Том 9. Письма 1915-1968

1951

29 апреля 1951 г. Сталинград

Тануш-Тапуш, милый мой человек, до сих пор пет от тебя телеграммы, и я не знаю, доехала ли ты до Солотчи или вернулась обратно. Я только что приехал, но, если бы было можно, я сегодня же уехал к тебе, — я радуюсь каждому прожитому дню, потому что все меньше остается дней до отъезда. Пожалуйста, береги себя, маленькая, Та-нуш. Ради себя, Алешки, меня, Галки и всей нашей маленькой семьи. Только сейчас я сообразил, как был замотан в Москве, даже забыл попрощаться с Арбузовыми и Налетовыми.

Ты можешь написать мне в Цимлянскую (Рост, область) — письмо там меня застанет.

Живу в «Интуристе» над рестораном, где всю ночь бушуют командировочные.

Сегодня, может быть, перееду на дебаркадер на Волгу, — там на втором этаже есть крошечная чудесная гостиница, — вместо комнат каюты, окна выходят на Волгу, пароходы причаливают рядом. Там тихо, масса воздуху и чистота корабельная. Сегодня там должна освободиться одна из шести кают. Тут же ресторан, почта, библиотека. С рестораном вчера был забавный случай, — он только что открылся, я был первым его посетителем, и потому (по старой традиции) с меня не взяли денег за обед. Почин.

После Москвы люди кажутся здесь очень ласковыми и добродушными. Никто никуда не торопится.

Был в местной редакции, встретил там Долматовского, — он весь в орденских ленточках и значках. Был с ним в подвале универмага, в той комнате, где взяли в плен Паулюса. Сейчас там сидит за столом «уполномоченный по пожарной охране универмага».

Центр города совершенно новый, залитый асфальтом, с великолепным новым театром, колоннадами и скверами, но тут же, в двух шагах, — все еще в развалинах и пыли и невыносимом запахе, — роют фундаменты для домов там, где был передний край обороны, и — отсюда запах, хотя и прошло уже восемь лет.

Был в старых блиндажах. Кое-где еще живут какие-то старики и старухи. Свои землянки они обносят очень интересными заборами из всяких остатков войны, — прострелянных аэропланных крыльев, пулеметных стволов, порванных гусениц от танков.

Сегодня (через полчаса) я поеду на новую лесную полосу в Дубовку, километров за 30 к северу от Сталинграда.

Сюда приехали немецкие вдовы, — матери и жены немецких солдат, убитых под Сталинградом. Им показывают братские могилы. Они бродят, заплаканные, по городу, по пустырям, где еще до сих пор валяются человеческие кости. Очень страшно на них наступить.

На Волге — большой разлив. Волга мутная, быстрая, пахнет нефтью.

Цветет сирень. У всех волжских грузчиков в рваные кепки воткнуты ветки сирени. Пыль и жара. Я пробуду здесь до 2 мая. 2-го выеду в Калач, оттуда уже проеду по всему каналу, а потом — в Цимлянскую. Местная газета уже пристала ко мне, и придется написать что-нибудь очень короткое к праздничному номеру. Я здоров, отоспался. И, кажется, лучше выгляжу.

Как ты? Как Алешка? Танка, Танка, как все не нужно, кроме тебя. Я люблю тебя, золотое мое сердечко, так, что даже не могу, не умею об этом рассказать. Ты слышишь? Отдыхай, смейся вместе с маленьким (мальчик-золотайчик из города Динь-Динь), вспоминай обо мне немножко.

Обнимаю тебя, моя радость.

Поцелуй Алешку и Галку (если она еще в Солотче). Кланяйся няньке.

Твой Котъка.

1 мая 1951 г. Сталинград

Танюша, — вчера я весь день пробыл в степи на лесных посадках, проехал на виллисе больше 200 километров и потому не успел послать телеграмму. В степи — чебрец, ветер и пыль, пыль — тонкая, как пудра. Ее невозможно отмыть.

Сегодня в «Ст. правде» напечатан мой очерк. Его очень хвалят. Был на демонстрации (на трибуне), сейчас пойду обедать на дебаркадер, там свежо, пусто и тихо.

Послезавтра (3-го) уезжаю в Калач. Там пробуду два дня, а потом в Цимлянскую.

Я тороплюсь, мне хочется скорей к тебе, — все время думаю о тебе.

Вечером напишу закрытое письмо. Очень поцелуй нашего мальчишку. Целую тебя, маленькая моя. Будь здорова. Уехала ли Галка? Как Анна Васильевна?

Твой Котъка.

2 мая 1951 г. Сталинград

Танюша, все время я думаю о тебе с такой нежностью, какую нельзя передать никакими словами. Радость моя! Смешная Танька! И единственный родной человек на этой земле. Ты, смотри, не болей и не тревожься ни о чем.

