21 ПТИЦЫ СПРАШИВАЮТ УДОДА О ПРЕДСТОЯЩЕМ ПУТИ, И ОН ОТВЕЧАЕТ ИМ
И сказал им Удод, приступая к ответу:
«Вот что должно вам ведать про истину эту.
Вам в дороге любовь — всем основам основа.,
Для влюбленных невнятны ни разум, ни слово.
Тот, кто верен в любви, смерть того не страшит,
И бесчестие веру его не страшит.
1035 Если нужно, то верный во имя кумира
Может с жизнью расстаться, отречься от мира.
И для преданных жизнь — лишь преграда для блага,
Словно путь пресекли им глубины оврага.
Тот един лишь, кто душу и тело забыл,
Ум, безверье и веру всецело забыл.[99]
Пламень верности жизнь и вселенную губит,
И бесчестье, и веру — все тленное губит.[100]
Тот, кто верен, не знает ни славы, ни срама,
Отрешен от людей, отрешен от ислама.[101]
1040 Верность издавна страсти и тяготы жгли,
Словно молнии, жгущие тело земли.
Кто был верен и в страсти был предан мученьям,
Смертный час ему будет от мук избавленьем.
Кто к кумиру любви устремленье имеет,
Для него разве горе значенье имеет?
Верность в мраке ночей рдеет пламенем бед,
Скорби мира дают ей немеркнущий свет.
Скорбь и горе — то пламенной страсти примета,
А без них сердце радостью мук не согрето!»
1045 О слагающий песнь! Спой нам горестным ладом!
Кравчий! Счастье мне будет губительным ядом![102]
Чашу горя мне дай и недуг подари,
И душе участь горестных мук подари!
Выпью чашу — и жизнь свою разом забуду,
Веру в бога, рассудок и разум забуду.[103]
Дом неверия лучшим из мест я признаю,
Повяжу я зуннар, даже крест я признаю.[104]
Захмелев в кабачке, позабуду я честь
И, спаливши Коран, стану идолов честь.[105]
1050 Я в чертоге любви свою веру порушу,
От стыда и от чести избавлю я душу.[106]
Буду в колокол бить непотребным я звоном,[107]
Перед идолом ниц, дам я волю поклонам.
К пояснице своей повяжу я зуннар,
Изойду болтовнею, веселием яр.
ПРИТЧА
Шейх Санан был в чести у благого порога,
Тайн невидимой сущности ведал он много.[108]
Средь святых и святейших он жил у Каабы,[109]
Его святость с пророками спорить могла бы.
1055 Он в народе столпом благочестия слыл,
Шейхом шейхов священной Каабы он был.
У дверей его — шахи, как нищие — кругом,
Было лестно им, если он звал их к послугам.
Все молитвы его за скорбящих в печали
Сонмы ангелов, руки воздев, привечали.
Лик желанный — мечтаний и дум существо —
Рдел сиянием в зеркале сердца его.
С ним мюридов — четыреста, сутью и с виду
Джунаиду под стать и сродни Баязиду.[110]
1060 По величью он выше высот небосклона,
Милосердьем — превыше предвечного трона.
Если мир почернел бы от дыма и бед,
От молитв его вмиг возгорелся бы свет.
А для тех, кто спознался с лихою напастью,
Он молитву прочтет — и не быть их несчастью.
Все реченья его — дар пророчеств небесных,
А свершения — плод откровений чудесных.
Лишь помыслит о чем-нибудь — сбудется враз,
Небывалое в быль превратится тотчас.
1065 Как-то раз ночь за ночью ему сновиденье, —
Потерял он покой и лишился терпенья.
Он проснется и молит защиты и крова,
А закроет глаза —тот же сон ему снова:
Будто в чуждой стране он бредет наобум,
А потом узнает, что страна эта — Рум.[111]
Там забрел в монастырь он и вдребезги пьяным
Стал молиться под стать бывшим там христианам.[112]
Сон маячил пред ним неотвязною тайной,
И решил он: беда эта — знак не случайный.
1070 Всякий жребий — притон ли, святыня святынь —
Предначертан судьбой, как ни брось, как ни кинь.
Значит, надо в те страны скорее сбираться,
Если рок повлечет — не робея, сбираться.
Раз уж мне этот край предуказан судьбою,
Что со мной ни случится — я связан судьбою.
Поразмыслил о деле он: как ни верти,
Видит — выхода нету и надо идти.
Вот пошел он, как путник, к священным оградам,
Сотню раз обошел их прощальным обрядом.
1075 Обходя, предавался он горестным думам,
И пошел он в предел, называемый Румом.
И узнали сподвижники шейхов обет,
И пошли они в странствие шейху вослед.
Так и шли они — праведник подвигов славных
И четыреста присных — мужей достославных.
В сердце шейха запали тревога и смута
И губить его стали жестоко и люто.
Каждый миг приносил ему тяготы дум,
И от них непрестанно бывал он угрюм.
1080 И друзья перемену в нем ту распознали,
И печаль, и его маету распознали.
И решили вопрос обратить к нему чинно, —
Им неведомо было, в чем грусти причина.
На вопрос их — от шейха ни слова в ответ,
И от этого было немало им бед.
Прямо к цели за ним они следом шагали,
Да не к цели — к бесчисленным бедам шагали!
И пока они шли в ту страну вереницей,
В сердце шейха тревоги вздымались сторицей.
1085 Миновали они много мест и дорог
И увидели вдруг необычный чертог.
Купола его — ровня небесному своду,
Много башенок странных, невиданных сроду.
Его камни — из скал неудач и несчастий,
А кирпичная кладка — из глины напастей.
В красоте его скрыто сто грозных примет,
Сто узоров на нем —1 удивительней нет.
Там с причудливых башенок смотрится смута,
И скитальцу ни крова там нет, ни приюта.
1090 Ярче страстных очей там оконные щели,
Но пристанища зла в них укрыться сумели.
Истой вере чертог этот — гибель и вред,
И повсюду там страсти погибельной след.
Там в проемах — как горы камней для защиты —
Саблей страсти ссеченные головы скрыты.
Правоверных побить они градом готовы,
Целый мир погубить камнепадом готовы.
Скрыты полчища гнуси за створой ворот,
Гнусный купол дворца — шириной в небосвод.
1095 Там сто тысяч коварств слиты в цепь, словно звенья,
Страсть безумьем сковала их в цепь исступленья.
Жаром страсти горят там сто огнемолелен,
В них — ста тысяч безумств хоровод беспределен.[113]
В том чертоге— кружение дыма, и чад
Черным мраком безверья и злобой чреват.
И доныне притон, столь же преданный сквернам,
И неверным неведом был и правоверным.
И покинули силы тут шейхово тело,
Душу немощью горя и мук одолело.
1100 Цепенением слабости скован он был,
Блеском мира чудес очарован он был.
Зачарованным взором скользя по громадам,
Вдруг с одним из чудес повстречался он взглядом.
Видит — будто завеса окошко прикрыла,
Широтой — словно небо, а в центре — светило.
Ветер полог надует и чуть отвернет —
И лучи того солнца сверкают с высот.
Да какое там солнце — сто солнц бесноватых
Мотыльками порхают в горящих закатах.
1105 Воплощенье чудесного духа то диво,
Его трепет в душе отражается живо.
А за ним — дивный лик, душу жгущий красой —
Кипарису и розе присущей красой.
И душа зачарована блещущим ликом, —
Каждый миг предстает он в виденье столиком.
Чудный лик красотою — прекраснее гурий,
Он сияет, как солнце, в рассветной лазури.[114]
Лик ее — яркий свет, кудри — темень и мрак,
Признак веры — тот свет, тьма — безверия знак.
1110 А завесой кудрей лик свой томный закроет —
Будто солнце завесою темной закроет.
Темный мир ее кос — словно стоны влюбленных,
Чадный дым их сердец, жаром страсти спаленных.
А бровей-полумесяцев тонкий изгиб!
Тут и толпы влюбленных смутиться могли б!
А под сводом бровей — взор, грозящий бедою, —
Ведь и своды чертога там смотрят с враждою!
А ресницы у глаз — что войска: ряд за рядом,
Все мятежной толпою готовы к осадам.
1115 Под очами — по крошечной родинке. Да!
Это точка под буквою в слове «беда»![115]
Эти точки — под оком, и в точках — уста,
У единой беды точек — словно у ста!
А уста — как тайник, тайны страсти таящий
Под незримой завесою, к тайнам манящей.
Те уста исцелят даже тяжкий недуг,
В них дыханьем Исы вдохновлен каждый звук.
Их рубины исток вдохновениям дали,
Для ослабших они исцелением стали.
1120 Ямки щек! Там сто тысяч невольников скрыто —
Ханаанских Юсуфов столикая свита! [116]
А кудрей своих кольца арканом метнет,—
И без счета в извивах их гибнет народ.
Буквой «нун» точка ямки в округлом окладе,
Словно рябь пузырьков на мерцающей глади.[117]
Стан трепещущий —• с веткою схож молодою,
Ну а поступь — с журчащей живою водою.
А глаза и уста, как на диво, — в разлад:
Убивают одни, а другие живят.
1125 А наряд ее — словно бы роз изобилье:
Сотни тысяч сердец повергает в бессилье.
А на платье — накидка, пестра и нарядна, —
Потрудились тут френги-умельцы изрядно! [118]
Хоть и насмерть сражает тот пестрый наряд,
Благовонье его — оживляет стократ.
Гнев безбожных очей ее в лютости ярой
Правоверным грозит неминучею карой.
Ее косы — зуннары: поддавшись их чарам,
Правоверный погрязнет в безверии яром!
1130 Прямо в душу краса ее льется волной,
Как холодная влага, испитая в зной.
Свет красы ее губит вселенную жаром,
Пламя уст ее жжет душу тленную жаром.
Здесь разумные станут огню поклоняться
И святые на святость свою покусятся!
Эта дочь христиан — небывалой красы —
В блеске солнца предстала, как чадо Исы.
Сердце шейха, как молнией, искрой пронзилось,
И душа его в море огня погрузилась.
1135 Но себя охранил он, к прощенью взывая,
«Бог велик!» — под молитвенной сенью взывая.
Приоткрыла красавица пламень лица
И сожгла всю молитву его до конца.
Стал на землю он падать, ослабший и хворый, •
Но обители тела стал посох опорой. .
Прислонился спиной он к высокой ограде,
Изумление чудом застыло во взгляде.
Но и телу и посоху был свой предел,
Обессилев вконец, он на землю осел.
1140 Вдруг безгрешную душу согрело любовью,
Кровь вступила, исполнилось тело любовью.
Мощь и немощь терзали и душу и тело,
В изумленье застыли друзья онемело.
Друг на друга они удивленно глядят
И разводят руками, потупивши взгляд.
Все до ночи в великом смятении были,
Да и горем убиты не менее были.
Ночь покрыла весь свет темнотою обложной,
Словно темень безверия — замок безбожный.
1145 Мрак за теменью пал, и слепой и немой,
И пришельцев окутало черною тьмой.
И остались пришельцы в земле нечестивых,
Не земля — горы бед там зияют в извивах.
И для шейха настал день великой печали, —
Люди ночи столь темной вовек не видали.
Небо скрылось под пологом бедствий и мук,
Словно гвозди на нем — точки-звезды вокруг.
. Слезы неба текли, едким дымом пролиты,
Чадным облаком, в выси гонимым, пролиты.
1150 И тогда небеса без движенья застыли,
Словно горы — в могучей и скованной силе.
Небо пленникам бедствий страду принесло,
И большую, как горы, беду принесло.
И сокрылась вселенная в гибельных кручах,
Пали вниз миллионы каменьев горючих.
Очи неба слезинками звезды роняли,
Словно плача о шейхе в жестокой печали.
Этот плач — поминанье о людях земных,
Темень черных одежд — это траур о них.
1155 Шейх повержен, и попран, и сломлен бедою,
Изнемог он, измученный долей худою.
Гнетом страсти давим, в униженье убогом
На земле он лежал перед мрачным чертогом.
Страсть сожгла ему душу и тело огнем,
Вера в бога в неверье горела огнем.
В море слез он тонул, в муках жажды тяжелых:
Пламень сердца из уст вырывался, как всполох.
Страсть любви ему все пеленою затмила,
Мраком ночи ему все земное затмило.
