Язык птиц

Те слова, что вожак молвил птицам и птахам,

Души путников лютым наполнили страхом.

Их сердца беспредельной бедою объяло,

Души их безысходной страдою объяло.

Виден путь перед ними — конца не найти,

Чем избавить от горя сердца — не найти!

1620 Пламень скорби на небо взлетал языками,

Трон престола небесного сгубит то пламя!

Взвился ветер враждебный, вихря непогоду, —

Он хребет переломит небесному своду!

И такой-то вот путь стая немощных птиц,

И душою и телом простертая ниц,

Одолеть разве сможет? — Возможное ль дело?

Кто об этом помыслит, тот судит незрело!

Но когда души птиц совладали с испугом,

Уповая стократ, собрались они кругом,

1625 И явили Удоду смирения знак,

И сказали: «Внемли нам, глава и вожак!

Если бог тебя сделал главою над нами,

Укрепи нас, не дай нам погибнуть во сраме.

Ты на этом пути наш вожак-предводитель,

Нам, заблудшим и грешным, глава-покровитель.

Нас сомненья и тяготы губят в пути,

Как бы нам себя ссорами не извести!

Пусть все птицы подряд тебе выскажут слово,

Пусть избавят себя от терзанья лихого.

1630 Облегчи бремя тягот всем птицам по чину,

Объясни наши беды, их суть и причину.

Речь достойно веди, обо всем расскажи,

Правду слова спросившему в душу вложи!

Изгони из ума и души все сомненья,

В наших темных сердцах заглуши все сомненья.

Ты сердца успокой нам, спаси от несчастий,

Ты избавь нас от всех наших бед и напастей,

Чтобы не было ссор — ни на волос, ничуть,

С твердым сердцем должны мы отправиться в путь.

1635 Сесть бы нам ненадолго в каком-нибудь логе,

В птичьих душах тогда бы утихли тревоги.

Что тревожит кого — рассказали б об этом,

Ты бы всех успокоил разумным ответом.

И когда нам сердца не гнела бы беда,

И от мук и невзгод не осталось следа,

С твердой думой лететь нам пора бы приспела,

И к великой бы цели взлетели мы смело.

Ведь не день и не два нам осталось до цели,

Кто сказал, что уже мы в заветном пределе?

1640 И в какие-то дали в смятенье нестись

Да с сомненьем в душе — нелегко, согласись».

И уважил он просьбу, и внял птичьей воле,

И пристанище выбрал, и сел в этом доле.

Вместе с ним опустилась пернатая рать,

И премудрый наставник стал речи держать.

«Вопрошайте, — он молвил, — чья мука сурова?»

И сказал вопрошавший такое вот слово:

1645 «О, послушай, ты — птица особых отличий,

А ведь род у нас всех — одинаковый, птичий.

В равной мере нам крылья и перья даны,

Почему же ты сведущ, а мы все — темны?

О различии этом скажи нам по чину,

Почему это так — объясни нам причину».

И ответил Удод: «Отличен я высоко,

На меня пала сень Сулейманова ока.

А всевышний его осенил своим оком,

Удостоил короны и сделал пророком.

1650 Джиннам, людям, животным и птицам он — шах,

Этот сан даровал ему в милость аллах.

А властитель державный, отмеченный богом,

Порадел мне в моем худородстве убогом.

И меня высшей почестью он и отметил,

И величием этой короны отметил.

От сияния взора, что славой велик,

Даже прах может золотом сделаться вмиг».

Шейх Кубра Наджмиддин был вершиной вселенной,

На кого обращал он свой взор просветленный,[129]

1655 Проникался в тот миг благодатью святою,

Позабыв своелюбье, сиял чистотою.[130]

Небывалое было достигнуто им:

Тот, чей облик он зрил, становился святым.

Как-то раз от его просветленного зрака

Благодатью святою прониклась собака.

От степенства стал вид ее гладок и сладок,

И отвыкла она от собачьих повадок,

Перед шейхом явила покорности знак,

Стала самою главною в своре собак.

1660 И куда бы ни шла она с целью любою,

Вслед за нею собаки бежали гурьбою.

Только где-нибудь ляжет— вокруг властелина

Собирается свита — собачья дружина.

И когда ей судьба смертный вынесла суд,

Был ей вырыт у шейховой двери приют.

И собачью могилу красиво убрали,

Как надгробье святого— на диво убрали.

И собаки, печалясь, рыдали и выли,

Целой сворой сбираясь на скорбной могиле.

1665 Правоверным поныне прибежище там —

Их благим упованьям и тайным мечтам.

Та могила в Хорезме доселе известна —

В том благом и счастливом пределе известна.[131]

Нет чудеснее слов во вселенском просторе,

Чем рассказ о собаке и благостном взоре,

И о том, как собаку настиг этот взор,

И как стала с людьми она схожа с тех пор.

Если пса преблагое возвысило око,

То и птице доступен почет у пророка.

1670 Разве людям одним уготована милость,

Чтоб сияние святости в них проявилось?

Если птицам дарует величье пророк,

Им великий в смиренье откроется прок.

Ведь и прежде бывали такие примеры,

Подтвержденье— рассказ о друзьях из пещеры.[132]

Если милостив будет господь справедливый,

У собак и у птиц доля станет счастливой.

И сказал вопрошавший, в отчаянье воя:

«К-эй, властитель! У птиц наречен ты главою!

1675 Путь суров, я — во власти у немощей плоти,

Муха с птицею Анко сравнится ль в полете? [133]

Каждый миг на пути нам сто бед и невзгод,

Каждый миг нас сто тысяч несчастий гнетет!

Мы летим среди гор, нам грозящих бедою,

Пыльный вихрь угрожает нам смертной страдою.

Ураган нас взметает к подоблачным скалам,

Словно пыль, кружит камни и рушит обвалом.

То, что льву не по силам, — уж сам разумей,

Разве сделает слабый, больной муравей?»

1680 И ответил Удод: «К-эй, печальник унылый,

Нерадив ты в стараниях, глупый и хилый!

Сколь бы тело ни грызли страдания плоти,

Все — не горе тому, кто усерден в заботе.

Та забота — великое дело любви,

Кто не знал ее.— мужем того не зови!

Ну а если любовь суть всего и основа,

Разве может быть рвение к ней у дурного?

Всем влюбленным страдания страсти присущи,

Им — не быть у соблазнов во власти присуще.

1685 Для влюбленных страданья и муки — закон,

Им боязнь за утробу чужда испокон.

Им презрение к бренным суетам привычно,

Им любить только вечным обетом привычно.

Если сердце согрето любовью и пылом,

Что за важность — здоровым ли быть или хилым?

И влюбленный пожертвовать жизнью готов:

Ведь свободна любовь от житейских оков.

За любовь умереть — цель его и желанье,

Для него и погибнуть — благое желанье!

1690 Кто к соблазнам, как цепью, прикован тщетою,

Тот и сердце погубит тревогой пустою!

Никому немощь духа не будет в почет,

И влюбленный ту немощь добром не зовет.

Если ж немощь любовным терзаньем дается,

За нее исполненье желаньям дается.

Если смерть— это цель,.что таима любовью,

Тот к ней близок, чья немощь — угроза здоровью.

Если немощи смерть за собою ведут,

Опасаться их — было бы верхом причуд.

1695 Смерть в любви — это всех устремлений вершина,

Для нее благодатна любая причина.

Если смерть будет немощи этой пределом,

То не бойся расстаться и с миром, и с телом.

В мире тысячи лет миновали, — пойми,

И всегда были боль и печали, — пойми.

Смерть найдет и тебя в скорый час ненароком,

И достойная смерть — в устремленье высоком.

Ради цели пожертвовать бренною жизнью,

Значит — с вечной спознаться, нетленною жизнью!»

1700 Жил один славный шейх в сей обители бренной,

В единенье с желанным муж доли блаженной.

В постиженье любви был он слабым вначале —

Ста несчастий мечи его тело пронзали.

Муки немощи тяжко бороли его,

Стон и вопль были знаком юдоли его.

В душу пламя любви залетело пожаром,

Искры молний сожгли его тело пожаром.

Ночью — сна, днем — минуты покоя не знал он,

Есть ли, кроме любви, что иное— не знал он.

1705 Днем лишь мысли о друге терзали его,

Выли стоном разлуки печали его.[134]

По ночам в городские сады не ходил он,

А к далеким предгорьям в пустыне ходил он.

Там, в пустынных, заброшенных людом долинах,

Место было — подобье гнездовий совиных.

Был колодец один там — бездонно глубок,

Пьяных в жиже его смертный жребий стерег.

В тот колодец влезал он и вниз головою,

Обессилен любовью, висел там совою.

1710 До рассвета стенал он — нет стонов жесточе,

И слезами кровавыми жгло ему очи.

Ждал он смерти, но смерть все щадила его,

И с надеждой он жаждал конца своего.

У него от страданий все тело иссохло,

И от стонов душа до предела иссохла.

И годами терпел он в разлуке страданья,

И достигли уста его чаши свиданья.

Так любить только зрелым мужам суждено,

Но без смерти то счастье познать не дано.

1715 И один из пернатых промолвил: «Я грешен,

От стыда я сгораю, в беде безутешен!

Погубили меня и. грехи, и пороки,

Не пускают грехи меня в путь сей высокий.

Кто испачкал чело чернотой нечистот,

Для того свет Симурга вовек не блеснет.

Единенья с безгрешным достоин безгрешный,

А не грешник, погрязший в пучине кромешной.

Он ведь чист, а во мне только нечисть гнездится,

Стыд претит мне к слиянью с Симургом стремиться!»

1720 И ответил Удод: «Ты признался здесь прямо,

Что деянья твои преисполнены срама.

Мир — не вечный приют в безмятежной долине, —

Всем единый исход предуказан в кончине.

Ждать достойной кончины, неся этот грех? —

Ты негожее место избрал для потех!

Знай: невеждой невежд, простаком прослывешь ты,

У разумных мужей дураком прослывешь ты!

Если духу от скверны избавиться надо,

Это просто, о ты, неразумное чадо!

1725 В покаянье — тебе избавленье от бед,

Среди мрака терзаний — немеркнущий свет.

Грязь греха никому ведь чужда не бывает,

Чистоты без греха никогда не бывает!

И сынам человеческим, созданным богом,

Не дано вековать в целомудрии строгом.

О глупец! Если ты не содеял бы зла,

Для кого бы спасением милость была?

Даже тот, чье чело от грехов пожелтело,

Покаянием сможет очиститься смело.