У меня есть один план, по-моему, интересный, — вернуться отсюда в Москву по Волге. Я поеду (завтра) на канал в Калач (на канале я пробуду дней пять), потом съезжу в Цимлянскую, к 15–16 мая (примерно) вернусь сюда, в Сталинград, а Тапка-Танка к этому времени приедет в Сталинград прямо из Рязани (сталинградский поезд проходит через Рязань-вторую около полуночи).

Если, положим, ты выедешь в ночь на 16-е, то 18-го утром будешь здесь. В Сталинграде мы сядем на пароход до Москвы. Увидим всю Волгу — Саратов, Ульяновск, Казань, Горький, Кострому, Плес, Ярославль, Рыбинск, Углич. Поездка эта займет дней 8. А я на пароходе еще кое-что напишу. Пароходы пока идут пустые.

Алёлька эти две недели побудет с Пашей (а, может быть, можно, если это нужно, задержать на это время Ай-Василь). Что ты думаешь об этом, Тануш? Денег хватит, я здесь получу около тысячи — как раз на дорогу. А из Москвы — в Солотчу до осени, — отдыхать.

Одно только плохо, что я к тому времени буду выглядеть совершенным босяком, — даже шляпа уже выгорела и порыжела от здешнего солнца. Но это — ерунда!

Ты мне ответь телеграммой (в Калач или Цимлянскую), а я тебе протелеграфирую, когда выезжать. Хорошо? А если почему-либо этот план не ко времени и тебе не захочется уезжать из Солотчи, то ты не стесняйся и напиши мне об этом, — съездить на Волгу мы успеем всегда.

Вот видишь, что я придумал.

Галка только будет этим огорчена. Жаль, что из-за экзаменов ее нельзя будет взять с собой.

(Пароходы на Москву проходят здесь два раза в неделю. Тебе дорога сюда из Рязани будет стоить рублей 120–150.)

30-го я ездил в степь на лесные полосы. Степь здесь угрюмая, вся в пыли от постоянного ветра. Кое-где по обочине валяются черепа, немецкие каски и мины, а в пыли по дороге столько пуль, что в иных местах они трещат под ногами, как гравий.

Вчера (1-го) день начался с того, что всех жильцов гостиницы согнали в холл и заперли там до 2 часов дня (т. е. до конца демонстрации). Рядом со мной в холле сидел красавец негр (певец) с удивительным огромным перстнем на совершенно черной руке — серебряным с жемчужинами. Но я просидел недолго, — мне прислали билет на трибуны. Остальное все было как в Москве.

Познакомился со строителем плотины через Волгу (он же строил Днепрогэс). Завтра пойду к нему «беседовать». Любопытный тип, — огромный, медлительный и насмешливый.

В Калач еду завтра на машине. Со мной едет Долматовский

Как ты там живешь, Тануш? Что нового придумал Алешка-Балабошка? Как твое сердце? И диета? Очень хочется поскорее в Солотчу. Очень.

Прислали ли тебе паспорт? Я телеграфировал Марии Алексеевне, но она не ответила. Обнимаю тебя, Тануш, моя «А», и Алешку и очень целую. Кланяйся няньке, Анне Васильевне и попадье (если она еще там).

Твой Костъка.

6 мая 1951 г. Калач-на-Дону

Танюша, радость моя, золотой мой человек, как ты там живешь с Алешкой-Балабошкой! Здоровы ли вы?

Пожалуйста, пиши мне правду и не обманывай меня со своим здоровьем. Отдыхай, ни о чем не волнуйся и береги себя. Без тебя у меня нет жизни, — ты сама это знаешь, Тануш. Очень тоскливо и одиноко одному, — я считаю дни до отъезда.

Получил вчера две твои телеграммы.

С поездкой я придумал, конечно, сгоряча, — это и очень утомительно (здесь стоит неслыханная жара) и срывает лето.

3-го я приехал вечером в Калач — пыльную и унылую станицу. Ехал на машине вдоль канала по степям в ураганах пыли. Два дня (4-е и 5-е) провел на канале. Видел много всяких вещей, — расскажу в Солотче. 4-го поздно вечером меня уговорили выступить на одном из участков канала, в глухой степи.

Слушали замечательно. Потом передавали по радио по каналу об этом и называли меня «дорогим гостем». Был здесь со мной Долматовский, он вчера уехал.

Земля вдоль канала похожа на лунный пейзаж. Был вчера на знаменитом шагающем экскаваторе — чудовищная стальная машина, похожая на броненосец, шагающий на железных лыжах (каждая весом в 900 пудов) по степи. За день он вырывает столько же земли, сколько могут вырыть 70 тысяч землекопов. На ходу он качается, как корабль.

