увидеть Вас, — это какая-то общая судьба матерей — умирать почти в одиночестве.

Сегодня получил письмо от Миши. И Вы и Миша пишете о «реставрации» поплавков, очевидно, она приобрела грандиозные размеры. На 80 рублей я согласен, пожалуйста, этим Вы с Мишей меня не запугаете и я все равно куплю еще резиновую лодку. В общем, это лето будет исключительным в смысле рыболовного снаряжения. Я обязательно достану палатку.

Несмотря на то, что весь Старый Крым в цвету, в распускающихся орехах и каштанах, несмотря на здешний неправдоподобный воздух (очень душистый, мягкий и прозрачный), мы мечтаем о Солотче и считаем дни до отъезда. Особенно здесь Солотча ощущается, как родина, а Промоина и Прорва, даже во время теплого и тихого дождя, кажутся чем-то необыкновенным. Обязательно пойдем на Боровые озера.

Здесь мы пробудем числа до 20-го июня. Несколько дней в Москве уйдут па приятные вещи — покупка на конном рынке удилищ и разного снаряжения.

Не помню, писал ли я Вам, что в Ялте появился на три часа Г. и тут же исчез. Насколько я мог понять из его бормотания, сдобренного сивухой, он приехал из Одессы в Ялту только за тем, чтобы узнать, пустят ли его этой осенью в Солотчу. Я сказал, что об этом мы будем говорить только в том случае, если он бросит пить. Он поклялся страшной клятвой, что пить не будет, но ушел обиженный, и потом в течение 3-х—4-х дней его видели в Ливадии и Симеизе в обществе первоклассных крымских алкоголиков. По-моему, он пропадает, если уже не пропал. Самый его вид, бесцеремонность, настойчивые разговоры только о себе произвели на всех удручающее впечатление. Все это очень печально.

Я работаю (здесь очень хорошо работать в саду), Сережа ходит в школу со здешними пацанами (пацаны, в общем, смирные), Валерия Владимировна приманила к нашему дому всех старых крыс и собак, — их здесь тысячи. Взяли в аренду осла с повозкой, будем ездить в Коктебель п Отузы (отсюда до моря 16 километров). Осел молчаливый и склонный к длительным размышлениям — перед каждой лужей он останавливается и о чем-то долго думает, — потом прыгает через лужу вместе с повозкой.

После Ялты, где было очень шумно, здесь тишина. Городок больше похож на деревню. Видели ли Вы Роскина н Арона после Ялты (Арона я обыгрывал на бильярде, как хотел). Передайте им привет от нас…

Что слышно в мрачном Детиздате? Как Ваши литературные дела? Не знаете, — не вышли ли Левитан и Кипренский?

Я работаю с таким расчетом, чтобы в Солотче ни черта не делать, — только ловить рыбу, отдыхать и читать.

Привет бабушке и Валептине Сергеевне. Привет всем.

Целую Вас.

Коста.

21 мая 1938 г. Старый Крым

Дорогая Софья Владимировна, после многих странствований (Тифлис, Батум, Ялта) попали в Старый Крым (маленький городок около Феодосии, весь в садах), где Сережа ходит в школу вместе с двадцатилетними здешними балбесами. Проживем здесь до 20 июня — т. е. до конца Сережиных экзаменов. В конце июня будем в Москве и тогда расскажем Вам все наши приключения. Перед отъездом я заходил к Вам в издательство два раза, но Вы были больны. Как сейчас Ваше и Володино здоровье? Вспоминали Вас в Батуме — сейчас он стал чудесным, совершенно европейским городом.

Третьего дня получил из Гослитиздата верстку своей книги («Повести и рассказы»). Гранок они мне, черти, не прислали. Это, конечно, свинство. Я надеялся на гранки п кое-что хотел выправить, в верстке же править почти нельзя.

Сегодня я послал исправленную верстку обратно, в издательство, Вам же пишу, как своему душеприказчику. Не сердитесь на меня за это и за лишние хлопоты.

Необходимо передать редакции следующее:

1) В верстке (в главе «Ожидание бури» из «Черного моря», стр. 130 верстки) пропущены две страницы текста. Их надо восстановить по оригиналу.

2) На стр. 157 путаница, неправильная заверстка. Пропущен кусок, который попал почему-то на стр. 164 и 165.

3) Есть несколько менее значительных пропусков — они все отмечены у меня в верстке.

4) Рассказы начинаются каждый не с новой страницы, а с половины страницы, как будто бы это главы одной вещи, а не самостоятельные рассказы. (Например: «Музыка Верди», «Парусный мастер», «Ленька с Малого озера» и др. рассказы.) Это очень некрасиво. Но если сделать ничего нельзя (очевидно, экономят бумагу), то придется оставить так, но сделать следующее:

5) Названия рассказов набраны тем же шрифтом, что и названия глав. Главы надо перебрать более мелким шрифтом, иначе читатель запутается и не сможет отличить, где отдельные главы одного и того же рассказа и где самостоятельные рассказы. Сделать это очень легко, т. к. главы есть только в одном рассказе «Вторая родина» (с 325 страницы по 343).