1730 Вступишь в море, бурлящее помыслом божьим, —

Станешь с тысячью праведных благостью схожим!»

Сей отец человеков и рода людского

Сотворен был веленьем творца всеблагого.

В знак пророчества был он увенчан короной,

В знак главенства на нем был венец золоченый.

И когда он спознался с величьем таким,

Сонмы ангелов пали во прах перед ним.

И ему выси неба подножием стали,

Кущи рая — даянием божиим стали.

1735 За безгрешность и преданность верности прочной

Дал создатель прозванье ему «Непорочный».

Но зиждитель-творец всемогущий предрек,

Чтоб его одолели и грех и порок.

И былое блаженство в величье высоком

Обернулось паденьем ему и пороком.

И сражен был он лапой греха многопалой,

И из райских садов был он изгнан опалой.

Сотни черных несчастий судил ему рок,

И в индийских пределах скитаться обрек.[135]

1740 Отрешенный от ближних, рыдал он в разлуке,

Вознося и стенанья и стоны от муки.

И когда, как былинка, душа опалилась,

Покаянье ему было послано в милость.

Из садов милосердья подул ветерок,

Сотни тысяч несчастий и бед превозмог.

Покаяньем вернуло его к провиденью,

Вновь обрел он почет под священною сенью.

Если было прощение этаким бедам,

Что ж тебе, слабоверный, сей жребий неведом?

1745 Кайся, грешник, забвенье в покое найдешь,

Правый путь избери и благое найдешь!

«Венценосец! — вопрос был, — подумай-ка здраво:

Мне ниспослана в дар переменчивость нрава.

Каждый миг мне грозит переменой крутою:

То порочен я, то заблещу чистотою,

То мне любы повадки развратных друзей,

То мне любы дела благодатных друзей,

То склонюсь я пред богом в усердии рьяном,

То в притоне поклоны кладу истуканам.[136]

1750 Нет во мне постоянства и твердого нрава,

Потому существо мое как бы вертляво.

И с такой-то повадкой, и злой и лихой,

Да имея в привычках обычай плохой,

Я в дороге, ведущей к единственной цели,

Не сумею быть праведным в праведном деле!»

«В этих криках, — промолвил Удод, — нет приличий:

У любого в природе таков уж обычай,

Что и нрав и душа — хуже всякой обузы,

Ведь от крыльев — свобода, от них же — и узы.

1755 Смелый тот, кто упрямство свое превозмог,

Кто осилил в себе своеволья порок.

И кому это доброе дело привычно,

Для того чистота без предела привычна.

Ну а в ком настроенье меняется скоро,

Кто, подобно тебе, весь во власти позора,

Хворь его в испытаниях средство найдет,

. В постоянстве — спасенье ему от невзгод.

А тому, кто пред собственным нравом в испуге,

Верный путь — при муршиде лечить все недуги.

1760 Всем подобным болезням муршид — врачеватель,

Мудрым старцем зовут его люди, приятель.

Даже праведных хворь и напасти гнетут,

Даже их недостойные страсти гнетут.

И зовется та хворь злонамеренным нравом,

Ей подвластны и те, кто в служении правом.

Лишь наставник такому недугу поможет, —

Он лекарство найдет и болезнь уничтожит.

И тебя одолел вот такой же недуг,

Исцеленье его — в претерпении мук.

1765 Если ты устремишься к такому почину,

Если ты эти тяготы взвалишь на спину,

Есть надежда: тебе будет послана милость,

Чтобы бремя греха от тебя отступилось.

Ты тогда бы счастливым поистине стал,

И в безгрешности путником к истине стал!»

Был радетелем истины в благостных свитах

Бу Тураб Нахшаби, светоч истин сокрытых.[137]

Был мюрид у него. Испытав его взглядом,

Он узрел в нем пристрастие к пестрым нарядам.

1770 Вся хырка у него—в ярких пятнах заплат —

Красных, желтых, зеленых, — все краски подряд.

Его сердцу любезны цветы и узоры,

На одежде смиренья пустые узоры!

Старец ждал, назначал испытаний немало, —

Не созрели плоды тех стараний нимало!

Видит, тот не оставил неправедных дел,

И тогда достославный муршид повелел

Одолением спеси покорней заняться —

Покаянием на живодерне заняться, —

1775 Потрохами баранов наполнив корзину,

Положивши туда требуху и дранину,

Взять, на голову ношу, и крепко держать,

И в мученьях нести эту мерзкую кладь.

Пропиталась чалма его грязною жижей,

На потеху базарной толкучке бесстыжей.

Хоть и был он строптив в своеволье упрямом,

Много дней он терпел испытание срамом,

На хырке не осталось былой пестроты,

Дурь ушла, и мозги его стали чисты.

1780 Как погибель пришла его дури злонравной —

Разрешил омовенье муршид достославный.

Он мюрида от тягостной хвори избавил,

От угрозы погрязнуть в позоре избавил.

И несчастный обрел единенья чертог,

Сокровенных желаний достигнуть он смог.

Ты вот тоже смиреньем дурных своеволий

Смог бы сделать сокровище собственной долей!

А иначе — считай, что неправо погибнешь,

В преисподней зловредного нрава погибнешь!

1785 «К-эй, — сказал вопрошавший, — муж доли счастливой!

Беспредельно враждебен мне нрав мой строптивый!

Что ему ни велят — не подвластен приказам,

От любого наказа отступит он разом.

Если он в сей дороге мне будет врагом,

Что же делать мне в странствии тяжком таком?»

И ответил Удод: «Что за бредни бахвала!

Злобность нрава все сердце тебе изорвала!

Кто и ночью и днем у злонравия в путах,

Тот обрек себя жить в испытаниях лютых.

1790 Кто велениям нрава послушен, как раб,

Будет тот и в великом ничтожен и слаб.

Кто без прихоти нрава не молвит и слова,

Все свершит он, что нрав пожелает дурного.

Тот, чьей воле запрет своенравью неведом,

Будет всюду за прихотью шествовать следом.

Ты, подобно ослу, взнуздан силою уз —

Свой же собственный нрав волочишь, словно груз!

И куда устремит он свой путь, ты — туда же,

Где он место найдет отдохнуть, ты — туда же.

1795 Еще в детстве своим же осиленный нравом,

Был ты предан нелепым и глупым забавам.

Ты и взрослым от этих забав не отвык,

О себе не задумался ты ни на миг.

А состарился — вызрели нрав твой и норов,

Весь опутан ты злобою смут и раздоров.

Жизнь твоя в заблуждениях зла пролетела,

Смерть пришла — и раскаяньям нет и предела.

Жизнь прошла, а велений ты божьих не знал,

Дел иных, кроме злых и негожих, не знал.

1800 В целом мире нелепых, как ты, и не сыщешь,

И проживших года столь пустые не сыщешь.

Был ты жив — таковы твои были деянья,

А умрешь — берегись: что придет в воздаянье?»

Жил один падишах, был он злобным и пьяным,

Кровожадным, жестоким и гнусным смутьяном.

Все дела по свирепому нраву свершал он,

А считал, что все это по праву свершал он.

Как-то раз, опорожнив немалый сосуд,

Он увидел, как два оборванца идут:

1805 Как друзья, как приятели — дружно и ровно,

Помогая друг другу, бредут полюбовно.

" Шах призвал их, и без околичностей пущих

Он спросил напрямик одного из идущих:

«Кто тебе этот странник, бредущий с тобою?

Объясни, как ты связан с ним — связью какою?»

Тот ответил: «Мы связаны общей судьбиной,

Мы друзья и радетели цели единой».

И спросил его пьяница: «Праведный странник,

Я достойнее или твой верный избранник»?

1810 И промолвил тот первый из путников сих:

Я скажу, что все знаю про вас, про двоих.

А узнаешь всю правду — по верным приметам

Сам суди, венценосец, о том и об этом.

Хоть и шах ты, и правишь обширной страною,

Но на божьей стезе ты свершаешь дурное.

Что господь ни велит — ты во власти грехов,

И обычай твой денно и нощно таков.

Ну а он, хоть и нищ, и одет он убого,

А покорно свершает веления бога.

1815 Не по божьей стезе не свершит он и шага,

Не свершит он и вздоха творцу не во благо.

Ты вот шах, а гнетешь себя, нравом поправ,

Он и нищ, а себе подчиняет свой нрав!

А пока вы с ним вместе живете на свете,

Шах и нищий — в различной заботе на свете.

А умрете, он — шах, ты же сделался нищим, .

Ты ведь пьянству был предан, он — помыслам высшим».

Суть ответа подвижника стала ясна, —

Вздрогнув, шах пробудился от крепкого сна.

1820 Был он пьяным — постигло его озаренье,

Словно сон, отошло и его помраченье.

Устыдился он шахских одежд и сорвал их,

И решил раздобыть он одежд обветшалых.

И душою он истину божью обрел,

И познал он: в дервишестве шахский престол.[138]

И сказал вопрошающий: «Дьявол злосчастный

Точит разум мой злобой-враждой ежечасной,

Ни на миг не дает жить по собственной воле,

Каждый миг опаляет мне сердце до боли.

1825 Что ни миг —; он вбивает мне в голову бред,

И спастись от него мне возможности нет.

Ну а если нет сил мне оставить неволю,

Мне придется терпеть до конца ведь неволю!

Я устал подчиняться зловредным проказам,

И от дьявольских козней смутился мой разум».

И ответил Удод: «Если нрав твой не вздорен,

То и дьявол пред ним будет тих и покорен.

В твоем сердце от прихотей столько гордыни,

И такое бессилье вошло в тебя ныне,

1830 Что, увидев все это, поник бы шайтан

И в пустыню побрел бы, тоской обуян.

Ведь во всяком деянье, что прихотям любо,

Будет польза для дьявола, для душегуба.

Лишь свершишь ты деянье по прихоти нрава,

Дьявол зубы от радости щерит слюняво.

Не болтай, что шайтан тебя мучит, поправ, —

Он посланцем своим сделал глупый твой нрав.

Что ни хочет шайтан, ты свершаешь покорно,

И во всем за шайтаном ты следуешь вздорно.

1835 Сколько есть разных дел и свершений на свете —

Все они у шайтана всегда на примете.

Дикий нрав твой он сделал державой своей:

Сотни бесов юлят и бесчинствуют в ней.

Своевольем свершаешь ты столько обманов,

Что они посрамят даже сотню шайтанов!

Если другом ты стал для подобного нрава,

То зачем же шайтана порочить неправо!»