1160 Сто негаданных бедствий послал ему рок,
И несчастный сквозь слезы рыданий изрек:
«Что ни миг, то несчастье и новая кара,
И за что мне, о небо, суровая кара?
Ты сгубило покой мой и страстью смутило,
Сотня огненных бедствий меня поглотила.
Светом солнца сначала ты грело мой взор,
А потом плен и мрак мне послало в позор.
Да и только ли мрак овладел небесами?
Самый лик естества измарало ты в сраме.
1165 Ад сокрыл всю вселенную клубами дыма,
Пламя ада — души моей жаром палимо.
О аллах! Это что за ненастная ночь?
Где бывала такая несчастная ночь?
Я изведал немало несчастий ночами,
Но не видел таких я напастей ночами.
То не ночь — это сумрак, извергнутый адом,
Или — стоны небес мир окутали чадом.
Да не ведает ночь эту боле никто,
Да не знает подобной неволи никто.
1170 Начинать ли про муку ночную рассказы,
Иль о днях моих бедствий начну я рассказы, —
Чувства в теле, желанья, рассудок и разум
За завесою страсти сокроются разом!
Всех желаний, что жгли меня ранее, нет,
Только в муках любви им скончания нет!
Я и сил не найду в моем немощном теле,
Чтобы эти рыданья они претерпели.
Голове моей как притерпеться к ударам,
Не поддаться каменьям печали и карам?
1175 Где глаза —лунный лик созерцать без конца,
Не ослепнув от солнца такого лица?
Где мой лик — рухнуть ниц перед светлым порогом
И припасть, словно к шаху, в смиренье убогом?
Руки где, чтобы в грудь мне вонзили каменья,
И посыпали голову прахом смиренья?
Где мой разум, способный себя соблюсти
И угрозам безумия встать на пути?
Где мой ум — объяснить бы все сущее толком
И разбитое сердце собрать по осколкам?
1180 Где терпенье, чтоб немощи мог побороть я,
Вновь срастить мою печень — куски и лохмотья?
Муку несть — где во мне хоть в помине душа?
Нет ее, ведь мертва и поныне душа!
Где же сердце мое — кровь проталкивать в жилах?
Как и душу, его отыскать я не в силах.
Этот путь мне бедою из бед обернулся,
Да такой, что уж хуже и нет, обернулся.
Лучше б я не родился и не был бы жив,
Чем познать эту жизнь, столько мук пережив!
1185 Лучше б молния с неба бедою слетела,
И следа не оставив от бренного тела!
Помогите, внемлите души моей крику,
Не щадите, убейте меня — горемыку.
Да не ведает мир стыд деяний моих,
Да не слышит никто стон рыданий моих.
О друзья, разрубите мне тело и кости,
И сожгите, и пепел мой по ветру бросьте!
И не знал бы я в мире стыда посрамленья,
Лучше раз умереть, чем стократ за мгновенье».
1190 Изумясь его бедам, рыдали друзья,
Стали кровью рыдать от печали друзья.
И они, состраданием к горю согреты,
Стали шейху наказы давать и советы.
Шейх не слушает слов их, не внемлет советам,
Смысл речей до него не доходит, — да где там!
На вопрос по законам разумных примет
По обычаям страсти дает он ответ.
Вот один говорит: «Мудрый муж благодатей!
Прах с пути твоего — как сурьма для собратий.
1195 Кто спознался в дороге с тяжелой судьбою,
Оживет, если он овладеет собою».
Шейх ответил: «О сын мой, владеть-то мне чем?
Потерял и себя самого я совсем».
А другой говорит: «Это дело шайтана,
Лишь в раденье предел наважденьям обмана».
Шейх промолвил: «Лишь собранность делу подмога,
Я ж растерян душою, в том пользы не много».
Третий молвил: «Наставник хранящих завет,
Лишь молитва спасет от нагрянувших бед».
1200 Шейх сказал: «Ты таких не растрачивай кличей, —
Я — безумен, безумцам неведом обычай».
Кто-то вымолвил: «Сам омовение сделай,
Да и спутникам знак позволения сделай».
Шейх сказал: «Кроме слез, где найдется вода?
Кровью печени в очи мне льется вода».
Пятый молвил: «Купанием сердце очисти, —
Верный путь отряхнуться от зла и корысти».
Шейх сказал: «Отрешеньем, как морем, объятый,
Я тону. Так чего ж еще ждешь от меня ты?»
1205 А один произнес: «Четки есть у тебя, —
От невзгод ты избавишься, их теребя».
Шейх ответил: «У четок порвалась бечевка,
И меня, как зуннаром, опутала ловко».
А другой дал совет: «Подзаймись зубочисткой, —
Все исполнишь обет, — меж зубов ее тискай!»
Шейх сказал: «Зубочистка — одна суета,
Перст смущенья мои закусили уста!»
И еще было слово: «Гнетут тебя страхи —
Головой преклонись для молитвы во прахе».
1210 Шейх сказал, кровью слез обливаясь, как потом:
«Головою прикован я к этим воротам».
, Кто-то молвил: «Хоть к Руму лежали пути,
Нам не впору ли ныне к Каабе идти?»
Шейх сказал: «У Каабы искомое мною
Здесь нашел я. Что делать мне с долей иною?»
А еще один молвил: «Мы вышли к пустыне,
В самый раз нам бы к Мекке направиться ныне».
Шейх ответствовал: «Здесь я и Мекку обрел,
В Рум пришел я, — зачем мне неведомый дол?»
1215 А один говорит: «Раз дошли мы до цели,
Не пора ль о родном нам подумать пределе?»
Шейх ответил: «Дарующий блага зиждитель
Вместо родины дал нам вот эту обитель».
Кто-то молвил: «Узнали бы шейхи сей срам —
И воздалось бы карой суровою нам».
Шейх сказал: «Дружба с ними нужна мне едва ли,
Я друзей обрету и в питейном подвале».
Кто-то молвил: «Где святость твоя затерялась?
Где ж забвение благ бытия затерялось?»
1220 Шейх сказал: «Здесь и святость блаженней найдется,
И в обители сей сто забвений найдется».
И в ту ночь все стократ претерпели печали,
И несчастиям шейха друзья сострадали.
Шейх укоры встречал с равнодушьем усталым,
А давали советы — совсем не внимал им.
На заре нечестивцы галдеть принялись,
На дела правоверных глазеть принялись,
Правоверных покрыли глумливой хулою,
Расхвалив свою веру безмерной хвалою.
1225 Издевались жестоко над верною верой
И своей похвалялись прескверною верой.
И равняли они, погрязая в грехах,
Мерзость идолов с верой, что дал нам аллах.
Ведь и так было множество бед для пришельцев,
Стал еще от безбожников вред для пришельцев.
Люди шейха и те, что пришли из чертога,
Речь вели то добром, то сурово и строго.
Нечестивцам при споре и шейх помогал, —
Правоверным от этого стыд был немал.
1230 И пока мрак сменился рассветом багряным,
Скорбь лихая послала беду мусульманам.
И когда яркий свет пересилил потемки,
Нечестивцы ударили в колокол громкий.
И явил небосвод солнца блещущий блик,
Словно дочь христиан показала свой лик.
Нечестивцы совсем распоясались в споре,
Как увидели шейховы страсти и горе.
Пыл неверья вовсю овладел их оравой,
Нечестивцы расхвастались силой неправой.
1235 Правоверным позорище стало невмочь,
Бросив шейха, в стыде побрели они прочь.
Шейх посмешищем стал даже детям неверных,
Им потеха была в его муках безмерных.
Он — несчастный, восторженный, старый, убогий, —
Зачарован виденьем, лежал на дороге.
Шедший люд издевался отвратно и зло,
Он же смог бы стерпеть и стократное зло.
Быль и небыль, наверно, его пожалели б,
И неверный, и верный его пожалели б,
1240 Только та христианка погибельным жаром
Обрекла участь шейха несчастьям и карам.
И с пути правоверного сбила его,
И позором безверья покрыла его,
На страдальца, откинув свой полог смотрела,
Как на жертву потайно из щелок смотрела.
Но, небрежно смотря на простертое тело,
Она мук его взять себе в толк не умела. .
Жизнь и веру надеялась разом отнять,
А смогла лишь рассудок и разум отнять.
1245 Душу шейха томленьем кручина палила,
Тайны с явью смешав воедино, палила.
Днем до вечера грудь разрывалась на части,
Ночь сменялась зарей — погибал он от страсти.
Как за месяц, росли его муки за миг,
А за месяц он сколько мучений постиг!
И росли без конца и предела страданья,
В черный прах превратили все тело страданья.
И однажды та дева, безбожница злая,
Вновь явила себя, красотою пылая,
1250 Опаляя весь мир блеском злой красоты,
Вопросила о тайне его срамоты.
«О питомцев ислама глава и вожатый,
Их наставник и веры исламской глашатай!
Если Мекка тебе — смысла жизни основа,
Почему в сей обители ищешь ты крова?
Если ты правоверных главой наречен,
Что же сдался ты в плен в нечестивый притон?
Ведь свернув отдохнуть на ночную стоянку,
Утром странники снова бредут спозаранку.
1255 Ну а шейх, целый месяц здесь крова искавший,
И покой у чертога чужого искавший, —
Разве в доме бесчестья покой обретет?
Да и прок от неверных какой обретет?»
Шейх смотрел на красу — изумленье вселенной,
Слушал звук ее слов, в глубь души впечатленный.
И все члены его истомила усталость,
И все тело его в корчах мук извивалось.
Разум сник и умолк, от бессилия нем,
В теле признаки жизни исчезли совсем. .
1260 Людям мнилось, — обрел уже смертный предел он,
Словно тысячу жизней прожив, одряхлел он.
. Словно труп он лежал —днем и в сумраке ночи,
Лишь за девой вослед поворачивал очи.
Нечестивцы дивились немало ему,
Та злодейка — и то сострадала ему.
Подошли нечестивцы к его изголовью,
Восхищаясь такой небывалой любовью.
Приподняв его голову, люди узрели,
Что жива еще жизнь в этом немощном теле.
1265 И любовь его людям сердца проняла,
И красавица та отвратилась от зла.
И когда она тронула жертву ногою,
Вздох страдальца исполнился силой благою.
Перед той розоликой очнулся он снова, —
Ни кровинки в лице, на устах — ни полслова.
Долго-долго безгласен и нем он лежал,
Дара речи лишенный совсем, он лежал.
И когда от надежд поокрепла в нем сила,
Нечестивица злобная снова спросила:
1270 «Мы уже вопрошали о шейховой доле,
Чтобы знать, что за беды его побороли.
Только шейх не сумел ум сберечь — потерял,
И от радости он даже речь потерял!
А теперь он в уме, — пусть почтит нас ответом,
.Скажет нам о себе — как просили об этом».
Шейх вздохнул, и слезами облился в минуту,
И сказал: «Заронила ты в сердце мне смуту,
На вопрос твой не скрыть мне кручину мою,
И какие ж слова я теперь утаю!
1275 И про горе, что выше всех таинств заветных,
Я скажу, — пусть вся грудь будет в ранах несметных.
Да! Когда я в страданиях лютых влачился,
У любви своей в горестных путах влачился,
Всех несчастий основа едина была:
Лик твой видел я — в этом причина была!
Красота твоя, дивным сияньем объята,
Мне явилась, как солнце в сверканье заката.
Сил не стало, терпения враз я лишился,
И ума, и рассудка тотчас я лишился.
1280 Вот — о бедах мученья сказал я тебе,
Про свои злоключенья сказал я тебе.
Помоги мне — беды тебе в этом не будет,
А погубишь — блаженством и это мне будет!
Вот каков мой рассказ, — знай мой жребий унылый,
А узнала — теперь погуби или милуй».
«О достойный, — та дева ему говорит, —
Видно, люди ислама утратили стыд!
Почему ж это ты, непростой мусульманин,
В изреченьях своих несуразен и странен?
1285 Что за суть у тебя — ни ума, ни стыда в ней,
Сам забавен, а речи — еще позабавней!
Тот, кто предан любви, — знай, достойнейший муж,
Он — как кладезь добра, да и чести к тому ж.
А порок суесловья и малым ребятам
Ведь неведом, о ты, нареченный вожатым!
Разве слава у шейхов бывала худою?
И не стыдно тебе пред твоей бородою?
Вот кому девяносто иль сотня годков,
Тот и молод, и стар, — этот возраст таков.
1290 Молодой прегрешает незрелым бездумьем,
Старый может сболтнуть, одержим слабоумьем.
