Том 9. Письма 1915-1968

1962

27 января 1962 г. Ялта

Дорогой Славчо! Ради бога, не сердитесь на меня за то, что молчу целыми месяцами. Меня очень «дергают» всяческими делами, и, кроме того, у меня ужасный характер, — я очень люблю получать письма, сам же пишу со страшным трудом.

Спасибо за последнюю телеграмму. Поблагодарите Яни Хрисопулоса и Анну Батиньоти.

У меня сейчас — дерзкая мечта приехать осенью в Со-зопол с Татьяной Алексеевной и Галкой, пожить там, половить рыбу в Ропотамо. Может быть, это удастся.

Спасибо за «Капитана Леванти». Как хорошо, что Вы помните меня и не перестаете мне писать, несмотря на мое дурное «эпистолярное» поведение. Этим летом я был в Италии и Бельгии, а осенью с Татьяной Алексеевной и Галкой — в Польше. Там мы прожили целый месяц, и я устал, как бургасский банабак.

Мы постоянно вспоминаем Вас с большой любовью и дружбой.

Как жизнь? Как стихи и проза? Как «Доменика»? Вас, Яни и Анну Батиньоти с моих слов знают и любят все мои друзья.

Перестали ли Вы сердиться на меня за полуреальный Созопол в «Амфоре»? Я в Созопол буквально влюблен. Что-то есть в нем от приморских городков Александра Грина. Переведен ли Грин на болгарский язык?

Привет Вашей жене, Северняку, Веселинову, Сивриеву и всем, кто помнит меня. Встречаете ли Вы Ангела Кара-лийчева? Передайте ему самый дружеский привет от Т. А. и меня.

Пишите мне, умоляю. Если бы Вы знали, как я рад Вашим письмам и как я мучаюсь от собственного молчания, то писали бы мне часто.

Татьяна Алексеевна и я обнимаем Вас.

Ваш К, Паустовский,

Я сейчас в Ялте, пишу 6-ую книгу автобиографического цикла. Пишите мне на Москву.

19 февраля 1962 г. Ялта

Виктор Абрамович, дорогой мой, прежде всего хочу поблагодарить Вас за то, что Вы помогли мне на таком огромном расстоянии и так твердо и хорошо. Спасибо Вам и за себя и за Татьяну Алексеевну, — она бывала гораздо спокойнее после разговоров с Вами.

Случилось все, как всегда, внезапно. В доме, кроме меня, никого не было (все население ушло в кино), и только случайная уборщица вызвала «скорую помощь».

Сейчас все прошло, никаких болей в сердце и вокруг нет совершенно. Бросил, конечно, курить, двигаюсь спокойно (насколько могу), астма меня почти оставила. Жаль, что долго не смогу выходить, — живу на третьем этаже и подыматься по лестнице мне, как говорят, еще пельзя. Лечил меня здесь молодой врач (24 года), не очень уверенный в себе. Что бы ни случилось, он говорил одно и то же: «Добренько!»

Татьяна Алексеевна проживает здесь со мной до 1 марта, потом ее сменит Галка.

Февраль здесь сырой, дождливый, бурный. Вое время штормы и даже грозы. Но при первом же солнце все расцветает. Распускается миндаль. Все это я вижу за своими окнами. Вижу маленькие рыболовные корабли (сейнеры), которые ловят рыбу по всему Черному морю и уходят даже за сардинкой в Атлантический океан, к островам Зеленого Мыса. Они стоят под моими окнами тесной толпой на якорях и во время дождя выглядят промокшими насквозь, во время ветра — взъерошенными, как воробьи, а в шторм — испуганными и жмущимися друг к другу.

Как Ваши ребра? Ужас-ная история, возможная только в Москве. Я подозреваю, что Вы, несмотря на строгость ко мне, сами не очень осторожны.

Пока не работаю и чувствую себя преступником. К апрелю должен окончить книгу и тогда смогу отдыхать. Приеду в Москву в начале апреля.

Обнимаю Вас крепко. Огромный привет Надежде Са-мойловне и Тане. Татьяна Алексеевна кланяется, — она очень Вас любит, так же как и я.

