Том 9. Письма 1915-1968

1966

18 января 1966 г. Москва

Дорогие Смоличи! Спасибо за письма. Мы с вами работаем на пару — вы провалялись два месяца в больнице, а я тотчас после Италии попал в больницу со спазмами головного сосуда (какая-то ишемия). Только сейчас выбираюсь из этой переделки.

Сейчас я уже дома и даже мечтаю о Ялте. Но работать еще не могу. Ишемия — это потеря связной речи, и выглядит это противно, но сейчас все, к счастью, прошло бесследно. Врачи объясняют эту болезнь резкой сменой климата (в Риме, когда мы выехали, было 36 градусов тепла и дул сирокко, а в Москве — 10 градусов мороза и снег). Я подозреваю, что это какие-то атомные штучкйр

Но Италия стоит ишемии, как и Париж стоит обедни. Удивительная страна, темно-розовый мраморный Рим, акведуки, мгла тысячелетий и вилла Боргезе, любовь к которой мне внушил Бажан. Передайте ему большой привет. Потом чудовищно грязный и красивый Неаполь, Сорренто и Капри — сплошная ослепительная лазурь Среди-земья, реки алой бугенвилии, падающие, как водопады, с гор до самого моря, добрые ослы, красивые итальянки, лазурпые гроты и неслыханный крик и ажиотаж совершенно мирных итальянцев. По пути останавливались в Вене — стандартно-элегантном, скучном городе. И в Венеции, где гондолы подходят к перрону вокзала и все кажется нереальным, нарочным.

Завидую Вашей Конче-Заспе, воздуху, тишине, завидую мирной жизни Каштана. Когда же «мы отдохнем и увидим небо в алмазах»? Это письмо — не в счет, оно очень короткое. Немного отдохну и напишу еще. О чем заботится Елена Григорьевна? Как Панч? Привет ему от щирого сердца. Пишите, я очень люблю Ваши письма, ваш юмор, вообще все, что связано с вами.

Все вас целуют. Крепко целую Елену Григорьевну, Вас, — слишком надолго мы расстаемся.

Ваш К. Паустовский.

16 апреля 1966 г. Крым, Нижняя Ореанда

«Здравствуй, брат, писать очень трудно».

Но читать написанное Вами легко и радостно. Спасибо за новую превосходную книгу. В ней есть необыкновенная свежесть и чистота красок, и вся она написана как бы «перстами легкими, как сон».

Я сижу со своим мечущимся сердцем в Ореанде. Крым в тумане, море зелено-бутылочное, тяжелое. Здесь Леонов, а в Ялте — Арбузов и Шагинян. Не приедете ли Вы? Мы проживем здесь долго, до половины мая. Перечитали всего Тынянова. Как Вы? Где Вы? Что делаете? Как Лидия Николаевна, черкните несколько слов. Из Москвы новости доходят глухо, да и не ждешь приветливых новостей.

Какие планы? Привет всем Вашим, Степанову, Маргарите, когда ее увидите, Льву Александровичу, Наташе!

Вы, должно быть, меня забываете (обычная мнительность стариков). Но я надеюсь напомнить всем о своем существовании очень скоро.

Обнимаю Вас обоих. Татьяна Алексеевна кланяется.

Смоличи, дорогие, родные, мы оказались перед Вами совершенно махровыми свиньями и хамами. Я нахожу для нас слабое оправдание в болезни, я пролежал в больнице с третьим инфарктом и какой-то ишемией (?) — сужением мозговых сосудов, которое мне нужно как мертвому припарки. Теперь все прошло бесследно. Я начал работать. Но в больнице я не мог написать ни строчки, так как вообще не могу писать лежа.

Мой доктор старик Каневский не пускал меня в Италию, боялся «климатического скачка» и оказался прав. Мы выехали из Рима в жару, а в Москву приехали в снег и мороз, и тогда и случилась эта дурацкая ишемия (временная потеря речи). Боюсь только того, что мне запретят ездить, остальное все чепуха. Месяц мы с Татьяной Алексеевной прожили на Капри — действительно лазурном острове, тонущем в средиземноморском воздухе, в запахе пиний й бугенвилий. Это вьющиеся алые цветы, которые падают со скал и с вершин гор целыми Ниагарами.