Как-то шейх Хыркани вел с мюридом ленивым

Разговор о служенье его нерадивом.[139]

1840 Тот сказал: «Дьявол меры не знает проказам,

В каждом деле порочит мне душу наказом,

На молитве и то посылает мне грех,

В руки четки возьму — от него сто помех».

И муршид достославный ответил: «Несчастный!

Сам изранил ты дьявола злобой ужасной.

Он и сам на твои негодует проказы,

Лишь о злобе твоей у него и рассказы!

«Бог от века, — твердит он, — послал мне в удел

Сеять зло меж людей тьмою мерзостных дел,

1845 Наставлять их ко смутам — жестоко, всечасно,

Направлять их в пустыню порока всечасно.

Ты ж мюрида взрастил — при своей-то особе! —

Что и мне не тягаться с ним в злости и злобе.

Сколько раз подступался к смутьяну я сам —

Дай, мол, сердце твое шайтаненку отдам! .

Сколько грешников в жертву себе я ни скличу,

Глядь — забрал мой соперник их души в добычу.

Каждый помысел, что для меня и немыслим,

Без препятствий его подчиняется мыслям».

1850 Но— не хватит ли этих словес, говорю,

Нас с тобою одобрил сам бес, говорю!

Благодарствуй, о чадо коварств и обмана,

Твой наставник добился хвалы от шайтана!»

Тот сказал: «Ты поверил клеветам шайтана!

Что ни сделаю, происки в этом — шайтана».

Шейх сказал: «Твоему поведенью хвала!

Значит, вместе с шайтаном творишь ты дела!

Я задумал назначить тебе наказанье —

В виде кары лишить тебя благ послушанья.

1855 И тебе от шайтана стократ посрамленье,

И шайтану твой гнусный разврат — посрамленье!»

«Лучезарный, послушай-ка слово собрата!

Беспредельно люблю я сверкание злата.

Прикасаться к нему — для меня наслажденье,

Даже звон его в душу вселяет волненье.

Серебра или злата лишусь хоть на миг,

И тотчас же страх смерти мне в душу проник».

И воскликнул Удод: «Сколь далек ты от истин!

Жжешь клеймом свою душу ты, скуп и корыстен.

1860 Чаша алчности сердце твое опьянила,

И с лихого похмелья поникнул ты хило.

Речь такую услышишь подчас наяву,

Что разумному вряд ли под стать существу.

Людям стыд и позор от подобных отличий,

Только мыши присущ столь нелепый обычай!

Только мыши пристало в заботах и страхе

Землю рыть день за днем, пресмыкаясь во прахе.

Кто в корыстном упрямстве рыть клады горазд,

Тот и жизнь свою алчности в жертву отдаст.

1865 Мышь крадется в дома, прогрызает там дыры,

Ну а выскочит кот— и не стало проныры!

Он изловит ее, насладясь ее страхом,

В жадном рвенье единым сожрет ее махом.

Всю сожрет без остатка — до самых ушей;

И собаки ведь тоже гоняют мышей!

Или будешь змеею томиться по кладам,

Год за годом травя себя тленом и смрадом.

Только небо змею страшной карою губит:

Лишь покажется — голову сразу отрубят!

1870 Будь змеей или мышью, негодный пачкун!

Много грязи в тебе, недостойный ползун!

Если судьбы сих тварей бесславны и гадки,

И тебе не в добро будут эти ухватки!

И удел сребролюбца — в оковах томиться, —

Пьян корыстью, он в муках суровых томится!

Будет он, как невежда, упившийся всласть,

Тьму поклонов серебряным идолам класть.[140]

И от дури забудет ислам напоследок,

В преисподней окажется сам напоследок.

1875 А пока во вселенском саду он влачится,

Будет доля его тяжкой мукою длиться.

Сребролюбие сто испытаний пошлет,

А позору вовек не наступит исход!

Нет, не мышью — тебя я Каруном считаю,

Не змеею — самим Афридуном считаю! [141]

Все равно все оставишь, направясь к могиле, —

Что свершишь ты, и что эти люди свершили?

Ты от этаких бредней очисти мозги,

От камней тяжкой кары себя береги!

1880 Если муж ты, стремись к постиженью благого,

Что ни скажешь — о нем пусть звучит твое слово.

Брось пустое! Оно тебе карой чревато,

И для жизни опасностью ярой чревато!»

Жил-был в Басре какой-то мерзавец отпетый,

Он в казне неразумья был редкой монетой.[142]

Всё динары копил и копил он упрямо,

Превзошел он богатствами даже Хатама.[143]

И великим стараньем дурной скопидом

Тайники понабил дополна серебром.

1885 И когда подкопил он немало уж денег,

Под землею поглубже их спрятал, мошенник.

И хоть клад у сквалыги быть очень богатым,

Деньги он и на шее носил под халатом.

Было столько у скряги сокрыто монет,

Сколько звезд сокрывает полуденный свет.

«Телу — сила в них, — часто твердил он присловье, —

Сила тела полезна душе для здоровья».

И однажды привел его жребий бродяжий

Промышлять возле берега куплей-продажей.

1890 У реки он прельстился запретной едой,

И за жадность покаран был долей худой.[144]

Он склонился, чтоб скверну отмыть, над водою,

А динары его повлекли за собою.

И упал прямо в реку проклятый меняла,

И динарами в воду его завлекало.

И в воде он барахтался, страхом объят,

И с надеждою ждал он, что бросят канат.

Но пока собирались спасать дурачину,

Все сильнее его увлекало в пучину.

1895 Словно якорь, тонул он, поклажей нагружен,—

Видно, золоту место — у донных жемчужин.

Серебро ему стало смертельной бедой,

Стала ноша его тайником под водой.

Вот какие несет сребролюбье напасти,

Умывай-ка ты руки от этакой страсти!

Не давай себе воли погрязнуть во сраме, —

Видишь: море тщеты бурно плещет волнами.

Вопрошающий молвил: «О в высях парящий!

Край мой раю подобен красою манящей.

1900 И деревья там — райским подобные кущам,

И конца нет ручьям, как из рая текущим.

Там живительна влага и воздух пригож,

Сытной пищей поля там усеяны сплошь.

Впору райскому саду приволья богаты,

Замок есть там высокий, а в замке — палаты,

В замке том золоченая роспись красива,

А снаружи узоры резьбы — как на диво.

Там правитель спокойствием мудрым велик,

Благолепны красой его облик и лик.

1905 Вот в каком цветнике благодать мне привычна,

Вот с каким властелином бывать мне привычно!

Без меня ему вкус угощений неведом,

Днем и ночью я друг его сну и беседам.

Эти радости кинув, лететь в вышине

Да стремиться к Симургу — пристало ли мне?»

А Удод ему: «Бредишь ты вздором ничтожным,

В речи волю даешь разговорам ничтожным.

Хоть для сердца цветник и красоты прелестны,

А для взора вода и просторы чудесны,

1910 И хоть райские кущи красою блестят,

И хоть пышные розы прекрасны стократ,

Не дано постоянства их вешним бутонам,

Не даровано вечности пышным их кронам.

Лишь весну пересилит осенняя стужа, .

Розы никнут к земле, от печали недужа.

Да и замок — лишь небо свершит оборот, —

Как влюбленное сердце, разбитый падет.

Шаха тоже возмездие рока нагонит,

Да и с трона его злой десницею стронет.

1915 У садов и питомцев их — век быстротечный,

И ни шаху, ни слугам нет радости вечной.

Кто сказал бы, простак, — где такого найдешь —

Что и ты в том саду не с колючкою схож?

Если муж ты, лети к Каф-горе, к тем вершинам,

Где дано тебе с шахом быть, вечно единым!

Во вселенском саду — от него блеск цветений,

От него—увяданье и ветер осенний.

И величие шахов — в свершеньях его,

Их паденье и гибель — в веленьях его.

1920 И дворцам созиданье дает его разум,

И в его повеленье — низвергнуть их разом».

Жил один каландар, неприкаянный, нищий,

День и ночь ему банг был единственной пищей.[145]

С виду — словно подвижник, а в думе сокрытой

Он мечтал о шкатулке своей ядовитой.

А накурится зелья — немели уста,

И усладой его были бред и мечта.

Как-то, много добыв той спасительной пищи,

Он тянул ее, сев на одном пепелище.

1925 И, удобно устроившись в рухнувших плитах,

Он мечтой устремился в мир помыслов скрытых.

Он увидел себя в заповедном саду,

Все, что нужно душе, там лежит на виду.

И жилище его — замок, гордый и властный,

Сам Мани расписал его кистью прекрасной.

Сам сидит он на троне, подобно Джемшиду,

И красавица с ним, солнцу равная с виду.[146]

Веселится властитель, могуч и велик,

И красавица нежит его каждый шаг.

1930 Этой выдумкой тешась, в мечтах беспечален,

Он лежал среди мрачных и темных развалин.

Вдруг в углу—скорпион, он, ползя по развалам,

Ядовитым на дурня нацелился жалом.

Как хозяин, решил обойти он развал,

,И во что ни попало он жало вонзал.

И когда того дурня красотка лобзала,

В его губы вонзил скорпион свое жало.

И вскочил пустодум со стенаньем и криком,

И метаться он стал в исступлении диком.

1935 Все исчезло: и розы, и замок, и трон,

И красавица мигом пропала, как сон.

Все мечты его были и вздорны и грубы,

И смертельный укус поразил его губы.

Понял он, что во всем заблуждался глубоко,

Но ему от раскаянья не было прока.

Меж тобой и тем дурнем различия нет,

Столь же вздорный вступил тебе в голову бред.

Мигом вскочишь, вкусивши смертельное жало,

И бездумного сна — сразу как не бывало!

1940 Сколько будешь рыдать и стонать ежечасно —

Нет ни на волос проку, все это напрасно.

И тогда ты поймешь, от кого ты далек,

Сам ты душу клеймом отчуждения сжег!

И сказал вопрошающий: «К-эй, несравненный,

Мучит сердце любовь мне неволею пленной.

Хоть на миг не увижу я облик любимый, —

Застлан мир для очей темнотой непрозримой.

Мне покоя тогда на мгновение нет,

От тоски и печали — терпения нет.

1945 Видеть лик ее— больше не надо и счастья,

И душе от свиданья — услада и счастье!

Нашим узам дана столь блаженная участь,

Что в разлуке терзаюсь я, ревностью мучась.

Пенья милой не слышу — и жить мне невмочь:

Дух из тела, как птица, уносится прочь.