Ты — не малый, не дряхлый, а разумом вял ты,
И рассудок, и ум свой уже растерял ты.
Что за речи ты вел здесь? Такого вовек
Здравомыслящий не говорил человек.
Неразумный! Сомнения нет никакого,
Что в речах твоих сердцу не следует слово.
Тайны знающий муж и в любви верен тайнам
И не выдаст ее даже знаком случайным.
1295 Про любовь — пред любимою нужно сказать,
А болтать о любви — только глупым под стать.
У приверженцев страсти обычай таков ли?
У затворников признак отличий таков ли?»
Луноликая столько упреков сказала,
Что несчастного вовсе стыдом разобрало.
И, смущеньем подавленный, шейх говорит:
«Дева рая, земной перенявшая вид!
Это страсть меня в немощь стенанья повергла,
И в безумье, отнявши сознанье, повергла.
1300 Ум, обычай! Что может быть в мире запретней
Для безумца, за страсть осужденного сплетней?
А за бред, что в безумье сказал я тебе,
Я прошу, — извини: я ведь был не в себе.
Все, что я рассказал, сущей правдою было, —
Так отвечу тебе, сколько б раз ни спросила.
Что ответить мне, чтобы понять ты сумела?
Ведь изранено сердце и сломлено тело.
Все сказал я тебе, — лишь спросила едва,
Если ж что утаил — все о том же слова.
1305 Я скажу: уж не я ли — любовью томимый,
Уж не я ли хочу единенья с любимой?»
Шейх от сказанных слов не отрекся нимало
Речь его оправданья плести продолжала.
И строптивая дева сказала: «Чудак!
Как ни тужься, а все предуказано так:
Кто помыслит достигнуть со мною свиданья,
Тот обязан исполнить четыре деянья:
Пусть повяжет зуннар да напьется он пьяным,
Пусть он идолов чтит да простится с Кораном.[119]
1310 Это — лишь за любовь воздаянья залог,
А еще есть два дела — расплата в зарок.
Те четыре деянья — залог отреченья,
Эти два будут тем четырем — искупленье.
Целый год нужно будет пробыть свинопасом,
Да в молельне огонь сторожить час за часом.[120]
Будет шейх в сей обители верным в любви,
Будет верен обетам примерным в любви,
Что ж, добро! А не то испытаний есть много
Сверх зарока того и превыше залога!
1315 И уж если со мной единения хочешь
И со мной говорить откровеннее хочешь, —
С тем, что сказано было, смириться изволь,
У порога любви опуститься изволь.
Ну а если в душе твоей страсть охладела,
Уходи, до утра не откладывай дела».
Шейх ответил: «О горе души моей хилой!
Страсть мне сердце сжигает с неведомой силой!
Искры страсти к тебе мне все тело сожгли,
Стрелы молний всю плоть до предела сожгли.
1320 Я — безумец влюбленный, больной и несчастный,
Потерял я рассудок от муки всечасной.
Что на ум ни взбредет чаровнице прелестной,
Как перечить ей может безумец безвестный!
Все, что хочешь, вели, о владычица душ!
Не исполню — меч бедствий на шею обрушь!»
И едва шейх промолвил последнее слово,
Нечестивцы и дева сказали: «Толково!»
В том чертоге по-райски палаты убрали,
Так, чтоб были убранством богаты, убрали.
1325 Там поставили небу подобный престол,
Все, что мыслимо, он красотой превзошел.
Там злодейка уселась и негою манит,
Что ни миг — шейху гибель, едва только взглянет.
Шейха вывели прямо к собравшимся сворам,
Чтобы лик его веры измазать позором.
Много было питомцев безбожия там, —
И свои собрались, и прихожие там.
Там вина поналито в сосудах немало,
Разной снеди насыпано в грудах немало.
1330 Гулкий колокол, трубы органа рыдали,
С верой шейха прощаясь в великой печали.
Там стояли священники плотно, подряд,—
Ведь впервые свершался подобный обряд!
Из молельни огонь притащили вначале
И от шейха коран получить пожелали.
И когда принесли туда крест да с зуннаром, —
Та прелестница волю дала своим чарам.
Соскочила с престола, истомой полна,
С сотней почестей к шейху ступила она.
1335 Дева чашу взяла, осушив ее разом,
Лишь узрел это шейх — позабыл ум и разум.
И, вином возбужденная, дерзко взирая,
Она снова наполнила чашу до края:
«Залпом пей, о достойный, теперь твой черед,
Хоть немного останется — будет не в счет!»
Шейху волей-неволей пришлось согласиться
Пить вино, что ему подала чаровница.
А едва только выпил — и слезы потоком,
Честь и веру забыл он в безверье жестоком.
1340 Выпил столько, что дымом душа изошла,
В винном пламени тело спалилось дотла..
Подносили вина шейху чару за чарой,
Ум стеснился от гнета любви его ярой.
И когда шейху разум вином одолело,
Стал он деву просить о свидании смело.
И коварная дева сказала в ответ:
«Ты ведь знаешь, какой ты давал мне обет». —
«Чаровница, — ответил ей шейх, — молви разом, —
Все потребуй, — твоим я послушен приказам».
1345 И старшинам неверных та дева велела
Перед шейхом безверье прославить умело.
Те бесчестье без меры хвалить принялись,
Чудеса своей веры хвалить принялись.
Платье веры с него догола ободрали,
Все, кто видели срам этот, горько рыдали.
И к купели с вином подтащили беднягу,
И бесстрашно нырнул он в холодную влагу.
В тот же миг принесли нечестивый наряд,
Облекли в него шейха с макушки до пят.
1350 Стан его обвязали зуннаром красивым,
Правоверный в мгновение стал нечестивым.
И в молельне его подвели к истуканам,
И пред ними он пал в исступлении пьяном.[121]
Там сожгли все одежды, что были на нем,
Даже «Слово господне» спалили огнем.[122]
Так вот пил он и пил, и все время был пьяным,
И спьяна поклоняться он стал истуканам.
Не осталось такого срамного занятья,
Коим небо его не карало в проклятье.
1355 От Каабы спасла его мигом любовь,
Предала на позор забулдыгам любовь.
Над несчастным глумились юнцы и гуляки,
Над подвижником веры — любители драки.
Он не помнил себя от дурмана хмельного,
А едва лишь очнется — нальют ему снова.
День и ночь он дурмана не мог превозмочь,
И не ведал он даже, где день и где ночь.
Как-то раз в помрачении диком под утро
Дал он волю стенаньям и крикам под утро:
1360 «О повергшая сердце мое в испытанья!
Моего существа сокрушила ты зданье.
Страсть к тебе все, что было и есть, отняла,
Веру в бога разбила и честь отняла.
У людей вашей веры обычай таков ли?
Честь и веру блюсти свод приличий таков ли?
Разве так исполнять свой обет подобает,
Рушить верность доверью во вред — подобает?
Любо было тебе — ты терзала меня,
Тучей молний твоих обжигало меня.
1365 Сколько просьб я исполнил — уж нету суровей,
Сколько выполнил разных жестоких условий, —
Вместо верности ты небрежение даришь,
Не свиданье, а зло унижения даришь.
Я ж, несчастный и старый, в недугах зачах
И оковы безверья влачу на ногах.
Ты меня — что ни день — ядом пьяным терзала,
В обещаньях коварным обманом терзала.
Так вот мучить, ни разу с участьем не глянув, —
Не боишься ты кары своих истуканов?»
1370 Дева молвила: «Ты придержи свой укор
И изволь до конца выполнять уговор.
Для меня совершил ты четыре деянья,
Два осталось еще — за любовь воздаянье.
Ты ведь клялся, о муж достославного рода,
Что вот здесь, в этих землях, в течение года
Ты в молельне, ночами терпенье храня,
Будешь зорко стеречь полыханье огня.
Днем без устали будешь ты делать иное —
Гнать по долам и пастбищам стадо свиное.
1375 И до ночи при свиньях и в смраде их будешь,
Пастухом в отвратительном стаде их будешь.
Год пройдет—ты в любви обретешь торжество,
Я сама подготовлю кутеж — торжество.
По законам безверья тебя я потешу,
В душу радость свиданья вселяя, потешу.
Если ж ты не сумеешь пойти той дорогой,
Если страсть твоя будет тщедушно-убогой,
Да безверье презришь ради веры своей,
Убирайся, к Каабе спеши поскорей!
1380 А за то, что ты пил столько дней без просвета
Да кутил здесь, — тебя я прощаю за это.
Ну и ты не серчай, что сожгли твое платье,
И об этом тебя попрошу не кричать я.
Если хочешь отплаты — возьми, удружи,
Для расходов в пути при себе придержи.
И считай: все, что видел, — тебе не знакомо,
Конь страстей твоих не был у этого дома».
Шейх, услышав такие слова луноликой,
Возопил в исступленье любви своей дикой:
1385 «О любовь моя! Сердце мое не круши,
Ты— мне жизни отрада и сила души.
Все, что хочешь, вели мне, я раб твой покорный,
Не исполню — казни меня смертью позорной.
Но молчи, о разлуке — ни слова, не надо!
Счастья нег не лишай так сурово, — не надо!»
И еще он воскликнул: «Ведите свиней,
К пастуху его стадо гоните скорей!
Помогите мне, грешному, милость явите
И в молельню, что пышет огнем, отведите».
1390 И пригнали к подвижнику стадо кабанье,
И исполнили также второе желанье.
День за днем шейх свиней как пастух сторожил,
А ночами — огонь, чтоб не тух, сторожил.
Утром колокол грянет в притоне проклятом
И расколет тьму ночи зловещим раскатом,
Шейх бежит, как шальной, весь в золе и дыму,
Сам огонь по безумью — не ровня ему!
1395 И под колокол тянет напев он гнусавый
Заодно с нечестивцами — всей их оравой.
И всей сворою — к свиньям, считают их рыла,
А свиней с ним бессчетное множество было!
Так и жил он невольником мрака и зла,
Ну а те, с кем судьба его вместе вела,
Все пытались спасти его, брались за дело,
Но ни на волос это его не задело.
И ушли они, шейха спасти не сумели,
И остался в неволе он в чуждом пределе.
1400 У Каабы они свой приют обрели,
Со стыдом удалившись от этой земли.
А у шейха мюрид был, надежный и верный,
Вдоволь пивший из чаши любви беспримерной.[123]
Шейх, бывало, в дорогу к неведомым странам,
Вместе с ним и слуга — за его караваном.
А когда шейх отправиться в Рум порешил,
Вышло так, что мюрид его в странствиях был.
А вернувшись из странствий, подвижник смиренный
В тот же час устремился к Каабе священной.
1405 Вот с дороги идет он в святую обитель,
Где сейчас должен быть и его покровитель.
А обитель пуста, и наставника нет,
Он ушел и четыреста присных — вослед.
Стал расспрашивать всех он в великой печали,
И ему о случившемся все рассказали —
Как отправился шейх прямо к румским пределам,
И с каким он в дороге спознался уделом.
А поскольку помощник у шейха — он сам,
Без него все, кто был, разбрелись по домам.
1410 Всех собрать приложил он стараний немало,
И о шейхе он выведал все от начала:
Как, узрев сновидение, к Руму пошел он,
Как в притоне от девы терпел произвол он,
Как, измучен любовью, «несчастным он стал,
Как в смиренье безволья безгласным он стал,
Как, напившись вина, стал гулякой он пьяным,
Как он, веру поправ, предан стал истуканам,
Как в молельне огню поклонялся он рьяно,
Как он в пламени сжег божье слово корана,
1415 Как зуннар он навертывал, веру губя,
Как в четыре кольца обернул им себя,
Как огонь сторожит он в молельне ночами,
Как за свиньями смотрит он целыми днями,
И ответил он горько, узнав эти вести:
«Вы похуже свиней, нет совсем у вас чести!
Шейх — глава ваш, мюридами вас он зовет,
Быть у шейха под властью — любому почет.
На стезе отрешенья закон есть известный:
Что ни сделал наставник — муж доблести честной,
1420 Долг сподвижников — жить в послушании строгом,
Не теряя, однако, смиренья пред богом,
И при нем, и в разлуке — ему подражать,
В каждом деле главе своему подражать.
Мне за вашу неверность презренную стыдно,
Видеть вашу одежду смиренную стыдно.
В благоденствии вы поболтать-то охочи,
А в безвременье — прочь, спрятав в сторону очи!