Вот, кажется, все. В конце июня, когда я вернусь в Москву, будут нужны сантимы, — я думаю, что к тому времени издательство уже перечислит их мне на сберкнпжку. Пишу эти деловые вещи Вам, т. к. не знаю, — в Москве ли Трусов и кто является сейчас редактором книги.

Простите за грязное письмо — здесь совсем нет бумаги.

Напишите о себе и обо всем. Есть ли какие-нибудь пла-пы па лето? Как Володя? Здесь изумительный воздух, весь городок в вековых каштанах. На дпях ездили в Коктебель на осле — он шел не больше километра в час, совсем нас замучил, но дорога чудесная, — в лесистых горных ущельях.

Привет от Вали и Сережи. Привет Володе и Аэлле.

Всего хорошего.

Ваш К. Паустовский.

Наш адрес: Крымская АССР, г. Старый Крым, ул.

III Интернационала, 89.

4 августа 1938 г. Солотча

Сегодня у нас день полного отдыха от рыбной ловли (чем Миша весьма недоволен). Я исправил кое-что в пьесе и послал ее Дудину, писал с утра новый рассказ, а теперь пишу (в саду около гамака) это письмо тебе. День уже осенний, синий, не очень жаркий.

Миша варит пшенную кашу, чтобы ловить лещей, в промежутки между этим занятием переводит какую-то ботаническую статью и ругает Матрену. Два дня провели па Прорве. Там встретили только одного, очень скромного молодого рыболова-интеллигента. Он тоже жил там два дня со своей старухой-мамашей. Оба очень славные, а рыбная ловля со старухой-матерью произвела на нас с Мишей очень трогательное впечатление. На второй день перед уходом этот рыболов подошел к нам, спросил меня, не Паустовский ли я, сказал, что приехал в Солотчу после того, как прочел «Вторую родину», и очень благодарил меня замой книги. Узнал он меня по фотографии.

На Прорве мы нашли чудное место, где бешено клюют огромные окуни, судаки и плотва (это — новость для Серого). Получил письмо от МХАТа с просьбой обязательно написать для них пьесу. Театр уже соглашается на «Лейтенанта Шмидта». Получил еще письмо от Фадеева — очень милое, он просит от имени Союза писателей написать к сотой годовщине смерти (9 марта 1939 года) биографию Тараса Шевченко. Напиши, что ты об этом думаешь, стоит ли за нее браться.

Что с Роскиным? Рувима пока нет, — может быть, он совсем не приедет <…>

С Мишей живем дружно, хотя он и ругает меня и тебя за то, что мы съели его запасы гречневой каши. Сегодня пилил меня за это все утро. Здесь гречневой крупы нет, но она должна быть. Если пе привезут, то придется прислать из Москвы, иначе Миша не успокоится.

Астры расцветают с каждым днем все пышнее. Вот и все наши новости. Стало очень тихо, пустынно…

Целую тебя крепко. Твой Па.

Узнай, пожалуйста, у Арона, кто заведует литер, отделом «Правды» — не Трегуб ли?

6 августа 1938 г. Солотча

Димушка, спасибо за письмо. Боюсь, что это письмо не застанет тебя в Уречье, поэтому через несколько дней напишу тебе в Москву.

Здесь весь месяц стояла чудовищная невыносимая жара, хотя и был страшный ураган, — луга и поля сгорели, все коричневое, и уже от засухи осыпаются, как осенью, деревья. Полтора месяца не было ни капли дождя, в лесу и в саду повалило много деревьев. Солотча очень испортилась, — вся запружена дачниками, по главной улице автомобили носятся беспрерывно, как в Москве, и рыбы почти не стало. Чтобы поудить по-настоящему, приходится уходить на Черное озеро и даже дальше, на Поганенькое — очень глухое озеро с зыбучими берегами. Там берут окуни в 3–4 фунта, похожие на поросят, но очень вялые, их тащишь из воды, как корягу.

Дачников много даже на Сегдене. Я тоже научился ездить на велосипеде, но езжу пока очень плохо, — должно быть, из-за близорукости, из-за каждой канавки падаю. Я здесь работаю, хотя очень мешает жара.

Чуть не забыл написать тебе, — в день отъезда из Москвы я не нашел свой билет (литфондовский), чтобы оставить его тебе, да и времени искать его не было, падо было ехать на вокзал. Когда ты верпешься в Москву, я пришлю тебе записку в Литфонд, ты пойдешь, и тебе по записке выдадут бумагу.