И в разлуке с любимой я сердцем слабею,

Радость жизни моей — в единении с нею.

От разлуки душа моя в горе великом,

Сердце ночью и днем надрывается криком.

1950 Я в разлуке прожить не смогу даже дня:

Ведь разлука с любимою — смерть для меня.

И во имя чего я любимую кину,

И куда же лететь мне — в какую долину?»

И ответил Удод: «К-эй, гореть — твое дело!

Искра плотской любви в твое сердце влетела.

Страсть твоя от любви далека безвозвратно,

В твоем сердце изменою выжжены пятна.

Со стези справедливой себя ты совлек,

И решил поискать ты окружных дорог.

1955 Если в жажде и немощи высохли губы,

Им целебные силы предвечного любы.

Отвратившись от чистых жемчужин душою,

Ты с дешевыми блестками дружен душою.

Кто закрыл сам себе светоч, льющий лучи,

Тот живет при мерцанье коптящей свечи.

Кто рассудок свой тешит обманом обличья,

Тот вовек не изведает сути величье.

Что за важное дело — обличье земное,

Если облик наружный — из крови и гноя?

1960 Лик любимой красивым представить не тщись:

Яркость щек — это кровь, белизна — это слизь!

И наружной красе срока вечного нету,

В ней ни прочного, ни бесконечного нету!

У любви и безумств быть во власти не стоит,

И впадать в посрамленье от страсти не стоит!

Красоте незнаком нескончаемый век,

Преходящи влюбленность и радости нег.

Все прекрасное—завтра красивым не будет,

Диво быстро увянет и дивом не будет.

1965 Ту красу полюби, чье величие свято,

Ее солнцу вовеки не ведать заката.

Сотни тысяч подобных тебе приверед

Недостойны увидеть любви этой свет.

Будет смертью сто жизней у любящих взято —

Той красе в сотни тысяч раз больше отплата!»

В том кругу, что собрал Арасту для ученья,

Был достойный мюрид, столп усердья и рвенья.[147]

И великий наставник, премудростью светел,

Среди всех его честью особой отметил.

1970 Он внушил ему знанье сокрытых начал,

С малых лет он его при себе обучал.

С ним четыреста мудрых с одним не сравнятся,

Арасту лишь мудрей был, другим — не сравняться.

И лелеял мудрец и надежду и веру,

Что мюрид его будет под стать Искандеру: [148]

Если волею рока отбудет один,

Пусть другой остается при нем, словно сын.

Пусть, мол, разумом скор, он в речениях спорых

С Афлатуном самим потягается в спорах.[149]

1975 Но случилось с мюридом нежданное дело:

Его сердцем внезапно любовь овладела.

Из обители зла вышла дева-луна,

Сребротелая, каменной злобой полна,

И на веру его она зло покусилась,

Посрамить мудреца, как назло, покусилась.

И страдал он от гнета неволи жестоко,

Его сердце терзалось от боли жестоко.

Загоревшись достичь единения с ней,

Он не внял ни речам, ни советам друзей.

1980 И большими расходами, тратой великой,

А добился союза он с той луноликой.

Поклонясь тому идолу в рвенье примерном,

Стал он идолов чтить в подражанье неверным.[150]

И смотреть на нее день и ночь он привык,

И совсем позабыл он премудрости книг.

Увлеченный своей луноликой на диво,

Он ученым беседам внимал нерадиво.

И учитель все понял, подумав при этом:

«Дескать, дай помогу ему добрым советом».

1985 Он советы давал, как умел и как мог,

Только этой беде не пошли они впрок.

Видит он — в науки, и разум пропали,

И труды многих лет будто разом пропали.

Как ни думал мудрец, видит — дело-то туго,

Не найти ему средства от злого недуга.

И тайком от мюрида учитель решил

Дать красавице яд, чтоб лишить ее сил.

И слегла она, громко рыдая и плача,

Миг от мига слабея от горького плача.

1990 Как ни бился тот юноша — не было прока,

И красавица в немощи чахла жестоко.

И бедняк разуверился в зельях совсем

И предстал пред учителем, в горести нем.

Головою печальною он преклонился

И, рассказом своим пристыжен, преклонился.

И учитель, узрев столь великое горе,

Порешил, что избавит больную от хвори.

И сказал он: «Ну вот, приготовься и — в путь,

Искандеру сегодня помощником будь.

1995 Занемогшей я снадобье дам от недуга,

Только примет — и станет здорова подруга».

И влюбленный в дорогу отправился споро,

А учитель стал зелье творить от измора.

Он поносное сделал, что чистит сполна,

И несчастная выпила зелье до дна.

И промолвил он ближним — доверенной свите:

«Приготовьте сосуд и у двери сидите.

Не сливайте, — сказал он, — что будет здесь ныне,

А храните, собравши в особом кувшине».

2000 И, сказав это, вышел наставник благой, •

И свершил свое дело целебный настой.

И когда очищенье свершилось стократно,

. Возвратился учитель к порогу обратно.

И ни мощи, ни сил у больной не осталось,

Крови в теле и капли одной не осталось.

Вместе с кровью и желчь, и мокрота, и гной —

Все исторглось из тела прекрасной больной.

И мюрид возвратился, исполнив послугу,

И мудрец ему молвил: «Взгляни на подругу».

2005 В жажде видеть красавицу, входит он смело,

Глядь— простерто на ложе Иссохшее тело.

Не узнал он: «А где же отрада моя?

Кипарис мой, тюльпан мой, услада моя?»

И, услышав стенания, входит учитель,

Маг, всеведущий, мудрый его наставитель.

«Где кувшин тот, — сказал он столпившейся свите, —

Всю красу ее тут же безумцу явите!» ’

И ему принесли тот нечистый сосуд,

И узнал он про все, происшедшее тут.

2010 Был кувшин до краев грязной жижею полон,

И зловонною гадостью рыжею полон.

«Вот, возьми, это — то, что любимою звал ты,

Что красою, ни с чем не сравнимою, звал ты.

Это — то, что до страсти пленило тебя,

От чего и покинула сила тебя».

Посрамлен был учителем пылкий влюбленный,

И учитель, узрев его вид сокрушенный,

Так сказал ему: «Сын мой, пришлось тебе туго,

Знай: не ей, а тебе я помог от недуга.

2015 Ты влюблен был, причина же страсти — она,

И основа безумной напасти — она!

Та влюбленность, в которой погряз ты упрямо,

Перед высшей любовью— позорище срама!»

Возопил вопрошающий: «Помощь подай нам!

Ты причастен к сокрытым, неведомым тайнам.

Страхом смерти мне душу сковало в дороге,

Я боюсь умереть у привала в дороге.

Ужас немощью плоть мне сумел оплести, —

Мне ли быть вам попутчиком в этом пути?»

2020 И ответил Удод: «К-эй, печальник угрюмый!

Сколько жить суждено тебе в мире, — подумай.

Кто пришел в этот мир, все изыдут едино:

В час урочный с мечом своим ждет их кончина.

Все живое находит единый исход, —

Мудрецы ведь познали, что смертного ждет.

Только глупый не знает об этом пределе,

Он — невежда в простом для понятия деле.

Сколько б не жил ты — тысячу лет ли, мгновенье, —

Смерть подступит— и ты не найдешь избавленья.

2025 И святым не избегнуть подобных оков,

И пророкам удел предначертан таков.

И от этого зла упастись невозможно,

Из оков его вырваться ввысь невозможно.

Нет свободы в причудах и глупом соблазне,

Смертный меч все равно не избавит от казни.

Как ни плачь, как ни тщись избавленье найти,

Все равно не отыщешь иного пути.

И святым, и святошам, и шахам, и нищим —

Всем назначена доля спознаться с кладбищем.

2030 А от страхов иного и не было проку,

Кроме муки изведать лихую мороку.

Если нет и надежды от смерти спастись,

Перед высшею волей покорно смирись».

Есть рассказ о звезде, жгущей горние грани,

О светиле пророков — благом Сулеймане.

Восседая на троне в блаженстве счастливом,

Отдавал повеленья он пери и дивам.

Люди, звери и птицы — кого ни возьми —

Все просились служить у него за дверьми.

2035 Все они его грозным веленьям внимали,

Его милостям с благоговеньем внимали.

Был при нем приближенный — достойный и умный,

Молчаливый в печали своей многодумной.

Вдруг незримо каратель с небес снизошел —

Похищающий души предвечный посол.[151]

И явил он пророку почтенья обычай,

И сказал он: «О доблестный в славе величий!

Мысль господней премудрости вверена тайнам,

Молкнет разум пред нею в смущенье бескрайном.

2040 Мужу чести, стоящему здесь пред тобой,

Невдомек, что на смерть обречен он судьбой.

Чашу жизни его полнит смертная влага,

Быть ей другом ему уготовано благо.

От меча моего быть погибельной ране,

Только душу его я возьму в Индустане.

Этот умысел, яростно мной овладев,

Миг за мигом свирепостью полнит мой гнев».

Только вымолвил ангел слова тех речений,

Глядь, тот муж распростерся у тронных ступеней.

2045 Пал он, землю лобзая, с мольбою смиренной

И сказал: «О пророк, добродетель вселенной!

Нынче я и тоской, и кручиной объят,

И о смерти лишь мыслью единой объят.

О, дозволь мне проститься на время с державой,

Застит взор мне завесою черно-кровавой!»

В тот же миг Сулейман повелел ураганам:

«Эй, доставьте его к им же избранным странам!

Где велит — там ему и устройте жилье,

Пусть исторгнет из сердца страданье свое».

2050 Ветер взвил его в вихре крутого полета,

И все члены его охватила ломота.

К Индустану лететь знак веления сделав,

В тот же миг и достиг он желанных пределов.

И сказал он: «Вот здесь опустите меня,

В этот дол я стремлюсь, цель благую храня».

Мигом спешился всадник, скакун взвился к небу,

И настиг его ангел себе на потребу.[152]

Ангел молвил: «Да, славен творец-всезиждитель», —

И впустил его душу в благую обитель.

2055 Если кто-либо с ветром сдружиться решил,

Значит, дух его кличет к себе Азраил.

И сказал вопрошающий: «К-эй, благородный!

Я не ведаю в жизни надежды свободной.

Я на свете живу в непрестанной кручине,

Ни веселья, ни радости нет и в помине.

Быть веселым душою в пути надлежит,

Без печалей, без горя идти надлежит.

А судьба мне дарует одни лишь изъяны,

Ежечасно в душе моей новые раны.

