Том 9. Письма 1915-1968

1956

1 января 1956 г. Москва

Костя, дорогой!

Поздравляю тебя с новым годом, обнимаю и хочу, чтобы этот год был, по крайней мере, не хуже старого. Поздравь от меня Нину, Сашу и обоих внуков.

Завтра я уезжаю в Карловы Вары — больше работать, чем лечиться и отдыхать. В последнее время я начал торопиться, — все кажется, что не успею сделать то, что задумано.

В связи с отъездом у меня к тебе одна просьба, касающаяся жены Александра Грина. Она просила Союз писателей помочь ей (не деньгами, а ходатайством о том, чтобы ее права на литературное наследство Грина были продлены…). Но секретариат отказал ей в этом <>

Разве Грин не заслужил (как к нему ни относиться), чтобы его жена не была нищей. Все это равнодушие и мертвечина стоят поперек горла.

Нина Николаевна придет к тебе на прием. Не можешь ли ты посоветовать ей какой-нибудь выход.

Не сердись за докуку,

Алешенька — золотой мальчик-балабошенька. Я тебя очень целую и люблю, как и мама. И жду не дождусь, когда мы вернемся в Тарусу и я тебе буду рассказывать про Чехию и чехов.

Здесь кругом горы и леса и из-под земли бьет горячая лечебная вода, как кипяток. Много воробьев, но они пищат по-чешски, и мы их еще не понимаем.

Мы ехали в поезде, поезд идет очень быстро, вдвое быстрее, чем у нас, и с нами ехал маленький мальчик — чех по имени Ярослав.

Чешские мальчики очень веселые, собирают коробки от наших спичек и даже дврутся из-за этих коробочек.

На станции Чоп наш вагон подымали высоко на воздух, когда меняли наши колеса на чешские — здесь другие колеса, и мы висели в воздухе и пили чай и совсем не боялись. По дороге мы видели на горах огромные замки, где когда-то жили рыцари.

Очень тебя целую, слушайся няню и жди нас. Передай привет Борису Петровичу и всем.

Твой папа.

6 января 1956 г.

Всем! Всем! Всем!

Чехия — очень уютная, разнообразная и милая страна. От границы до Карловых Вар — все время мягкие горы и буковые и еловые леса.

Маленькие поезда несутся* как сумасшедшие, — ходить по вагону почти невозможно. За окнами — крошечные городки, всюду колокольни церквей, и каждый клочок земли обработан, как будто это не земля, а золото. Железнодорожные пути чинят юноши в фетровых шляпах и девушки, похожие на кинозвезд.

Прагу почти не видели, но город старинный, просторный и уютный. Живем в бывшем отеле «Империал» — теперь санаторий, на четвертом этаже, в чудесной комнате с такой ванной, что Галка мылась бы в ней до утра.

Телеграмма из Москвы шла сюда 45 минут!

Снега нет, тепло, влажно, туман, на каких-то деревьях распускаются почки. За нашим окном — горы, леса, красивые виллы, пока ни с кем не познакомились, кроме попутчика, — специалиста по рыбе, который приехал сюда из Охотска (!). Чудеса!

Целую всех. Пишите авиапочтой и телеграфируйте. Пусть Галка вскрывает письма (деловые) — может быть, будет что-нибудь интересное.

Ваш Константин Георгиевич.

12 января 1956 г. Karlovy Vary

Галка, ты, конечно, прелестное существо. Это особенно чувствуется на отдалении. Очень жаль, что тебя нет здесь и ты не видишь эту действительно чудесную страну. Я без конца снимаю, чтобы хотя бы что-нибудь показать в Москве.

Когда мы впервые спускались из своего отеля «Империал» в город по пустынным улицам (вернее, улочкам) в вековых каштанах, нам встретился маленький старичок в железных очках, поздоровался («наздар!») и сказал по-чешски, что Карловы Вары — самый красивый город в Чехии. «Такие города, должно быть, бывают только в сказках Андерсена», — ответил я по-русски. Старик понял, долго и ласково трепал меня по плечу и смеялся. Потом сказал: «Помогай вам бог в этой жизни», — и ушел, — сгорбленный и кроткий. Открыл калитку, густо заросшую плющом, и исчез в каком-то уютном саду. Был туман, с деревьев капали крупные капли, внизу, в городе, звонили серебряные колокола в соборе Марии Магдалины.

Это — самое первое впечатление от Карловых Вар.

Здесь очень живописные дома с перекидными мостиками, наружными каменными лестницами, узорчатыми балконами, башнями и разноцветными черепичными кровлями. И что ни дом, то воспоминание.

Множество мемориальных досок: «Здесь жил Шопен», «Здесь жил Гоголь», «Здесь жили Паганини и Гейне». Совершенно блестящий список имен, начиная от Петра Первого и Суворова и кончая Эйнштейном, Рузвельтом и Стефаном Цвейгом.

Главная улица — в ущелье. По ней мчится в каменных берегах река Тэпла. Узкий проезд — только по одной стороне реки, а на другой — дома стоят в воде, как в Венеции…

17 января 1956 г. Karlovy Vary

Дорогой Борис Сергеевич!

Привет Вам из Карловых Вар, — очень живописного, совершенно андерсеновского городка. Здесь — теплынь, как будто начинается весна.

Работать трудно из-за множества медицинских процедур, занимающих весь день.

Если Вы еще не посылали верстку «Золотой розы», то посылать не надо. Почта сюда идет довольно долго.

Прочту в Москве, куда мы вернемся к 5 февраля.

Никакие литературные новости сюда не доходят. Из писателей здесь Первенцев и украинский писатель Натан Рыбак.

Привет от Татьяны Алексеевны. Крепко жму руку. Наздар!

Ваш К. Паустовский.

18 января 1956 г. Карловы Вары

Алешенька, маленький-маленький милый мой мальчик. Здесь живет старый грач. Он все время вертится около школы, а когда школьники выходят, то кормят его хлебом. А когда школа закрывается, грач впрыгивает в автобус, садится рядом с вожатым и едет на рынок, где тоже все его кормят. Зовут его «Пелью». Вчера я подарил на улице одному мальчику коробку от наших спичек, а другой совсем еще маленький мальчик так сильно заплакал, что мама подарила ему свою коробку и он сказал маме: «Дэ-кую», — что по-чешски значит: «Спасибо».

У вас снег и мороз, а здесь совсем тепло и на горах лежит туман.

Здесь есть игрушечный магазин. Если какой-нибудь мальчик прижмется носом к стеклянной витрине этого магазина, то сейчас же в витрине загорается чудная елка и горит до тех пор, пока нос остается прижат. Вот как!

Живи хорошо, слушайся няню и Галку (поцелуй ее от нас) и жди — мы скоро приедем.

Мама и папа!

Привет всем.

27 февраля 1956 г. Москва

Костя, дорогой, я приехал вчера из Тарусы и застал твое письмо. Был счастлив им и вместе с тем огорчен, что оно пролежало в Москве, дожидаясь меня, и я прочел его слишком поздно. Очень обидно.

Татьяна Алексеевна с мальчиком в Тарусе. Я говорил с ней по телефону. Она просит передать тебе самый сердечный привет.

Я приехал всего на два дня (сегодня юбилей Эренбур-га, и мне надо выступать).

В среду утром возвращаюсь в Тарусу — дописывать 3-ю книгу автобиографической повести («Обвалы времени»).

Примерно в самом начале апреля я привезу готовую рукопись в Москву. Тогда мы все непременно увидимся и — да живет новая традиция!

Поцелуй Нину и внуков. Привет загадочно улыбающемуся Саше.

Обнимаю тебя.

Твой Костя.

Это письмо передаст тебе моя падчерица Галка. Она едет в Переделкино по своим студенческим делам.

11 апреля 1956 г. Таруса, Калуж. обл.

Дорогой Эммануил Генрихович!

Мы не виделись целую вечность, и я не смог даже поговорить с Вами о «Литературной Москве». Сборник превосходный. Из прозы на первом месте Ваша повесть — это прекрасная вещь, в двух словах о ней не скажешь, очерк Злобина и статья Пастернака. Федин несколько манерен и как-то искусственно тепловат, как остывающая грелка. Поэзия блистает. Совершенно поразительный Заболоцкий, и очень хорош молодой Рождественский. Как здорово, что сборник будет отныне периодическим. Поздравляю.

Я буду в Москве в начале мая (лежу в жесточайшем радикулите в Тарусе, отрезанный распутицей от всего мира). Тогда же смогу и поработать для сборника.

Вы знаете поэта Марка Шехтера? Хороший поэт. Его замалчивают критики и недолюбливают собратья по перу (поэты) за то, что он выпустил серию довольно едких эпиграмм <С..>

Я думаю, что в «Литературной Москве» следовало бы напечатать небольшой цикл его лирических стихов. Пусть Маргарита Осиповна сменит гнев на милость и отнесется к нему помягче, — он этого заслуживает.

Я напишу ему, чтобы-он прислал Вам для сборника свои стихи, прочтите. Очень стоит. К тому же Шехтер человек очень больной, вряд ли много проживет на свете, и ему, естественно, хочется, чтобы был услышан и его поэтический голос.

Я работаю над 3-й книгой автобиографической повести. Трудно. Особенно сейчас. Кое-чего я еще не понимаю.

Не болейте. Сердечный привет Вам и всем «нашим» — из редколлегии.

Ваш К. Паустовский.

5 мая 1956 г.

Дорогая Александра Яковлевна!

Я, как и Вы, провалялся полтора месяца в Тарусе с жесточайшим приступом радикулита (противная болезнь с противным названием), потом меня отрезало от всего мира разливом и распутицей, и только сейчас я попал в Москву. Узнал, что Вы в Переделкине.

Я глубоко и искренне благодарен Вам за письмо, — благодарен, как товарищу по трудному нашему делу и как другу по общности наших мыслей об искусстве. Я очень люблю и ценю Вас и поэтому, может быть, при встречах смущаюсь из-за своего неумения говорить и выразить все, что у меня на сердце.

Просьбу Вашу по поводу Козачинского я выполнил и договорился с Успенским.

Отдыхайте, поправляйтесь, радуйтесь, сердитесь, когда надо, и негодуйте, но не портите свое сердце. Так мало сердечности в нашей жизни, и в особенности в нашей мутноватой среде.

Посылаю Вам «Золотую розу» в плохом издании «Советского писателя». Весь тираж книги по загадочной причине был оставлен в Ленинграде и там продан и не был допущен даже до Москвы. «Штуки!» — как говорит мадам Ксидиас в пьесе Славина «Интервенция».

Искренне Ваш

К. Паустовский.

22 августа 1956 г. Таруса

Дорогая Надежда Дмитриевна!

Идет холодный обложной осенний дождь, а у Вас, наверное, — солнце, теплота и тишина.

Довольны ли Вы своим чайным домиком? Отдыхайте и не волнуйтесь из-за собрания. Посылаю Вам общий список вещей — в расчете на шесть томов — и распределение материала по томам.

Почти весь материал подобран, и ко времени Вашего возвращения в Москву я оставляю для Вас уже просмотренные мной и выправленные первые три тома. Моя поездка на «Победе» (с 5 сентября по 3 октября) не помешает и нас не задержит.

С 26 августа по 3 сентября я буду в Москве, а потом — в Одессу, откуда 5-го отходит «Победа».

Отдыхайте, будьте счастливы.

Ваш К. Паустовский.

7 сентября 1956 г. 11 часов вечера в Эгейском море.

Танюша, родная моя, радость моя, сегодня получил от тебя две радиограммы. Спасибо. Пишу тебе, Алешке и Галке по нескольку строчек, — кончается в ручке чернило (завтра куплю в Афинах),

Несмотря па необыкновенное шествие всяческих красот по бортам парохода, я уже очень соскучился по тебе, по мальчишечке, по Галке, даже по Тарусе, Здесь одиноко, но это отчасти хорошо. Никто не мешает смотреть и думать, а смотрю я, не отрываясь, часами.

В Москве, дома, все расскажу. Много удивительного. Босфор — это неслыханно, неожиданно, как будто у тебя на глазах проходит сказка. Стамбул оглушителен, Айя-Со-фия потрясает до слез. Да и многое здесь потрясает до слез, — приходится сдерживаться, — и Мраморное море и «море богов» — Эгейское море — праздничное, лиловое, затянутое голубым сверкающим туманом. И сквозь туман идут и идут древние, великие острова из розового известняка, серебряные от масличных рощ — Лемнос, Милос (где нашли Афродиту Милосскую), Лесбос, Санторин. Удивительный воздух, навстречу идут турецкие фелюги, расписанные киноварью, охрой, зеленью и синькой так ярко, что этому позавидовал бы сам Ван Гог.

Стамбул — это мировое торжище, — весь в минаретах, мечетях, дворцах, базарах, где продают летающих рыб, смешение всех народов, всех костюмов мира, сотни кораблей от древних парусников до белых пассажирских гигантов, сады и кладбища и леса кипарисов среди домов, древние акведуки рядом с американскими отелями — «последним криком» архитектуры. Все это расскажу — от Стамбула кружится голова.

Завтра на рассвете должны прийти в Пирей — гавань Афин.

Я встаю на рассвете, но днем сплю в шезлонге в тени на палубе. Совсем здоров. А как ты, Танюша. Почему не телеграфируешь о себе. Что в Москве и Тарусе?

Здесь из приятных людей — Акимов и ленинградские писатели Рахманов и Катерли. А все остальные — карловарские.

Целую тебя, светлая моя, очень-очень.

Твой Котенъка.

Алешка! Я видел мулов, обвешанных серебряными монетами, бубенцами и лентами с огромными серьгами из бирюзы в ушах. И видел мальчиков-турчат, они ходят колесом по улицам и продают американскую жевательную резинку. И видел такие пароходы, что даже ты не смог бы их обегать по всем палубам за весь день.

И еще много-много видел и буду рассказывать тебе «по заказу», когда приеду.

Целую тебя, мой мальчик.

Твой папа.

Галка, прелесть моя, кажется, кончаются чернила. Это ужасно. Завтра буду в Афинах — на твоей далекой старой прародине. Все вокруг — ошеломляюще и прекрасно, — об этом не напишешь, — все тебе расскажу.

Сейчас был неправдоподобный закат из всех красок мира, а теперь — ночь, пароход как будто висит во мраке, и с далеких островов приходит ветер со слабым, но явным запахом лимона.

Целую тебя, моя девочка.

Твой К. Г.

Я все время ловлю себя на том, что представляю маму, Алешку и тебя в этих необыкновенных и древних местах, и меня мучает совесть. Ты и Алешка должны все это увд-деть, — у вас все впереди.

20 сентября 1956 г. Ламанш. 6 ч. утра

Танюша, радость моя, золотые височки, пишу всего несколько слов, — подходим к Гавру, и все пассажиры готовятся к Парижу, как к какому-то большому празднику, — даже самые толстокожие. Сыро, пасмурно, качает, и на горизонте горят еще маяки Франции и Англии. Океан был милостив, — шла только огромная, но плавная мертвая зыбь. Долго шли вдоль берегов Португалии, — пустынной страны с развалинами старинных крепостей и замков и суровыми монастырями.

Как ты, маленькая моя? Я здоров, за все время плаванья не было ни одного приступа астмы.

В Средиземном море спал на палубе, дул сырой и жаркий ветер, и костюм и рубахи промокали от него мгновенно. Рим меня потряс, и я многое понял, о чем мы только смутно догадывались раньше.

Я очень стосковался по тебе, по Алешке — по этому нашему маленькому чуду, — по Галке.

Много не пишу, так как это письмо придет, наверное, позже моего приезда и будет только «сувениром»,

Трудно писать, — качает.

Очень-очень тебя целую, родная моя Танька, и целую всех,

Твой Костъка,

В дороге много записываю и много снимаю, — не знаю, что получится. В Риме у меня сломался аппарат, поэтому многого не снял. Сейчас радист починил его.

Еще раз обнимаю тебя, Танюша, Будь спокойна.

16 ноября 1956 г.

Дорогая Надежда Дмитриевна!

Я все еще лежу со своим нелепым воспалением печени. Но сейчас уже лучше.

Посылаю 2-й том. У меня есть поправка к «проспекту».

В 3-й том я хочу включить «Золотую розу» и семь маленьких повестей, а в 4-й том — все три автобиографические повести («Далекие годы», «Беспокойная юность» и новую, только что законченную «Начало неведомого века»). В 5-м и 6-м томах пойдут, как и было решено, рассказы.

Дело в том, что автобиографические повести я не хотел бы разбивать, их надо печатать в одном томе. Кроме того, я не хотел бы печатать «Рождение моря», а при такой расстановке вещей отсутствие этой повести будет вполне «безболезненным» (в смысле объема и цельности собрания).

Как Вы думаете?

Всего Вам хорошего. Когда у Вас будет телефон?

Глубокоуважаемый Александр Кузьмич!

Я очень благодарен Вам за Бунина, за Вашу статью о нем и за бунинские письма. Извините, что пишу Вам с таким опозданием, — меня не было в Москве, а потом я болел и до сих пор еще не оправился.

Бунина я глубоко люблю еще со своих гимназических лет, и все, что связано с ним, меня очень интересует. Недавно я был в Париже, очень хотел повидать Веру Николаевну, но не удалось, — она была больна. Я мельком знал Юлия Бунина и Евгения (в Ефремове). Он был акцизным чиновником и лечил весь город от ангины, — натирал горло хорьковыми шкурками.

Всего Вам хорошего.

К. Паустовский.

24 ноября 1956 г. Москва

Дорогая Александра Яковлевна!

Извините меня за то, что так долго не отвечал, — опять болел (надоело это ужасно) и встал только вчера.

И извините меня за то, что я пишу это письмо на бездушной машинке, — у меня ужасающий, неправдоподобный почерк, который я сам подчас не разбираю.

Спасибо большое от всего сердца за книги и за Ваше письмо. Я уже прочел «Дорога уходит в даль». Это так умно, так чудесно, так сразу и бесповоротно начинаешь любить Ваших людей ж такую знакомую мне обстановку Вашего детства, что мне все кажется, будто и я, маленький гимназистик-приготовишка Костик, был тогда в Вильно где-то рядом с Вашей семьей.

Настоящие вещи в литературе — это колдовство. Вы — колдунья (не сердитесь). В «Дорога уходит в даль» проза превращается в живую поэзию, иными словами, достигает совершенства.

Есть редкие книги, существующие не только как литературные явления, а как явления самой жизни, как факты биографии читателя. Вот так и с этой Вашей книгой.

Она вошла в жизнь (в данном случае в мою) как одно из безусловных событий моей жизни. Извините, если я говорю неясно.

Я не знаю — далек ли золотой век наше#: литературы. Я верю, что он недалек. Появление таких книг, как Ваша, говорит о том, что канун свободной, человечной, большой литературы уже приближается. «Цепная реакция» освобождения литературы уже началась, и ничто и никто не сможет ее остановить.

Еще раз благодарю Вас и поздравляю с прекрасной книгой. Турков, оказывается, молодец.

Будьте здоровы, так же по-хорошему неспокойны, как всегда, и счастливы.

Ваш К. Паустовский.

P. S. На днях прочту остальные Ваши книги, Будет еще одна радость.

24 ноября 1956 г. Москва

Дорогой Леонид Николаевич!

Я, конечно, свинья, что так долго не отвечал Вам. Но 1) я все-таки послал Вам «Золотую розу», 2) я болел (воспаление печени, очевидно, от тухлой пищи на «Победе») и только вчера встал с одра, 3) я заканчивал третью книгу автобиографической повести под названием «Начало неведомого века», передиктовывал ее, потерял голос и наконец сдал и 4) мне пришлось произнести некую речь по поводу романа Дудинцева и попасть, таким образом, в «глаз тайфуна» — иными словами, в центр урагана.

Я отпечатал около 500 фотографий. Есть очень хорошие (без хвастовства) — особенно Акрополь, Сорренто н Париж. Вам пока посылаю только фотографии, где Вы присутствуете в разных видах и качествах, — в обществе парижских манекенов с модными лицами и, извините, в Роттердаме, где вы выходите из некоего учреждения с вдохновенным лицом.

Все время вспоминаю наше путешествие, с нежностью думаю о Вас и благодарю судьбу за то, что она милостива ко мне и дает мне возможность встречать хороших людей.

Когда вы будете в Москве?

Гранину и Акимову пошлю фотографии позже. Пришлите мне, когда проявите, меня. Я буду давать Ваши фото в журналы с подписью: «Снимок фотокорреспондента Л. Рахманова». Вам будут платить гонорар (по 15 рублей эа снимок).

Москва бурлит.

Будьте здоровы, поменьше читайте чужие рукописи, будьте счастливы. Привет Вашей семье, Елене Осиповне и Слонимскому,

Ваш К. Паустовский.