Совершив это зло, вы и шейха с тех пор
Обрекли на чужбине на тяжкий позор.
1425 Вам не боязно бога, стыда в вас не стало,
Зло содеяв, пришли как ни в чем не бывало!
Вы пришли, бросив шейха в далекой чужбине,
Служба шейху и сам он противны вам ныне.
Хоть и числите в праведной свите себя,
И дервишами даже вы мните себя,
Благочестие, четки, свой сан вы срамите,
Посох, святость одежд и тюрбан вы срамите.[124]
Если б шейх был псарем при собачьей ораве
И воспитывал псов, целой сворой их правя,
1430 И притом гнев небес был бы так же суров, —
Разве он обманулся бы в верности псов?
Те удрали б, другие бы рядом остались,
Вместе с ним, вопреки всем преградам, остались
И со злобой терзали б его лиходеев
Иль рыдали б по нем, вой печальный затеяв.
Человеку со псом не сравнится никак:
Там, где верность нужна, — люди хуже собак.
Ну а будь у вас храбрость и к делу раденье,
Были б совесть и малое хоть разуменье,
1435 Раз уж срок подошел быть такому несчастью,
Чтобы шейха та дева опутала страстью,
Каждый раз, как мученье ему подошло,
Вместе с ним вам терпеть нужно было бы зло.
Вы ж, в оплошности вашей свершив небреженье,
Сто бесчестий явили взамен отрешенья.
Разве жалкий хвастун зваться мужем достоин?
Кто ж хвалы в своем чванстве досужем достоин?»
Каждым словом, которым он стал отвечать,
К их устам прилагал он молчанья печать.
1440 И когда он укоров им высказал много,
Он добавил: «Безделье — делам не подмога».
И отправился в Рум он с намереньем смелым,
И пошел он к безбожным и гнусным пределам.
И мюриды решили с ним вместе идти,
Будь что будет — делить с ним невзгоды пути.
Вот уж долго бредут они чуждой страною,
Видят: шейх среди поля с оравой свиною.
И следа не осталось в нем веры — нимало,
Даже признаков разума — как не бывало.
1445 Как Меджнун, он в смятенье, оборван и пьян,
И сдружился с ним, видно, безумья дурман.
Смотрит — будто не знает, и — в сторону взглядом,
Отвернулся и взором блуждает за стадом.
Как увидел глава ходоков это дело,
Застонал он, и сердце его онемело.
И в тоске он облился потоками слез,
И, взглянувши на спутников, он произнес:
«Восхваленье воздайте творцу всеблагому,
Здесь не место теперь вам, ступайте-ка к дому.
1450 Шейх, достойный и мудрый, наставник искусный, —
Что с ним сделали козни любви его гнусной!»
И пошел он обратно и прямо—во храм,
В дом, где верный приют сокрушенным сердцам.
И в господней обители в праведном рвенье
День и ночь возносил он пред богом моленья.
Только он вознести мог молитвы и просьбы,
Чтобы шейху от скверны спастись довелось бы,
Потому что в тех помыслах верным он был,
Среди преданных мужем примерным он был.
1455 Он молился так долго— с тоской и терпеньем, —
Что господь снизошел к его горьким моленьям.
Как-то ночью, предавшись рыданьям обильным,
Стал от горестных слез он больным и бессильным.
А под утро совсем стал от немощи хвор:
Лишь откроет глаза — и смежается взор.
Видит: благостным светом окрестность залило
И из блеска сиянья явилось светило.
Да не солнце, а сто перед ним их явилось —
Сотня светочей, жаром палимых, явилось.
1460 То пророк всех пророков как вестник сошел,
Свет добра, Хашимидского рода посол.[125]
На лице его — светлой улыбки сиянье,
На устах его — речи живящей журчанье.
И увидел тот муж кладезь тайн пред собою,
И простерся он ниц со смиренной мольбою:
«Ты в высотах пророчеств всех сильных сильней,
Не лишай ты заблудших подмоги своей!
Мне несчастья мои объяснять нету нужды:
Ведь известны они тебе все и не чужды!»
1465 И сказал шах пророков стоблагостным ладом:
«Да цветут упованья твои вертоградом!
Верным помыслам, добрым стремленьям — хвала!
И высоким твоим побужденьям — хвала!
Ты такую покорность явил и смиренье,
Что творец милосерден к тебе за терпенье.
И мольбам и смиренным рыданиям внял он,
И стенаньям твоим с состраданием внял он.
Тайнам божьего промысла в яви цвести,
И в степи отрешенья, на верном пути
1470 Всем взыскующим доля назначена строго:
От нее не спасет никакая подмога.
С шейхом вашим судьба поступила сурово,
Ведь никто не видал еще в жизни такого.
Бог спасенье послал от напастей твоих,
Славь творца, ты спасен от несчастий твоих!
Много мук претерпел ты — за эти лишенья
Бог тебе милосердие шлет в избавленье».
И от тайны, открытой посланником бога,
Пролил радостных слез тот проситель премного.
1475 Застонал он, и разум оставил его,
Ум от немощи разом оставил его.
Ветер утра, насыщенный мускусом пряным,
Мускус ночи овеял камфарным туманом.[126]
У простертого ниц вдруг сознанье блеснуло,
И вскочил он, очнувшись от шума и гула.
И за то, что дала божья воля ему,
Он вознес восхваленья творцу своему.
Тут поспели друзья, расспросили, узнали
И — за ним, в путь-дорогу, в далекие дали.
1480 Вот спешат они шагом стремительно скорым,
Словно ветер по травам и водным просторам.
По горам да по долам, со склона на склон
Шли туда, где глава их был страстью сражен.
И пришли. И прозрел помраченный бедняга,
И открылось ему сокровенное благо.
Ветер сада господня вдохнул он душою,
И исполнился дух его силой большою.
И рыданья стыда снова вспыхнули в нем,
И пылал его стон покаянным огнем.
1485 И одежды безверия скинул он яро,
И порвал он узлы и тенета зуннара.
От неверья душа была мраком одета,
Светоч истины дал ей сияние света.
И узрели те люди свое торжество:
Твердость их утвердилась и в сердце его.
И, увидевши чудо того превращенья,
Вознесли они богу стократ восхваленья.
И сказали: «Глава наш в служенье высоком,
Знай, дана тебе помощь в спасенье пророком!»
1490 И когда шейх услышал об этом рассказ,
Все, что думал, друзьям он поведал тотчас.
Мужу верности мудрой открыл он объятья —
За бесстрашье и верность во всем без изъятья.
И сказал он: «О чадо, любимое мною,
Нить души моей, в сердце хранимая мною!
Был ты верен, иных устремлений не знал,
В верной дружбе вовеки сомнений не знал.
Как у бога мне вымолить — речью какою,
Чтобы он одарил тебя щедрой рукою?»
1495 И не смог удержать он счастливого плача,
В ноги шейха повинную голову пряча.
Много выпало им и тревог и невзгод,
Прежде чем наступил для покоя черед.
А затем все сказали: «Послушай, вожатый!
Раз воздал нам всевышний столь щедрой отплатой,
Уходить из опасного края нам надо
И к Каабе идти, поспешая, нам надо».
Шейх омылся, в хырку облачился опять,
И друзья были радость не в силах сдержать.[127]
1500 С твердой верой пошли они к дальним святыням,
Быстрым шагом пошли по степям и пустыням.
Шейх шагает к мекканским святыням покуда,
Взор на ту луноликую кинем покуда.
В полудреме красавице видится сон,
Что светило, померкнув, пошло под уклон,
Будто голос Исы вдруг доходит до слуха:
«Видно, сердце твое к зову верности глухо.
Шейх Санан, достославных мужей предводитель,
Что приютом себе выбрал вашу обитель,
1505 Из-за гнета ему причиненного зла
И обидясь, что ты с ним сурова была,
Кров обители вашей навеки покинул,
Ради крова родной ему Мекки покинул.
Поспеши и, проникнувшись шейховой верой,
Повинись перед ним, в их обычай уверуй!»
И красавица вмиг пробудилась от сна,
И за шейхом решила пуститься она.
И когда она вспомнила все, что свершила,
Ее душу стыдом, как огнем, опалило,
1510 Застонала она и— в дорогу скорее,
И к святыням Каабы пошла не робея.
Слезы звездами с неба роняла она,
Как Лейли по Меджнуну, рыдала она.
И пошла вслед ушедшим, и мчалась резвее,
Чем летит лепесток, завихрясь в суховее.
Шаг за шагом идя, чуть жива была дева,
Грех отмщала ей кара небесного гнева.
А в пустыне совсем она стала худа,
Одолел ее ужас, приспела беда.
1515 Извела ее немощь, сковала усталость,
А пред нею бескрайняя даль простиралась.
Говорит она: «Боже, слаба я и хила,
Кровь сожгла мое сердце и взор мой затмила.
Я больная, несчастная, — милостив будь,
Одинока ужасно я, — милостив будь.
Хоть иного я, кроме позора, не знаю,
Где ж, помимо тебя, мне опора? — Не знаю!»
Так она о судьбе одинокой рыдала,
О беде безысходно глубокой рыдала.
1520 Скорбь несчастной была так горька и сильна,
Что бессильно на землю упала она.
И простерлась во прахе, лишившись рассудка,
И страданье ее было страшно и жутко.
И прозрели неладное шейх достославный
И шагавший с ним рядом мюрид его главный.
Распознали они луноликой беду,
Ее муки и скорби великой беду.
Шейх и верный мюрид его вспять повернулись,
И другие, чтоб с ними шагать, повернулись.
1525 И у каждого сотни догадок роятся:
«О создатель, зачем же назад возвращаться?»
И они вместе с шейхом пришли в те места,
Где лежала та дева — сама красота.
И хоть шейх безучастен был к прежним желаньям,
Совладать он не смог с подступившим рыданьем.
Он прижал к себе деву, склонившись с ней рядом,
И с ресниц его слезы посыпались градом.
Лепесткам была сладость нектара дана,
И нарциссы-глаза пробудились от сна.
1530 И, увидев, что шейх ее держит в объятьях,
Дева слезы лила, не умея сдержать их.
И она застонала в бессилье жестоком,
И лились ее слезы кровавым потоком.
И сказала она: «Муж святого пути!
Где, скажи, мне слова покаянья найти?
Даже злое дитя, что бросает каменья,
В зной под сенью дерев обретает спасенье.
Даже ветви, что тысячью терний колючи,
По весне расцветают от благостной тучи,
1535 Грех деяний моих необъятно велик,
Свет добра в твоем сердце стократно велик.
Все мои злодеяния знаю я точно, .
Пред твоим милосердьем я зла и порочна.
Все дела мои злы и без меры ужасны,
Я сама и грехи моей веры ужасны.
Я сказала бы, как ты величьем высок,
Только жизнь мне недолгий оставила срок». -
И усердье к исламу она возвестила,
И пророка Исы имена возвестила.
1540 И сказала еще: «Все! Конец моим бредням,
Веру мне объяви перед вздохом последним».
И омыл ее лик шейх потоками слез,
И до девы величие веры донес.
И она, с тяжким вздохом приняв эту милость,
Перед шейхом навеки с душою простилась.
Правоверных объяло волнение снова,
Вознесли они вопли смятения снова.
И безверью, и вере понятье дано,—
Ох, чудно это дело, взаправду чудно!
1545 Да, в любви столь чудесных свершений немало,
И чудес, что всех тайн сокровенней, немало.
Ведь любовь — океан с бездной вод беспредельной,
В каждой капле его — небосвод беспредельный.
Да, любовь — целый мир необъятных широт,
И любовь — это небо бездонных высот.
Но и небо затмить может тучей ненастной,
Муха может взлететь выше птицы прекрасной.
Лишь единая искра любви загорится,
Сотням молний сверкающих с ней не сравниться!
1550 В море страсти и капле способность дана
Мир потоками бедствий разрушить сполна.
Меч любви — сотен тысяч побоищ свершенье, —
Ни возмездия им, ни отплаты, ни мщенья!
Испытавший в любви сто напастей и бедствий
Не спасется вовек от несчастий и бедствий.
Сад любви небывалою мукой объят,
В кровь безвинно погибших окрашен тот сад.
Там пушинки ресниц—как смертельные жала,
Ими сонмы страдающих насмерть сражало.
1655 От единой лишь родинки гибнет в увечьях
Все бессчетное войско очей человечьих.