2060 Буду радостен — в путь я отправлюсь по чести,

В даль пущусь я со всеми веселыми вместе!»

И ответил Удод: «К-эй, страдалец унылый!

Только плакаться любо душе твоей хилой!

В одоленье такой непроглядной пустыни

Даже храбрые могут предаться кручине.

Мужа тешит заботой любая стезя,

Беззаботному доблестным зваться нельзя.

Смелый радость создаст и из лютой невзгоды,

Зло добром одолеть — верный признак свободы!

2065 Скорбь и муки — везде во вселенском просторе,

Что ни миг — всюду беды и новое горе.

В человечьей душе человечна печаль,

И такою бывала извечно печаль.

Даже призванный к подвигу высшим глаголом

Терпит муки на поприще скорбно-тяжелом.

Тот, кому гнет печалей был прежде неведом,

Человечность познав, приобщается к бедам.

Если, каясь, томишься ты в горьком стыде,

Путь добра избери, о погрязший в беде!

2070 А печаль обретешь — сердце благостью радуй,

И свобода для сердца пребудет наградой!

Лишь благие из мук сотворяют усладу,

Им дано в безотрадном провидеть отраду.

Скорбь свершений для благостных целей дана,

Боль души для грядущих веселий дана.

Кто безбеден, тот мужем не звался и сроду,

А осиливший скорбь — обретает свободу!»

Жил в Египте вельможа богатый и знатный,

В мире помыслов славен судьбой благодатной.

2075 Всем, что нужно для разных услад, обладал он,

Всем, чего пожелаешь, стократ обладал он. >

Был дворец его с райской обителью схож,

Все любимцы его — словно гурии сплошь.

Только этот достойнейший муж непорочный

Зрил на все с отвращением сытости прочной.

Крепко-накрепко сжились с ним беды и муки,

Как Юсуф, он томился в темнице разлуки.

«Твое сердце, — рекли ему, — пленник скорбей,

Растолкуй ты нам тайну печали своей!

2080 Ведь имеешь ты все, что дарует услада,

И могло б твое сердце быть этому радо!

Почему ж и на миг ты услады не знаешь,

Отчего ж, кроме скорби, отрады не знаешь?» —

«Мир — темница для праведных, — был им ответ, —

В нем желанное скрыто за пологом бед.

Надо долго влачиться дорогой бескрайной,

Чтобы слиться душою с заветною тайной.

Кто ж веселым в плену и неволе бывает,

Кто в обители скорби без боли бывает?

2085 Если избранный друг не со мной, я презрен:

Мне и в кущах Ирема — неволя и плен.[153]

И пока мне цветник единенья неведом,

Нет скончанья моим злоключеньям и бедам».

И сказал вопрошающий: «К-эй, несравненный!

Высшей воле покорен я в доле смиренной.

Я послушен приказу творца и веленью,

Нет предела ни гневу его, ни раденью.

Что он мне ни велит — не жалею я сил,

В высшей воле — принять ли мой ревностный пыл.

2090 Я наказы его чту зимою и летом,

Что мне будет в ответ— я не мыслю об этом!

Покоряться ему существо мое радо,

И в обычае этом — для сердца отрада».

И ответил Удод: «Это верное слово,

И сказать не сумеешь ты лучше такого!

И кому же уготовано вечноживущим

Бысть счастливым в пути, к совершенству ведущем?

Кто веленью творца послушаньем радел,

Тот обрел на пути его высший удел!

2095 Не склоняющий выю и богом отвергнут,

И его благолепным чертогом отвергнут.

Сколь блаженная участь даруется свыше

Преклоненному в доле смиренья и тиши!

Благодатно смиренье такое ему,

А без этого нет и покоя ему.

Но когда бы и сколько бы он ни смирялся,

Как бы он, перед богом склонен, ни смирялся,

Пусть гордыни в нем даже в помине не будет,

Пусть душе его мук от гордыни не будет!

2mo j^T0 склонен нерадиво, спустя рукава,

У того и недоля и доля крива.

Ну а тот, у кого не похвальны повадки,

Даже если имеет, что надо, в достатке,

А надменной душою, добром не согретой,

Ценит робость смирения мелкой монетой, —

Он порог благодати в гордыне отверг,

Цель смиренья, и благо святыни отверг!

Кто же обрел свое благо в молитве смиренной,

Тот постиг в благодати и смысл сокровенный».

2105 Прежде чем сотворил человека господь

И светилом души озарил его плоть,

Сонму ангелов он повелел своей дланью

Прилежать к покаянию и послушанью.

И, над всеми поставлен главой, Азазил

Для благих и заблудших наставником был.

Долго — тысячи лет—был он нравом послушен,

Перед богом в смирении правом послушен.

Описать его — скована речь немотою,

И для разума цель эта будет пустою.

2110 Говорят, что в бескрайней земной широте

И на всех девяти небесах в высоте

Не осталось достойных моленья пределов,

Где бы он не склонился, молитвы не сделав.

Но когда сотворен был творцом всеединым

Человек, ставший богу возлюбленным сыном,

Повелел бог всем ангелам горним своим:

«Вот сей избранный, — вы преклонитесь пред ним!»

Человека чтить ангелам бог дал веленье,

И к стопам его ниц они пали в смиренье.

2115 Дьявол господу тысячу лет поклонялся,

Исполняя смиренья обет, поклонялся,

Но теперь в нем гордыня явила свой пыл,

И создатель от братьев его отрешил.

Он лишил его сердце услады смиренья

И набросил на шею ярмо посрамленья.

И, покаранный тысячелетним проклятьем,

Отдал тысячи лет он негожим занятьям.

Бог страшней наказанья не создал, — заметь, —

Чем в грехе своелюбья навек захиреть. ,

2120 Своелюбьем грешить — значит с дьяволом слиться,

И тогда твое сердце ему покорится.

Вопрошающий молвил: «Принявший главенство!

Если кто-либо чист на пути совершенства,

Какова ему будет награда — поведай!

Растолкуй мне сокрытое мудрой беседой.

Я в пути непорочен, не ведаю зла,

Со смиренной мольбою вершу все дела».

И Удод отвечал: «Это — труд, но и благо,

Бог дарует покорным то чудное благо.

2125 Этот дар — лишь для тех, кто душою всех чище,

Нет для путника более благостной пищи.

Плотность пищи — лишь в плоти, что духом чиста,

И в свободе от плотских оков живота.

Но для благости путника будет залогом,

Если все, чем владеет он, — в малом, во многом, —

Все, в чем добр и порочен, хорош и корыстен, —

Быль и небыль пути постижения истин —

Соберет и в огне отрешенья спалит —

Все, до пепла, дотла, без строптивых обид.

2130 Пусть развеет он пепел по ветру в пустыне,

Чтоб и духу его не осталось в помине.

Пусть войдет в его сердце губительный ветер,

Пусть овеет сей луг очистительный ветер!

Должен он из души все былое изъять,

Что свершил он — благое и злое, — изъять.

И когда все былое в себе уничтожит,

. Он стезей благодати направиться сможет.

Говорят, что дорога для праведных — благо,

Если знают они мудрость первого шага.

2135 Выйди в путь — быль и небыль, и тайны и явь,

Чтоб исчезли бесследно, сожги и расплавь!

Если шаг этот сделан — искомое рядом,

И свершиться дано единенья усладам!» [154]

Верность с истиной крепко слились воедино

На стезе Ибрахима — Адхамова сына.[155]

На господнем пути был он верным муршидом,

Непорочен и благостен сутью и видом.

Был он шахом, но бросил державу и трон,

Снял венец и расстался с владычеством он.

2040 В жалком рубище, с сотнею тысяч смирений

Он в скитанья ушел, чтобы стать совершенней.

Бросив Балх, в Нишапуре искал он отраду —

Так спешат от развалин к цветущему граду.[156]

Как рудник драгоценных камней этот дол,

На семь лет среди гор там приют он обрел.

Днем посту предавался султан правоверный,

В ночь молитвою был осиян правоверной.

Утром праведник в горы ходил спозаранку —

Хворост там собирал он в большую вязанку

2045 И тащил на базар ее, чтобы иметь

Для ночных разговений хоть малую снедь.

Словно месяц, согнулся он высохшим телом,

Как иссохший камыш стал лицом потемнелым.

Как-то, немощным телом к поклаже приладясь,

В город шел этот муж — высших помыслов кладезь.

Вдруг навстречу святые.— столпы тех времен —

Испытать его веру — чем праведен он.

Был он бит кулаками по вые смиренья,

И промолвил подвижник пути отрешенья:

2150 «Плоть мою, что сейчас испытать вы желали,

В Балхе кинул я, в эти отправившись дали».

И сказали они: «Не созрел он еще,

Он к дровам своим крепко приделан еще.

Знать, полна голова его вздором сокрытым,

Если Балх ему люб и еще не забыт им! •

Пусть он год или два еще мыкает горе,

Может, сердце его позабудет о вздоре».

Через несколько лет двое-трое столпов

Вновь нашли его, — дескать, посмотрим, каков.

2155 И опять был побит он могучею дланью,

Было снова свершиться дано испытанью.

Но теперь он и слова сказать был не в силе,

И допытчики милость к нему проявили.

И сказали: «Он цели стремлений достиг

И на праведном поприще делом велик».

И, воздав ему должное высшей хвалою,

Все явили ему и почтенье былое.

И они быть друзьями по чести решили,

И к Каабе идти они вместе решили.

2160 И опять стал он править страной, и несли

Весть об этом гонцы всех пределов земли.

Если в сердце лишь чуждое, бренное скрыто,

От него навсегда сокровенное скрыто.

А изымешь из сердца все чуждое богу,

И завеса откроет благому дорогу. '

Тех, что путь к отрешенью от мира нашли,

Непорочными кличут, пытатель, — внемли!

Вопросивший сказал: «Ты велик разуменьем!

Беспределен порыв мой к высоким стремленьям.

2165 Если польза от помыслов высших отменна,

Эту пользу и мне надо знать непременно.

Я раденьем высок, но бессильем объят,

Что мужи разуменья о том говорят?»

И ответил Удод: «Это странствие — благо,

Если будешь в пути ты усерден, бедняга!

Если низкий познает порыв величавый,

Он достигнет высот и сдружится со славой.

Славный муж в сердце перлы сокровищ таит, —

В неказистой жемчужнице жемчуг сокрыт.

2170 Кто радив, тому славы и власти не надо,

И к богатству погибельной страсти не надо!