За эти два дня проехал в виллисе по степи около 500 километров. Езжу с «адъютантами», — иначе здесь нельзя.

Мои планы такие: завтра вечером я уеду отсюда в Цимлянскую по Дону. Пассажирского сообщения никакого нет. Завтра идет буксир «Коммунар», и на нем мне дают каюту. В Цимлянской я буду 9 мая. Пробуду там три дня и там посмотрю, — или вернусь через Ростов, или через Сталинград. Мне хочется поехать из Сталинграда на пароходе, хотя бы до Горького, — это займет 5–6 дней, — чтобы за эти дни написать на пароходе 2–3 небольших вещи для газет и не возиться с этим в Солотче.

Здесь писать — совершенно нет времени.

Значит, в Москве я буду, должно быть, 20-го или 21-го, а в Солотче — 25 или 26-го. Все время буду телеграфировать. Что ты об этом думаешь?

Я здоров, загорел, обветрился и так пропылился, что не берет никакое мыло. Костюм, конечно, пропал, — весь в пыли, в бетоне и уже выгорел от солнца.

В Калаче я живу в гостинице, очень чистенькой, в отдельной (единственной) комнате. Вокруг с утра до вечера пьют и режутся в преферанс. О людях все расскажу потом.

Немного устал, и письма у меня получаются какие-то пустые. Все время непрерывно думаю о тебе, о том, какое счастье мне дал бог, если он есть на свете. Солнышко мое, моя прелесть, Тануш-Тануш, — жди меня тихонько.

Как у нас в саду? Что цветет? Я рвусь в Солотчу и с огромным облегчением уезжаю отсюда, зная, что мне сюда никогда не надо будет возвращаться. Состояние такое же, как на фронте, — лишь бы скорей все прошло.

Как Алелькины зубки? Поиграй с ним за меня. Привет Паше.

Целую тебя, радость моя.

Твой Котъка.

Вчера в степи остановился около цыганского табора. Долго сидел в палатке с цыганами. У одной цыганки был мальчик, ему всего четыре дня, родился в степи. Он лежал голый на земле, на ветру, а старый цыган с золотым перегнем на руке стоял перед ним на коленях и молился. Оказывается, это были крестины. Мать была в таких атласных шалях, о каких мы не можем и мечтать. И все это в сожженной пыльной степи среди сусликов.

Танюша, — сейчас 5 часов утра, сижу в гостинице, жду машину, чтобы ехать в Большую Мартыновну (казачью станицу в 330 километрах отсюда, около Цимлянской — там центр оросительных работ), рядом на койке спит негр из Бразилии, певец Тито Ромалио, — за окнами пыль, как густой туман, — в общем, фантастика

В Мартыновке посмотрю туннель в 4 километра длиной, по которому донскую воду пустят в Сальскую степь, а оттуда — в Цимлянскую.

Числа 13-го (самое позднее — 14-го) все кончу в Цимлянской, и можно ехать к Тануше и мальчику, — к своим любимым человекам.

Еще не решил как возвращаться — должно быть, все-таки поеду через Сталинград и по реке, — надо привести все в порядок (так называемые впечатления), все записать и привезти в Москву готовые очерки для «Огонька» и «Литературки» — я не хочу возиться с этим в Москве и Солотче. Напишу на пароходе. Здесь писать невозможно, все время в езде, в переменах. Успел только написать для «Соц. земледелия».

Мне все время совестно, что я возвращусь по Волге без тебя, маленькая. И вместе с тем, кажется, так будет лучше и в смысле дальнейших денежек, и работы. И отдохну немного — все-таки здесь устаешь — спать приходится мало.

Я подсчитал дни и думаю, что 21-го я уже буду в Москве (9—10 в Б. Мартыновке, 11–13 в Цимл., 14 — в Сталинграде, оттуда — семь дней до Москвы).

От тебя после 4-го нет телеграмм. Сюда вообще они идут плохо.

Ну, за мной приехали — окончу письмо в Мартыновке. Попадем туда часам к трем.

Большая Мартыновна. 9 ч. вечера

Танюша, радость моя, любовь моя, — здесь пришла от тебя телеграмма раньше, чем я приехал. Ее куда-то задевали. Завтра найдут.

Ехали 13 часов на виллисе по сальским степям. Проехали 400 с лишним километров.

Пыль, суслики, миражи, глина, суслики и пыль.

Так тянулось до половины дороги, до ст. Котельниково. За Котельниковым степь зазеленела, а временами была совершенно серебряной от ковыля. Потом прошел ураган с черной пыльной бурей, — по степи шли рядами (не шли, а мчались) смерчи. Два смерча налетели на машину со страшным гулом.

Мы запылились так, что пыль слоями сваливается с лица.

