Том 9. Письма 1915-1968

1936

15 мая 1936 г. Москва

Дорогая Нина Николаевна, — простите, что так долго не писал, — был занят множеством литературных и личных дел.

Все материалы об Александре Степановиче и фотографии я получил, — сейчас все это хранится у меня. К сожалению, большинство фотографий напечатать в книге не удастся, — очень неясные и темные оттиски. Будут напечатаны 2 портрета — тот, с которого делал гравюру Коз-линский, и портрет «с ястребом».

Книга уже пошла в производство, — издательство меня очень торопило.

В книге — около 14 листов (вошло 18 вещей, в том числе крупные «Сто верст по реке», «Остров Рено», «Жизнь Гнорра» и др.). Я написал «вступительную статью» — так она именуется в договоре — об Александре Степановиче, конечно, это не статья, а рассказ о нем как о человеке и писателе. Копию я Вам пришлю, как только перепечатаю, — сейчас у меня нет лишней. Статья большая — два печатных листа.

Единственное для меня было очень трудным — это необходимость в некоторых рассказах «вынуть» некоторые небольшие места, которые издательство считает «недетскими».

Сейчас у меня нет под рукой списков рассказов, вошедших в сборник, но я попытаюсь перечислить их по памяти: 1) Капитан Дюм, 2) Комендант порта, 3) Возвращение, 4) Сто верст по реке, 5) Остров Рено, 6) Жизнь Гнорра, 7) Гнев отца, 8) Гатт, Витт и Редотт, 9) Бродяга и начальник тюрьмы, 10) Акварель, 11) Двойная ошибка, 12) Бочка пресной воды, 13) Словоохотливый домовой, 14) Продолжение следует, 15) На обратном берегу, 16) Как я умирал на экране.

Остальные два рассказа я не помню.

Статью об Александре Степановиче я хочу, помимо книги, напечатать еще в одном из толстых журналов.

Выслало ли издательство Вам деньги? Завтра я там буду и поговорю об этом.

Как здоровье? Напишите. Я на днях уезжаю из Москвы в Мещорские леса — отдыхать, читать и удить рыбу. Мой адрес: Солотча, Московской области, Рязанского района, дом Пожалостиных, мне.

Всего хорошего. Привет Вашей маме.

Не хворайте!

Ваш К. Паустовский.

Книга выйдет, очевидно, в августе.

6 сентября 1936 г. Солотча

Я работаю, но не тороплюсь, — мне не хочется комкать и портить солотчинский материал — ведь он почти что «звериный». Окончу через два-три дня и пришлю тебе, — конечно, в «Пионере» будет скандал.

Мы живем с Мишей, как зверобои, — мокнем под дождями, сохнем на ветру, спим мертвым сном. Матрена Давыдовна кормит нас прекрасно. Миша совершенно сошел с ума с рыбной ловлей — остановить его невозможно, да и не нужно, — он очень окреп и помолодел. Ждем Рувима, — конечно, он надует и «крутит нам пуговицы». Лодка совсем прохудилась, — свистит и поет на все голоса, и Миша каждый день ставит на ней заплаты

В бане чисто, тепло и уютно, в саду я каждый день подметаю и ругаюсь с Мишей из-за перекопанных дорожек. Цветут все цветы, зацвели наши ноготки, уже падают желтые листья. Начинаются чудесные осенние дни — безветренные, прохладные, ясные. Как хорошо было бы, если бы ты могла приехать хотя бы на два-три дня. На Промоине зацвела осенняя гвоздика — очень яркая и крупная. Канава вся в красном шиповнике. И тишина кругом мертвая — все разъехались. Рувим будет полным дураком, если не приедет. Передай ему, что вчера мы поймали 58 крупных окуней, шелесперов и плотиц (против Лысой горы, на том месте, где ты ловила с Мишей, когда мы ездили к Лялину) <…>

Твой Пауст.

