Том 9. Письма 1915-1968

1940

26 сентября 1940 г. Солотча

<…> После отъезда Дудина здесь стало очень одиноко, я уже очень очень соскучился по Звере и Серяку. Единственное, что хорошо, — это тишина. От одиночества я много пишу. Второй день идут дожди, ветер, ненастье, но у нас тепло и очень хорошо работать.

Сегодня приходил ко мне с «визитом» аптекарь, принес мне «почитать» огромную книгу — историю фармации.

В усадьбе совершенно мертво — нет даже баб с продуктами. Но продукты мы все достали и питаемся прекрасно. Много баранины, помидор. Полина принесла чудесную сметану и творог. Ал. Ив. — образец кротости, может быть, потому, что я еще ей не платил денег.

Ал. Васильевна читает, по обыкновению, и хотя еще никуда кроме кооператива не выходила, но очень довольпа, говорит, что каждый год на сентябрь ездила бы сюда с наслаждением. Я боялся, что ей будет скучно, но она, кажется, совсем не скучает.

Вчера ходил на Старицу с рувимовским зонтиком. Воткнул его в землю и сидел под ним, как в палатке. Несколько раз перепадал дождь. В лугах пустынно, нет ни одного че ловека, все в тумане, и воздух необыкновенный — пахнет осенней травой, ивой, водорослями. Кое-где еще доцветает гвоздика и ромашка. Клев замечательный, — за три часа я поймал несколько фунтов окуней и голавлей. Рыбу отдаем (не всю) старушкам, — они ее засаливают и вялят назиму.

Фунтик много спит, потом устраивает гонки от кухни до моей комнаты.

Я написал уже почти две картины лермонтовской пьесы (всего будет семь картин). Пьеса совершенно непохожа на сценарий — взят совсем другой материал. Мне хочется, чтобы в пьесе было много настоящей поэзии, — в сценарии сделать это было гораздо труднее. Думаю, что успею написать здесь еще один небольшой рассказ

Как прошли «Простые сердца»? Какие новости в Москве? Как твои пальчики? Пиши мне обо всем и ничего о себе не скрывай. Приедет ли сюда Рувец, или это очередная «липа»? Был ли Дудин — он обещал прийти к тебе и все рассказать.

Пиши мне чаще. Я чувствую себя здесь немного как в ссылке — поэтому пиши чаще обо всех пустячках.

Целую тебя очень-очень. И Серого очень-очень.

Твой Па.

1 октября 1940 г. Солотча

Рувец, дорогой, — спасибо за письмо. Вы знаете, что здесь осенью каждая строчка из Москвы приобретает характер маленького события.

История с Шурой чрезвычайно заинтересовала всех обитателей солотчинского дома. Старухи обсуждают ее третий день, и это, безусловно, скрашивает их скудное существование.

Новости здесь «солотчинские». Самая потрясающая новость — это, конечно, то, что совершенно исчез из обращения «мат» (после нового закона о хулиганстве). Наибольшее недоумение это вызывает, конечно, у лангобардовских лошадей. Лангобарды вежливые, как лорды, и не позволяют себе даже обидных шуток насчет «рыболовов», у которых «ни х… не будет». Но зато в лугах, когда их никто не слышит (кроме меня), они отводят душу.

Здесь очень хорошо — пустынно, мертвая тишина, только весь день без толку кричат петухи. Сад желтеет, но очень медленно. Черви (очень жирные) появились всюду. За десять минут я накапываю целую банку.

Что касается щуки, то Дудин пе врет, вешали ее на безмене Ал. Ив. — 14 фунтов. Взяла она на донку, на косе (на Прорве). Вырвала донку из песка, и Дудин бросился в воду и успел ее схватить, когда удилище уже уходило под воду. День на Прорве был чудесный.

Клев хороший, временами бешеный* На пески я хожу только в ветреные дни — там очень тихо… Увы! На Промоине ловить нельзя, не знаю почему, там вода стала мутная и красная, как жидкая глина, тогда как всюду вода необыкновенно прозрачная.

Еще новость — начался клев язей (на Старице). Очень сильная и красивая рыба.

Меня изредка навещает сельский аптекарь г-н Омэ, значительно опустившийся в связи с наступлением осени. Иван Дмитриевич выражает горячую надежду, что теперь-то когда Вы приедете зимой, то уж Вам не обойтись без его страховидной Маланьи Егоровны.

Достал десять литров керосину! Ал. Ив. имеет надежду, что я отдам его ей, на что и намекает Ал. Васильевне.

Приезжайте — за два-три дня Вы отдохнете необыкновенно. Трудно передать Вам всю прелесть этого пустого тихого дома, пустынных лугов и осеннего клева. Да Вы и сами это знаете. Я Вас жду.

Как прошла премьера у Дудина? Что нового?

Привет Вале и Мальвине. Фунтик кланяется Пчелке и подает лапу. Он занят преимущественно перерыванием сада.

Что слышно на Роскинском фронте?

Приезжайте. Целую. Коста.

7 октября 1940 г. Солотча

Звэрунья-кукунья, — очень долго не писал тебе, потому что дни идут здесь очень спокойно, однообразно, я работаю, и впечатление такое, что прошло очень немного времени…

Почему ты и Серый бес так мало пишете. Каждый день я жду писем, но их нет, и я пугаюсь — все ли у вас благополучно в Москве.