Мартыновка — большая и неуютная станица за Доном, в сальской степи.

Я остановился в гостинице-бараке, где нет ни капли воды, чтобы умыться, и ни одного стола. В коридоре режутся в карты пьяные шоферы. Вообще «прелестное дело».

Ты извини, что я зачеркиваю так много, все забываю, что это письмо не из Москвы в Солотчу…

Остальное все расскажу.

Думаю, что 10-го днем я уеду отсюда в Цимлянскую. Скорей бы!

Спасибо тебе, милый мой человек, за то, что ты живешь на свете, и за то, что моя жизнь связана с тобой — для меня навсегда. Обнимаю тебя очень, целую Алёльку. Привет Паше и всем.

Твой.

Сегодня подсчитал, что за эти дни я проехал на машине 1000 километров.

25 июля 1951 г.

Дим, дорогой. Пытался тебе дозвониться, но безнадежно. Ты затянул со своим приездом в Солотчу. Торопись, появилась возможность поехать машиной на Пру. Это очень интересно. Там еще довольно дикие места (относительно, конечно).

Знаешь ли ты, что дно Пры ниже Спас-Клепиков на несколько километров покрыто толстым слоем ваты —

отходами ватной фабрики за многие годы. Пожалуй, это единственная подобная река у нас в стране.

Алеша подрос и стал очень смешной. Паша и мы все совсем с ним закрутились.

Не забудь те книги, что я просил привезти. Они мне нужны для работы.

Как твои соревнования по гребле? Если задержишься еще — пиши или лучше позвони.

Все тебя целуем и ждем.

Папа.

12 августа 1951 г. Солотча, Ряз. обл.

Дорогой Юрий Корнеевич!

«Трудно передать словами», — как писали литераторы конца 19-го века (кстати, совсем уже не такие затрушенные, как мы думаем), как я был обрадован Вашим письмом. Оно пришло как раз кстати, — в то время, когда мы, пресыщенные прелестями сельской жизни в средней полосе РСФСР, мечтали о юге и море:

Ваш план поездки в Одессу был встречен с небывалым энтузиазмом. Я хочу очень видеть Вас, — ведь «уходят невозвратные годы». Нас все меньше и меньше, старых писачей, что немного знают, что такое «норма» и «писхология», как сказал в своем выступлении Сабит Муканов.

Мы с Татьяной Алексеевной хотим приехать на сентябрь и дальше, сколько хватит сантимов. Приехать при» дется, к сожалению, без очень смешного маленького мальчика, которого зовут Алешка-Балабошка, а также «Маль-чик-Золотайчик из города Динь-Динь» и еще многими другими малопонятными именами и прозвищами. Мальчик будет жить до зимы здесь, благо у нас есть няня, на которую можно целиком положиться.

Но… сейчас у меня не густо с «геньгами», и поэтому было бы весьма полезно знать некоторые факты. Например, за сколько в среднем можно снять комнату на 16-ой станции и сколько нужно, приблизительно, денег, чтобы прожить месяц, беря месяц за некий эталон. Если Вам не> трудно, то напишите мне об этом сейчас же или пришлите коротенькую телеграмму. Мы выедем тогда 28 августа из Солотчи в Москву, а в самых первых числах сентября появимся в Одессе. Я жил на 16-й станции в 1922 году, в заброшенной даче, воровал помидоры (чем и питался) и ловил бычков с палубы затопленного у берега миноносца «Зантэ». Черноморская осень в степях великолепна. Очень, очень хочу увидеть Вас и поговорить «за» разнообразные обстоятельства жизни, в «расположении которых (как говорил один спившийся капитан) есть нечто располагающее…». Только вот к чему располагающее — не совсем понятно. Но это, при некоторой затрате усилий, можно выяснить. Я как-то отошел от писательской сутолоки и не жалею об этом. Пишу для себя и для печати (это не очень «в счет»), ловлю рыбу, бываю в лесах и на озерах удивительной красоты и прихожу в отчаяние от того, как много надо бы еще сделать, а времени не хватит.

Как Вы на счет того, чтобы поудить «бичков»? В море и в Сухом лимане? В Одессе есть, кроме скумбрии и помидор, еще и брынза. Утренний чай с брынзой, когда воздух еще холодноватый от морской ночи, — это уже счастье.

Буду с нетерпением ждать ответа (как здесь пишут, «как соловей лета»).

Татьяна Алексеевна шлет Вам самый сердечный привет.

Кланяйтесь от нас Елене Григорьевне.

Обнимаю вас. Ваш К. Паустовский.

Да, какое гениальное изобретение все-таки машинка «Континенталь». Я не знаю, где Вы сейчас, — в Одессе или еще в Киеве. Поэтому пишу и туда и сюда. Просто подкладываю под письмо копирку.