Муж богат не блестящей и звонкой монетой,

А высокой душою, раденьем согретой.

Если кто-нибудь дела свершить и не смог, —

Не беда, был бы он в устремленьях высок!

В высших помыслах мужу почет и награда,

А богатства и власти ему и не надо.

Кто богат не возвышенным духом, а златом,

Тот для мудрых не будет достойным собратом.

2175 Если к высшим радениям воля дана,

Этой воле счастливая доля дана.

Если бог не дал шаху рассудка во благо,

Лучше шаха — радетельный нищий-бродяга.

Ну а если радения нет в падишахе,

Перед праведным нищим он попран во прахе.

У людей красота — от высоких забот,

И в душе чистота — от высоких забот.

Может низкий высокого счастья добиться,

Но и с горцем в достоинстве он не сравнится.

2180 Много тысяч овец даже пастырь-заморыш

За награду пасет как заботливый сторож.

А повадится волк жрать баранов, задрав,

Тут уж нужен не пастырь, а пес-волкодав.

У кого есть богатство, да нету раденья,

Он, как пастырь, небрежный к обету раденья.

Тот — богатый ларец стережет нерадиво,

Этот — стадо овец стережет нерадиво.

Добродетельный, если раденьем горазд,

Бедняку свое стадо в подарок отдаст.

2185 Чьи сердца благородством раденья согреты,

Звезды в небе для них — лучше всякой монеты!»

Среди прочих рассказов для нас в назиданье

Есть о ревностном муже рассказ — в назиданье.

В судный день отверзались могильные плиты,

И вставали из ям все, что были зарыты, —

И святой, и дурной, и богач, и бедняк —

Все на судное поле направили шаг.

Шейх радетельный — Джам, славный святостью кроткой,

Телом грузен, как слон, шел тяжелой походкой.[157]

2190 И, узрев на ходу ад в зиянье глубоком,

Он на грешных взглянул сострадательным оком. '

И, увидев мучений немыслимых круг,

Пал он помыслом в море невиданных мук.

И решил он — скажу про беду перед богом,

Речь молитвою я поведу перед богом:

«О господь! Всем пытаемым адовым жаром —

И достойным, и подлым, и малым, и старым, —

Всем грехи, совершенные ими, прости,

Пощади их и, милость явив, отпусти.

2195 И тебе им явить милость эту— не в тягость,

То ли есть они, то ли их нету— не в тягость!

Погляди на меня: мое тучное тело

Целый ад бы заполнить могло до предела!

Если все эти муки потребны тебе,

Дай — страдальцев сменю я в их горькой судьбе!»

И когда сей радетель в благом отрешенье

Сотворил перед богом такое прошенье,

И когда он явил и раденье и жалость,

По заслугам ему от творца и воздалось.

2200 Птица рвенья его взмыла взмахами крыл,

Сонмам грешных он путь избавленья открыл».

Вопрошающий молвил: «Муж доли счастливой!

Обретет ли благую судьбу справедливый?

Богом послано благо мне — быть справедливым,

Наградил мою душу он добрым порывом.

Кто подобной судьбы удостоиться смог,

Ко всевышнему близок он или далек?»

И ответил Удод: «Вот похвальное слово!

Среди прочих отличий нет лучше такого.

У людей много добрых примет и отличий,

Но добрей справедливости нет и отличий!

Без нее — человечьего нет ничего,

Не дано без нее, кроме бед, ничего.

Этим благом судьба лишь мужам порадела,

И не всякий достигнет такого удела.

Незнакомы мужи с неблагими делами,

И, не требуя благ, совершают их сами.

Благодатей благие не ждут от других,

В совершенье добра превосходство — у них!

2210 Скуп душою себе только жаждущий блага,

И слывет недостойным неправедный скряга!»

Жил достойный ходжа, истой веры светило,

И Порсо меж людей его прозвище было.[158]

Он паломником в Мекку — к святыням пустился,

И к Каабе — к исламским твердыням пустился.

Был ходжа Абу Наср добрым сыном ему,

И слугою, и другом единым ему.[159]

“И когда они вместе направились к цели,

С благодарной мольбой они руки воздели.

2215 И свершили они все, как нужно, — обрядом,

И припали к ним странники, бывшие рядом:

«Помолитесь, да будет напутствие нам!»

Но ходжа отошел и не внял их мольбам.

И шестьсот тысяч странников в ревностном пыле

Вновь ходже эту просьбу покорно явили.

И ответил просившим подвижник смиренный,

На стезе совершенства муж доли блаженной:

«Мне вершить это дело какая нужда?

Вот сей муж, без него даже я — никуда.

2220 Раз дано ему много высоких отличий

И при том — справедливости высший обычай.

Он достойней меня для деяний пригожих,

Да помолится он за паломников божьих».

И, услышав такие хваленья ему,

Поручили те люди моленье ему.

Справедливость ходжи все по чести хвалили,

Всей душою одобрив, все вместе хвалили.

И взошел Абу Наср на минбар для моленья,

За людей он молился в благом просветленье.

2225 Он о милости к людям пред богом просил,

О нужде их в смиренье убогом просил.

А ходжа у минбара стоял — у подножья,

Повторяя «Аминь» или «Истина божья!» [160]

И к концу подходили мольба и призывы,

И вскричал возглашающий: «Бог справедливый!

Если эта мольба недостойна святынь,

То прими хоть реченное мужем ,,Аминь“!»

И шестьсот тысяч стонов к пощаде воззвало,

И рыдали там все—от велика до мала.

2230 Все за праведность их восхвалили едино —

И благого отца, и покорного сына.

Выше сей никому не дана благодать,

Но такое лишь мудрый способен понять!

Вопрошающий молвил, сомненьем тревожим:

«Подобает ли дерзость созданиям божьим?

Если птица и взмоет предерзким полетом

К осененным державною властью высотам,

За такое дерзание — кара ли ждет?

Или милость ей будет от высших щедрот?»

2235 «Знай, — ответил Удод, — на вопрос твой об этом

Две различные сущности будут ответом.

Кто тягаться с предвечным чертогом дерзает,

Вольным быть перед горним порогом дерзает,

Должен выйти из пут своего естества,

Ибо он посягнул на чужие права.

Речь вести ему нужно по высшим наказам,

До несвойственной сути возвысившись разом.

Это только по виду покажется смелым,

А по сути грозит одиноким уделом.

2240 Есть иной путь — во прахе влюбленности пасть

И явить одержимость, восторженность, страсть,

Чтобы в этой любви быть над волей невластным,

И безвольно забыться в смиренье безгласном.

В этом нет ни гордыни, ни спеси нимало, —

Только страсть, коей равной вовек не бывало!

Лишь единая страсть у такого — творец,

Ему внятно одно только слово — ,,творец!“»

Некий странник, блаженный и верный причудам,

Признан был за Меджнуна господнего людом.

2245 Ибо думы о боге смиренно любил он,

Думать думы те нощно и денно любил он.

Что ни слово — то к богу вопрос или зов.

Сам давал и ответ — из божественных слов.

Как-то раз по весне, в тихий вечер пригожий,

Ехал он, направляясь к обители божьей.

В изнурении плоти, измученный телом,

Ехал он на осле, от невзгод ослабелом.

Тьма настала, и небо грозило дождем.

«Что ж, — подумал он, — ехать нельзя, подождем!

2250 Он увидел остатки жилища в пустыне

И сказал: «Позаботься, господь, о скотине!»

И, оставив осла, он под сенью развалин

Прикорнул, набежавшей дремотою свален.

Он прилег, взяв под голову глиняный ком,

А осла он оставил пастись под дождем.

И едва он заснул, как весенняя туча

Зашумела дождем, и быстра и летуча.

И развалины ливнем захлестывать стало,

И дремоту с безумного мигом согнало.

2255 И, вскочив, он пристроился дождь переждать,

А едва дождь утих — он в дорогу опять.

Вышел он посмотреть, где пасется скотина,

Глядь— а на поле нет об осле и помина.

И запала в Меджнуна лихая тревога,

И корить он во гневе стал господа бога:

«Лишь недавно тебе поручил я осла,

Хороша ж твоя воля к раденью была!

Если люди бы в гости к тебе не стремились,

На скотине пробиться пустынями силясь,

2260 Ты, наверно бы, не был таким нерадивым

И беспечным в своем небреженье ленивом!

Мне осла постеречь за позор ты сочел,

Темной ночью напрасным дозор ты сочел!»

Так ворчал тот Меджнун и метался в досаде,

Распаляясь осла запропавшего ради.

Вдруг ударила молния пламенным блеском

И весь мир просветила в сверкании резком.

Глядь — поодаль спокойно пасется осел.

Мордой тыча в колючки, он по полю брел.

2265 И чудак был так рад, что забыл всю тревогу,

Он осла оседлал и пустился в дорогу.

И оставил он грубости, глядя с опаской,

И припал ко всевышнему с доброю лаской:

«О творец, ты — душа моя в плоти моей!

Хочешь — сто моих душ, словно жертву, убей.

Так уж вышло, ты бросил осла без пригляда,

Упустил, не связав ему шею, как надо.

И меня растравило в смятенье жестоком,

И с досады дал волю я гневным упрекам.

2270 Раз тебе я вручил для присмотра осла,

Возвратить его — чья же забота была?

В нераденье своем мне осла не сберег ты,

Но, увидев мой гнев, сразу мне и помог ты.

Ты придумал, что сделать, — ударил в огниво,

И огонь запалил ты, светящий на диво.

И очам моим вмиг ты пропажу явил,

Милость мне — дай тебя, мол, уважу—явил.

И хотя я в своем непочтенье был правым,

Оказался ты другом с понятливым нравом.

2275 Поступил ты по мудрому чину со мною,

И оставил опять ты скотину со мною.

У речей моих отнял ты силу и прыть,

За провинность меня ты сумел посрамить.

Я забыл все, что сделал ты, все, что случилось,

Ну и ты позабудь, окажи эту милость.

Все забыл я, не дружен я с памятью злою,

И тебе будет лучше забыть про былое.

Мне неведомы будут укор и упрек,

Да и ты бы язык свой от них уберег!

2280 Все простил я, и в сердце — ни зла, ни корысти,

Ну и ты от обид свое сердце очисти».

Так себя языком многословным хвалил он.

И творца в умиленье любовном хвалил он.

И хоть просьба глупца бестолкова была,

Но за верность внята с полуслова была.

У любого безумца в душе своя тайна,

В ней и дерзость и кротость слились не случайно.