Напиши мне о своих дальнейших планах. Как ты себя чувствуешь, совсем ли здоров. Меня опять (хотя и недолго) трясла здесь малярия.

Приезжал ко мне директор Центрального детского театра — советоваться насчет постановки «Созвездия». Художником будет Эрдман. Знаешь ли ты такого? Получил письмо из Комитета по делам искусства о том, что с зимы пьеса пойдет во многих театрах по Союзу.

Пиши. Жаль, что в Уречье тебе не удалось половить рыбу. У нас здесь тоже есть смешной кот — он украл окуня, у которого в горле остался английский крючок, съел его и чуть не умер — две недели ничего не ел, только пил и стал худой, как скелет. Очевидно, крючок где-нибудь зарос внутри у кота.

Целую тебя крепко. Пиши обо всем.

Папа.

7 августа 1938 г. Солотча

Зверунья-певунья, получил вчера вечером сразу два твоих письмеца, — оба сразу потому, что два дня мы провели с Мишей на Старой Оке (огромное озеро за Прорвой) и только вчера вечером вернулись. Там было очень хорошо, около нас садились стаи журавлей (они уже улетают на юг), много разной рыбы. Оба мы страшно загорели. Вернулись и застали здесь Рувима с Валентиной

Подумай, может быть, можно что-нибудь устроить, чтобы тебе вырваться сюда хотя бы на пять-шесть деньков. Миша возмущается тем, что Серого хоть на неделю нельзя оставить с теткой, и ругает тетку ужасно.

Ты права, наш дом (вернее, его нуворишское население) отвратителен. Во всем этом очень много пошлости и дикости. К. когда-то ходил босиком, у него не было даже сандалий, за нахальство Багрицкий несколько раз выгонял его из своего дома. А сейчас он не может обойтись без замороженного шампанского. Уайльд был прав, когда писал, что скромные и бедные люди — это соль земли (Ма-лышкин, Никапдров, Гехт, Халтурин). Ты бы посмотрела, как важен стал Р. только потому, что у него завелись деньги. Зверунья, у меня к тебе просьба. В моем письменном столе в одном из маленьких плоских ящичков (вверху, над доской) есть толстое письмо от феодосийского художника Добронравного с разными материалами. Найди его, запечатай в конверт и отправь в редакцию «Правды» в отдел литературы и искусства. Вложи записку, что эти документы ты пересылаешь по моей просьбе. Я получил письмо из «Правды» с просьбой прислать эти документы, — очевидно, этот тип въелся в печенки и правдистам. Пиши обо всем подробно. Мы с Мишей живем очень дружно. Очень поцелуй Серого.

Сегодня опять дует очень сильный и жаркий восточный ветер, за Ласковым — огромный пожар, горят до самой Радовицы мшары. Дым закрывает половину неба. Звери (здешние) тебе кланяются низко, и ахают, и мурлычут. Черный кот совсем стал домашний, уже сидит в комнатах (на окнах) и моется.

Целую тебя, зверуша. Пойди обязательно на Кипренского.

Твой Па.

На Прорве мы видели хомяка. Он стащил кожуру от нашей колбасы и утащил к себе в норку, а потом долго стоял на задних ногах рядом с нами и объедал листья на иве.

Малышкинскую дачу надо взять — ведь это очень дешево и зимой у нас будет возможность туда ездить, а не сидеть в Москве. Жизнь в Москве бессмысленна.

29 августа 1938 г. Солотча

<[…> Только сейчас я остался один и могу спокойно написать тебе письмо. 27-го я поехал (на ужасном автобусе) в Рязанский театр. В театре созвали всех актеров, вызвали представителей газеты, партийного комитета и комсомола, и началось заседание. Длилось оно три часа, мне пришлось много говорить. Актеры — провинциальные, напыщенные, режиссер — старый, усталый от сорокалетней работы человек, которому, очевидно, все надоело до смерти — и спектакли, и актеры, и совещания. Актеры ссорятся. В общем — халтура, они хотят за месяц сделать спектакль, но у них нет даже художника (если не считать рязанского живописца вывесок, который говорит «Еспания»), страшное убожество. На совещании я сидел в пыли, в духоте, в жаре и думал только о том, как бы удрать поскорее в Солотчу. Совещание окончилось в 7 часов, машину они достали только в 9 часов. Домой я приехал в половине одиннадцатого и с наслаждением лег в беседке — в свежести и прохладе, но в 5 часов утра меня разбудили, — приехали на машине из Москвы Дудин, режиссер «Гончих Псов» Казанский (очень милый человек) и долговязый шофер Коля. Нельзя сказать, чтобы я был очень рад их приезду, — было много возни, чтобы их накормить и устроить, мне же хотелось побыть в тишине и одиночестве. После чая взяли удочки и поехали па машине (MI) на Сегден, — ехали всего двадцать минут. Весь день провели на Сегдене и на Черненьком озере. Все трое были в восторге. Поймали полведра окуней. У Зотовых была сенсация, — катали в машине Васю и всю сегденскую детвору. Когда мы уезжали (уже в темноте), Вася прибежал из лесу и притащил для тебя букет вереска, — очень просил, чтобы с ним осторожно обращались. Он очень к нам всем привязан.

