Язык птиц

Одолеешь долину Единства — и скоро

Дол Смятения станет открытым для взора.

Меч отмщенья щадит там идущих, не тронув,

Но — сто тысяч напастей там, тысячи стонов.

2785 Речь и слово немеют в смятении там,

Мысль и разум безгласны не менее там.

Ночь и день там едины: их видишь воочью,

А различия нет между светом и ночью.

Быль и небыль неведомы там разуменью,

И грядущее там недоступно прозренью.

И куда ни смотри — взор смятеньем объят,

И в смятении — вечным смущеньем объят.

Здесь и мужу, чей разум степенного склада,

Недоступна от вихря смятенья пощада.

2790 Все, что явно в пути единения было

И в долине Единства в прозрении было, —

Здесь всему истребленье и гибель грозят,

Да и сам познающий не знает пощад.

Если спросят: «Ты сущ или в вечном покое?» —

Ни один и никто — ни единый, ни двое —

Не сумеют и слова найти для ответа, —

Им неведома были и небыли мета.

Где наружных, где внутренних граней предел,

Где концу и началу положен раздел,—

2795 Там вовеки не знали подобных различий,

Там смятение рушит привычный обычай.

Там и тлен равен вечности сутью мертвящей,

Там от века едины хмельной и поящий.

Жив ли, умер он, — знать никому не дано,

Быль и небыль постигнуть уму не дано.

И куда ни взгляни — всюду смута смятенья,

И в душе твоей буйствует люто смятенье.

И любой там охвачен волнением страсти,

А к кому эта страсть — он понять не во власти.

2800 Там сиянием блесток весь дол напоен,

А в смятенье не знаешь, то — явь или сон.

Этот дол от примет не отделишь чудесных,

Бесконечны там тысячи зрелищ чудесных.

Жил властитель — владыка всесветной округи,

Сто владык его трон окружали, как слуги.

Власть его простиралась от грани до грани,

И от грани до грани страна — в его длани.

Жемчуг ценный таил он — прекрасную дочь, —

От красы ее гуриям было невмочь.

2805 В цветнике красоты она — тополь прелестный,

Да не тополь, а сам кипарис расчудесный!

В почивальне души она — светоч горящий,

Да не светоч, а солнце в короне слепящей!

А глаза ее — словно бы око беды, —

Взор веков не видал столь жестокой беды.

Благовонные кудри и родинки — смута,

Да такая, что губит жестоко и люто!

А дыханье и губы, что ярче рубина, —

Словно солнце и воздух слились воедино.

2810 Все владыки мечтали о счастии с ней,

Даже шахи, что всех самодержцев сильней.

Но не выпало благо познать им ту милость,

Чтобы сердце свидания с нею добилось.

И самой ей не мнилось связаться союзом, —

Были обе причины преградою узам.

Кто по собственной воле один-одинок,

Не нарушить его своевольный зарок!

Были норов и нрав у девицы строги, —

Никому не давалось наладить торги.

2815 Как-то раз ей красавец явился в виденье,

Да такой, что не стало ни сил, ни терпенья.

Стать его — словно дух воплощенный чиста,

Будто солнце в зените — его красота.

Темен мускусный пух на румяных ланитах,

Словно точки в письме — зерна родинок слитых.

Кипарису подобен он трепетным станом,

А краса его впору лишь розам румяным.

С этим солнцем сама она — дева-луна

Возлегает на ложе, истомой полна.

2820 Каждый миг опьяняет их счастье свиданья,

И друг друга томят они страстью свиданья.

И, очнувшись, красавица очи открыла,

И исчезли из сердца и твердость и сила.

И росла в ней безумная страсть с этих пор,

И грозил ей уже посрамленья позор.

И она этот сон снова видеть желала,

Но в очах ее сна будто вовсе не стало.

Ни на миг она в сердце не знала покоя,

И ни ночью, ни днем ей не стало покоя.

2825 Как-то раз она в муках всечасного зла

На дворцовую башню смятенно взошла.

Ей хотелось окрест посмотреть в утешенье,

Чтобы в сердце ее укрепилось терпенье.

Ну а глянув, зашлась она в огненном крике, —

Видит: радостный пир во дворце у владыки,

Там и юноша дивный из вещего сна,

И, лишившись рассудка, упала она.

Был на пиршестве юноша тот несравненный, —

Как смутительный день среди века вселенной.