Во владеньях любви шах и нищий равны,
В мире праведность с долею низшей равны.
Нет в любви, кроме гнета и тягот, иного,
Кроме бедствий, что на сердце лягут, иного!
Вот и шейх, возгоревшись великой любовью,
Посрамлен был всесветно столь дикой любовью.
А потом, как и я, присмирившись навек,
На чужие сердца не ходил он в набег.
1560 Говорят, у меня бед не больше бывало, —
Да, не больше, а все же их было немало!
Эй, постой, Навои, прекращай эти речи,
О любви не суди — забредешь ты далече! [128]
Если срок, хоть и малый, а будет мне дан,
О любви моей тоже сложу я дастан.
И судящий всегда обо всем справедливо
Сам увидит, верна моя речь или лжива.
Шейх утешился в горе своем понемногу
И собрался к священной Каабе в дорогу.
1565 Он ту деву в чертоге любви схоронил,
Средь священных гробниц и святейших могил.
От Каабы пустился бродить он по свету,
И к Каабе вернулся он, верный обету.
И пока рок не свел его снова с любимой,
Он молитвы творил, покаяньем томимый.
Шейх Санан был в чести у благого порога,
Тайн невидимой сущности ведал он много.[108]
Средь святых и святейших он жил у Каабы,[109]
Его святость с пророками спорить могла бы.
1055 Он в народе столпом благочестия слыл,
Шейхом шейхов священной Каабы он был.
У дверей его — шахи, как нищие — кругом,
Было лестно им, если он звал их к послугам.
Все молитвы его за скорбящих в печали
Сонмы ангелов, руки воздев, привечали.
Лик желанный — мечтаний и дум существо —
Рдел сиянием в зеркале сердца его.
С ним мюридов — четыреста, сутью и с виду
Джунаиду под стать и сродни Баязиду.[110]
1060 По величью он выше высот небосклона,
Милосердьем — превыше предвечного трона.
Если мир почернел бы от дыма и бед,
От молитв его вмиг возгорелся бы свет.
А для тех, кто спознался с лихою напастью,
Он молитву прочтет — и не быть их несчастью.
Все реченья его — дар пророчеств небесных,
А свершения — плод откровений чудесных.
Лишь помыслит о чем-нибудь — сбудется враз,
Небывалое в быль превратится тотчас.
1065 Как-то раз ночь за ночью ему сновиденье, —
Потерял он покой и лишился терпенья.
Он проснется и молит защиты и крова,
А закроет глаза —тот же сон ему снова:
Будто в чуждой стране он бредет наобум,
А потом узнает, что страна эта — Рум.[111]
Там забрел в монастырь он и вдребезги пьяным
Стал молиться под стать бывшим там христианам.[112]
Сон маячил пред ним неотвязною тайной,
И решил он: беда эта — знак не случайный.
1070 Всякий жребий — притон ли, святыня святынь —
Предначертан судьбой, как ни брось, как ни кинь.
Значит, надо в те страны скорее сбираться,
Если рок повлечет — не робея, сбираться.
Раз уж мне этот край предуказан судьбою,
Что со мной ни случится — я связан судьбою.
Поразмыслил о деле он: как ни верти,
Видит — выхода нету и надо идти.
Вот пошел он, как путник, к священным оградам,
Сотню раз обошел их прощальным обрядом.
1075 Обходя, предавался он горестным думам,
И пошел он в предел, называемый Румом.
И узнали сподвижники шейхов обет,
И пошли они в странствие шейху вослед.
Так и шли они — праведник подвигов славных
И четыреста присных — мужей достославных.
В сердце шейха запали тревога и смута
И губить его стали жестоко и люто.
Каждый миг приносил ему тяготы дум,
И от них непрестанно бывал он угрюм.
1080 И друзья перемену в нем ту распознали,
И печаль, и его маету распознали.
И решили вопрос обратить к нему чинно, —
Им неведомо было, в чем грусти причина.
На вопрос их — от шейха ни слова в ответ,
И от этого было немало им бед.
Прямо к цели за ним они следом шагали,
Да не к цели — к бесчисленным бедам шагали!
И пока они шли в ту страну вереницей,
В сердце шейха тревоги вздымались сторицей.
1085 Миновали они много мест и дорог
И увидели вдруг необычный чертог.
Купола его — ровня небесному своду,
Много башенок странных, невиданных сроду.
Его камни — из скал неудач и несчастий,
А кирпичная кладка — из глины напастей.
В красоте его скрыто сто грозных примет,
Сто узоров на нем —1 удивительней нет.
Там с причудливых башенок смотрится смута,
И скитальцу ни крова там нет, ни приюта.
1090 Ярче страстных очей там оконные щели,
Но пристанища зла в них укрыться сумели.
Истой вере чертог этот — гибель и вред,
И повсюду там страсти погибельной след.
Там в проемах — как горы камней для защиты —
Саблей страсти ссеченные головы скрыты.
Правоверных побить они градом готовы,
Целый мир погубить камнепадом готовы.
Скрыты полчища гнуси за створой ворот,
Гнусный купол дворца — шириной в небосвод.
1095 Там сто тысяч коварств слиты в цепь, словно звенья,
Страсть безумьем сковала их в цепь исступленья.
Жаром страсти горят там сто огнемолелен,
В них — ста тысяч безумств хоровод беспределен.[113]
В том чертоге— кружение дыма, и чад
Черным мраком безверья и злобой чреват.
И доныне притон, столь же преданный сквернам,
И неверным неведом был и правоверным.
И покинули силы тут шейхово тело,
Душу немощью горя и мук одолело.
1100 Цепенением слабости скован он был,
Блеском мира чудес очарован он был.
Зачарованным взором скользя по громадам,
Вдруг с одним из чудес повстречался он взглядом.
Видит — будто завеса окошко прикрыла,
Широтой — словно небо, а в центре — светило.
Ветер полог надует и чуть отвернет —
И лучи того солнца сверкают с высот.
Да какое там солнце — сто солнц бесноватых
Мотыльками порхают в горящих закатах.
1105 Воплощенье чудесного духа то диво,
Его трепет в душе отражается живо.
А за ним — дивный лик, душу жгущий красой —
Кипарису и розе присущей красой.
И душа зачарована блещущим ликом, —
Каждый миг предстает он в виденье столиком.
Чудный лик красотою — прекраснее гурий,
Он сияет, как солнце, в рассветной лазури.[114]
Лик ее — яркий свет, кудри — темень и мрак,
Признак веры — тот свет, тьма — безверия знак.
1110 А завесой кудрей лик свой томный закроет —
Будто солнце завесою темной закроет.
Темный мир ее кос — словно стоны влюбленных,
Чадный дым их сердец, жаром страсти спаленных.
А бровей-полумесяцев тонкий изгиб!
Тут и толпы влюбленных смутиться могли б!
А под сводом бровей — взор, грозящий бедою, —
Ведь и своды чертога там смотрят с враждою!
А ресницы у глаз — что войска: ряд за рядом,
Все мятежной толпою готовы к осадам.
1115 Под очами — по крошечной родинке. Да!
Это точка под буквою в слове «беда»![115]
Эти точки — под оком, и в точках — уста,
У единой беды точек — словно у ста!
А уста — как тайник, тайны страсти таящий
Под незримой завесою, к тайнам манящей.
Те уста исцелят даже тяжкий недуг,
В них дыханьем Исы вдохновлен каждый звук.
Их рубины исток вдохновениям дали,
Для ослабших они исцелением стали.
1120 Ямки щек! Там сто тысяч невольников скрыто —
Ханаанских Юсуфов столикая свита! [116]
А кудрей своих кольца арканом метнет,—
И без счета в извивах их гибнет народ.
Буквой «нун» точка ямки в округлом окладе,
Словно рябь пузырьков на мерцающей глади.[117]
Стан трепещущий —• с веткою схож молодою,
Ну а поступь — с журчащей живою водою.
А глаза и уста, как на диво, — в разлад:
Убивают одни, а другие живят.
1125 А наряд ее — словно бы роз изобилье:
Сотни тысяч сердец повергает в бессилье.
А на платье — накидка, пестра и нарядна, —
Потрудились тут френги-умельцы изрядно! [118]
Хоть и насмерть сражает тот пестрый наряд,
Благовонье его — оживляет стократ.
Гнев безбожных очей ее в лютости ярой
Правоверным грозит неминучею карой.
Ее косы — зуннары: поддавшись их чарам,
Правоверный погрязнет в безверии яром!
1130 Прямо в душу краса ее льется волной,
Как холодная влага, испитая в зной.
Свет красы ее губит вселенную жаром,
Пламя уст ее жжет душу тленную жаром.
Здесь разумные станут огню поклоняться
И святые на святость свою покусятся!
Эта дочь христиан — небывалой красы —
В блеске солнца предстала, как чадо Исы.
Сердце шейха, как молнией, искрой пронзилось,
И душа его в море огня погрузилась.
1135 Но себя охранил он, к прощенью взывая,
«Бог велик!» — под молитвенной сенью взывая.
Приоткрыла красавица пламень лица
И сожгла всю молитву его до конца.
Стал на землю он падать, ослабший и хворый, •
Но обители тела стал посох опорой. .
Прислонился спиной он к высокой ограде,
Изумление чудом застыло во взгляде.
Но и телу и посоху был свой предел,
Обессилев вконец, он на землю осел.
1140 Вдруг безгрешную душу согрело любовью,
Кровь вступила, исполнилось тело любовью.
Мощь и немощь терзали и душу и тело,
В изумленье застыли друзья онемело.
Друг на друга они удивленно глядят
И разводят руками, потупивши взгляд.
Все до ночи в великом смятении были,
Да и горем убиты не менее были.
Ночь покрыла весь свет темнотою обложной,
Словно темень безверия — замок безбожный.
1145 Мрак за теменью пал, и слепой и немой,
И пришельцев окутало черною тьмой.
И остались пришельцы в земле нечестивых,
Не земля — горы бед там зияют в извивах.
И для шейха настал день великой печали, —
Люди ночи столь темной вовек не видали.
Небо скрылось под пологом бедствий и мук,
Словно гвозди на нем — точки-звезды вокруг.
. Слезы неба текли, едким дымом пролиты,
Чадным облаком, в выси гонимым, пролиты.
1150 И тогда небеса без движенья застыли,
Словно горы — в могучей и скованной силе.
Небо пленникам бедствий страду принесло,
И большую, как горы, беду принесло.
И сокрылась вселенная в гибельных кручах,
Пали вниз миллионы каменьев горючих.
Очи неба слезинками звезды роняли,
Словно плача о шейхе в жестокой печали.
Этот плач — поминанье о людях земных,
Темень черных одежд — это траур о них.
1155 Шейх повержен, и попран, и сломлен бедою,
Изнемог он, измученный долей худою.
Гнетом страсти давим, в униженье убогом
На земле он лежал перед мрачным чертогом.
Страсть сожгла ему душу и тело огнем,
Вера в бога в неверье горела огнем.
В море слез он тонул, в муках жажды тяжелых:
Пламень сердца из уст вырывался, как всполох.
Страсть любви ему все пеленою затмила,
Мраком ночи ему все земное затмило.
1160 Сто негаданных бедствий послал ему рок,
И несчастный сквозь слезы рыданий изрек:
«Что ни миг, то несчастье и новая кара,
И за что мне, о небо, суровая кара?
Ты сгубило покой мой и страстью смутило,
Сотня огненных бедствий меня поглотила.
Светом солнца сначала ты грело мой взор,
А потом плен и мрак мне послало в позор.
Да и только ли мрак овладел небесами?
Самый лик естества измарало ты в сраме.
1165 Ад сокрыл всю вселенную клубами дыма,
Пламя ада — души моей жаром палимо.
О аллах! Это что за ненастная ночь?
Где бывала такая несчастная ночь?
Я изведал немало несчастий ночами,
Но не видел таких я напастей ночами.
То не ночь — это сумрак, извергнутый адом,
Или — стоны небес мир окутали чадом.
Да не ведает ночь эту боле никто,
Да не знает подобной неволи никто.
1170 Начинать ли про муку ночную рассказы,
Иль о днях моих бедствий начну я рассказы, —
Чувства в теле, желанья, рассудок и разум
За завесою страсти сокроются разом!
Всех желаний, что жгли меня ранее, нет,
Только в муках любви им скончания нет!