Старик Горький понимал, что к чему и где лучше всего жить. Жили мы в гостинице «Белый кот» («Гатто бьян-ко») с неслыханной красоты фаянсовыми полами. В маленьком приморском ресторане нас кормили осьминогами (по вкусу как крабы) и фасолью. Перед Капри разворачивалась, как говорится, «роскошная панорама» — Везувия, Сорренто, Помпеи и всяких Амальфи и Кастелямарре и, конечно, Неаполя — самого красивого, грязного и беспорядочного города в мире. Изобретательность неаполитанцев не поддается описанию. В Неаполе стоит американская эскадра.

Когда американские матросы сходят на берег, их ждут толпы отчаянных мальчишек. Каждый мальчишка ведет матроса к «девушке» за 5000 лир, но на первом же перекрестке передают матроса другому мальчишке за 200 лир, тот перепродает матроса третьему тоже за 200 лир. И все эти «продавцы матросов» идут следом, чтобы не упустить при дележке своих двухсот лир. Вы понимаете, что драки не прекращаются, причем итальянцы дерутся очень смешно, — быстро и незаметно, как кошки, дают друг другу пощечины.

В Рим я ездил в качестве гостя Европейского сообщества писателей. Виделись там с Бажаном и его женой.

После Рима я болел, потом меня послали в санаторий Нижняя Ореанда в Крыму, а оттуда мы приехали в наш ялтинский дом отдыха, и тут начал поправляться, должно быть, от некоторого количества хороших людей. Проживем здесь, может быть, еще месяца два. Может быть, приедете, а?

Спасибо, Юра, за Вашу замечательную статью обо мне. Вы меня потрясли и растрогали, и я никак не могу принять на себя те высокие вещи, которые Вы пишете.

Литературную суетню знаете из «Литгазеты» (недоброй памяти).

Здесь беспокойная Мариэтта Шагинян, Арбузов, Маргарита Алигер, приехавшая из Чили (?!), на днях приедет Каверин. Здесь Рыбаков. Если не читали его повесть «Лето в Сосняках», то обязательно прочтите. Очень сильная вещь.

Что пишете? Не пугайтесь автобиографического жанра и воспоминаний, — сейчас это, может быть, нужнее всего.

Алешка начудил и теперь ходит в вечернюю школу и работает наборщиком в типографии Ленинской библиотеки. Постепенно выправляется.

Галка вышла замуж за милого человека — простого и работящего, оформителя книг и художника Медведева…

Завидую вашей жизни в Конче-Заспе, Днепру и рыбной ловле. В Оке рыба пахнет мазутом и одеколоном и быстро дохнет.

Очень иногда хочется в Киев, но доктора не пускают. Когда Вы будете в Москве? Из-за чего сейчас волнуется и о чем заботится Елена?

Привет всем, кто помнит. Как живут Петро Панч и Левада?

Обнимаю крепко Вас и Елену. Таня тоже. И Галка тоже. А Алешка все время вспоминает Конче-Заспу — время своей вольности. Пишите.

Ваш К. Паустовский.

25 июня 1966 г. Ялта

Дорогой товарищ Борисова, из-за своего проклятого склероза я не смог припомнить Ваше отчество и поэтому пишу так «казенно», — простите меня за это.

Проспект собрания я получил, изучил и принял, о чем я на проспекте сделал соответствующую надпись.

Все в порядке. Мне, конечно, не очень бы хотелось, чтобы «Героический юго-восток» стоял рядом с «Золотой розой» и «Повестью о лесах» — жанр жанром, но по своей поэтической сути он все же рядом с ними кажется несколько инородным телом. Но ничего не поделаешь. Вообще я не придаю кардинального значения жанру, и меня, признаться, не волнует, что из себя представляет в смысле жанра «Хаджи Мурат» или «На воде» Мопассана. А между тем мой друг и эрудит Виктор Борисович Шкловский может даже написать целую книгу о том, к какому жанру отнести какую-либо книгу, целое остроумное исследование. А я, когда читаю, не слежу за жанром, а только за своим, как говорил Багрицкий, писательским сердцебиением.

Но это — досужие рассуждения.

Проспект хорош, и в него следует только добавить («В раздел очерков») «Виллу Боргезе», взяв ее из «Известий».

Что касается «Музыки Верди», то я с Вами согласен, равно как и с «Приморскими встречами». Эти вещи надо изъять из собрания.

«Стального колечка» мне жалко, так как пьеса грубее рассказа, но тут тоже ничего не поделаешь.

«Соль земли» снимайте без зазрения совести.

Некролог о Горьком, заметку об Алексее Толстом, Киплинге и Ван Гоге (о нем есть в «Золотой розе») тоже можно снять. Что же касается «Лаврового венка» (о Цветаевой) и заметки о Пастернаке, то — я заклинаю Вас — боритесь за них до последней возможности. Когда наконец люди поймут, что оба эти поэта — это наша национальная гордость. Предисловие я послал, Вы его теперь, должно быть, уже и получили.

Я вернусь в Москву к 9, 10 июля и тотчас Вам позволю, а если Вы будете в отпуску, то Вашей заместительнице. ^Я отберу несколько фото разных годов и покажу их Вам. Особой надобности в комментариях, конечно, нет, поскольку есть комментарии к первому собранию сочинений.

В Ялте дышится легче, чем в Москве, несмотря на невиданные грозы. Погода скачет: холода сменяются; карой.

Примите мой сердечный привет.

20 сентября 1966 г. Ялта

Дорогие Галка и Володя!

Не сердитесь, что я ни разу не написал из Ялты, — просто мне временами трудновато писать (все же физический труд) и я берегу силы для рассказа. На днях его закончу.

Здесь Шкловский — весьма прелестный и очень нежный человек. Здесь Сима и Ольга Густавовна <…> Погода великолепная. Я в Крыму еще не видел такой небывалой осени.

Сначала о деле, пока еще нет жары.

Для «выставки» книг надо бы собрать большинство заграничных изданий. Издания есть польские, французские (Галлимар), английские (Колинз), итальянские (Фельт-ринелли), ФРГ (Мюнхен), США — нью-йоркское, Демократической Германии, китайские, израильские, болгарские, вьетнамские, чешские, венгерские, румынские. Всех я не помню, но есть издания и на других языках. Книги или в книжном шкафу, или, может быть, на развале за письменным столом, а, может, одна-две книги есть и в Тарусе.

Кроме того, надо посмотреть журналы иностранные. Там попадаются статьи обо мне, в частности в «Леттр франсэз». Но, в общем, не трать на это много времени, — что найдется, то и хорошо.

Наши русские издания собрать легче. Извини, что я наваливаю на тебя такую обузу, но мама и я отсюда не сможем «руководить» этой работой, а ты, Галка, и Володя — мои единственные «душеприказчики» в Москве. Можно собрать еще и издания на языках народов СССР.

Еще одно маленькое дело. К Володе или к тебе, Галка, позвонит одесский журналист из «Моряка» Григорий Кравцов. Дайте ему перепечатать из сборника «Очерков и заметок» (того, что пойдет в «Советском писателе») 3–4 небольших рассказа или очерка, которые печатались в «Моряке». Это им нужно для юбилейного номера газеты. Я, конечно, злюсь на эту возню со старьем, когда надо писать новое <…>

Пишу коротко, трудно осилить большое письмо. Вчера мы ездили к Анне Наумовне, она отдыхает в санатории за Партенитом, в великолепном месте. Прибой подходит к порогу ее комнаты.

Не болейте, не тревожьтесь ни о чем. Я и, конечно, мама очень соскучились по всех вас, а время, которое, по словам Шкловского, «мы взяли в аренду у жизни», быстро проходит.

Я хочу написать вам еще настоящее (не деловое) письмо. Попробую. Скажите Алянскому, что я получил его письмо и одобряю его за то, что он так аккуратно ходит «в должность», и поздравляю с путешественницей Ниной, — в этом есть и моя маленькая заслуга.

И скажите ему, что я люблю Ленинград так же, как и он, но я этим не хвастаюсь. Поцелуйте его и Нину.

Целую вас обоих очень. И целую «растущую нашу личность», нашего «бедного маленького мальчика».

Ваш К. Г.

Октябрь 1966 г. Ялта

Юра, дорогой, не знаю, где Вы — в Москве или Тару-русе. Пишу наугад. Володя Кобликов рассказывал мне о маленькой вечеринке у нас в доме в Тарусе, — я очень жалел, что меня не было.

Юра, к Вам обратится с письмом вдова Всеволода Иванова. После него остался неопубликованный роман «Кремль». Вещь, как и почти все вещи Иванова, замечательная. К Вам большая просьба, — прочесть этот роман и дать свой письменный отзыв в «Советский писатель» — через Лесючевского. Тогда роман будет напечатан.

Сделайте это, Юра, пожалуйста.

Я — в Ялте и пробуду здесь долго.

Пишите, спасибо Вам «от всей русской земли» за Соловки. Мне так бы хотелось попасть туда, но вряд ли я уже успею. Сердце держит меня крепко.

Обнимаю Вас. Привет всем.

Поклонитесь от меня тарусянам и Тарусе, Ладыжину, тому месту, где происходила «Осень в дубовых лесах».

Всегда любящий Вас

Виктор Борисович Шкловский сказал, что мы получили жизнь в аренду, арендатор каждый день может потребовать ее обратно, а потому живите и не теряйте даром времени — не отказывайтесь от своих планов.

Очень соскучились, как там Кодрянские? Где они? Мы даже этого не знаем. Я, как говорят моряки, «дал слабину» — быстро устаю и не могу много работать.

Что-то Вы перестали писать свои обстоятельные письма? Мы тщетно их ждем. Вас все вспоминают, особенно милый и тихий Володя Коб ликов. Таких во Франции нет.

Я пишу, но меньше и труднее, чем раньше. Не попадался ли Вам мой очерк «Вилла Боргезе».

Сейчас я пишу нечто вроде рассказа или эссе о том, как мы хотели переименовать дорогу Крупна на Капри в дорогу Гейне. Скоро его окончу и, если напечатают, пришлю Вам.

Как Леля? И Анлис? И тоненькая Поль, с которой мы так и не половили рыбу на Луаре. Привет всем и строгому Кану. Прислали из Парижа 5-ю книгу с весьма лестным послесловием Арагона. Я посылал Эльзе Триоле поздравительную телеграмму, но она не ответила — должно быть, не получила.

Это не письмо, а записка, письмо будет позже. Обнимаю Вас и Лелю, пишите, не кружитесь в вихре европейской жизни.

Таня, Галка и все целуют Вас. И я, конечно.

Ваш К. Паустовский.

1966 г.

Дорогой Александр Евдокимович, если бы Вы только знали, как мне неловко беспокоить Вас личной просьбой.

Одно извиняет — здоровье, я очень болен, и сил так мало, что сам я ничего не могу для себя сделать.

Прошу Вас, если можно, конечно, помогите мне.

Дело в том, что я должен жить в Ялте большую часть года. В доме творчества, где я сейчас живу с семьей, не только неудобно для моего возраста и состояния здоровья, но по многим мелочам просто очень трудно.

Я решил продать тарусский домик и построить дом в Ялте из двух маленьких комнат и террасы — которая одновременно будет служить гостиной, столовой и кухней. Весь дом площадью 8,5 на 9 кв. м. Нужен небольшой участок. Вот в участок все и упирается. Участок может дать только Совет Министров УССР. Я разговаривал с ялтинскими властями — они говорят, что 5–6 соток земли, негодной для городского строительства, конечно, — найти можно, сделать это без указания Совета Министров Украины они не имеют права.

Союз писателей высылает ходатайство об этом на имя Председателя Совета Министров УССР т. Щербиц-кого.

Прошу Вас, поддержите мою просьбу. Вряд ли я смогу сам чем-нибудь за это отплатить и говорю просто — спасибо.

Уважающий Вас

К. Паустовский.