2830 И взглянул он на башню, и гибельным стрелам —

Стрелам страсти душа его стала прицелом.

Его душу пронзил этих стрел ураган,

И оставил на теле он борозды ран.

И в державе души его смута вздымалась,

И для жизни угрозою люто вздымалась.

Мощь ушла от него, ум ему стал неведом,

Да и сам он за ними отправился следом.

И, до вечера в горе и муках дожив,

Он лежал обессилен — ни мертв и ни жив.

2835 Полог ночи простерся над ширью земною —

Разом тысячи стонов поднялись стеною.

До зари его стоны жестоко терзали,

Струи слез, как лавина потока, терзали.

И с поры, когда птицы вещали рассвет,

Бил себя он до ночи каменьями бед.

Две души поразила истома любовью,

Две страны не спаслись от разгрома любовью.

Дивный юноша, хоть и остался без сил он,

Но неправдой и правдой себя охранил он.

2840 А краса луноликая в горе была,

От любви — в истомлении хвори была.

Видит: руки слабеют в бессилии хвором,

И грозят ей любовные муки позором.

И когда без числа приключилось ей бедствий,

Видит — надо радеть о спасительном средстве.

И сказала она: «Не бывало вовек,

Чтобы средство от зла не сыскал человек».

Двух подруг она знала — ив дружбе примерных,

И в печалях и радостях стойких и верных.

2845 Обе в хитростях ловкой ухваткой известны,

В чудодействах веселой повадкой известны.

Так они наловчились в обмане лихом,

Что и муху сосватать могли со слоном.

Ведь не ведает муха, что выглядит малой,

Слон не знает своей толщины небывалой.

Были ведомы козни обеим плутовкам,

Как с любовью справляться в обмане преловком.

Та умела напевы извлечь из-под струн,

Эта пела, как ловкий в повадке певун.

2850 Как звучанье их саза и пения грянет —

Дивный звук даже с неба Венеру заманит![213]

Та могла звуком саза взять душу умело,

Эта — пеньем могла возвратить ее в тело.

Заиграют, бывало, застонут вдвоем —

Тут и муж разуменья простится с умом!

Страсть терзала ту деву с неведомой силой,

И она двух плутовок к себе пригласила.

И сказала она, и рыдая и плача,

Что случилось в любви у нее незадача, —

2855 Как сначала во сне к ней томленье пришло,

А потом наяву помраченье пришло,

Как в томленье по юноше хилою стала,

Как рыданье грозить ей могилою стало.

И сказала она: «Вы дружны и согласны,

Так не будьте к печали моей безучастны.

Ведь позорище сплетнею злой может стать,

От огня мое тело золой может стать.

От огня моего мне неволи не будет,

И от смерти самой даже боли не будет, —

2860 Нестерпимо мое посрамленье от сплетен,

Был доныне мой нрав благочестьем приметен.

Скорбь о чести отца меня сводит с ума,

Даже молвить об этом — я речью нема.

Он ведь шах, и величьем под стать небосводу,

Стыд и срам ему будет невиданный сроду.

Сто подобных мне сгинет — вовек не заметят,

Ведь былинку в бурлении рек не заметят.

Шаха так осрамить — нету силы во мне,

Я от этого горя страдаю вдвойне.

2865 Знайте: все я сказала, моля о защите,

Погубите меня или средство сыщите.

Своенравной была я, а стала смиренной,

Стал и тихим и кротким мой нрав дерзновенный.

Над моей неудачею сжальтесь, молю,

И рыдаю и плачу я, — сжальтесь, молю».

Как дошли до подруг эти крики и зовы,

Говорят они: «Жизнь положить мы готовы..

Мы найдем тебе средство, чтоб юноша гожий

Стал в любви тебе верной опорой-надежей.

2870 Ни один человек не узнает о том,

Даже сам он вовек не узнает о том.

День-другой потерпи-ка, простись с суматохой,

Не рыдай ежечасно, не ной и не охай!

Ты сокрыть это дело покоишь стремленье,

Ну и нами владеет такое ж стремленье».

И явилась надежда на счастье, и впредь

Луноликая слово дала потерпеть.

И плутовкам задуматься время настало,

И досталось хлопот и забот им немало.

2875 И они подружились с прекрасным влюбленным

И узнали о сердце, любовью спаленном.

