Язык птиц

И ответил Удод расшумевшимся стаям:

«Шахиншахом великим его мы считаем.[97]

Как сокровище, скрыт он, и суть его тайна,

Блещет в зеркале мира красы его тайна.

И когда он явить себя миру решил,

Он затмил своим блеском сиянье светил.

980 И в лучах его солнцеподобного блеска

Сотни тысяч теней обзначились резко.

К этим птицам, сверкавшим по дальним просторам,

Вездесущим своим обратился он взором.

Образ птиц всего мира, все их существо —

Это тень многомудрой природы его.

Кто познал мудрость этих свершений и понял,

Тот к Симургу свое отношение понял.

Но, провидец, кому этот смысл будет ведом, —

Не вверяй эту тайну речам и беседам.

985 Знаешь правду ты, глубь этой сути познав,

Поручи ее богу — и будешь ты прав.

Смысл познавший над смыслом не властным зовется,

А лишь к истине смысла причастным зовется.

Если ведаешь ты, чьей являешься тенью,

Мощь и сила даны твоему разуменью.

Тот, кто тень эту ищет, а света лишен,

Знай: Симурговой тени не ведает он.

А желал бы Симург быть неведомой тайной,

Тень его не была бы такою бескрайной.

990 Знай, что сущ отражение тени дающий,

Если тень его сути является сущей.

Если взор твой не видит Симурга черты,

То и сердцу зеркальной не знать чистоты.

Кто не в силах узреть этот лик, для такого

Благодатен рассказ о нем — каждое слово!

И чье сердце любовью к красе воспылало,

Тот и сам — как подобное солнцу зерцало.

Он себя в нем красой просветленной явил,

Светлой сути той отклик влюбленный явил.

995 Это сердце восприняло свойства зерцала,

Чтобы истина светочем в нем заблистала.

Так что вот: он являет красы просветленье,

Ты же с сердцем твоим — лишь его отраженье».

Жил-был шах, красотою — как месяц в зените,

Словно шах среди лун был он в войске и свите.

Кипарису по статности с ним не сравниться,

Солнце быть рядом с ликом его устыдится.

Был смятением мира чудесный тот лик,

Кто смотрел на него, погибал в тот же миг.

1000 В мир краса его бедственной смутой запала,

В души страсть к нему гибелью лютой запала.

Кто красой всему миру на диво отмечен,

Сотней тысяч примет он счастливо отмечен.

И когда он на площадь верхом выезжал,

И в толпу, бойко правя конем, выезжал,

Кто ему по пути ни встречался, бывало, —

Всех краса его сразу же насмерть сражала.

Вся, как есть, в горах трупов, бывало, дорога,

Погулял — да назад: не проедешь тут много.

1005 А молва о красе его всюду была,

И беда от него всему люду была.

И когда все измучились в горе и плаче,

Он задумал являть лик свой людям иначе.

Повелел он — и сделали слуги зерцало,

И поставили так, чтоб у трона стояло.

У дворца приказал он построить чертог,

И светильник в нем яркий, как звезды, зажег.

Он и сам на свое естество любовался,

И народ отраженьем его любовался.

1010 А пока он не сделал такого зерцала,

Красота его людям добра не давала.

А теперь от красы сам изведал он прок,

И смотревших красою он радовать мог.

Поразмысли и ты: сердце — это зерцало,

Чтобы в нем красота отраженьем мерцала.

Сердце — как бы зерцало в обители тела,

Чтобы зренье твое шахский облик узрело.

Только ежели зеркалу блеск не придать,

Падишах тот не явит свою благодать.

1015 Лишь тогда красоту ты увидишь в зерцале,

Если дух свой к тому подготовишь вначале.

Сколько в зеркале будет сверканья и блеска —

Столько в нем отражений проявится резко.

Как-то раз Искандер ввел обычай забавный —

Самому быть послом своей воли державной.[98]

Так Симурга, привыкшего к славе и высям,

Сделал он как бы голубем — носчиком писем.

Вот в какое-то царство приехал он сам,

А повел себя, как подобает гонцам.

1020 Искандеров указ возвестил он исправно,

А ведь сам Искандером и был он, — забавно!

Речь свою по повадкам послов возгласил он,

Сам указ свой — из собственных слов — возгласил он.

Кто же знал, что вот он-то и есть Искандер?

Что гонцом сам принес свою весть Искандер?

Дал он ход повеленьям своим и указам

И поведал все то, что таил его разум.

И средь тысяч людей не постиг ни единый,

Что за образ таится под этой личиной!

1025 Кто о шахе болтать небылицы готов,

Внял бы лучше потайным значениям слов.

И когда птицы поняли вещее слово,

Стал им внятен смысл тайны под сенью покрова.

Стали птицы посланцами цели высокой,

Как бы слиться с судьбою сумели высокой.

Теплой дружеской речью согрел их вожак,

Неприкаянных — дружбой с собою сопряг.

Но вопросом опять зазвучали их крики:

«К-эй, в законах вожденья искусник великий!

1030 Мы — несчастная стая, и нет у нас силы,

Наши души ослабли, тела наши хилы.

Долг велик, путь далек, бедам — нет и числа,

Как же сделать, чтоб цель наша верной была?»