Всеблагому радетели истины любы,

Все одобрит он, что ни свершат боголюбы.

2285 Вопрошающий молвил: «Летящий по высям!

Я от всех отрешен и от всех независим.170

О высоком я помыслом гордым мечтаю,

С высшим быть в единении твердом мечтаю.

Если я без него даже раз не вздохну,

Что ж за ним мне пускаться в иную страну?»

И Удод отвечал: «Вот спесивые речи!

От разумного смысла слова их далече.

Не любой согрешит бредом столь небывалым,

Похваляться дано только глупым бахвалам.

2295 Ты подумай-ка: мыкаясь множество лет,

Будешь ты о себе повторять этот бред.

Про свою отрешенность болтаешь ты много,

Да любезна ль она для благого порога?

От твоей болтовни ведь понятней не станет,

Чем тобою взыскуемый промысел занят!

Сколько ты притязаний своих ни чини,

А ему что за прок от твоей болтовни?

И в реченьях твоих — что ему за кручина?

Лишь в его совершеньях и смысл и причина.

Что бы ты ни сказал — прока в деле не будет,

Если божьей хвалы этой цели не будет.

Отказаться от глупых речей — благодать,

Лучше— милостей свыше с надеждою ждать!»

Баязид Вистами, кладезь таинств сокрытых,

Шейх престола в преславных премудростью свитах,

Из обители бренности вышел в дорогу —

В те сады, что предвечному близки порогу.

Раз узрел его ночью мюрид среди сна

И сказал: «О вкусивший благого вина!

2300 Просвети нас, какой наделен ты судьбою,

И всеслышащий как обошелся с тобою?

Мы в разлуке с тобою от горестей ноем,

Услади наши души блаженным покоем!»

«В тот же час, — отвечал достославный муршид, —

Как я был под землею в могиле укрыт,

И наказ дан был ангелам грозноголосым

Испытать меня сразу же скорым допросом,

«Кто создатель, творец твой?» — они вопросили.

«Кто зиждитель, отец твой?» — они вопросили.

2305 Я сказал: «Не пытайте об этом меня,

Я смолчу—не корите, за грех мой кляня!

Лучше вы у него самого вопросите,

Буду ль принят рабом я в благой его свите?

Если он облечет меня этим обетом,

Речь его вам и будет достойным ответом.

Лишь смиреньем и смог бы достичь я его —

У подножия трона величья его!

А не в доле моей — сбыться этому чуду,

Я в разлуке с ним вечным скитальцем пребуду.

2310 Так и знайте тогда: я — отступник презренный,

В вашей воле карать меня казнью мгновенной».

И едва они вняли такой мой ответ,

В тот же миг снизошел всеблагого завет:

«Эй, пытатели, сей вопрошаемый вами —

Достославный мой раб, принят он небесами.

Кто лишен осененья божественным светом,

Не дано в его речи быть верным ответам!»

И еще был вопрос: «Ты мне равен степенством!

Словно морем, объят я благим совершенством.

2315 Совершенством души награжден я по праву,

Я и с высшим един, упованьям во славу.

Если мне довелось море благ обрести,

Будут тяжки мне муки лихого пути!»

И ответил Удод: «Сам бежишь ты от блага,

Ты исполнен гордыни и дури, бедняга!

Из нелепых мечтаний гордыню содеяв,

Отлучен ты от сущности дел добродеев.

Речь твоя источала бессмысленный вздор, —

До конца от начала бессмысленный вздор!

2320 У хвалящих себя ум всегда не в достатке,

Славен тот, кто свои признает недостатки.

Не страдает достойный хвалительным зудом,

Лишь порочный привычен к таким пересудам.

Совершенства ты только в пороках достиг,

Чтить разумным себя ты, невежда привык!

Совершенством хвалиться — всех глупостей хуже,

Порицать свои скверны — достоинство в муже.

Те, кто хвалит себя, от зазнайства убоги,

Им порок не дает к совершенству дороги.

2325 Даже солнце, едва лишь достигнет высот,

В тот же час на закат совершит поворот.

И хотя в нем и много примет совершенства,

Лишь увидит оно их — и нет совершенства!

Если мнит совершенным себя лицемерный,

А глупец чтит себя мужем мудрости верной,

Трудно что-либо к лучшему выправить здесь,

Ведь основа пороков их — гордость и спесь.

Совершенство твое достохвальное — мнимо,

Знай, глупец: твоя сущность пороком томима!»

2330 Абу Бакр, славный шейх, нишапурец был родом,

В странах мудрости жизнь его шла год за годом.[161]

Как-то раз Нишапур он оставил и смело

В путь далекий пошел из благого предела.

Вместе с ним и мюридов вокруг — без числа,

И сподвижников верных, и слуг — без числа.

Нет конца конным, пешим, знаменам, верблюдам —

Все пространство кишело толпившимся людом.

И увидел подвижник смутившимся взглядом

Суету и толченье, кишевшее рядом,

2335 И внезапная дума смутила его,

И смущенье совсем охватило его.

Тут какой-то осел вместе с ревом надсадным

Испустил вдруг и ветры со звуком изрядным.

Шейх почел это знаменье добрым указом,

Завертелся он в пляске и рухнул он разом.[162]

И, увидев тем поводом вызванный пляс,

Отреклись все мюриды от шейха тотчас.

Все покинули шейха, и, мненье их выдав,

Вопросил его дерзко один из мюридов:

2340 «В чем причина сих дел, объяснение дай нам!»

И сказал ему шейх: «Друг мой в помысле тайном,

Видел я, что вокруг всполошенье пошло,

И что спутников тешат тщеславье и зло.

И припомнил я сердцем радетелей славных,

Всех мужей на стезе добродетелей славных —

Джунаида, Шибли, Вистами Баязида,

И Убайда Нури и Абул Хайр Саида, — [163]

Кто из них столь же пышною свитой владел?

Сим воителям люб был смиренный удел!

2345 И когда сердце стало их силой согрето,

Рев осла послужил мне заместо ответа.

Раз нашел я ответ от повадки ослиной, —

Был осел моему озаренью причиной!

Если шейха от мыслей пробудит осел,

Если рев его вмиг к разуменью привел,

Ничего нет постыдного сделать раденье —

Словно ветром изгнать из ума наважденье.

Это дело понятно мужам справедливым:

Муж поймет, если будет и сам справедливым.

2350 А спесивый и глупый в злонравье своем

С этим благом вовеки не будет знаком!»

Вопрошающий молвил: «Достойнейший в чине!

Если с вами отправлюсь я в странствие ныне,

То какой же утехой забот избежать мне,

А настигнет печаль-— как невзгод избежать мне?

Как же быть, чтобы радость мне в душу вошла,

И была б единением с высшим светла?»

«Если, — молвил Удод, — ты утехи желаешь,

И печалям своим ты помехи желаешь,

2355 Вечно помни единого, думай об этом,

Хочешь радости — тешь себя думой об этом.

А без думы о нем все утехи души

И при мыслях благих не всегда хороши!

Без него даже хвори достойней веселья

И стократное горе достойней веселья.

От него и люб?я беда будет счастьем

И погибелью путам невзгод и напастям!»

Жил ходжа Ансари, — нет и слов для речений

О едином из тысяч его совершений.[164]

2360 Он говаривал: «Сердце того совершенно,

А душа на пути отрешенья блаженна,

В ком, помимо всевышнего, нет ничего,

Кроме дум о нем, лишнего нет ничего.

Будет сердце таким — называй его сердцем,

А не будет— нет веры подобным зловерцам!

Настоящее сердце — для бога жилище,

А без бога и сад— не красней пепелища!»

Вопрошающий молвил: «О муж благодатный!

Мне любовь к нему издавна сделалась внятной.

2365 Если я единения с ним удостоюсь,

Что ж просить мне, в блаженстве таком успокоясь? [165]

Что просить мне, хотел бы узнать я заране,

Если мне единенья откроются грани?» [166]

«Твои мысли, — промолвил Удод, — только смута,

И в долине премудростей нет им приюта.

Если высшая цель тебе стала присущей,

Нет иного на свете, — лишь бог вездесущий.

#

Если ты благодати в желанном достиг,

Значит, ты и объятий с желанным достиг.

2370 А не с ним ты — нет сердцу желанья иного,

Нет в душе от него отрешенного зова!

А обрел ты его, претерпев разлученье,

Разве выше его может быть устремленье?

Если он для души и для тела — предел,

Страсть к нему в нем самом и имела предел.

А найдешь его — сердцем расстанься со скверной,

Все свое созидай на любви к нему верной!»

Бу Саид был пловцом в глубях рек единенья,

Разум немощен выразить им восхищенье.[167]

2375 От народа прозванье «сапожник» приял он,

Днем и ночью желанному тайны вверял он.

Как-то в Мекке толпа богомольцев, молясь,

Благодати просить у творца принялась.

Были все там к божественным свитам причастны,

Все, как есть, к божьим тайнам сокрытым причастны.

И они, преклонивши колени, молились,

О посланье божественной сени молились.

И к обители господа пали челом,

И друзьями просились войти в его дом.

2380 Лишь тот муж, кладезь тайн сокровенного клада,

Тот цветник, где цветет единенья услада,- —[168]

Только он средь молящихся был молчаливым,

Словно пьян отрешеньем, без сил, — молчаливым.

И упал на молящихся вдруг его взгляд,

И промолвил он слово, порывом объят:

«Боже! Все, чего нету для них и желанней,

Я постиг и не ведаю мук и страданий.

Ты взыскуем сим людом, со мною ты — рядом,

На соблазны смотрю я невидящим взглядом.

2385 Быть с тобою всегда — вот моя благодать,

Обретенное было бы глупо искать!

В единенье с тобою нашел я отраду,

Сих просящих желанье сверши им в награду!»

И еще был вопрос: «О постигший науки!

Если путь сей, предавший сердца наши муке,

Приведет нас на пиршество в шахском чертоге,

Нужно нам о подарке подумать в дороге.

Как почтить шаха даром достойным, — скажи,

Отыскать где подарок такой нам, — скажи!»

2390 «Вот, — ответил Удод, — превосходное слово!

Шаху люб будет дар только свойства такого,

Если сыщешь вовек небывалое диво, —

Что рубины и жемчуг! То — малое диво!

В шахских залежах — слитков не счесть и монет,

А жемчужинам-перлам и счета в них нет!

Той казне поклоняются ангелы верно,

И у праведных преданность ей беспримерна.

Там бесценнейших благ отрешения много,

И бесценных сокровищ смирения много.