Ваш К. Паустовский.

Сегодня с утра — все в солнце и так жарко, что Татьяна Алексеевна и я загораем на балконе. (Я, конечно, чуть-чуть.)

Февраль 1962 г.

Татьяне Алексеевне.

Танюша, мне стало очень плохо. Ужасные боли в груди и в сердце. Никого нет.

Если что случится, солнышко мое, береги себя, Алешку и Галку.

Очень я тебя люблю, даже сказать не могу. И Алешку и Галочку.

Не горюйте очень.

(Впоследствии рукой Паустовского помечено: «Первый инфаркт в Ялте, февраль 62 г.».)

10 апреля 1962 г. Ялта

Дорогая Нина Павловна, — пишу наспех, ко мне пришел С. Г. Брагин и показал Ваше письмо.

Не болейте. Я тоже только что перенес тот же спазм коронарных сосудов.

Не волнуйтесь, — диссертация у Вас прекрасная. Напишите мне, как сошла защита.

На днях возвращаюсь в Москву, а оттуда — в Тарусу. Поправляйтесь, лежите спокойно.

Будьте спокойны и счастливы.

Дорогой, милый мой Эммануил Генрихович, трудно сказать, как я был тронут Вашими письмами и как мне трудно было принять их по отношению к самому себе. Спасибо.

Лечитесь, не сопротивляйтесь врачам, не небрежничайте. Прошу Вас. В конце концов, это же совсем не трудно. Это не бравада и не фанфаронство, но правда нас очень мало (пока что) и мы должны беречь друг друга.

Я выйду на волю в половине июля. Маргарита прислала телеграмму с борта теплохода «Орджоникидзе» в Тихом океане: «подъезжая к Иокогаме, покидая СССР, весь ваш праздник буду с Вами Маргарита Алигер».

Поправимся, поедем в Италию. Вместе. Проступают возможности. Кстати, главный собор во Флоренции называется «Сан-Бат».

Трудно писать лежа. Обнимаю Вас, очень люблю.

Привет Галине Осиповне и девочкам.

Ваш К. Паустовский.

Подонки вырождаются.

Линяют.

10 июля 1962 г.

Дорогая Вера Федоровна, меня только что перевезли после инфаркта из больницы в санаторий, и первое письмо — к Вам. Извините, что пишу на машинке, я сам разбираю свой почерк с трудом. Спасибо Вам большое и искреннее за Вашу тонкую и подлинно товарищескую статью обо мне. Не огорчайтесь. Читатели вряд ли заметят чистоплюйскую правку «Известий». Я получаю много писем от читателей. Они с большим признанием отзываются о Вашей статье, и многие благодарят Вас за нее. А что касается бесцеремонности газетных редакций, то сколько раз мне тоже приходилось возмущаться до ярости и краснеть перед друзьями за газетную отсебятину. Да что газеты! В «Октябре» (еще при Панферове) Шейнин вставил от себя в мой очерк «Мимолетный Париж» целый абзац совершенно крикливый по содержанию и безобразный по стилю. Все это он сделал, конечно, без моего ведома (я был тогда в Ялте). Почему тогда меня не хватил инфаркт — не понимаю!

Почему Вы не приехали в Ялту? Там было очень хорошо… Я человек дико застенчивый, и если бы не это мое несоответствующее возрасту свойство, то я давно бы написал Вам, как я люблю Вас как писательницу. Я считаю «Сережу» лучшим рассказом нашей литературы.

Когда окончательно поправлюсь, то надеюсь встретиться в Москве или Ленинграде с Вами, с Борисом и со всем Вашим молодым и чудесным семейством…

«Интересного в жизни ничего, слава богу, нет», — как говорил один бунинский персонаж. Во всяком случае, хорошего. Очень болен Казакевич (рак). Врачи от него отступились. Но невозможно поверить в плохой исход, примириться с нашей беспомощностью.

Еще раз — огромное Вам спасибо. Будьте счастливы и спокойны (насколько это возможно)… Если встретите Вашего соседа Рахманова, то передайте ему от меня нижайший поклон.

Ваш К. Паустовский

11 июля 1962 г. Барвиха

Дорогой Назым Хикмет!

Вы очень растрогали меня своей поездкой в Тарусу, своей статьей обо мне, прекрасными стихами и Вашим выступлением на вечере в Литературном музее. Все это было для меня неожиданным и драгоценным подарком. Я благодарю Вас от всего сердца.

С тех пор как я узнал Вас как поэта и прямого и мужественного человека, я хотел встретиться с Вами, но из-за своей дикой застенчивости не сделал этого до сих пор.

Однажды мы встретились в Варшаве (в августе прошлого года), в «Бристоле», но я не решился подойти к Вам, так как мне показалось, что Вы меня не узнали.

Я только что вышел из больницы. К половине августа врачи отпустят меня на волю, и если Вы будете в Москве, то приезжайте ко мне в Тарусу.

Может быть, в какой-то сотой степени, но наша взаимная симпатия объясняется тем, что я полутурок, — моя бабушка была чистокровная турчанка родом из Казанлыка во Фракий.

Я, конечно, шучу, но все же иной раз горжусь, что во мне есть доля турецкой крови, — я очень люблю простых шэестьян и рабочих-турок.

Еще раз — большое спасибо. Крепко жму Вашу руку.

Ваш К. Паустовский.

Мой телефон в Москве Б7-48-49.

В Тарусе — 109.

27 июля 1962 г. Барвиха под Москвой

Дорогой мой Славчо!

Не писал Вам из-за того, что попал в беду, — в марте, когда я жил в Ялте, у меня случился микроинфаркт, я не долечил его, уехал в Москву, и здесь уже меня схватил настоящий инфаркт.

Почти три месяца я пролежал в больнице, только недавно вышел из нее и теперь живу в санатории под Москвой. Все прошло, но нужно окрепнуть. На этом основании врачи не соглашаются отпустить меня в Болгарию этой осенью, а весной (в мае) я могу ехать спокойно. Поэтому я приеду с Татьяной Алексеевной и Галей (моей падчерицей) в мае будущего года. Мечтаю о Болгарии со страшной силой. В больнице мне все время снился Созопол — это одно из лучших мест на земле.

Приезжал Ангел Каралийчев с женой. К сожалению, я лежал в больнице, ко мне никого не пускали, и я его не видел. Галя возила Каралийчевых в древние наши города — Владимир и Суздаль.

Меня страшно тянет в Созопол, в джунгли Ропотамо. Хочется прожить в Созополе месяц-полтора и хорошо отдохнуть.

Вы пе представляете, с какой нежностью мы с Татьяной Алексеевной очень часто вспоминаем Вас. Мы виделись так мало, но с тех пор я ощущаю Вас как своего, родного человека.

Я, кажется, не потерял ветер. Шкот натянут, и волна шумит за кормой. Мы еще поживем, Славчо, и не раз еще услышим «в каждой луже запах океана, в каждом камне — веянье пустынь».

Как Лиляна? Привет ей от нас. Привет Северняку, Ве-селину, Станиславу Сивриеву и Ангелу Каралийчеву. Привет Тумбатерову. И всем капитанам.

Обнимаю Вас.

Ваш К. Паустовский.

3 сентября 1962 г. Таруса

Дорогая Лидия Николаевна!

Только на днях я «вышел на волю» после больниц и санаториев и вернулся в Тарусу. В общем, я довольно удачно выбрался из трудной переделки (два инфаркта — один за другим) и теперь могу жить более или менее спокойно.

Как ужасно, что Вы никого не застали в Москве. Я был в санатории, Алеша и Галка — в Ялте, а Татьяна Алексеевна уезжала ко мне. Спасибо Вам огромное за память, за письма, за подарки и за перевод, я его сейчас как раз читаю и очень надеюсь поговорить с Вами о нем в октябре в Париже. Но об этом — потом. Почему Вы не оставили своего адреса в Москве? Татьяна Алексеевна тотчас бы Вас нашла.

Новостей много. Одна из них состоит в том, что я получил приглашение от Президента Общества литераторов Франции Жака Шабанна приехать в Париж в октябре этого года (на основании соглашения правительств Франции и СССР о культурном обмене). Сейчас Союз писателей оформляет эту поездку. Мы едем вдвоем с Татьяной Алексеевной, а может быть, и с Галкой. Из Москвы должны выехать поездом (лететь мне врачи не позволяют) 10 октября. Я Вам об этом еще напишу. Итак, я, кажется, увижу Вас, Лелю, Париж, усадьбу «Гагарино» и‘ Францию.

Перевод я читаю с особым удовольствием, вспоминая еще свой «гимназический» французский язык.

Кроме Парижа, мне очень хочется побывать в Арле, Марселе, Ницце и Грасе (там долго жил Бунин), и в Нормандии, и в Бретани. Вообще, хочется очень многое. Лишь бы получилось.

Алешка в восторге от марок. Каждый день напоминает мне, чтобы я поблагодарил Вас от его имени, а сам писать боится, как я подозреваю, из-за некоторой слабости в русской орфографии. Писать много не буду. Увидимся — все расскажу. Я рад.

Привет Леле и Поль.

Живите спокойно и счастливо. Целую Вас.

Ваш К. Паустовский,

Издатель Ар-он с истинно французской галантностью не ответил на мое давнее письмо. Аллах с ним!

P. S. Пишите мне на Москву.

14 октября 1962 г. Таруса

А лешенька, милый мой, самый любимый человечек, мой мальчик, — не грусти. Больше мы никогда не будем жить врозь, а всегда вместе. Потерпи до конца четверти. Когда я был мальчиком в третьем классе гимназии, я тоже всю зиму жил один в Киеве у чужих людей (у очень плохих, сухопарых немцев, а хозяин мой с противной фамилией Билль занимался тем, что резал за деньги хвосты щенкам бульдогов и боксеров). По-моему, он был немецким шпионом и для вида служил в ломбарде. Утром мне давали чашку жидкого кофе (суррогат, он назывался «кофе из гималайского жита»), и я ехал полтора часа на конке в гимназию. Была зима, и я очень мерз в гимназической шинели. И ничего, — все обошлось.

Самое главное сейчас в твоей жизни — это то, что тебя все очень любят, — все, все, не только мы — мама, и я, и Галка, а еще и наши друзья — Борис Исакович, Лева, тетя Роза, Самуил Миронович, Валя и многие другие. Я не люблю пословиц («народной мудрости»), но есть одна пословица очень правильная: «Не имей сто рублей, а имей сто друзей». А любящих и друзей у тебя много, и потому ты — счастливый мальчик. Только не пренебрегай любящими.

Здесь было два-три жарких дня, я ловил рыбу с лодки на Таруске с Аркадием Акимовичем и мамой. По саду носятся полосатые соседские коты в надежде стащить рыбу или еще что-нибудь. На стенке нового дома (вместо старой мельницы) Аркадий Акимович хочет нарисовать фреску «Запорожцы пишут письмо турецкому султану». Я работаю понемногу.

Будь спокоен, мальчик, мой «рыжик», скоро увидимся. Очень тебя крепко целую, очень, очень, очень.

Папка.

24 октября 1962 г. Москва

Дорогая Алла, дорогая «обыкновенная девчонка из маленького городка Спас-Клепики»! Спасибо Вам за милое письмо. Меня всегда радует все, что связано с Мещорой и с чудесным Вашим городишкой Спас-Клепиками. Я там был несколько раз. Из Спас-Клепиков я ходил на реку Пру за село Гришино, на лесной кордон 273. Об этом у меня есть рассказ (он так и называется «Кордон 273»). Прочтите, если не читали, это — о Ваших местах. Рассказ, кажется, есть в собрании сочинений.

Вы были в Солотче в доме художника Пожалостина, где я прожил несколько лет. Рассказ «Телеграмма» относится к этому дому. Все, что описано в этом рассказе (примерно), произошло с дочерью Пожалостиной, глубокой старушкой, которую я еще засгал в живых. То, что Вам рассказывал Фраерман, он говорил потому, что дочь той старушки, которая описана в моем рассказе, жива и он, естественно, хотел (так же, как и я) уберечь ее от чужого любопытства. Поэтому верьте писателю и не ищите обязательно реальных фактов за всем тем, что он пишет.

Всего Вам хорошего. Если мне позволит здоровье, то я, может быть, приеду еще в Ваш городок.

Я. Паустовский.

5 ноября 1962 г. Таруса на Оке

Дорогой Серафим Павлович!

Не удивляйтесь тому, что спустя три года Вы получаете ответ на Ваше письмо ко мне, отправленное еще 25 мая 1959 года из города Камень-Каширский.

Я прочел Ваше письмо только сегодня, так как оно пришло в мое отсутствие и непостижимым образом попало в связку старых, уже прочитанных писем. Совершенно случайно я развязал одну из таких пачек и нашел Ваше нераспечатанное письмо.

Пишу Вам наугад, — не знаю, там ли Вы, — чтобы сказать Вам, что присланные Вами отрывки талантливы, интересны и обнаруживают в Вас несомненные качества писателя.

Пишу и боюсь, что это мое письмо не дойдет до Вас. Поэтому ответьте мне поскорее по моему постоянному московскому адресу (Москва Ж-240, Котельническая набережная, дом 1/15, корпус «В», квартира 83).

Не могу не сказать Вам, что за последние годы это первый — и редкий — случай «встречи» с такой, хотя и небольшой, но полноценной рукописью. Я этому очень рад.

Напишите о себе. Как повесть? Вы должны ее написать во что бы то ни стало.

Всего Вам хорошего. Крепко жму руку.

К. Паустовский.

К любому жильцу дома 142, кто вскроет это письмо. Прошу ответить мне, если С. П. Теодоровича нет по этому адресу, где я могу его найти. Буду за это чрезвычайно благодарен.

17 ноября 1962 г. Таруса, против Бехова

Дорогой Касьян Ярославич, я втайне очень рад тому обстоятельству, что мои книги помогли Вашей работе. Втайне потому, что явная радость по этому поводу выглядела бы хвастовством.

Жизнь у меня нескладная (особенно в деле переписки с людьми). У меня по существу три адреса — в Москве, Тарусе и Ялте, не считая других спорадических адресов. Всюду накапливаются письма, и я мечусь между этими городами, не успевая отвечать. Все на меня обижаются, и это ужасно.

Спасибо Вам большое за Ваше дружеское письмо. Очень жаль, что на «Скрябиниану» я не попадаю, но когда я на некоторое время осяду в Москве (это будет, очевидно, в начале декабря), то с радостью посмотрю все, что Вы захотите мне показать.

Моя «нелюдимость» в последнее время объясняется тем, что недавно я перенес тяжелый инфаркт и мне не позволяют уставать. Но сейчас уже гораздо легче, и режим ослабевает.

Очень хорошо, что мы соседи. Я довольно часто бываю на Вашем плесе Оки, — ловлю с лодки рыбу (как раз напротив могилы Поленова). Бываю и в Поленове у Ольги Васильевны. Непонятно почему, но до сих пор я не знаком с Валерией Ивановной. Знаю только Алю (Ариадну) — дочь Марины Ивановны.

Меня очень интересуют Ваши книги, я слышал о них и жду их.

Будьте спокойны и счастливы, насколько это возможно. И не обижайтесь на меня. Мне тоже 70 лет, а семидесятилетним друг на друга обижаться нельзя. Нас осталось немного.

К. Паустовский.

27 ноября 1962 г. Москва

Дорогой Евгений Николаевич! Прочел сценарий о Лермонтове. Мне он понравился. Но, по совести говоря, моего в этом сценарии так мало, что он совершенно Ваш самостоятельный сценарий. Ваш и по драматургии, и по тексту, и по самой окраске всей вещи. Поэтому ставьте его смело именно от себя. Единственный эпизод мой — это сцены из «Разлива рек», но их немного, и они переформированы (нет цели игры в карты, смерти солдата и т. д.).

Если я соглашусь дать сценарию имя, то это будет просто нечестно. Работа Ваша, а имя — мое. Я же не свадебный генерал. Я совершенно искренне считаю, что сценарий так хорош, что его можно ставить спокойно, и будет сильная картина. Только не делайте Лермонтова чуть ли не декабристом. Здесь Вы пережали.

Всего Вам хорошего. Через час уезжаю в Париж.

К. Паустовский.

9 декабря 1962 г. Paris

Саммпр, дорогой, — мы так замотались в Париже, что только сейчас, ранним утром, есть время написать тебе несколько слов. Много приемов (по 2–3 в день).

Париж фееричен, особенно по вечерам…

Познакомился с Моруа, Мориаком, Корбюзье. Живем в отеле, наши окна упираются в Лувр. Видели много. Французы пригласили нас остаться до конца декабря. Мы без особых размышлений согласились. Виделся с Арагоном и Эльзой Трио л е и «моим» издателем Галлимаром. Он устроил ужин с чудными устрицами, но насчет сантимов за книги — ни полслова.

Вчера должны были ехать в Нормандию (Руан, Гавр, Гонфлер), но поездка сорвалась, там стоят такие туманы, что от них сердечники умирают с полной легкостью.

На днях едем на юг, в Прованс, в Арль — и дальше. К нам прикрепили машину с русским шофером. Весьма изысканным и престарелым. Он ведет машину в лайковых перчатках и картавит, как Вертинский. Все здоровы, но устаем, кроме Галки. Она носится по городу почти без перерыва.

Пожалуйста, расскажи Алешке содержание этого письма. И Леве Левицкому. Мы по всех соскучились.

На всякий случай адрес — на этом бланке гостиницы. Комната (chambre) № 141.

Как здоровье, как Нина?

Все целуют тебя и Нину очень.

Как ты отстал, — мы едим омаров, сваренных в шампанском, а ты — лапшу. «Фуй!» — как говорят французы. Кажется, на днях увижу Замятину.

Твой К. Г.

19 декабря 1962 г. Арль (Прованс)

Дорогой Виктор Абрамович!

Привет Вам от нас из удивительного Арля, где жил и работал Ван Гог. После двух бурных недель в Париже отдыхаем в поезке по Провансу. Сегодня едем в рыбачьи городки на Средиземном побережье, завтра — в Марсель, а потом опять в Париж.

Выедем в Москву 27-го. Сердце ведет себя превосходно. Татьяна Алексеевна целует Надежду Самойловну и Вас. Я тоже. Привет Тане. Ваш К. Паустовский.

Письмо это отправляю не из Арля, а из маленького захолустного порта Гро де Руа, к западу от Марселя.

Валя, дорогой, пишу Вам из средневекового города на юге Франции Авиньона. Были две педели в Париже, потом мы с Т. А. уехали на неделю на юг, и Галка осталась в Париже. Сегодня приехали сюда из Марселя.

Позвоните Боре и Леве и скажите им, что я забыл в Москве свою книжку с адресами и потому не мог им написать.

Весь юг Франции объехали на машине со скоростью в 140 километров. Иначе здесь не ездят. 29-го вернемся.

Целуем Нину и Вас.

Я. Паустовский.

20 декабря 1962 г. Марсель

Алешенька, в Марселе жара, веселье, тысячи баров, в кафе все целуются.

Сидим в кафе па берегу старого порта с сотнями кораблей. Мне не удалось снять остров Ив, где сидел в тюрьме граф Монтекристо, но я купил открытку с видом Ива.

Обедаем на воздухе, на тротуаре, голуби рвут хлеб из рук. Сейчас едем в Авиньон, а оттуда — в Париж.

Расскажи обо всем Боре и Леве.

Целуем тебя очень оба, мама и я.

20 декабря 1962 г. Авиньон

Рувцы, дорогие, только что прилетели из Марселя в Авиньон. После двух шумных недель в Париже уезжали па неделю в Прованс. Завтра возвращаемся в Париж, а 29-го будем уже в Москве. Видели много интересных людей, вещей и мест. Все расскажем. Виделись с Моруа, Мориаком, Сартром и со многими другими писателями.

Что у Вас? Здоровы ли? Рувец, я купил здесь удивительную наживку для рыбы, говорят, она действует маги-qecKH. Попробуем. Таня, Галка и я — все Вас обоих целуют.

Привет друзьям. Ваш Коста.