Я и сил не найду в моем немощном теле,
Чтобы эти рыданья они претерпели.
Голове моей как притерпеться к ударам,
Не поддаться каменьям печали и карам?
1175 Где глаза —лунный лик созерцать без конца,
Не ослепнув от солнца такого лица?
Где мой лик — рухнуть ниц перед светлым порогом
И припасть, словно к шаху, в смиренье убогом?
Руки где, чтобы в грудь мне вонзили каменья,
И посыпали голову прахом смиренья?
Где мой разум, способный себя соблюсти
И угрозам безумия встать на пути?
Где мой ум — объяснить бы все сущее толком
И разбитое сердце собрать по осколкам?
1180 Где терпенье, чтоб немощи мог побороть я,
Вновь срастить мою печень — куски и лохмотья?
Муку несть — где во мне хоть в помине душа?
Нет ее, ведь мертва и поныне душа!
Где же сердце мое — кровь проталкивать в жилах?
Как и душу, его отыскать я не в силах.
Этот путь мне бедою из бед обернулся,
Да такой, что уж хуже и нет, обернулся.
Лучше б я не родился и не был бы жив,
Чем познать эту жизнь, столько мук пережив!
1185 Лучше б молния с неба бедою слетела,
И следа не оставив от бренного тела!
Помогите, внемлите души моей крику,
Не щадите, убейте меня — горемыку.
Да не ведает мир стыд деяний моих,
Да не слышит никто стон рыданий моих.
О друзья, разрубите мне тело и кости,
И сожгите, и пепел мой по ветру бросьте!
И не знал бы я в мире стыда посрамленья,
Лучше раз умереть, чем стократ за мгновенье».
1190 Изумясь его бедам, рыдали друзья,
Стали кровью рыдать от печали друзья.
И они, состраданием к горю согреты,
Стали шейху наказы давать и советы.
Шейх не слушает слов их, не внемлет советам,
Смысл речей до него не доходит, — да где там!
На вопрос по законам разумных примет
По обычаям страсти дает он ответ.
Вот один говорит: «Мудрый муж благодатей!
Прах с пути твоего — как сурьма для собратий.
1195 Кто спознался в дороге с тяжелой судьбою,
Оживет, если он овладеет собою».
Шейх ответил: «О сын мой, владеть-то мне чем?
Потерял и себя самого я совсем».
А другой говорит: «Это дело шайтана,
Лишь в раденье предел наважденьям обмана».
Шейх промолвил: «Лишь собранность делу подмога,
Я ж растерян душою, в том пользы не много».
Третий молвил: «Наставник хранящих завет,
Лишь молитва спасет от нагрянувших бед».
1200 Шейх сказал: «Ты таких не растрачивай кличей, —
Я — безумен, безумцам неведом обычай».
Кто-то вымолвил: «Сам омовение сделай,
Да и спутникам знак позволения сделай».
Шейх сказал: «Кроме слез, где найдется вода?
Кровью печени в очи мне льется вода».
Пятый молвил: «Купанием сердце очисти, —
Верный путь отряхнуться от зла и корысти».
Шейх сказал: «Отрешеньем, как морем, объятый,
Я тону. Так чего ж еще ждешь от меня ты?»
1205 А один произнес: «Четки есть у тебя, —
От невзгод ты избавишься, их теребя».
Шейх ответил: «У четок порвалась бечевка,
И меня, как зуннаром, опутала ловко».
А другой дал совет: «Подзаймись зубочисткой, —
Все исполнишь обет, — меж зубов ее тискай!»
Шейх сказал: «Зубочистка — одна суета,
Перст смущенья мои закусили уста!»
И еще было слово: «Гнетут тебя страхи —
Головой преклонись для молитвы во прахе».
1210 Шейх сказал, кровью слез обливаясь, как потом:
«Головою прикован я к этим воротам».
, Кто-то молвил: «Хоть к Руму лежали пути,
Нам не впору ли ныне к Каабе идти?»
Шейх сказал: «У Каабы искомое мною
Здесь нашел я. Что делать мне с долей иною?»
А еще один молвил: «Мы вышли к пустыне,
В самый раз нам бы к Мекке направиться ныне».
Шейх ответствовал: «Здесь я и Мекку обрел,
В Рум пришел я, — зачем мне неведомый дол?»
1215 А один говорит: «Раз дошли мы до цели,
Не пора ль о родном нам подумать пределе?»
Шейх ответил: «Дарующий блага зиждитель
Вместо родины дал нам вот эту обитель».
Кто-то молвил: «Узнали бы шейхи сей срам —
И воздалось бы карой суровою нам».
Шейх сказал: «Дружба с ними нужна мне едва ли,
Я друзей обрету и в питейном подвале».
Кто-то молвил: «Где святость твоя затерялась?
Где ж забвение благ бытия затерялось?»
1220 Шейх сказал: «Здесь и святость блаженней найдется,
И в обители сей сто забвений найдется».
И в ту ночь все стократ претерпели печали,
И несчастиям шейха друзья сострадали.
Шейх укоры встречал с равнодушьем усталым,
А давали советы — совсем не внимал им.
На заре нечестивцы галдеть принялись,
На дела правоверных глазеть принялись,
Правоверных покрыли глумливой хулою,
Расхвалив свою веру безмерной хвалою.
1225 Издевались жестоко над верною верой
И своей похвалялись прескверною верой.
И равняли они, погрязая в грехах,
Мерзость идолов с верой, что дал нам аллах.
Ведь и так было множество бед для пришельцев,
Стал еще от безбожников вред для пришельцев.
Люди шейха и те, что пришли из чертога,
Речь вели то добром, то сурово и строго.
Нечестивцам при споре и шейх помогал, —
Правоверным от этого стыд был немал.
1230 И пока мрак сменился рассветом багряным,
Скорбь лихая послала беду мусульманам.
И когда яркий свет пересилил потемки,
Нечестивцы ударили в колокол громкий.
И явил небосвод солнца блещущий блик,
Словно дочь христиан показала свой лик.
Нечестивцы совсем распоясались в споре,
Как увидели шейховы страсти и горе.
Пыл неверья вовсю овладел их оравой,
Нечестивцы расхвастались силой неправой.
1235 Правоверным позорище стало невмочь,
Бросив шейха, в стыде побрели они прочь.
Шейх посмешищем стал даже детям неверных,
Им потеха была в его муках безмерных.
Он — несчастный, восторженный, старый, убогий, —
Зачарован виденьем, лежал на дороге.
Шедший люд издевался отвратно и зло,
Он же смог бы стерпеть и стократное зло.
Быль и небыль, наверно, его пожалели б,
И неверный, и верный его пожалели б,
1240 Только та христианка погибельным жаром
Обрекла участь шейха несчастьям и карам.
И с пути правоверного сбила его,
И позором безверья покрыла его,
На страдальца, откинув свой полог смотрела,
Как на жертву потайно из щелок смотрела.
Но, небрежно смотря на простертое тело,
Она мук его взять себе в толк не умела. .
Жизнь и веру надеялась разом отнять,
А смогла лишь рассудок и разум отнять.
1245 Душу шейха томленьем кручина палила,
Тайны с явью смешав воедино, палила.
Днем до вечера грудь разрывалась на части,
Ночь сменялась зарей — погибал он от страсти.
Как за месяц, росли его муки за миг,
А за месяц он сколько мучений постиг!
И росли без конца и предела страданья,
В черный прах превратили все тело страданья.
И однажды та дева, безбожница злая,
Вновь явила себя, красотою пылая,
1250 Опаляя весь мир блеском злой красоты,
Вопросила о тайне его срамоты.
«О питомцев ислама глава и вожатый,
Их наставник и веры исламской глашатай!
Если Мекка тебе — смысла жизни основа,
Почему в сей обители ищешь ты крова?
Если ты правоверных главой наречен,
Что же сдался ты в плен в нечестивый притон?
Ведь свернув отдохнуть на ночную стоянку,
Утром странники снова бредут спозаранку.
1255 Ну а шейх, целый месяц здесь крова искавший,
И покой у чертога чужого искавший, —
Разве в доме бесчестья покой обретет?
Да и прок от неверных какой обретет?»
Шейх смотрел на красу — изумленье вселенной,
Слушал звук ее слов, в глубь души впечатленный.
И все члены его истомила усталость,
И все тело его в корчах мук извивалось.
Разум сник и умолк, от бессилия нем,
В теле признаки жизни исчезли совсем. .
1260 Людям мнилось, — обрел уже смертный предел он,
Словно тысячу жизней прожив, одряхлел он.
. Словно труп он лежал —днем и в сумраке ночи,
Лишь за девой вослед поворачивал очи.
Нечестивцы дивились немало ему,
Та злодейка — и то сострадала ему.
Подошли нечестивцы к его изголовью,
Восхищаясь такой небывалой любовью.
Приподняв его голову, люди узрели,
Что жива еще жизнь в этом немощном теле.
1265 И любовь его людям сердца проняла,
И красавица та отвратилась от зла.
И когда она тронула жертву ногою,
Вздох страдальца исполнился силой благою.
Перед той розоликой очнулся он снова, —
Ни кровинки в лице, на устах — ни полслова.
Долго-долго безгласен и нем он лежал,
Дара речи лишенный совсем, он лежал.
И когда от надежд поокрепла в нем сила,
Нечестивица злобная снова спросила:
1270 «Мы уже вопрошали о шейховой доле,
Чтобы знать, что за беды его побороли.
Только шейх не сумел ум сберечь — потерял,
И от радости он даже речь потерял!
А теперь он в уме, — пусть почтит нас ответом,
.Скажет нам о себе — как просили об этом».
Шейх вздохнул, и слезами облился в минуту,
И сказал: «Заронила ты в сердце мне смуту,
На вопрос твой не скрыть мне кручину мою,
И какие ж слова я теперь утаю!
1275 И про горе, что выше всех таинств заветных,
Я скажу, — пусть вся грудь будет в ранах несметных.
Да! Когда я в страданиях лютых влачился,
У любви своей в горестных путах влачился,
Всех несчастий основа едина была:
Лик твой видел я — в этом причина была!
Красота твоя, дивным сияньем объята,
Мне явилась, как солнце в сверканье заката.
Сил не стало, терпения враз я лишился,
И ума, и рассудка тотчас я лишился.
1280 Вот — о бедах мученья сказал я тебе,
Про свои злоключенья сказал я тебе.
Помоги мне — беды тебе в этом не будет,
А погубишь — блаженством и это мне будет!
Вот каков мой рассказ, — знай мой жребий унылый,
А узнала — теперь погуби или милуй».
«О достойный, — та дева ему говорит, —
Видно, люди ислама утратили стыд!
Почему ж это ты, непростой мусульманин,
В изреченьях своих несуразен и странен?
1285 Что за суть у тебя — ни ума, ни стыда в ней,
Сам забавен, а речи — еще позабавней!
Тот, кто предан любви, — знай, достойнейший муж,
Он — как кладезь добра, да и чести к тому ж.
А порок суесловья и малым ребятам
Ведь неведом, о ты, нареченный вожатым!
Разве слава у шейхов бывала худою?
И не стыдно тебе пред твоей бородою?
Вот кому девяносто иль сотня годков,
Тот и молод, и стар, — этот возраст таков.
1290 Молодой прегрешает незрелым бездумьем,
Старый может сболтнуть, одержим слабоумьем.
Ты — не малый, не дряхлый, а разумом вял ты,
И рассудок, и ум свой уже растерял ты.
Что за речи ты вел здесь? Такого вовек
Здравомыслящий не говорил человек.
Неразумный! Сомнения нет никакого,
Что в речах твоих сердцу не следует слово.
Тайны знающий муж и в любви верен тайнам
И не выдаст ее даже знаком случайным.
1295 Про любовь — пред любимою нужно сказать,
А болтать о любви — только глупым под стать.
У приверженцев страсти обычай таков ли?
У затворников признак отличий таков ли?»
Луноликая столько упреков сказала,
Что несчастного вовсе стыдом разобрало.
И, смущеньем подавленный, шейх говорит:
«Дева рая, земной перенявшая вид!
Это страсть меня в немощь стенанья повергла,
И в безумье, отнявши сознанье, повергла.
1300 Ум, обычай! Что может быть в мире запретней
Для безумца, за страсть осужденного сплетней?
А за бред, что в безумье сказал я тебе,
Я прошу, — извини: я ведь был не в себе.