Дудин приехал якобы для разговоров о пьесе (говорить, оказалось, не о чем), на самом же деле, чтобы половить рыбу. Я послал с ним тебе в Москву вереск и посылку, — написать не успел, — перед отъездом (они уехали сегодня на рассвете) была страшная спешка, — им сказали, что в Рязани в 6 часов разводят на два часа плашкот, и они собрались буквально в одну минуту. Забыли здесь и рыбу, и громадный арбуз — если Миша приедет завтра (только что Манька притащила твою телеграмму), то мы вдвоем его съедим.

Впервые наш левитановский дворик был осквернен пребыванием автомобиля. Старуха была потрясена и польщена до того, что ни слова мне пе сказала о том, что Дудин сломал сиденье на стуле. Очевидно, появление машины, по мнению старухи, очень подняло ее (старухин) авторитет в Солотче.

Сейчас опять тихо, чисто, и я, когда окончу это письмо, буду писать рассказ <…>

Расцвело несколько белых астр. Черный кот сидит на пороге, моется и кланяется Звэре и Серому. Дивного перевели поближе к бане, — очевидно, старуха уже считает меня его хозяином. Утка нахально кричит в дверях, требует червей.

От Роскина нет ни слова, — когда все-таки он приедет и приедет ли вообще <…>

Твой Па-Пауст.

1 августа 1938 г.

Туся, дорогая, я очень хотел написать Вам о Тургеневе, но меня напугал срок и то обстоятельство, что в этой проклятой Солотче нельзя достать ни одного тургеневского тома. Жаль. Но я обязуюсь все новое, что пишу, передавать Вам или целиком, или в отрывках. Только Вам. Я в отчаянии, что подвожу Вас. Спасибо за Кипр, и Левитана, — их удачу я отношу и за Ваш счет. Пишите. Привет Игнатию. Не считайте меня бесчувственной свиньей.

Ваш К. Паустовский.

Роскин нагло утверждает, что Вы брали призы на лодочных гонках.

13 сентября 1938 г. Солотча

Валюшонок, — что же это ты обещал написать письмо в тот день, когда отправлял письмо Серый, и ничего не прислал? Третьего дня Роскин ходил на почту, — читать газету, — и принес новость о пожаре в Центральном детском театре. Материально это меня не затронет, но вообще неприятно, — сильно задержится премьера. Очевидно, пожар был грандиозный.

Получил телеграмму от ленинградского ТЮЗа (Театра юных зрителей) о том, что Сушкевич разрешил им ставить «Созвездие». Значит, в Ленинграде пьеса пойдет в двух театрах — Реалистическом и Детском.

Мы живем хорошо. Рувим уезжает завтра. Роскин очень мил, и даже Миша с ним примирился. По вечерам Роскин приходит за нами на рыбную ловлю, — вчера пришел на Селянское озеро весь в белом, на обратном пути мы попали под дождь — первый за два с половиной месяца. Сегодня с утра — тоже теплый дождь п замечательный воздух, уже пахнет осенней листвой, по всем дворам поют петухи, цветы ожпли от дождя, а Миша уже ходит по саду и ищет выползков <^…^ Валентина держится в стороне. Рувим очень завял — иногда ходит с нами на рыбную ловлю, но бывает скучен и бесцветен. Дивный заболел — у него громадные раны на обоих ушах, шерсть слезла, он отощал, стал очень жалкий. Заставили старуху повести его к ветеринару. Его лечат, но лечение почти не помогает.

Черный котище начал уже ласкаться и очень понравился Мише с тех пор, как у пас под столом набил морду чужому коту. Вот видишь, какие у нас патриархальные новости. Я работаю — пишу рассказ и наброски для вахтанговской пьесы, Роскин пишет большую статью о МХАТе

На все письма я теперь отвечаю сейчас же, чтобы не огорчать Зверуныо, — даже на самые незначительные. Вчера послал письмо красноармейцу из города Керки в Средней Азии — он мне прислал очень хорошее письмо, ты его, должно быть, помнишь.

Я согласился (принципиально) писать биографию Шевченко, — получил второе письмо от Фадеева, отказываться от этой работы очень неудобно.

Целую тебя очень-очень

Поцелуй Серого и скорей пиши. Твой Па.