10 сентября 1936 г. Солотча

Валюшонок, родной мой, напуганный зверь, как хорошо, что ты прислала мне Левитана и письма. Третьего дня я послал тебе письмо, — не знаю — получила ли ты его. Только что Миша с Рувимом ушли в лес за грибами (дует северный холодный ветер, и рыбу ловить нельзя), я остался один, кончаю рассказ для «Пионера» и топлю печи. Трещит огонь, шумит в саду ветер, в кладовой топчется Матрена Давыдовна — чудесная старушка — и жарит нам гигантские белые грибы… Но меня все время отрывают, Любовь Андреевна принесла нам студень из свинины, Ан. Ив. — дрова и колун, телеграфистка — телеграмму из «Правды» (просят рассказ — придется его написать), Матрена Давыдовна — червей и грибы, а сейчас пришел «снохач» со свеклой и солеными огурцами

Здесь хорошо — пустынно, немного печально и спокойно, но если бы не Миша и Рувим, то я сегодня же уехал бы в Москву

Рассказ для «Пионера» я завтра окончу и 12-го вышлю тебе. Ты прочти его, исправь, если что-нибудь не понравится, и позвони Валентине, чтобы прислали курьера. Пусть перепечатают на машинке лишний экземпляр и вернут тебе.

Рассказ для «Правды» я тоже пришлю тебе и напишу, кому позвонить, чтобы за рассказом прислали. Живем мы очень дружно, а после приезда Рувима — весело. Рувец в восторге от Солотчи и наслаждается всем, — даже холодом и дождями (во время дождей — изумительный острый воздух, пахнет осенней листвой). Я ничего не писал тебо о нашей жизни. Мы были с Мишей на Промоине, фантастической Старице, Канаве ловили, жарили на кострах шашлык, мокли под дождями, много бродили. 7-го днем мы пошли на Прорву, на то место, где была с нами последний раз. Ночевали на Прорве в палатке. Ночь была очень теплая, мы натаскали сена и крепко спали до рассвета, хотя и шел дождь. Провели на Прорве весь день — серый, пустынный и ветреный, — было хорошо, но печально. В лугах зацвели какие-то яркие желтые цветы и масса гвоздики и красного шиповника, вода в Прорве стала совершенно прозрачной и зеленой и пахнет морем, водяные лилии уже вянут и умирают.

Вчера мы встречали Рувима… Днем мы взяли лодку у старика генерала и поехали на Старицу. Была жара, как в июле, и монастырь был точпо таким, каким ты его рисовала со Старицы, помнишь? К закату сорвался ливепь, мы промокли, но все обошлось прекрасно, — никто не простудился.

Рувец уже распределил обязанности, Миша — каптер (заведует всем, что касается жратвы), Рувим ведает деньгами и покупками (сейчас он покупает дрова), а меня выбрали «командиром» — иначе говоря, от меня зависит пускать их или не пускать на рыбную ловлю, назначать часы для работы, назначать экспедиции и т. д. Оба клянутся слушаться меня беспрекословно. Кроме того, я ведаю уборкой. У нас очень чисто (правда, не без борьбы с Мишей и Рувимом и не без язвительных замечаний Миши, — он никак не может понять, зачем осенью нужно подметать сад).

Помнишь, цыганский табор около Рязани? Эти цыгане на днях перекочевали в Солотчу, на станции молодая цыганка поцеловала какого-то солотчинского парня, цыгане пришли в ярость от ревности, бросились на него с финскими ножами и тяжело ранили. Парня спас Лев Николаевич, а цыган арестовали и выслали. Об этом происшествии будут говорить в Солотче, должно быть, еще лет пять <…^>

Целую тебя крепко… Твой Па.

13 сентября 1936 г. Солотча

<…>Сегодня я выслал на твое имя очерк для «Пионера»— «Вторая родина». Это — первая часть, вторую (засуху, лесные пожары и осень) я начал писать, но еще не окончил. В первой части больше половины печатного листа. Очень досадно, но придется печатать в двух номерах.

Позвони, пожалуйста, Валентине (она вчера прислала Рувиму телеграмму — спрашивает, выслан ли мой рассказ) — пусть пришлет за очерком. Боюсь, что получилась мура: ты прочти, зверь, и если тебе очень не понравится, то лучше не давать. Я сейчас спешу на почту, чтобы письмо и рукопись ушли с двухчасовым поездом, и потому пишу наспех <>

Миша и Рувим ушли на весь день на Канаву ловить щук, я после поезда понесу им еду. Я начал работать и хожу на рыбную ловлю редко. Миша ловит в каком-то исступлении, как одержимый. Он думает только о ловле, готов сидеть на озерах сутки под дождем, зябнуть и голодать. Даже Рувим уже не выдерживает Мишиного напора, поражен Мишиным рыболовным неистовством и умоляет об отдыхе. Миша здоров — был флюс, но прошел. Рувим за несколько дней стал неузнаваем — румяный, обветренный, веселый и уже начал толстеть.