Все, что я рассказал, сущей правдою было, —
Так отвечу тебе, сколько б раз ни спросила.
Что ответить мне, чтобы понять ты сумела?
Ведь изранено сердце и сломлено тело.
Все сказал я тебе, — лишь спросила едва,
Если ж что утаил — все о том же слова.
1305 Я скажу: уж не я ли — любовью томимый,
Уж не я ли хочу единенья с любимой?»
Шейх от сказанных слов не отрекся нимало
Речь его оправданья плести продолжала.
И строптивая дева сказала: «Чудак!
Как ни тужься, а все предуказано так:
Кто помыслит достигнуть со мною свиданья,
Тот обязан исполнить четыре деянья:
Пусть повяжет зуннар да напьется он пьяным,
Пусть он идолов чтит да простится с Кораном.[119]
1310 Это — лишь за любовь воздаянья залог,
А еще есть два дела — расплата в зарок.
Те четыре деянья — залог отреченья,
Эти два будут тем четырем — искупленье.
Целый год нужно будет пробыть свинопасом,
Да в молельне огонь сторожить час за часом.[120]
Будет шейх в сей обители верным в любви,
Будет верен обетам примерным в любви,
Что ж, добро! А не то испытаний есть много
Сверх зарока того и превыше залога!
1315 И уж если со мной единения хочешь
И со мной говорить откровеннее хочешь, —
С тем, что сказано было, смириться изволь,
У порога любви опуститься изволь.
Ну а если в душе твоей страсть охладела,
Уходи, до утра не откладывай дела».
Шейх ответил: «О горе души моей хилой!
Страсть мне сердце сжигает с неведомой силой!
Искры страсти к тебе мне все тело сожгли,
Стрелы молний всю плоть до предела сожгли.
1320 Я — безумец влюбленный, больной и несчастный,
Потерял я рассудок от муки всечасной.
Что на ум ни взбредет чаровнице прелестной,
Как перечить ей может безумец безвестный!
Все, что хочешь, вели, о владычица душ!
Не исполню — меч бедствий на шею обрушь!»
И едва шейх промолвил последнее слово,
Нечестивцы и дева сказали: «Толково!»
В том чертоге по-райски палаты убрали,
Так, чтоб были убранством богаты, убрали.
1325 Там поставили небу подобный престол,
Все, что мыслимо, он красотой превзошел.
Там злодейка уселась и негою манит,
Что ни миг — шейху гибель, едва только взглянет.
Шейха вывели прямо к собравшимся сворам,
Чтобы лик его веры измазать позором.
Много было питомцев безбожия там, —
И свои собрались, и прихожие там.
Там вина поналито в сосудах немало,
Разной снеди насыпано в грудах немало.
1330 Гулкий колокол, трубы органа рыдали,
С верой шейха прощаясь в великой печали.
Там стояли священники плотно, подряд,—
Ведь впервые свершался подобный обряд!
Из молельни огонь притащили вначале
И от шейха коран получить пожелали.
И когда принесли туда крест да с зуннаром, —
Та прелестница волю дала своим чарам.
Соскочила с престола, истомой полна,
С сотней почестей к шейху ступила она.
1335 Дева чашу взяла, осушив ее разом,
Лишь узрел это шейх — позабыл ум и разум.
И, вином возбужденная, дерзко взирая,
Она снова наполнила чашу до края:
«Залпом пей, о достойный, теперь твой черед,
Хоть немного останется — будет не в счет!»
Шейху волей-неволей пришлось согласиться
Пить вино, что ему подала чаровница.
А едва только выпил — и слезы потоком,
Честь и веру забыл он в безверье жестоком.
1340 Выпил столько, что дымом душа изошла,
В винном пламени тело спалилось дотла..
Подносили вина шейху чару за чарой,
Ум стеснился от гнета любви его ярой.
И когда шейху разум вином одолело,
Стал он деву просить о свидании смело.
И коварная дева сказала в ответ:
«Ты ведь знаешь, какой ты давал мне обет». —
«Чаровница, — ответил ей шейх, — молви разом, —
Все потребуй, — твоим я послушен приказам».
1345 И старшинам неверных та дева велела
Перед шейхом безверье прославить умело.
Те бесчестье без меры хвалить принялись,
Чудеса своей веры хвалить принялись.
Платье веры с него догола ободрали,
Все, кто видели срам этот, горько рыдали.
И к купели с вином подтащили беднягу,
И бесстрашно нырнул он в холодную влагу.
В тот же миг принесли нечестивый наряд,
Облекли в него шейха с макушки до пят.
1350 Стан его обвязали зуннаром красивым,
Правоверный в мгновение стал нечестивым.
И в молельне его подвели к истуканам,
И пред ними он пал в исступлении пьяном.[121]
Там сожгли все одежды, что были на нем,
Даже «Слово господне» спалили огнем.[122]
Так вот пил он и пил, и все время был пьяным,
И спьяна поклоняться он стал истуканам.
Не осталось такого срамного занятья,
Коим небо его не карало в проклятье.
1355 От Каабы спасла его мигом любовь,
Предала на позор забулдыгам любовь.
Над несчастным глумились юнцы и гуляки,
Над подвижником веры — любители драки.
Он не помнил себя от дурмана хмельного,
А едва лишь очнется — нальют ему снова.
День и ночь он дурмана не мог превозмочь,
И не ведал он даже, где день и где ночь.
Как-то раз в помрачении диком под утро
Дал он волю стенаньям и крикам под утро:
1360 «О повергшая сердце мое в испытанья!
Моего существа сокрушила ты зданье.
Страсть к тебе все, что было и есть, отняла,
Веру в бога разбила и честь отняла.
У людей вашей веры обычай таков ли?
Честь и веру блюсти свод приличий таков ли?
Разве так исполнять свой обет подобает,
Рушить верность доверью во вред — подобает?
Любо было тебе — ты терзала меня,
Тучей молний твоих обжигало меня.
1365 Сколько просьб я исполнил — уж нету суровей,
Сколько выполнил разных жестоких условий, —
Вместо верности ты небрежение даришь,
Не свиданье, а зло унижения даришь.
Я ж, несчастный и старый, в недугах зачах
И оковы безверья влачу на ногах.
Ты меня — что ни день — ядом пьяным терзала,
В обещаньях коварным обманом терзала.
Так вот мучить, ни разу с участьем не глянув, —
Не боишься ты кары своих истуканов?»
1370 Дева молвила: «Ты придержи свой укор
И изволь до конца выполнять уговор.
Для меня совершил ты четыре деянья,
Два осталось еще — за любовь воздаянье.
Ты ведь клялся, о муж достославного рода,
Что вот здесь, в этих землях, в течение года
Ты в молельне, ночами терпенье храня,
Будешь зорко стеречь полыханье огня.
Днем без устали будешь ты делать иное —
Гнать по долам и пастбищам стадо свиное.
1375 И до ночи при свиньях и в смраде их будешь,
Пастухом в отвратительном стаде их будешь.
Год пройдет—ты в любви обретешь торжество,
Я сама подготовлю кутеж — торжество.
По законам безверья тебя я потешу,
В душу радость свиданья вселяя, потешу.
Если ж ты не сумеешь пойти той дорогой,
Если страсть твоя будет тщедушно-убогой,
Да безверье презришь ради веры своей,
Убирайся, к Каабе спеши поскорей!
1380 А за то, что ты пил столько дней без просвета
Да кутил здесь, — тебя я прощаю за это.
Ну и ты не серчай, что сожгли твое платье,
И об этом тебя попрошу не кричать я.
Если хочешь отплаты — возьми, удружи,
Для расходов в пути при себе придержи.
И считай: все, что видел, — тебе не знакомо,
Конь страстей твоих не был у этого дома».
Шейх, услышав такие слова луноликой,
Возопил в исступленье любви своей дикой:
1385 «О любовь моя! Сердце мое не круши,
Ты— мне жизни отрада и сила души.
Все, что хочешь, вели мне, я раб твой покорный,
Не исполню — казни меня смертью позорной.
Но молчи, о разлуке — ни слова, не надо!
Счастья нег не лишай так сурово, — не надо!»
И еще он воскликнул: «Ведите свиней,
К пастуху его стадо гоните скорей!
Помогите мне, грешному, милость явите
И в молельню, что пышет огнем, отведите».
1390 И пригнали к подвижнику стадо кабанье,
И исполнили также второе желанье.
День за днем шейх свиней как пастух сторожил,
А ночами — огонь, чтоб не тух, сторожил.
Утром колокол грянет в притоне проклятом
И расколет тьму ночи зловещим раскатом,
Шейх бежит, как шальной, весь в золе и дыму,
Сам огонь по безумью — не ровня ему!
1395 И под колокол тянет напев он гнусавый
Заодно с нечестивцами — всей их оравой.
И всей сворою — к свиньям, считают их рыла,
А свиней с ним бессчетное множество было!
Так и жил он невольником мрака и зла,
Ну а те, с кем судьба его вместе вела,
Все пытались спасти его, брались за дело,
Но ни на волос это его не задело.
И ушли они, шейха спасти не сумели,
И остался в неволе он в чуждом пределе.
1400 У Каабы они свой приют обрели,
Со стыдом удалившись от этой земли.
А у шейха мюрид был, надежный и верный,
Вдоволь пивший из чаши любви беспримерной.[123]
Шейх, бывало, в дорогу к неведомым странам,
Вместе с ним и слуга — за его караваном.
А когда шейх отправиться в Рум порешил,
Вышло так, что мюрид его в странствиях был.
А вернувшись из странствий, подвижник смиренный
В тот же час устремился к Каабе священной.
1405 Вот с дороги идет он в святую обитель,
Где сейчас должен быть и его покровитель.
А обитель пуста, и наставника нет,
Он ушел и четыреста присных — вослед.
Стал расспрашивать всех он в великой печали,
И ему о случившемся все рассказали —
Как отправился шейх прямо к румским пределам,
И с каким он в дороге спознался уделом.
А поскольку помощник у шейха — он сам,
Без него все, кто был, разбрелись по домам.
1410 Всех собрать приложил он стараний немало,
И о шейхе он выведал все от начала:
Как, узрев сновидение, к Руму пошел он,
Как в притоне от девы терпел произвол он,
Как, измучен любовью, «несчастным он стал,
Как в смиренье безволья безгласным он стал,
Как, напившись вина, стал гулякой он пьяным,
Как он, веру поправ, предан стал истуканам,
Как в молельне огню поклонялся он рьяно,
Как он в пламени сжег божье слово корана,
1415 Как зуннар он навертывал, веру губя,
Как в четыре кольца обернул им себя,
Как огонь сторожит он в молельне ночами,
Как за свиньями смотрит он целыми днями,
И ответил он горько, узнав эти вести:
«Вы похуже свиней, нет совсем у вас чести!
Шейх — глава ваш, мюридами вас он зовет,
Быть у шейха под властью — любому почет.
На стезе отрешенья закон есть известный:
Что ни сделал наставник — муж доблести честной,
1420 Долг сподвижников — жить в послушании строгом,
Не теряя, однако, смиренья пред богом,
И при нем, и в разлуке — ему подражать,
В каждом деле главе своему подражать.
Мне за вашу неверность презренную стыдно,
Видеть вашу одежду смиренную стыдно.
В благоденствии вы поболтать-то охочи,
А в безвременье — прочь, спрятав в сторону очи!
Совершив это зло, вы и шейха с тех пор
Обрекли на чужбине на тяжкий позор.
1425 Вам не боязно бога, стыда в вас не стало,
Зло содеяв, пришли как ни в чем не бывало!
Вы пришли, бросив шейха в далекой чужбине,
Служба шейху и сам он противны вам ныне.
Хоть и числите в праведной свите себя,
И дервишами даже вы мните себя,
Благочестие, четки, свой сан вы срамите,
Посох, святость одежд и тюрбан вы срамите.[124]
Если б шейх был псарем при собачьей ораве
И воспитывал псов, целой сворой их правя,
1430 И притом гнев небес был бы так же суров, —
Разве он обманулся бы в верности псов?
Те удрали б, другие бы рядом остались,
Вместе с ним, вопреки всем преградам, остались
И со злобой терзали б его лиходеев
Иль рыдали б по нем, вой печальный затеяв.
Человеку со псом не сравнится никак:
Там, где верность нужна, — люди хуже собак.