Живем мы очень тихо, в полной пустынности. Я в последние дни много работаю (написал уже семь картин из девяти). 9-го окончу, а 10-го и 11-го буду отделывать и править. Работать здесь удивительно легко. В комнате у меня очень тепло. Старуха принесла ковер, окна (вторые рамы) Ал. Вас. уже вставила и между окон положила осенние листья и сухие цветы.

Ложимся мы очень рано — часов в девять. Ночи непроглядные. Среди ночи иногда начинается дождь и капли со звоном падают в таз (дотолки, конечно, текут). Фунтик просыпается и долго лает на капли. Он гуляет с Ал. Вас., веселится, но почему-то много спит. Если его спросить, «где Звэра?», он очень волнуется и бегает по комнатам, ищет. У него теперь новая привычка, — он приходит ко мне, садится рядом и сам, безо всякой просьбы, протяги-гивает лапку — просит печенья.

Встаем мы тоже очень рано — в 6 часов, на рассвете. Я встаю раньше, Ал. Вас. позже. Она очень старается и, несмотря на то, что весь день одна, совсем не скучает.

Было два или три чудесных солнечных дня. Я ездил на резиновой лодке на Прорву, пробыл там весь день, сделал перерыв в работе. Вода такая прозрачная, что на огромной глубине видно дно. Ивы уже желтеют, и когда дует ветер, то Прорва совершенно сказочная — золотые листья перемешиваются с серебряными (листья ив — серебряные с изнанки), и все это блестит и сверкает под солнцем необыкновенно. На Прорве не встретил ни души. Развел на косе костер, кипятил себе чай. Рыба клюет странно, — она сбилась в стаи на глубине, и если попасть на стаю, то клев бешеный, но найти стаю трудно.

В лугах бродить очень одиноко, и даже не верится, что летом мы все бывали здесь. Были уже заморозки (на рассветах), иней, но днем на солнце еще летают бабочки и карамора. Третьего дня весь день летели журавли. Вчера уже летели стаями дикие утки.

Вчера после обеда я пошел на пристань (где раньше был Лялин), взял лодку и удил на песках, на той стороне. Неожиданно из зарослей ивы вышел человек, одетый с такой же элегантностью, как Арон, в фетровой шляпе, очень похожий на иностранца. Спросил мепя на ломаном русском языке, как пройти в Солотчу, очень церемонно поклонился и ушел. Странная встреча. Я не спрашивал его — кто он.

Спасибо Серяку за письмо и за газеты. Воображаю, какое смятенье в писательских квартирах. Вирту ругают всюду. В самобичевании Гехта есть что-то елейное, — мне оно не понравилось, — самобичевание в назначенный срок. Гехтеныш сделал это зря. Леонова жаль, потому что он все же очень самостоятельный и честный писатель. Сильно ли напуган Рувец?

Издали все это кажется мышиной возней. Нам до отъезда осталось уже немного — всего неделя. Скоро будем готовиться.

Пишите мне

Целую тебя и Серяка. Яа.

Семена настурции уже собрали.

Посылаю тебе лепестки наших подсолнухов.

Пьеса о Лермонтове получается очень трагической. Но это хорошо. Я придумал песню — ее поет часовой, — она тебе, должно быть, понравится.

30 ноября 1940 г. Москва

Дорогая Нина Николаевна, — почему Вы нам не пишете? Получили ли письма Валерии Владимировны? (Одно — с карточкой Сережки.) Мы узнаем о Вашей жизни только от А. А. Кулешова.

Я не писал в силу своего неумения писать письма. Только недавно я вернулся из Солотчи — жил там в октябре совершенно один (с Фунтиком). Много работал.

Прежде всего — о литературных делах.

В Детиздате наконец-то вышел сборник рассказов Александра Степановича. Он еще не поступил в продажу (есть пока «сигнальные» экземпляры). На днях я их получу. Я книги еще не видел, но Эйхлер говорит, что она издана прекрасно. Как только весь тираж будет отпечатан (на этих днях), Вам тотчас пошлют в Старый Крым авторские экземпляры.

Второе — в «Советском писателе» первый том (22 листа) уже пошел в производство. К весне должен выйти.

Третье — в Большом театре идет подготовка к постановке балета «Алые паруса». На дпях я узнаю фамилию композитора и либреттиста. Рассказывал мне об этом один из руководителей Большого театра т. Владимиров (режиссер и заведующий литературной частью театра). Говорит, что музыка и все в балете прекрасно. Мне сообщат, когда можно будет прослушать уже готовую музыку, и я напишу Вам.

У меня будут еще встречи с Владимировым (они предлагают мне написать оперу?!), и я поговорю с ним о Ваших авторских правах в связи с постановкой балета.

На днях я, по просьбе т. Серебрянского, написал короткую и чисто фактическую биографию А. С. для «Истории советской литературы». Не знаю, чья будет основная статья, — кажется, Зелинского.

Кроме злополучной Немировой, все новые и новые чтецы (и хорошие) начинают читать рассказы А. С.

Как видите, все хорошо.

«Простые сердца» уже, к сожалению, не идут. В Москве вообще снято с репертуара множество пьес — результат очередной реперткомовской паники.

Когда Вы собираетесь в Москву? Нас в Москве не будет с 30 декабря по 14 января — на Сережкины каникулы мы думаем уехать. Ал. Ал. Кулешов говорил, что Вы приедете в январе. Будем Вас ждать. Такое ощущение, что мы не виделись много лет <…>

Всего хорошего.

Ваш Я. Паустовский.