Том 9. Письма 1915-1968

1952

15 марта 1952 г. Москва

Валя и Рувец, дорогие, — живите спокойно и не тревожьтесь московскими делами. Пусть Рувец лежит, поправляется, отдыхает, и если это поможет ему поскорей окрепнуть, то пусть знает, что болезнь его вызвала в Москве большое волнение и беспокойство. Все время звонят всякие хорошие люди и узнают, как дела в Солотче.

Как с деньгами? С лекарствами? Если хоть что-нибудь нужно, даже, по вашему мнению, пустяк, то сейчас же звоните. Берите дрова из сарая, они очень сухие, хорошие.

В амбаре — керосин, а в ларе (в кухне) есть продукты (сахар, крупа, кажется, макароны и еще кое-что).

Я очень хотел приехать к Рувцу, но меня замотала повесть. Она идет в апрельском и майском номерах, «Знамя» (при помощи небезызвестной Т.) делает героические усилия, чтобы подогнать ее под шаблон обычных повестей о строительствах. Я не сдаюсь, а это выматывает. Кроме того, рукопись тащат из рук буквально по страницам в набор. И торопят с утра до вечера. Дня через два все кончится.

А тут меня еще выбрали в бюро секции прозы. (Были перевыборы. На них К. бил себя в грудь и кричал: «Позор мне! Позор! Я несу всю ответственность и вину за развал работы секции».) Все смеялись. Осип произнес такую замысловатую и густо зашифрованную речь (с концепциями, апперцепциями, опосредствованиями и нюансами), что никто ничего не понял и его, должно быть, за это и не выбрали.

Кстати, Таня очень смешно поссорилась с Осипом на аэродроме в Рязани. Осип долго (примерно как Роскин) думал — лететь ли ему или не лететь. Таня сказала, что она не любит таких нерешительных людей. Тогда Осип очень любезно и ядовито ответил: «Я вовсе не прошу вас, Татьяна Алексеевна, чтобы вы меня любили». Эту фразу он повторил несколько раз и последний раз прокричал ее уже из самолета, когда поднялся в воздух. Сейчас они уже помирились <С->

Да! Екатерина Степановна в одной из московских редакций с ужасом рассказывала, что Фраерман ловил зимой рыбу в Солотче, провалился по шею в прорубь и потому заболел. Так рождается слава.

Помогли ли вам хоть чем-нибудь местные власти? Если нет, то это чудовищное безобразие. Читали ли вы в «Лите-ратурке» статью о Шуленине — нерадивом председателе Солотчинского райисполкома. Очень интересно!

Какие еще новости? Мне обещают тотчас же дать квартиру (если я соглашусь заведовать кафедрой творчества в Литературном институте). Это, конечно, запрещенный прием, но, кажется, придется согласиться, — положение безвыходное.

С Костей Пискуновым я говорил. Звонила Гульбинская. С Детгизом у вас все в порядке.

Среди писателей много шума из-за соответствующих указаний и премий. Указания эти такие: амнистировав (как выразился бы Осип) конфликт и сказано, что личная жизнь героев тоже имеет право существовать в какой-то дозе. Поэтому сейчас требуют конфликта даже в библиографических заметках. У нас все по-старому.

20 декабря 1952 г. Малеевка

Таню, Танюша, Тапь, — до сих пор я еще не получил твоего письма, а я его очень жду почему-то, солнышко мое, золотая Танька. Совсем скучно без тебя жить на свете. Как хорошо, что мальчишка уже гуляет, — немного отдышится от комнатной духоты. У меня здесь так жарко топят батареи, что весь день открыта не форточка, а половина окна и в комнате все равно 19 градусов. Зима совершенно южная, крымская, — тепло, туманы, снег тает.

Я за сутки написал статью для сборника о писательском мастерстве. Вышло 20 страниц на машинке. Называется она «Труд прозаика». Посылаю ее в Москву с Лидией Корнеевной, она едет прямо в «Советский писатель».

Завтра уезжает Сельвинский и Лидия Корнеевна. Вчера уехал Ардов. Остался какой-то окололитературный народ, очень серый. Приехал высохший Рыкачев с женой. Вот и все здешние новости. Да, показывали здесь «У стен Малапаги», и я заметил много очень хороших мест, — в Москве я их проглядел.

Я уже поправился, мне делают кварц, диатермию, и каждое утро я принимаю хвойные ванны.

Теперь у меня нет уже никаких обязательств, кроме Лермонтова. Он двигается быстро.

Здесь прошел слух, что квартиры будут якобы к новому году, но я что-то не верю. Смирнов обещал тотчас телеграфировать.

Я говорил с тем инженером «Известий», что несколько лет жил под Спас-Клепиками. Он рыболов. Говорит, что места очень красивые, уютные, много озер, рек, очень дешево продаются дома. Но есть два больших недостатка, — комары и дорога. По его словам, комары зверские, а дорога от Егорьевска очень плохая (70 километров). До Спас-Клепиков — 15 километров, дорога тоже неважная. Летом там никакого дома отдыха нет, а в помещениях дома открывается пионерский лагерь «Известий». Рыбная ловля очень хорошая. Вот все, что он мог рассказать. Он ничего там не строил, а ездил ловить рыбу.

Тут живет огромный и мрачный консул из Калькутты (Индии). Говорит только «да» и «нет».

Если почему-либо не удастся встретить Новый год здесь, то мы можем встретить и в Москве, может быть, у Сони или даже у нас. Лишь бы быть со своими человеками.

Я пишу тебе и все время жду твоего звонка. Никогда я еще так сильно не скучал по Таньке, как сейчас. Если можно, не уставай очень. И не волнуйся попусту. Какие новые номера выдал Алешка?

Только что ты позвонила, и было плохо слышно, и совсем нельзя было поговорить. 25-го утром сюда идет машина Казакевича, и можно будет прислать что-то таинственное, что ты хотела. Для этого нужно позвонить по телефону В1-04-25 и узнать, когда привезти им посылку. Он живет в Лаврушинском, в новой секции.

Если бумагу не успеешь купить, то пришли тетрадки. Бумага у меня, кажется, есть в одном из левых ящиков стола.

Целую тебя, Тань-Тань, очень. Поцелуй Лельку и Галку. Привет М. А., Соне и всем.

Костъка.

21X11. Утро

Только что говорил с директором относительно Нового года. 23-го выяснится, можно ли будет сюда приехать (будут ли места для ночевки). Если будут, то все в порядке, а если нет, то я приеду в Москву и встретим где угодно, но только вместе, Танюш, моя родная. Вообще, 23-го все выяснится. Может быть, если удастся приехать, то не надо будет никаких формальностей, а все сделаем здесь на месте.

Малеевка 25X11

Танюшенька, Тань, родная моя Танька, все эти дни я не писал тебе потому, что работаю, почти не отрываясь, — с 6 утра до вечера. Надо окончить сценарий во что бы то ни стало. К 30-му он будет готов. Это примерно сто с лишним страниц на машинке, но рукопись, как всегда, такая, что ее надо будет переписать. Я ее привезу в Москву, и тогда подумаем, как это сделать.

Я, конечно, немного устал, но после 1-го смогу уже отдыхать совершенно. У меня не остается больше ни одного обязательства. Я тебя совсем не обманываю, Танька, рассказ для Розенберга — это уже традиция, это не в счет. Кстати, я его уже написал.

Мне самому не верится, что скоро я могу писать, хотя бы некоторое, «для себя» — для Татьяны, Алешки (глупые сказки) и Галки.

Ты не сердись, что я не сразу подхожу к телефону. Моя комната вверху, а телефон внизу и довольно далеко.

Только что приходил ко мне директор… и сказал, что ты и Галка можете вполне приехать сюда на встречу Нового года, — все будет устроено. Я сказал, что мы подумаем. Встречать Новый год без Алешки нельзя. Мы все должны быть вместе.

Здесь — усиленные слухи о квартирах.

Я почти не выхожу, некогда. Но зима за окнами чудесная. Мой стол — у окна, и по утрам я работаю и вижу рассвет над снегами и елями. Светает очень медленно.

За нашим столом сидит Казакевич с женой. Он — прекрасный писатель, умный человек…

Приехал Фиш — бодрячок <> Ждут Щипачева. Из интересных людей появился ученый-лесовод, который открыл способ выращивать секвойю — «мамонтово дерево» (гигантскую сосну высотой 100 метров). До сих пор секвойи сохранились только в Калифорнии, но там они вырождаются и уже не дают семян.

Вчера украинский поэт из Харькова, русский старик поэт из Архангельска (Молчанов) и весьма интеллигентный журналист-искусствовед (бывший повар) ходили по всем комнатам со звездой, свечами, с рушниками, повязанными через плечо, и славили Христа по всем правилам. (Пели «Рождество твое, христе-боже наш» и «Господи, слава тебе» и украинские колядки «Щедрик-ведрик, дайте вареник, грудочку кашки, кильце колбаски».) Собирали на поднос подаяние. Собрали сто рублей, яблоки, мандарины, папиросы и ушли в шалман, в Старую Рузу пропивать это подаяние. А сегодня уже трясутся, — как бы не узнал Фадеев и как бы чего не вышло. Вот и все здешние новости.

Когда я так наспех пишу тебе, то мне всегда кажется, что я забыл написать что-то главное, а это главное — то, что я страшно-страшно люблю свою Танюшу, милый ты мой, ласковый человек.

Когда придет твоя посылка (часа через два), я тогда еще припишу.

Только что шофер привез шубу — чудесную. Я примерял, она как раз на меня. Надо было купить такие шубки тебе и Галке (расходные).

Шуба вызвала здесь сенсацию. Старую шубу посылаю.

Деньги возьми по чековой книжке.

Да, вторая сенсация — это Галка. Шофер рассказывал, что он ее не видел, его не было дома, но все соседи наперебой рассказывали ему, что шубу приносила необыкновенная девушка, как он выразился, «русская боярышня». Но пусть Галка не задается.

Если эти сволочи затянут с квартирой, то поедем в Ялту.

Подумай о встрече Нового года. Ты очень устала. М. б., после Нового года поедешь сюда со мной до конца, т. е. до

15 января. Или на неделю, как будет можно.

Целую очень всех.

Обнимаю тебя, Танюш.

Твой Костька.

Поблагодари всех, кто мучился в очередях.

В Москве все решим.