Том 9. Письма 1915-1968

1955

5 февраля 1955 г. Дубулты

Дорогой Вениамин Александрович!

Я сбежал из Москвы, сбежал от чужих рукописей, от настойчивых авторов. От Литературного института и всего прочего, чтобы хотя месяц поработать в относительном покое.

В день отъезда звонил Вам раз шесть, но никто к телефону не подходил.

Ради бога, умоляю, — присмотрите немного за нашей секцией (в смысле советов). Антонов работать отказался, а Либединский болеп. Буду Вам благодарен по гроб жизни.

Вернусь через месяц.

Здесь тихо, туманно, тепло. Море не замерзало.

Низко кланяюсь Лидии Николаевне.

Сердечный привет.

Ваш К. Паустовский.

6 февраля 1955 г.

Танюша, моя радость, спасибо тебе за все, за все, — за то, что ты живешь на свете со мной и возишься со мной. Я сразу заскучал и по тебе, и по Алешке, и по Галке.

Здесь есть чудесные игрушки для совсем маленького мальчика, — моторная лодка с матросом в полной форме. Хотел было послать с Зиной (она завтра едет в Москву), но неловко, она сердится на всех, что ей дают поручения.

Зина, видно, больна, — плохо выглядит, все время раздражается и от прежней жизнерадостности почти ничего не осталось. Бек очень мил и простодушен.

Остальные — почти все латыши, молодые и вежливые. Ходят без шляп, несмотря на дождь. Здесь тепло, туманно, снег почти весь сошел, по берегу залива высоким валом лежит битый лед, — намыло прибоем. Из комнаты слышно, как шумит море. Я живу в том доме, где мы останавливались с Соней и Галкой. Очень тихо. Комната большая, теплая. Бек предлагает, когда он уедет, перейти в его комнату (в другом доме, который зовут «шведским»). Там, говорят, очень комфортабельно, но я еще там не был. Может быть, перееду, хотя и не хочу перетаскиваться.

Я здоров и никак не могу привыкнуть, что у меня так много свободного времени для работы. Это, оказывается, огромное наслаждение. Уже начал работать.

Мои соседи — черногорский поэт Радуле Стиенский, — большой, неуклюжий и крепкий человек, и латышский писатель Ванаг, отчаянный рыболов. Но ловить пока негде, река (Лайлупа, до нее 5 минут ходу) еще во льду, а на море удочками не ловят. У Ванага своя машина, и он предлагает поехать с ним на какое-то незамерзающее озеро ловить лещей.

Работать никто не мешает, потому что все живут в разных домах (их тут не меньше восьми) и встречаются только в Столовой. На соседней церкви бьют в колокол часы — по-старинному.

Кормят хорошо, но вообще в городе с продуктами (особенно с сахаром и маслом) плохо.

Их просто нет.

Вот и все мои новости, Танюша.

Напиши мне про Алешку, что он еще придумал. Здесь, в отдалении, особенно ясно, как я люблю тебя и этого трогательного и необыкновенного маленького человека. В общем, мы счастливые, конечно.

Целую тебя, Тань-Тань. И Алешку, и Галку, и всех.

Привет Евгении Васильевне.

Твой Костька.

Когда машинистка перепишет Андерсена, пришли мне один экземляр

Андерсена я хочу немного сократить и дать в «Огонек» к юбилею (в апреле).

16 февраля 1955 г. Дубулты

Ах ты, Алешка, мой маленький мальчик! Что ты делаешь в Серебряном Бору? А я очень скучаю по тебе и очень хочу тебя видеть.

Я ездил в город Ригу. Там все маленькие мальчики катаются на коньках прямо по улицам, а милиционеры бегают за ними и свистят. И там удрал из цирка старый медведь, об этом объявили по радио, и все — и взрослые и дети — попрятались по домам, пока его ловили 2 тысячи солдат. Поймали медведя в кондитерской. Он зашел туда, разогнал всех и начал есть большой торт с кремом и ворчать от удовольствия. Когда его вели на цепи обратно в цирк, он очень сердился, рычал и повалил по дороге будку, где продавали мороженое. Зовут этого медведя Саврас Григорьевич.

Здесь много снега, солнце и в море плавают дикие гуси*

Я нашел на пляже мячик, который забыл Кирилл Арбузов. Белочки играли им в футбол и сильно его поцарапали своими когтями.