Здесь холодно, дуют серые ветры, но в лугах и в лесу и у нас в саду и в баньке — чудесно. Над Богословом почти каждый вечер — необыкновенные закаты, а по ночам — страшно яркое звездное небо и иней лежит, как соль, на срубе колодца. Купили дров, каждый день топим печи. Я подвесил «летучую мышь» в сенях к потолку, и по вечерам у нас — как в таверне. Читаю Шервуда Андерсона, Левитана <>

Целую тебя очень, очень. Твой Па.

24 сентября 1936 з. Солотча

Валюшенок, родной, только вчера вечером мы вернулись с Прорвы, — провели там три дня и две ночи в палатке. 22-го днем Миша ходил с Прорвы в Солотчу за хлебом и принес твою телеграмму Рувцу. Мы читали ее у костра и пили за тебя ночью под черными ивами. Дни были жаркие и синие, ночи — холодные и звездные. На Прорве — уже золотая осень

Ваграмовой я написал, должно быть, зря, но об этом поговорим в Москве. Она ответила мне очень милым письмом, говорит, что комната за мной, пока она мне будет нужна. Но сейчас это все не важно…

Я вкладываю в это письмо маленькую рукопись для Туси Разумовской. Это — муровое предисловие к книге рассказов (звериных). Мне очень не хочется отрывать тебя от тысячи делишек, ты занята, но я почему-то хочу, чтобы все рукописи проходили через тебя. Позвони, пожалуйста, Разумовской (домашний тел., кажется, 4-15-21, но лучше узнать у Валентины), скажи, что я прислал предисловие, пусть за ним пришлет кого-нибудь из издательства. Кстати (или некстати), я получил письмо от редакции «Пионера» с благодарностью за «прекрасный рассказ» — «Вторую родину». Вот видишь, я даже хвастаюсь. Я совсем здоров, только изредка «сморчусь», — ты не беспокойся. Выедем мы первого и второго будем в Москве. Рувим пытался удрать в Москву, но был пойман и задержан.

Матрена идет сейчас на почту, и я тороплюсь. Завтра напишу тебе настоящее письмо, — а это ты считай деловой запиской.

Твой Пауст.

Зверенышек, рукопись предисловия — единственная (я писал ее без черновика), и ты попроси Разумовскую ее вернуть. Если будешь перезваниваться с Валентиной, то скажи ей, что я прошу дать мне прочесть гранки «Второй родины» (если они будут не раньше 2-го октября). Ломать гранок я не буду, но хочу прочесть и, может быть, кое-что исправить.

Поцелуй Ажереса. Привет Тане. Еще раз целую. Твой 77а,

<конец> сентября1936 г.

Серый, — не сердись на меня за то, что я тебе не писал, — когда я писал маме, я думал и о тебе. Спасибо за твои открытки.

Папа расскажет тебе о наших рыболовных победах и поражениях. Мы открыли три новых прекрасных озера, где рыба берет бешено, после них ловить на Промоине — одна скука.

Первое озеро — Селянское, по дороге на Прорву. Мы построили на нем плот. За одну ловлю мы налавливаем на этом озере по пуду крупных окуней и плотиц. Поймали на червя несколько щук. Вчера Аркадий вытащил на червя щуку в три фунта (с берега). Аркадий танцевал на берегу и пел победную песню патагонцев. Щука у него оборвала крючок. Он разделся и переплыл через все озеро к нам (мы с папой и Васей Зотовым удили с плота) за крючком. Чтобы не утонуть, Аркадий подвязал себе на спину сноп из куги.

Второе озеро — Тишь, в лугах, за пасекой, куда мы в прошлом году ходили с мамой, но не дошли, и третье — Старица за Тишью, у самой Оки с яркой зеленой водой. Там масса рыбы. Я приеду с Гайдаром 2-го утром. Решили остаться, чтобы закончить начатые рассказы.

Котище вырос. Я хотел привезти в Москву «Дивного», но хозяйка его не отдает.

Целую тебя крепко, — будь молодцом и помогай во всем Зверю, — твой Пауст.

10 октября 1936 г. Москва

Нина Николаевна, — не сердитесь на меня за упорное молчание. Я только на днях вернулся в Москву и застал Ваше письмо от 2 октября.

Был в Детгизе и узнавал о книге. Эйхлера нет — он в Севастополе, а без него никто ничего толком сказать не может. Одно ясно, — книга не сдана в производство и, насколько мне удалось выяснить, внесена в план на 1937 год.

Редактор Клячко (он редактировал книгу) говорит, что книга, конечно, выйдет, но когда — сказать трудно. Цыпин пока неуловим. Все это мне очень не нравится, и я, как только поправлюсь (сейчас я сижу взаперти из-за простуды), займусь этим делом. Сегодня напишу Эйхлеру. Мне кажется, что Цыпин решил книгу «замариновать». Придется дать бой.

В ленинградской «Литературной газете» была статья о «Черном море», посвященная не столько мне, сколько Ал. Степ., очень хорошая. Вообще во всех серьезных отзывах о «Черном море» много говорится об Александре Степановиче, — это меня радует. Я получил несколько писем от читателей, почти все они пишут о Грине, а один бывший матрос, редактор районной газеты где-то на Белом озере, пишет, что у него собрано все без исключения, написанное Александром Степановичем. Я разыщу адрес этого человека и пришлю Вам.

У меня — большие перемены в личной жизни, живу я пока один. Мой временный адрес: Пятницкая 48, кв. 5. Когда будете в Москве, то позвоните по тел. В 1-84-86. В ноябре и декабре буду в Ялте, — работать. Всего хорошего.

Ваш Паустовский.

3 ноября 1936 г. Севастополь

Димушка, поздравляю тебя с праздниками. Напиши мне, как прошли праздники в Москве, а я тебе напишу о Севастополе, — здесь будет парад моряков.

Три дня был страшный шторм и холод, ветер так ревел, что даже в комнатах было жутко. А сегодня на море туман и очень тихо. Иногда мимо моих окон проходят военные корабли, они сейчас все выкрашены в голубой очень яркий цвет. По вечерам рыбаки плавают по бухтам с яркими ацетиленовыми фонарями и бьют острогой рыбу. Окна выходят на маленькую бухту, она называется Артиллерийской, в ней стоят только парусные суда — шхуны и фелюги. На днях ночью одну шхуну «Ковалевский» обокрали, и всю ночь в бухте был страшный крик, — плавала на лодках милиция и портовая охрана.

Здесь матросов больше, чем «мирных» жителей. Матросы все очень молодые, высокие и веселые.

Я много работаю и часто бываю в старинной Морской библиотеке, она считается второй в Европе по богатству морских книг. Там есть приказы, написанные от руки Петром Первым, но их очень трудно прочитать, — у Петра был плохой почерк и писал он безграмотно. Есть много книг с гравюрами кораблей и морских боев. В музее я видел модели кораблей величиной в твою комнату.

Недавно я ездил в Стрелецкую бухту, — туда попасть очень трудно, там подымают со дна моря затонувшие корабли. Мне обещали показать подъем, но будет он, должно быть, не скоро.

Напиши, как ты учишься и рисуешь? Ходишь ли в дом Художественного воспитания детей (это, кажется, в Ле-онтьевском переулке)? Ходишь ли иногда в кино и театры и с кем из мальчиков «водишься»?

Целую тебя крепко-прекрепко.

Па.

15 декабря 1936 г. Ялта

25 ноября мы приехали в Севастополь и видели серые военные корабли на рейде, и дул ветер с севера, и старик в трамвае с копченой кефалью, засунутой в карман пиджака, сказал нам, что в Крыму «погода не имеет дисциплины и там, где сегодня холодно — завтра жарко», и через два часа мы уехали на автобусе в Ялту и видели дым в горах, и оп оказался далекими тучами, и в полдень автобус вошел в снега и леса, и горы стояли вокруг будто выкованные из тонкого серебра, и пассажиров рвало, как на море, от множества крутых поворотов, и рвало даже старого моряка, ехавшего с красивой девушкой. За Байдар-скими воротами снег сразу исчез, и неожиданно море стало стеной, как туча, и мы видели крутой спуск в Форос, по которому писатель Шторм ездил к Горькому, и солнце лежало на отвесных горах, окрашенных в сиреневый цвет, и зеленел плющ, и рыжая приморская осень проносилась мимо со скоростью сорока километров в час без обгона, и шофер выплевывал окурки за борт машины, как фокусник, и ревел клаксоном на поворотах, и горное эхо катилось нам навстречу вместе с синим блеском, стремившимся вверх от морского берега, и вдруг открылась Ялта, похожая на рассыпанный мел, и мы пронеслись по узким улицам, и городская сумасшедшая хотела нести наши чемоданы и кричала, что мы в прошлом году сговорились с ней об этом, но мы отказались от ее услуг и взяли двух спившихся людей, которые понесли чемоданы вприпрыжку, и прохожие кричали нам, что это известные русские бандиты, и они унесут наши чемоданы в горы, и будут пировать там на проданные деньги и петь песенку «Ай-я-яй, дамы, всегда мы с вамы», но бандиты со слезами на глазах стыдили прохожих, и донесли чемоданы, и попросили по пяти рублей на чай сверх законной платы, ссылаясь на свою честность.

24 декабря 1936 г. Ялта

Димушка, только что я послал тебе маленький подарок, как будущему «путешественнику». Спасибо за рисунки — иллюстрации к рассказам.

Я приеду в Москву в январе, когда окончу работу. Здесь работать очень хорошо, — тихо и спокойно, людей в доме мало, но иногда мешает работать хорошая иогода. Штормы и дожди окончились, сейчас стоят теплые, солнечные дни.

У всех приезжих из Москвы здесь первое время сильно болит голова, — доктора говорят, что это от мягкой приморской зимы. Я тоже лечу здесь голову гальванизацией, и это очень помогает. В доме много зверей — собак и кошек, которые все время дерутся, царапаются в двери и хулиганят. Надоели всем страшно.

Недавно мы ездили на Ай-Петри и «орлиный залет» — на здешнем грузовике. По дороге на Ай-Петри громадные леса из крымской сосны (с бледно-розовыми стволами). Машина прошла облака, мы промокли, потом на Ай-Петри мы очутились над облаками. Солнце жгло страшно, а в тени лежал твердый снег. Внизу до самого горизонта были гладкие облака, залитые солнцем, — это было похоже на полярный пейзаж. С Ай-Петри мы возвращались в полной темноте, у машины погасли фары, пять километров шофер спускался ощупью над отвесными обрывами, пока не налетел на дерево. Все сошли и пошли пешком через громадные леса, машину оставили. Она догнала нас около Ялты.

На море очень пустынно, — раз в два дня приходят теплоходы, один раз во время шторма отстаивался страшно грязный греческий пароход. В порту стоит старая шхуна, переделанная для съемки картины «Остров сокровищ» (по Стивенсону) в старинный парусный корабль «Эспаньолу». Она раскрашена в черные и белые полосы, по бортам сделаны люки для пушек. Читал ли ты «Остров сокровищ»? Если не читал, то достань и обязательно прочти.

Напиши мне, как ты учишься, что сейчас читаешь? Говорят, в Москве до сих пор нет снега.

Целую тебя крепко-прекрепко.

Папа.

27 декабря 1936 г.

<…>Цыпин забрасывает меня телеграммами о совещании — просит приехать. Но я, конечно, пе приеду — собираюсь написать послание, которое огласит Генрих или Туся, но и его, должно быть, не напишу.

Глупо, нехорошо, стыдно, что Вы пе приехали. Здесь прекрасно.

Ночью дул жестокий норд-ост при совершенно ясном небе. Весь дом пел, как орган, и никто не мог заснуть. Сегодня с горных перевалов ветер принес сухой снег и засыпал им город, как необыкновенной сверкающей пудрой. И все это при жарком и очень ярком солнце.

Сегодня с нами едет Гехт — он чудесный человек и паписал замечательный роман.

Здесь Атаров (из «Н. достижений»), Ермилов, на днях приехал бывший символист, старец Георгий Чулков, который искренне верит в ведьм и говорит, что по утрам слышит с востока трубы архангелов, возвещающих революцию.

Очень обидно, что приходится спешить, — сейчас надо идти в город на автомобильную станцию. Спешу.

Окончил Левитана. Написал две зимних крымских новеллы. Начал повесть. Рассказывал ли Вам Роскин об «Американке». Привет бабушке, Валентине Сергеевне и всем.

Ваш К. Паустовский.