Ну а будь у вас храбрость и к делу раденье,
Были б совесть и малое хоть разуменье,
1435 Раз уж срок подошел быть такому несчастью,
Чтобы шейха та дева опутала страстью,
Каждый раз, как мученье ему подошло,
Вместе с ним вам терпеть нужно было бы зло.
Вы ж, в оплошности вашей свершив небреженье,
Сто бесчестий явили взамен отрешенья.
Разве жалкий хвастун зваться мужем достоин?
Кто ж хвалы в своем чванстве досужем достоин?»
Каждым словом, которым он стал отвечать,
К их устам прилагал он молчанья печать.
1440 И когда он укоров им высказал много,
Он добавил: «Безделье — делам не подмога».
И отправился в Рум он с намереньем смелым,
И пошел он к безбожным и гнусным пределам.
И мюриды решили с ним вместе идти,
Будь что будет — делить с ним невзгоды пути.
Вот уж долго бредут они чуждой страною,
Видят: шейх среди поля с оравой свиною.
И следа не осталось в нем веры — нимало,
Даже признаков разума — как не бывало.
1445 Как Меджнун, он в смятенье, оборван и пьян,
И сдружился с ним, видно, безумья дурман.
Смотрит — будто не знает, и — в сторону взглядом,
Отвернулся и взором блуждает за стадом.
Как увидел глава ходоков это дело,
Застонал он, и сердце его онемело.
И в тоске он облился потоками слез,
И, взглянувши на спутников, он произнес:
«Восхваленье воздайте творцу всеблагому,
Здесь не место теперь вам, ступайте-ка к дому.
1450 Шейх, достойный и мудрый, наставник искусный, —
Что с ним сделали козни любви его гнусной!»
И пошел он обратно и прямо—во храм,
В дом, где верный приют сокрушенным сердцам.
И в господней обители в праведном рвенье
День и ночь возносил он пред богом моленья.
Только он вознести мог молитвы и просьбы,
Чтобы шейху от скверны спастись довелось бы,
Потому что в тех помыслах верным он был,
Среди преданных мужем примерным он был.
1455 Он молился так долго— с тоской и терпеньем, —
Что господь снизошел к его горьким моленьям.
Как-то ночью, предавшись рыданьям обильным,
Стал от горестных слез он больным и бессильным.
А под утро совсем стал от немощи хвор:
Лишь откроет глаза — и смежается взор.
Видит: благостным светом окрестность залило
И из блеска сиянья явилось светило.
Да не солнце, а сто перед ним их явилось —
Сотня светочей, жаром палимых, явилось.
1460 То пророк всех пророков как вестник сошел,
Свет добра, Хашимидского рода посол.[125]
На лице его — светлой улыбки сиянье,
На устах его — речи живящей журчанье.
И увидел тот муж кладезь тайн пред собою,
И простерся он ниц со смиренной мольбою:
«Ты в высотах пророчеств всех сильных сильней,
Не лишай ты заблудших подмоги своей!
Мне несчастья мои объяснять нету нужды:
Ведь известны они тебе все и не чужды!»
1465 И сказал шах пророков стоблагостным ладом:
«Да цветут упованья твои вертоградом!
Верным помыслам, добрым стремленьям — хвала!
И высоким твоим побужденьям — хвала!
Ты такую покорность явил и смиренье,
Что творец милосерден к тебе за терпенье.
И мольбам и смиренным рыданиям внял он,
И стенаньям твоим с состраданием внял он.
Тайнам божьего промысла в яви цвести,
И в степи отрешенья, на верном пути
1470 Всем взыскующим доля назначена строго:
От нее не спасет никакая подмога.
С шейхом вашим судьба поступила сурово,
Ведь никто не видал еще в жизни такого.
Бог спасенье послал от напастей твоих,
Славь творца, ты спасен от несчастий твоих!
Много мук претерпел ты — за эти лишенья
Бог тебе милосердие шлет в избавленье».
И от тайны, открытой посланником бога,
Пролил радостных слез тот проситель премного.
1475 Застонал он, и разум оставил его,
Ум от немощи разом оставил его.
Ветер утра, насыщенный мускусом пряным,
Мускус ночи овеял камфарным туманом.[126]
У простертого ниц вдруг сознанье блеснуло,
И вскочил он, очнувшись от шума и гула.
И за то, что дала божья воля ему,
Он вознес восхваленья творцу своему.
Тут поспели друзья, расспросили, узнали
И — за ним, в путь-дорогу, в далекие дали.
1480 Вот спешат они шагом стремительно скорым,
Словно ветер по травам и водным просторам.
По горам да по долам, со склона на склон
Шли туда, где глава их был страстью сражен.
И пришли. И прозрел помраченный бедняга,
И открылось ему сокровенное благо.
Ветер сада господня вдохнул он душою,
И исполнился дух его силой большою.
И рыданья стыда снова вспыхнули в нем,
И пылал его стон покаянным огнем.
1485 И одежды безверия скинул он яро,
И порвал он узлы и тенета зуннара.
От неверья душа была мраком одета,
Светоч истины дал ей сияние света.
И узрели те люди свое торжество:
Твердость их утвердилась и в сердце его.
И, увидевши чудо того превращенья,
Вознесли они богу стократ восхваленья.
И сказали: «Глава наш в служенье высоком,
Знай, дана тебе помощь в спасенье пророком!»
1490 И когда шейх услышал об этом рассказ,
Все, что думал, друзьям он поведал тотчас.
Мужу верности мудрой открыл он объятья —
За бесстрашье и верность во всем без изъятья.
И сказал он: «О чадо, любимое мною,
Нить души моей, в сердце хранимая мною!
Был ты верен, иных устремлений не знал,
В верной дружбе вовеки сомнений не знал.
Как у бога мне вымолить — речью какою,
Чтобы он одарил тебя щедрой рукою?»
1495 И не смог удержать он счастливого плача,
В ноги шейха повинную голову пряча.
Много выпало им и тревог и невзгод,
Прежде чем наступил для покоя черед.
А затем все сказали: «Послушай, вожатый!
Раз воздал нам всевышний столь щедрой отплатой,
Уходить из опасного края нам надо
И к Каабе идти, поспешая, нам надо».
Шейх омылся, в хырку облачился опять,
И друзья были радость не в силах сдержать.[127]
1500 С твердой верой пошли они к дальним святыням,
Быстрым шагом пошли по степям и пустыням.
Шейх шагает к мекканским святыням покуда,
Взор на ту луноликую кинем покуда.
В полудреме красавице видится сон,
Что светило, померкнув, пошло под уклон,
Будто голос Исы вдруг доходит до слуха:
«Видно, сердце твое к зову верности глухо.
Шейх Санан, достославных мужей предводитель,
Что приютом себе выбрал вашу обитель,
1505 Из-за гнета ему причиненного зла
И обидясь, что ты с ним сурова была,
Кров обители вашей навеки покинул,
Ради крова родной ему Мекки покинул.
Поспеши и, проникнувшись шейховой верой,
Повинись перед ним, в их обычай уверуй!»
И красавица вмиг пробудилась от сна,
И за шейхом решила пуститься она.
И когда она вспомнила все, что свершила,
Ее душу стыдом, как огнем, опалило,
1510 Застонала она и— в дорогу скорее,
И к святыням Каабы пошла не робея.
Слезы звездами с неба роняла она,
Как Лейли по Меджнуну, рыдала она.
И пошла вслед ушедшим, и мчалась резвее,
Чем летит лепесток, завихрясь в суховее.
Шаг за шагом идя, чуть жива была дева,
Грех отмщала ей кара небесного гнева.
А в пустыне совсем она стала худа,
Одолел ее ужас, приспела беда.
1515 Извела ее немощь, сковала усталость,
А пред нею бескрайняя даль простиралась.
Говорит она: «Боже, слаба я и хила,
Кровь сожгла мое сердце и взор мой затмила.
Я больная, несчастная, — милостив будь,
Одинока ужасно я, — милостив будь.
Хоть иного я, кроме позора, не знаю,
Где ж, помимо тебя, мне опора? — Не знаю!»
Так она о судьбе одинокой рыдала,
О беде безысходно глубокой рыдала.
1520 Скорбь несчастной была так горька и сильна,
Что бессильно на землю упала она.
И простерлась во прахе, лишившись рассудка,
И страданье ее было страшно и жутко.
И прозрели неладное шейх достославный
И шагавший с ним рядом мюрид его главный.
Распознали они луноликой беду,
Ее муки и скорби великой беду.
Шейх и верный мюрид его вспять повернулись,
И другие, чтоб с ними шагать, повернулись.
1525 И у каждого сотни догадок роятся:
«О создатель, зачем же назад возвращаться?»
И они вместе с шейхом пришли в те места,
Где лежала та дева — сама красота.
И хоть шейх безучастен был к прежним желаньям,
Совладать он не смог с подступившим рыданьем.
Он прижал к себе деву, склонившись с ней рядом,
И с ресниц его слезы посыпались градом.
Лепесткам была сладость нектара дана,
И нарциссы-глаза пробудились от сна.
1530 И, увидев, что шейх ее держит в объятьях,
Дева слезы лила, не умея сдержать их.
И она застонала в бессилье жестоком,
И лились ее слезы кровавым потоком.
И сказала она: «Муж святого пути!
Где, скажи, мне слова покаянья найти?
Даже злое дитя, что бросает каменья,
В зной под сенью дерев обретает спасенье.
Даже ветви, что тысячью терний колючи,
По весне расцветают от благостной тучи,
1535 Грех деяний моих необъятно велик,
Свет добра в твоем сердце стократно велик.
Все мои злодеяния знаю я точно, .
Пред твоим милосердьем я зла и порочна.
Все дела мои злы и без меры ужасны,
Я сама и грехи моей веры ужасны.
Я сказала бы, как ты величьем высок,
Только жизнь мне недолгий оставила срок». -
И усердье к исламу она возвестила,
И пророка Исы имена возвестила.
1540 И сказала еще: «Все! Конец моим бредням,
Веру мне объяви перед вздохом последним».
И омыл ее лик шейх потоками слез,
И до девы величие веры донес.
И она, с тяжким вздохом приняв эту милость,
Перед шейхом навеки с душою простилась.
Правоверных объяло волнение снова,
Вознесли они вопли смятения снова.
И безверью, и вере понятье дано,—
Ох, чудно это дело, взаправду чудно!
1545 Да, в любви столь чудесных свершений немало,
И чудес, что всех тайн сокровенней, немало.
Ведь любовь — океан с бездной вод беспредельной,
В каждой капле его — небосвод беспредельный.
Да, любовь — целый мир необъятных широт,
И любовь — это небо бездонных высот.
Но и небо затмить может тучей ненастной,
Муха может взлететь выше птицы прекрасной.
Лишь единая искра любви загорится,
Сотням молний сверкающих с ней не сравниться!
1550 В море страсти и капле способность дана
Мир потоками бедствий разрушить сполна.
Меч любви — сотен тысяч побоищ свершенье, —
Ни возмездия им, ни отплаты, ни мщенья!
Испытавший в любви сто напастей и бедствий
Не спасется вовек от несчастий и бедствий.
Сад любви небывалою мукой объят,
В кровь безвинно погибших окрашен тот сад.
Там пушинки ресниц—как смертельные жала,
Ими сонмы страдающих насмерть сражало.
1655 От единой лишь родинки гибнет в увечьях
Все бессчетное войско очей человечьих.
Во владеньях любви шах и нищий равны,
В мире праведность с долею низшей равны.
Нет в любви, кроме гнета и тягот, иного,
Кроме бедствий, что на сердце лягут, иного!
Вот и шейх, возгоревшись великой любовью,
Посрамлен был всесветно столь дикой любовью.
А потом, как и я, присмирившись навек,
На чужие сердца не ходил он в набег.
1560 Говорят, у меня бед не больше бывало, —
Да, не больше, а все же их было немало!
Эй, постой, Навои, прекращай эти речи,
О любви не суди — забредешь ты далече! [128]
Если срок, хоть и малый, а будет мне дан,
О любви моей тоже сложу я дастан.
И судящий всегда обо всем справедливо
Сам увидит, верна моя речь или лжива.
Шейх утешился в горе своем понемногу
И собрался к священной Каабе в дорогу.
1565 Он ту деву в чертоге любви схоронил,
Средь священных гробниц и святейших могил.
От Каабы пустился бродить он по свету,
И к Каабе вернулся он, верный обету.
И пока рок не свел его снова с любимой,
Он молитвы творил, покаяньем томимый.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги