Том 9. Письма 1915-1968

1957

12 марта 1957 г. Дубулты

Танюшенька моя, осталось мне здесь жить 18 дней. Я уже считаю дни. Получил телеграмму про плотников и маляра. Ты не волнуйся, если они и опоздают.

Я написал тебе, что мимоходом написал статью (для журнала «Москва») о живописи. Она короткая, но, кажется, удалась. Послал в Москву и сегодня получил от Галки телеграмму, что она уже отнесла статью, что Алешка здоров и что они скучают. Здорова ли ты? Ты ничего об этом не пишешь.

Я работаю, сначала шло трудно, но сейчас хорошо. Вчера переехал в Шведский домик, где жил в прошлый раз (до этого я жил в большом доме, довольно шумном и не очень уютном). Здесь же полная тишина, очень уютно и в окно видно море. Оно каждую ночь замерзает, а к полудню оттаивает и шумит. Снег почти сошел, днем уже в пальто жарко.

Миндлин — человек хороший, но беспомощный Он остался в большом доме. Никто не мешает.

Звонили сегодня из Риги — все старейшие латышские писатели (всем уже по 80 и больше лет) — друзья Райниса, Горького, Блока и чуть ли не Чехова — устраивают мне в воскресенье прием на даче у одного из них, где-то в

30 километрах от Риги, на берегу залива, в рыбачьем поселке. Придется, очевидно, поехать. Хорошо, что взял костюм.

Гранин очень славный и заботливый.

Сегодня прилетели на море дикие гуси. Сейчас все время кричат, — очень красиво. Вдруг появились белки. Значит, скоро весна. Белки мешают работать, т. к. невозможно не смотреть на них. Сегодня была драка белки с дятлом. Белка, должно быть, спала в своем дупле, а дятел сел на соседнюю ветку и начал изо всех сил долбить. Белка выскочила взъерошенная, разъяренная и бросилась на дятла. Он начал вертеться вокруг ветки и отбиваться и, в конце концов, победил. А вчера белка ободрала кору на липе, надрала лыка, скатала его в маленький сноп и очень ловко, перебрасывая его с ветки на ветку, утащила в дупло, на подстилку.

Я здоров совершенно, даже кашель почти прошел.

Получила ли ты фотографии Алешки? Правда, он на них очень славный, особенно на той, где хохочет.

Здесь был какой-то литовский писатель из Вильнюса. Он рассказал о том, что я здесь, Кумписам, и я вчера получил от них письмо. Они предлагают на обратном пути в Москву заехать на 2–3 дня к ним в Вильнюс (?) и пишут много хороших слов.

Тань-Тань, береги себя, не бегай по морозу раздетая.

Как Паша? Как наш пес? Лучше его потом перевести подальше от забора, а то по тарусским нравам как бы не отравили.

Кланяйся Марии Сергеевне и Феодосию, И Штейнбер-гам, если они там.

Очень целую тебя, моя родная*

Очень.

Твой Костенька.

14 марта 1957 г. Дубулты

Дорогой Эммануил Генрихович!

Письмо это Вам передаст молодой прозаик, студент Литературного института Юрий Казаков. Человек он очень талантливый и настоящий мастер. Автор он суровый (в этом есть что-то бунинское). Пожалуй, из всех молодых писателей, которых я знаю, Казаков пойдет на втором месте за Тендряковым.

Посмотрите его рассказы (особенно «Дым»). Я думаю, что они хороши для нашего альманаха, особенно при теперешнем голоде на рассказы. Да и без этой скидки они — настоящие.

Получил письмо еще от одного молодого — от Курано-ва. Он пишет, что его книга «Солнечный ветер» у Вас и Вам понравилась, и просит моего отзыва. Я правда плохо помню его вещь, но, кажется, в ней есть свежесть. Печатать его можно, но предпочтение я отдаю, конечно, Казакову.

Читал ублюдочную статью Е. Ну их всех к чертовой матери! Надо делать свое дело.

Как третий номер? Мне никто ничего не пишет, даже Рудный.

Здесь Гранин, — очень милый он человек. В доме тихо, как в монастыре, работать хорошо. Весна. Вчера прилетели на море дикие гуси и всю ночь кричали за окном.

Я вернусь 1 апреля.

Привет всей уважаемой редколлегии.

Всего Вам доброго. Жму руку.

Ваш К. Паустовский.

А. К. ПАУСТОВСКОМУ

14 марта 1957 г. Дубулты

Святая Мария, какой у нас был вчера случай!!! За моими окнами белка подралась с дятлом. Белка спала у себя в теплом дупле, а дятел сел. на соседнюю ветку и начал так долбить, что даже у меня разболелась голова. Белка проснулась, выскочила, разъяренная, как тигрица, и бросилась на дятла. Дятел (дятл) начал носиться вокруг дерева и удирать, но белка его догнала и так ударила по хвосту, что полетели перья. Тогда дятел изловчился и стукнул белку, и белка сорвалась с дерева, по зацепилась на лету лапками за ветку и так защелкала и зашипела от злости, что из всех дупел (или дуплов) повыскакивали все белки и загнали дятла в водосточную трубу на нашем доме, где он сидел всю ночь и боялся выйти. А сегодня утром он провалился по трубе вниз и упал в бочку для воды, весь вымок и улетел от досады в Ригу.

Это все было на самом деле.

У нас уже как будто весна, снег весь растаял и прилетели дикие гуси. Они всю ночь кричали на море.

Что ты там делаешь, в Москве, Алешенька? Я уже скоро приеду. Я очень соскучился по тебе и Галке, твоей сестричке. Смотрите не обижайте друг друга. «Ссор, ссор — никогда, мир, мир — навсегда».

В Риге продают воздушные шары, и на них нарисованы золотые крокодилы. Латышские школьники ходят в очень красивой форме, в круглых низеньких шапочках с белым кантом и с портфелями из змеиной кожи.

Может быть, завтра напишу тебе получше и побольше. Тороплюсь на почту.

Целую тебя, мой маленький мальчишечка. Поцелуй Галку. Кланяйся бабушке и Эмилии Львовне. И Соне.

Твой Папка.

21 марта 1957 г. Дубулты

Йорогая Надежда Дмитриевна!

осылаю комментарии к третьему тому. Я думал, что они будут нужны в начале апреля (или я, по рассеянности, что-нибудь напутал).

Пришлось писать по памяти. Если у Вас сохранился первый вариант комментариев, то надо оттуда взять даты и номера журналов, — я их на память не решаюсь ставить.

Вернусь в Москву 2-го апреля и тотчас Вам позвоню и буду сдавать четвертый том.

Совершенно не знаю, что у Вас делается. Здесь тихо, как в монастыре. Работаю над второй книгой «Золотой розы». Думаю, что в мае ее окончу.

Что слышно с подпиской? Здесь в Риге предварительная подписка, кажется, закончилась.

Совершенно отошел от московских дел и тревог. Очень хорошо. А Вы, конечно, замучились.

Началась весна, все развезло. Тепло, море в густом тумане. Прилетели дикие гуси и всю ночь кричали на море. Белки дерутся за окнами с дятлами.

Всего Вам доброго. Скоро увидимся.

Ваш К. Паустовский.

М. И. СИЗОВОЙ

8 июля 1957 г. Таруса

Многоуважаемая Магдалина Ивановна.

Извините великодушно, что я так долго читал Вашу рукопись. Но у меня было множество очень срочной и кропотливой работы с собранием сочинений, меня дергали каждый день, и не было возможности сосредоточиться.

Ваша «Хроника» мне понравилась, — от нее на меня повеяло нашей общей далекой и хорошей молодостью. Очень хорошо и точно дана эпоха, самый ее запах и вкус. Прекраойо найисйны люди, особенно хорош Лев Иванович и отец Николай Семенович. Кое-кого я, кажется, узнал, например, Андрея Белого. Простите, если ошибаюсь.

Я думаю, что эту вещь можно напечатать после некоторых исправлений (стилистических). Но где. Пожалуй, лучше всего в журнале «Москва». Надо показать ее главному редактору этого журнала Борису Сергеевичу Евгень-еву. Он человек со вкусом и с широким пониманием литературы. Вещь о Москве, — о ее прошлом, о предреволюционном времени, для журнала это подойдет.

Что касается исправлений, то мне кажется, что вещь нужно чуть упростить в смысле языка, — местами он слишком изыскан (это тоже в стиле тогдашней эпохи). Есть повторения образов («крылья облаков» и другие). Все это легко сделать.

Итак, действуйте. Желаю Вам успеха.

Ваш К. Паустовский.

25 сентября 1957 г<

Дорогая Зоя Александровна!

Посылаю три прочитанные рукописи. Сегодня вечером уезжаю в Одессу, потом в Батум и Ялту. Весь октябрь пробуду в нашем ялтинском Доме творчества (ул. Кирова, 9). Привет всем.

Мое мнение о рукописях.

Шарова «Три судьбы». Очень интересная книга, очень ценная для альманаха, несколько повторяющая манеру Поля де Крюи, но ничего не имеющая общего с научными суррогатами П. Книга написана с подлинной и большой гуманностью и органически соединяет сложнейшую научную теорию — неэвклидовую геометрию Лобачевского — с судьбой трех великих математиков — Лобачевского, Боли и Гаусса.

Есть повторы. Было бы лучше разбить книгу, особенно в научной ее части, на небольшие подглавки и дать каждой подглавке название. Это сделало бы материал более легким для читателя. Надо проверить (самому автору) язык, чтобы упростить его, так как местами он громоздок.

Н. Равич. Воспоминания. Печатать можно, очень интересные факты, особенно о Кольцове, но много уже известного и к тому же бегло рассказанного. Я слегка выправил рукопись. В разделе о Толстом есть место, очень характерное для Толстого, но вряд ли его следует печатать (стр. 8, отмечено вопросительным знаком).

А. Бруштейн. Суд идет. Необычайно непритязательный и искренний рассказ, написанный к тому же очень обыденным разговорным языком. Взят как будто незначительный случай, но на нем раскрыта и эпоха и даны очень лаконичные, сразу запоминающиеся образы людей. Стилистически рассказ надо бы немного почистить, — убрать из него обилие уменьшительных и ласкательных слов, — это все от «детской» литературы.

Всего Вам хорошего. Что слышно о Коле? Если не лень, то напишите мне в Ялту о столичных новостях.

Ваш К. Паустовский.

10 октября 1957 г. Ялта

Танюша, родной мой человек, в последние дни я много думаю о тебе и о себе и о нашей жизни, и если бы не эта проклятая астма, то я был бы, — в этом я уверен, — самым счастливым человеком на свете. Бог послал мне тебя, солнце мое, уж не знаю за что, за какие мои такие заслуги. Здесь, в Ялте, где так много прожито, все напоминает о тебе, каждая улица, каждый дом. Я очень-очень тебя люблю, Танюша. Я знаю, что из-за меня ты переносишь очень тяжелые для себя вещи и идешь на большие жертвы, — и это одно только мучает меня. Я оказался плохим, но я очень люблю тебя, и, может быть, от этого тебе не так трудно, как могло бы быть.

Пожалуйста, береги себя ради нас всех, хотя бы ради рыжего Алешеньки (все-таки он бедный мальчик, — слишком много у него всяких волнений).

Я очень соскучился (это — не то слово), мне теперь трудно жить без тебя, без Алешки, без Галки — должно быть, из-за возраста, из-за того, что начинаешь как-то особенно остро ценить каждый день.

Хотел вернуться домой раньше срока, но до срока-то осталось всего две недели, и я думаю, что доживу здесь, чтобы немного поработать. Погода исправилась, много солнца, и началась крымская осень — с ее удивительным воздухом. Но если станет невмоготу, то приеду раньше.

На пароходе дышать было тяжело, особенно когда шли у берегов Кавказа. Пароход очень комфортабельный, пышный, богато отделанный, но почти без вентиляции. В каюте было 30 градусов жары, и голова все время кружилась от дикой духоты.

В Крыму я дышу совсем хорошо.

Одесса очень хороша. Были на 16-й станции Фонтана у Соколова-Микитова. Он очень постарел. Приезжал к нам в Лондонскую. Были курьезы. Я пошел в Одесскую публичную библиотеку (посмотреть старые комплекты «Моряка»), молодежь узнала об этом, и кончилось все тем, что директор библиотеки вывел меня какими-то подземными ходами на дальнюю улицу, чтобы «спасти» от толпы, собравшейся около библиотеки. Такие случаи в том или ином виде повторялись и на пароходе, и в Сухуми, и в Батуми, и все это очень утомительно, и я боюсь теперь называть себя. Но Алянскому все это нравится, особенпо в' тех случаях, когда помогает жить. Он очень милый человек, но педант и ворчун.

На Кавказском побережье хороши только Батум и, как это ни странно, Новороссийск.

Сухум — заплеван, затоптан, запружен толпами пошляков и пропах бараньим чадом и бензином.

Сочи — пышный и неприятный город, расцвет «ампира». Батум — уютный, тихий, пропах кофе.

В Батуми с нами была Нина Алянская. Ездили на Зеленый мыс в удивительный Ботанический сад. Нина живет там в маленьком доме в густых тропических зарослях.

Новороссийск — очень морской, построен на каких-то полынных пустырях, в нем есть что-то гриновское. Масса рыбаков. А главное — нет курортников.

Ялтинский дом пышен, неуклюж, безвкусен. Так жаль старого чудесного дома. Сейчас внутри все в пунцовом и ядовито-голубом бархате — портьеры, гардины, мебель — все как в плохом бардаке или игорном доме<^…>

Здесь Либединский, Ступникер, Вирта с Таней, Данин, Разумовская Туся и очень милый человек Малюгин<\..>

Я начал работать, но как всегда после большого перерыва, пока что туго.

Был на Царской тропе в Ливадии, — там пустынно, доцветают последние цветы, очень трогательно и красиво.

Парк около нашего дома не изменился, — остался даже старый фонтан.

Очень мне интересно, что в Тарусе, д. б., уже уютно, по-зимнему. Не заматывайся, Танюша, и не торопись.<…> Обнимаю тебя, Танюша, моя радость. Не болей, не волнуйся. Поцелуй всех — и маленького кишонка-гимназиста, и Галку, и Марию Алексеевну.

Моя комната — окнами на порт. Комната маленькая, с балконом (лоджией). В доме — очень тихо.

Жду писем.

Твой Костька.