2395 Там свершений, присущих пророкам, не счесть,

И святых, что в смиренье глубоком, не счесть.

Всех отличий добра, сколь ни будут благими,

Там премного, и все там — во прахе пред ними.

Редкий дар там — одни лишь печали страданий,

И следа там вовек не встречали страданий.

Там — обитель добра, отрешенья чертог,

Он превыше ста тысяч престолов высок.

Славы, счастья, добра — там всегда изобилье,

Только немощи нет там и нету бессилья.

2400 Ты туда свое горе всецело пожертвуй,

Боль души и страдания тела пожертвуй.

В том чертоге от века даров этих нет,

И не требуй от шаха страданий и бед.

Припади к нему с болью, страданьем, недугом,

Если хочешь ему быть всепреданным другом».

Жил властительный шах, повелитель всем шахам,

Над людьми был он тенью, простертой аллахом.

Вся в жемчужинах звезд, словно солнце — корона,

Словно все поднебесье — страны его лоно.

2405 Сын его был такой красотой наделен,

Что подобной красы не видал небосклон.

В горних высях красы равен звездам слепящим,

Он в хранилище благ был рубином блестящим.

В благолепье ночей светом блещущим полон,

В цветнике красоты кипарисом расцвел он.

Шах под кровом дворца его тайно берег,

Чтоб огонь красоты его вечность не сжег,

Мир избавить от бедствий надеждою тешим,

Не пускал его в город ни конным, ни пешим.

24,0 И затворник, в садах охраняемый тыном,

Лишь в своем цветнике красовался павлином.

Отрешен от всего шахским нравом он был,

Лишь в саду своем предан забавам он был.

День пришел — шах испил чашу благостной доли,

И наследник его заблистал на престоле.

И державная хутба ему была пета,

И чеканом его выбивалась монета.[169]

Как-то выехал он погулять на коне,

Теша душу весельем, скакал по стране.

2415 Он на площадь губительной смутой ворвался,

Волей неба погибелью лютой ворвался.

И в чавган на скаку в диком гаме играл он,

Головами людей, как мячами, играл он.[170]

И куда он ни гнал своего скакуна,

Там толпа горожан была смутой полна.

Люд, увидев его, одержимый любовью,

Как в силках, был и страстью губим и любовью.

И, нагрянув на подданных бедствием пущим,

Вихрем мчался он в сад свой к пылающим кущам.

2420 Горожане: «О боже, внемли нам!» — кричат,

От любви к нему криком единым кричат.

Все за ним, по следам его, скопом ходили,

И к дворцу и к садам его скопом ходили.

Злобный шах, все величье утратив от ражу,

Осерчал и обрушился гневно на стражу:

«Эй, гоните смутьянов-мятежников прочь!

А ослушников тотчас на пытку волочь!»

Как ни гнали смутьянов — и сзади и сбоку, —

А усердие стражников не дало проку.

2425 Горожане все стали совсем одержимы,

В посрамленье помешанным всем одержимы.

Днем и ночью безумцы, терзаясь от мук,

Возле шахского сада толпились вокруг.

Шейх и отрок, подвижник и пьяный гуляка

Песнь любви и безумья тянули там всяко.

И когда шах спознался с таким вот упорством,

Его сердце, смягчась, перестало быть черствым.

Видит — бедствия, смуты, предела им нет,

И руки, что помочь бы сумела им, нет.

2430 И тогда он к тем людям посланье отправил,

И гонца со словами воззванья отправил:

«Все, что в страсти явить мне умели раденье,

Пусть покажут в каком-нибудь деле раденье.

Пусть, мол, каждый — в каком ремесле знаменит

По уменью какой-нибудь труд совершит.

А исполнят — и все для ответа предстанут,

Предо мной с исполненьем обета предстанут.

Если выдастся мне по душе чья работа,

При особе моей тот достигнет почета.

2435 Будет он и на пиршествах другом моим,

Будет ровней он преданным слугам моим.

Не понравится — тут же сверну ему шею

И замучить жестокою смертью сумею!»

Злобный шах, возвестив столь суровую волю,

Уготовил всем подданным тяжкую долю.

Но все люди в надежде на добрый исход

Отложили свершение прежних работ.

Днем и ночью трудясь, все иное забросил

Каждый ведавший тайны наук и ремесел.

2440 Все чужды посторонним стараниям были,

Только заняты шахским заданием были.

Муж ученый радеет, за свиток засев,

Музыкант сочиняет какой-то напев.

Стих слагает поэт славословящим ладом,

Чтобы шах всемогущий почтил его взглядом.

И писец разгоняет перо по бумаге,

Помышляя о шахских щедротах и благе.

Ювелир изощряется этак и так,

Чтобы сделать для шаха достойный кушак.

2445 Ткач наладил к работе станок неустанный,

Чтобы шаха одеждой облечь златотканой.

Плотник делает трон, чтобы шах благодатный

Возвышался на нем своей силою статной.

Лучник крепко работою занят: «А вдруг

Шаху по сердцу будет вот этот мой лук?»

Точит стрелы умелец, не зная покоя:

Мол, приглянется шахским очам и такое.

В общем все горожане — великий и малый —

Все трудились в заботе своей небывалой:

2450 «Только б дар мой для шаха не вышел бы худ,

По душе бы пришелся ему этот труд!»

И хотя им и горе и зло приключилось,

Уповаем, что будет им послана милость.

Как-то шах из палат вышел темною ночью:

«Что народ мой творит?» — дай взгляну, мол, воочью.

Шах и два верных друга при нем

В город шли, словно воры, окольным путем.

Дескать, дай-ка пройдем по проулкам-проходам,

Поглядим, что за дело творимо народом.

2455 И куда ни смотрел повелитель могучий,

Его сердце терзалось тоской неминучей:

«Все сокровища эти в казне нашей есть,

Да и с виду получше, и счетом не счесть».

Вдруг он видит — скиталец, больной и несчастный,

Изможден истязаньями страсти всечасной.

Страсть всю душу его до предела сгубила,

Тайной болью разлуки все тело сгубила.

Кровь разбитого сердца, потоком струясь,

Через очи страдальца лилась и лилась.

2460 Кровью сердце полно или прахом могильным —

Бьется птицей подбитой в страданье бессильном.[171]

Что ни миг, так стонал и стенал горемыка,

Что сердца разрывались от этого крика.

Меч любви ему сердце на части рассек

И изгнал из него своелюбья порок.

Гнет любви вверг страдальца в такие лишенья,

Что попрал его тело во прах отрешенья.

Отрешенный, во прахе влачился челом он,

Каждый волос его был стократ переломан.

2465 «Каждый, — молвил он, — страсть в свое дело вложил,

Каждый явит в искусности рвенье и пыл.

Утром шахское пиршество будет на славу,

Все искусники милость получат по праву.

Ну а я? Весь мой дар — из рыданий и горя,

Как мне с ними тягаться, в искусности споря?

Будет'милостив шах или гневен и строг,

Если пустят меня на заветный порог,

Недостоин спознаться я с милостью тою,

Да и шахского гнева я тоже не стою!

2470 Если меч его гнева сразить меня мог бы,

Если саблей своей он мне голову ссек бы,

Не нужна мне иная награда совсем,

Да и счастья другого не надо совсем!

Но ведь даже на казнь не имею я права, —

Как же кары мне ждать, если вдуматься здраво!

Я в печали моей — словно в мертвой пустыне,

От того безысходна и скорбь моя ныне!»

Шах, увидев несчастного в горе таком

И к страдальцу растроганным сердцем влеком,

2475 Снизошел к его сердцу, в страданье печален, —

Так вот солнце вступает под своды развалин.

Он явил ему милость, утешил в заботе,

Выгнал немощный дух из обители плоти.

И, увидев все это, бедняк в тот же миг,

Онемев от смущенья, умолк и поник.

И упал он без чувств, и в беспамятстве жарком

Перед гостем сложил свою душу подарком.

Нет! Не жить, а вот так умереть — благодатней,

Даже тысяч бессмертий — заметь — благодатней!

2480 Если жизнь оборвать призывает судьба,

Тот не муж, кто привязан к ней хуже раба!

Страсть ему гибнуть в огненных муках судила,

Но свеча его духа зажглась, как светило.

Как свеча, он горел, истекая слезами,

А смотри — стало солнцу сродни это пламя.

Если ищешь, Фани, ты к желанному путь,

Даже в горе и бедствиях радостен будь!

Вопрошающий молвил: «О ты, благодатный,

Ты в главенстве достиг высоты благодатной!

2485 Этот путь нам несет беспредельное горе,

Даль его протянулась в бескрайнем просторе.

Как нам эту пустыню несчастий пройти,

Как достигнуть конечной стоянки в пути?

Это странствие будет какое, — поведай,

О суетах пути, о покое поведай.

Расскажи обо всем нам по чину, по ладу,

Поначалу — о бедах, потом — про усладу».

«Спутник мой, — был услышан ответ от Удода, —

Твой вопрос этот — очень нелегкого рода.

2490 Если ты вопросил, если слушать ты станешь

Об усладах и бедах долин и пристанищ, —

Сколько нужно долин и стоянок минуть, —

Я про все расскажу, ты внимателен будь!

Семь долин перед нами — простором громадным,

Нет числа в них угрозам и страхам нещадным.[172]

В каждом доле числа нет путям-перевалам,

Разум никнет пред этим числом небывалым.

Семь долин — разветвленье путей и дорог,

С них рассказ я начну, это—странствий исток.

2495 Будет первой долиной — долина Исканий,

Дол заветный, начало взыскуемых граней.[173]

Знай: долина Любви дальше путь перекрыла,

Все сожги в той долине — что есть и что было.[174]

И когда твое тело любовью спалит,

Знай, в долину Познания путь твой открыт.[175]

А за ней простирается дол Безразличья,

Знай — ничтожно пред ним небосвода величье.[176]

Дальше — дол Единенья, и в этом пределе

Ты пребудешь единым в искании цели.[177]

2500 А оттуда долиной Смятенья пойдешь,

Вся долина исполнена муками сплошь.[178]

После этих долин будет дол Отрешенья,

Дальше нет ничего, здесь — пути завершенье.[179]

Сколько праведных духом там ищет удачи,

Только все по-другому бывает, иначе.

Не бывало от века вестей с тех дорог, —

Кто туда ни ходил, возвратиться не мог.

Лишь назвать семь долин — невеликое дело,

Рассказать о них — трудностям нет и предела!»