Сколько ты уже знаешь букв?

Здесь говорят, что ты слушаешься маму, Галку и няню. Верно ли это? С двухствольным ружьем ты можешь охотиться на лисиц.

Целую тебя, маленький мой.

Танька, ты — глупая моя, преглупая Танька, — только что получил твое письмо. Чего ты тревожишься, маленькая моя, золотой мой человек, когда я тебя так сильно-сильно люблю и совсем не собираюсь «отпускать тебя от себя», а наоборот, побаиваюсь, как бы ты меня не прогнала за дурной характер.

Солнце мое, я очень соскучился, — больше, чем в прошлые свои отъезды. Ты ничего не бойся, напуганная смешная Танюшка. И не пускай беса хозяйничать в тебе (хотя это и бесполезно, потому что у Таньки такой характер, что бес иногда будет прорываться). Все думаю о тебе, об Алешке. Очень трогательно думаю, даже щемит сердце. Неужели Алешка так вырос и весь веснушчатый? Такой же весельчак или стал серьезнее? Вы все забываете, что он еще совсем крошечный человек со своими мыслями и выдумками и огорчениями. Не сердитесь на него.

В одном ты, может быть, права, — это в том, что работа берет у меня очень много, но ничего, ни одной пылинки не отнимает от любви к своей Таньке. Ты, кажется, до сих пор не понимаешь, что ты для меня — моя жизнь и что я поэтому — очень счастливый.

Работа «пошла», пишу много, иногда по пол-листа за день. Просто первое время я был занят другим (автобиография, Пришвин, студенческие дипломные работы), а кроме того, еще но втянулся. А сейчас работать уже легко и интересно (хотя по самому содержанию вещи — и трудно). Главное — интересно. Мне кажется, что эта книга будет очень непохожей на все, что я писал раньше, — по свободе письма и богатству материала. И вообще — очень не похожей на обычную прозу. Я боялся, что не взял нужных книг, но память меня не подвела и «подбрасывает» мне больше материала, чем даже нужно.

Атарову дать нечего (есть, правда, небольшой рассказ «Днепровские кручи» в «Сельском хозяйстве»), но вряд ли его стоит давать. Ты посмотри сама, — газета, кажется, у меня в столе, в среднем длинном ящике.

Что в «Сов. литературе на иностранных языках» не платят — я знаю. Ты все делаешь правильно, Танюшка.

Спасибо за посылку. Очевидно, завтра-послезавтра она придет.

Да, теперь я каждый день гуляю. Дни солнечные, ослепительные, но морозы (7–8°). Море во льду. У меня в комнате тихо, тепло, уютно. Никто не мешает, хотя из Риги уже получаю много писем.

Покупаю себе копченую салаку и купил латвийской халвы!

Получил письмо от Галки, — ей отвечаю отдельно.

Сейчас пойду в Майори на почту. Поцелуй нашего мальчика в веснушчатый нос. Я ему завтра напишу.

Обнимаю тебя, Танечка, мой человек, и целую и не тревожься и будь осторожной.

Привет всем.

Твой Костыга.

3 марта 1955 г. Рижское взморье

Алешенька-веснушечка, — я покупаю каждый день на станции в буфете сдобную булочку и кормлю голубей и воробышков. Они меня уже знают и собираются около целой толпой. Воробышки все черные, все в саже и все растрепанные, — оказывается, они ночуют в трубах, потому что там тепло. И они отнимают у голубей самые большие куски. Сегодня по морю прошел пароход — ледокол — и поломал весь лед. И на пароходе был флаг, и на флаге был нарисован маленький мальчик, который стреляет из лука в лисицу. И пароход этот называется «Карабас-Барабас». Он пришел из Африки и привез для зоопарка в Ригу три тысячи обезьян.

20 марта 1955 г. Дубулты

Дорогой Николай Иванович!

Пользуюсь случаем, чтобы, — во-первых, поблагодарить Вас за память, за телеграмму (я послал Вам, в свою очередь, телеграфный ответ) и, во-вторых, сказать несколько слов о «Золотой розе». Она будет готова к концу апреля (совершенно). И тогда я Вам ее принесу.

Теперь о рассказе тов. Ратнера. Он дал мне его на прочтение и оценку. Я считаю, что рассказ психологически верен, своевременен, и ежели Вы напечатаете его в «Октябре», то сделаете благое дело. Язык рассказа — простой, ясный.

Сердечный привет. Скоро увидимся.

Ваш К. Паустовский.

13 апреля 1955 г. Москва

Я, конечно, свинья, но разве Вам милейший идеалист Ефим Добин не передал моих самых униженных извинений и пламенных приветов. Он же, этот Добин, был в Дубул-тах и целый месяц просидел со мной за одним столом (в столовой), и если у него есть хоть капля совести, то он должен подтвердить, что я беспрерывно вспоминал о Вас со слезами любви и раскаяния. А, в общем, свиньей оказался не я, а Галка, каковая Галка во время студенческих каникул ездила в Ленинград, и жила в «Европейской» (с отцом, ведущим драматургом Арбузовым), и жрала шоколад «Миньон», и с утра до вечера бегала по Эрмитажу, нарушив мой строжайший приказ немедленно позвонить Вам и посетить Вас и ничего в Ленинграде не предпринимать без Вашего благословения. Допрошенная по этому поводу, она созналась, что «очень стеснялась». А так как способность стесняться и смущаться есть украшение юности — то простите ее за это.

Я вместо Комарове уехал в Дубулты. Прожил там два месяца в романтическом доме на дюне, почти один. Работать там — прекрасно. Вчерне окончил «Золотую розу». Рассказа для «Невы» не написал потому, что я не двужильный… В Дубултах были ленинградцы… И, конечно, милый Добин. Жил Шкловский.

От Добина я слышал столько похвал Вашему сыну, что радовался за Вас и совершенно успокоился за будущее нашей советской музыки.

Как вы? Как оборачивается жизнь?

Я приехал и слег тут же с воспалением легких, сейчас выползаю из болезни. Никого еще не видел…

Когда будете в Москве? Ответьте, пожалуйста, не будьте мстительны и злопамятны.

Татьяна Алексеевна со свойственной ей решительностью купила крошечный домик на берегу Оки в живописном городишке Таруса. Вы приедете туда летом, и я Вас выучу ловить рыбу.

Сердечный привет Иде Исаковне, — она меня поймет лучше, чем Вы.

Татьяна Алексеевна и смущенная Галка приветствуют Вас. И я с ними.

Ваш К. Паустовский.

21 апреля 1955 г.

Дорогой Юлиан Глебович!

Я только что выкарабкался из воспаления легких (схватил его на Рижском взморье, куда ездил работать над новой книгой — «Золотой розой»). Очень жаль, что даже не мог поговорить с Вашими ученицами. Во всяком случае, в половине мая (если надобность не пройдет) я с радостью поговорю с молодежью и повидаю Вас.

Получаю много хороших писем о «Родных просторах». Они одинаково относятся и к Вам и ко мне.

Сердечный привет.

Ваш К. Паустовский.

Извините за помарки.

Мой телефон — Б.7.48.49.

27 апреля 1955 а.

Дорогой Александр Константинович!

Прочел «Первую симфонию». Прекрасная пьеса, — по очень точному ходу сюжета (он идет легко и свободно), по свежести и правдивости характеров, по живому блестящему диалогу. Очень здорово сделаны возвраты в прошлое. Поздравляю Вас. Пьеса будет идти с большим успехом и притом — долго.

Единственное, что, мне кажется, следовало бы чуть изменить, — это слова Гали в конце первой картины («Объясните научно, почему, когда хочется спать, чешется нос»). Как бы в этом месте зрители не загрохотали и тем самым сорвали хорошее лирическое место у Гали. И еще — Галя убеждается в своей ошибке (в последней картине) путем объяснения за сценой с Шориным. Почему-то хочется, чтобы она убедилась в этом сама путем «обратного хода» совпадений.

Тугаринов говорит такие слова, как «анекдотец», «вопросик» и т. под. В этом есть привкус (правда, едва заметный) обывательского языка и некоего «профессорского шаблона».

Если будете печатать пьесу, то лучше уберите «пару секунд» (в ремарке). На стр. 38 — вместо «прибираться» или «прибирать» стоит «убираться».

Вот и все мои придирки.

Еще раз поздравляю Вас с настоящей, новой для нашей драматургии, смелой и свободной вещью.

Сердечно Вас приветствую.

К. Паустовский.

Извините за кляксы.

3 июня 1955 г. Таруса

Дорогой Николай Иванович!

Перед отъездом в Тарусу звонил Вам домой, вечером, но никто не ответил.

После того как машинистка переписала «Золотую розу», я ее перечитал и с полной очевидностью обнаружил, что нужно дописать еще две главы. Пишу их здесь и думаю, что в двадцатых числах июня все окончу и привезу Вам в Москву.

Не сердитесь на меня за эту задержку, но ничего не поделаешь.

В Тарусе очень хорошо. Окрестности сказочные, Недаром Таруса — приют художников.

Будете ли Вы в июне в Москве?

Сердечный привет.

Ваш Паустовский.

24 июля 1955 г. Таруса

Дорогой Николай Иванович!

Посылаю исправленную «Золотую розу».

Я довольно щедро пошел на уступки и думаю, что теперь уже возражений не будет. На большее я пойти не могу.

Может быть, нужно будет переписать рукопись, — есть перемаранные места. Тогда пусть редакция перепишет за мой счет.

В случае чего — напишите. Все ли будет в порядке? Сам знаю, как нудпо писать авторам, но не поленитесь и черкните несколько слов.

Отдыхайте насколько возможно. Помните ходкое выражение, очень распространенное в дни нашей молодости: «Плюнь на все и береги свое здоровье»?

Сердечный привет. Кланяйтесь Михаилу Борисовичу.

Ваш К. Паустовский.

26 июля 1955 г. Таруса

Дорогой Борис Сергеевич!

Пишу сие письмо, мучимый угрызениями совести. Не сердитесь, что я несколько затягиваю сдачу «Золотой розы», — я ее понемножку шлифую и на днях Вам пришлю. Замошкину я сдал. Они (т. е. Храпченко и Замошкин) будут печатать «Розу» в сентябрьском и октябрьском номерах. Замечаний почти не было, если не считать нескольких «советов» Храпченко…

Вам я вышлю рукопись в совершенно исправленном виде.

Понемногу начал работать. Здесь хорошо, очень захолустно, но места вокруг чудесные, — много леса, грибов и ягод. Живем у самой Оки в лачуге, единственным украшением которой являются цветы.

В Москву не тянет. Приеду, должно быть, на несколько дней в августе. Где Вы будете осенью?

Как дела с «Повестью о жизни». Когда будут гранки или верстка? Мне бы хотелось прочесть лучше гранки, — есть несколько поправок.

Сердечный привет. Татьяна Алексеевна кланяется.

Дорогой Юрий Корнеевич!

Письмо Ваше долго лежало в Москве (куда мы совсем не ездим). Валя-шофер целый месяц ковырялся в машине, так что связи с Москвой почти не было. Этим, а также страшнейшей жарой и разжижением мозгов объясняется столь поздний ответ.

Письму Вашему все мы были очень рады, и читали его сообща, и подвергли каждый пункт письма тщательному обсуждению, особенно Ваше неосторожное утверждение, что Средне-Русская низменность Вам не импонирует. Здесь красиво и совсем не низменно, да будет Вам известно, что Таруса стоит на горах (из белого камня) и Белокаменная Москва и Кремль построены целиком из тарусского камня. Вокруг — просторы и леса, чистые реки с водопадами — не считая могучей Оки, миллионы соловьев и цветов, подвесной мотор «Чайка», халупа, которую Татьяна Алексеевна превратила в нечто уютное, хотя реконструкция еще не окончена. По Оке ходят крошечные пароходы, на которых ездили Чехов и Левитан, а также поэт Бальмонт, живший в качестве дачника в Тарусе в те времена, когда он прогремел на всю Россию своими стихами: «Я изысканность русской медлительной речи».

Недаром в Тарусе жили и живут многие художники — Поленов Крымов, Ватагин, тончайший Борисов-Мусатов. Недаром Тарусу зовут «русским Барбизоном».

Одно здесь плохо — это мат, непрерывно сотрясающий воздух над Средне-Русской низменностью. Поэтому мы с тоской вспоминаем о Плютах и Украине, где мы отдохнули душой от этого бедствия.

Рыбная ловля здесь вроде как на Днепре. Кстати, читали ли Вы в журнале «Юность» рыболовный рассказ Ванды Львовны? Если увидите ее, то передайте мои живейшие поздравления в связи с тем, что она вступила в «великое племя рыболовов» и мужественно призналась в этом «во всесоюзном масштабе». Рассказ очень живой и хороший — вот что значит писать по велению сердца, а не по…

У нас на участке мало деревьев (сажать будем осенью), но мы просто тонем в цветах. Я понемногу начал работать над третьей книгой автобиографической повести. «Золотая роза» должна идти в сентябрьском и октябрьском номерах «Октября»… Все здесь, — и Галка и Надежда Васильевна.

Все отдыхаем, особенно я, обнаружилось, что за эту зиму я порядочно устал или, как говорит наш шофер: «Я, Татьяна Алексеевна, совершенно не устал, но только сильно переутомился».

Планов на поездку пока нет никаких. На днях что-нибудь решим.

Как здоровье Софьи Борисовны? Все ли Вы уже в Плю-тах? Прижились ли деревья, посаженные Еленой Григорьевной? Что думает «за жизнь» дед Мыкола? Помнит ли нас? Что нового выкинул «Ленька-сумасшедший» и не изменилась ли философия Анны Онуфриевны?

Хочется знать о Вас все. Пьете ли калганивку, рискуя получить тепловой удар? Где Панч? Ловлю себя на том, что «ой як болыть мое сердце» по Украине.

Когда увидимся? Приезжайте в Тарусу. Как строится Ваша роскошная, фешенебельная, комфортабельная, показательная дача?

Как-то скучно жить, не ощущая вокруг веселой и заботливой деятельности Елены Григорьевны. Мы все ее целуем. Привет Софье Борисовне. И всем, всем, всем! Вас все обнимают.

Ваш К. Паустовский.

Не в Плютах ли Парася? Кланяйтесь ей от нас. И Корнейчуку тоже. И бабкам-снабженкам. И Леваде с печальными глазами.

9 августа 1955 г. Таруса, Калужской обл.

Дорогой Борис Сергеевич!

Посылаю верстку «Повести о жизни» и рукопись «Золотой розы» — все сразу. Так как не было гранок «Повести», то я правил очень осторожно.

Верстку и рукопись повезла в Москву Татьяна Алексеевна.

В Москве она пробудет несколько дней, так что ежели что нужно, то позвоните ей.

Лето проходит, а впечатления никакого, — время взбесилось, недели уходят, как часы. В чем дело? Не понимаю.

Напишите мне, если будет время и охота, — я здесь ничего не знаю. Совсем замшел.

Сердечный привет Вам и всему Вашему семейству.

Глубокоуважаемая Анна Артемьевна!

Извините меня за то, что так долго не отвечал на Ваше милое и сердечное письмо. Но я сравнительно редко бываю в Москве, много езжу, письма гоняются за мной по стране и, конечно, запаздывают.

Письмо Ваше я прочел без особого труда и был искренне рад ему, по существу такие письма — почти единственная поддержка для писателя в его мучительном и прекрасном труде. Признание со стороны читателей для нас (во всяком случае, для меня) несравненно важней, чем десятки критических статей, диссертаций и всего прочего.

Будьте здоровы и покойны. Если действительно мои книги были даже слабым лучом света, в частности для Вас, то я счастлив этим.

Ваш К. Паустовский.

29 ноября 1955 г. Москва

Дорогой Михаил Леонидович!

Куда Вы пропали — не могу понять. Напишу Вам отдельно, а это письмо передаст Вам Нина Николаевна Грин — вдова Александра Степановича.

Она, очевидно, расскажет Вам о своих житейских горестях.

В Ленинград Н. Н. Грин едет по делам литературного наследства Грина, и я думаю, что Вы сможете оказать ей помощь советом и добрым словом.

Наши все пламенно приветствуют Ваших всех. Когда будете в Москве? Я мотаюсь между Тарусой и столицей.

Обнимаю Вас.

Ваш К. Паустовский.

Извините за конверт с ассирийским павильоном Сибири.

18 декабря 1955 г. Москва

Я прочитал историческую повесть писателя Балтера (Балтер мой бывший ученик по Литературному институту им. Горького) и предложил ему передать эту повесть для напечатания в Ваш альманах.

Повесть настолько интересна и написана на таком хорошем уровне мастерства, что я горячо советую редакции альманаха напечатать ее.

Наконец-то среди множества всяческих дел вспомнил и о том, что состою членом редколлегии альманаха и, как видите, стараюсь помочь ему хорошим литературным материалом.

Всего хорошего.

К. Паустовский.