Их обман и коварство и льстивая речь, .

Как добычу, беднягу сумели завлечь.

Словно мать и сестра, подольститься сумели

И сказали: «Тебе мы поможем в том деле.

И хоть ты о своем не поведал нам горе,

Мы-то знаем, откуда взялись эти хвори.

Пыл любви твое сердце жестоко потряс,

Вся надежда на счастье тебе — лишь от нас».

2880 И несчастный надеждой большою проникся,

И доверием к сводням душою проникся.

Что ни скажут плутовки — добром ли, приказом, —

Он с готовностью им подчиняется разом.

На обманных торгах караваны легки, —

Завлекли они дивную птицу в силки.

Лишь сказали: «В наш дом, мол, пойдем, недалече», —

Вмиг несчастный за ними пошел, не переча.

Пышный пир был там задан — не сделаешь краше,

Пленник страсти вина поотведал из чаши.

2885 Как пошло там питье — за фиалом фиал,

Каждый притчи да выдумки сказывать стал

Об огне и о дыме любовных терзаний,

О вреде и о пользе разлук и свиданий.

Разных тайн да историй, что каждая знала,

Рассказали ему две подруги немало.

В их речах пил тот молодец влагу надежд, —

Безнадёжный, вкушал он отвагу надежд.

От вина и от сказок лишившийся воли,

Стал тот юноша страстью томиться все боле.

2890 И уста ему враз немотою сковало, —

Что ни миг, он слабел, поникая устало.

И тогда и для песни настал свой черед,

Что и разум отнимет и разом проймет.

И бедняга совсем помрачился с похмелья,

Будто выпил он разум губящее зелье.

Словно темная ночь, стал несчастный безгласен

И совсем покорился рассказчицам басен.

И они дали делу лихой оборот

И мгновенно носилки наладили в ход.

2895 Будто в люльку его положили, и ловко

На бегу им в пути помогала сноровка.

Принесли — той луне в торжество и в блаженство,

Кипарису и розе устроив блаженство.

Все к веселью готово там было сполна,

Сладкоустая дева ждала их одна.

И туда две подруги повадкой умелой

На носилках внесли кипарис сребротелый,

К лунолИкой на ложе сложили, как надо, —

Словно к солнцу луну привели для пригляда.

2900 И восторг луноликой от радости рос,

И безмолвный опрыснут был влагою роз.

Бездыханный вздохнул, благовонье вбирая,

И, очнувшись, узрел он подобие рая.

И узрел он ту пери, что с гурией схожа, —

Ту, что жгла его сердце, печалью тревожа.

Он рванулся и сел и, испуган, смотрел,

С сотней тысяч смятений вокруг он смотрел.

Глядь — под ним преогромное пышное ложе,

Рядом — шахская дочь, красотою пригожа.

2905 «О творец, — он сказал, — что за редкостный случай, —

Это сон или явь или призрак летучий?»

Но смягчила та дева терзанья ему

И явила всю негу свиданья ему.

«То не сон! Похвалы вознеси, безрассудный,

Пей же влагу из чаши свидания чудной!»

И вкусила та пери вина из фиала,

И его розоцветным вином угощала.

И, совсем уж забывши смущенье свое,

Много раз подносила безумцу питье.

2910 И вино пало в пламень смущенья водою,

И уж речь без смущенья пошла чередою.

И влюбленный и дева и томно, и страстно

Тут в обитель услад удалились согласно.

И такое единство настало тогда,

Что от двойственной сути не стало следа.

Все восторги, что знает желанье земное,

Обрели друг от друга единые двое.

И закон единенья их дерзостью правил,—

Говорить о том — свыше приличий и правил!

2915 Дева с юношей, страстью объятые, там

В упоении слились — устами к устам.

И найти для таких вот лобзаний сравненье —

Это было бы выше всех граней сравненья!

До утра они тешились негой усладной,

И обоим был сладок восторг безоглядный.

Тайны ночи раскрыл блеск рассвета, багров,

И на мускус земной лег камфарный покров.[214]

Пировавших вовсю разобрало весельем,

Им совсем помутило сознанье похмельем.

2920 Тут и обе плутовки проникли за полог,

И неслись их стенанья из щелей и щелок.

Их набег отнял ум у влюбленных сполна,

И споили они молодца допьяна.

И свалился без чувств он, ослабший и хилый,

И рассудок расстался в нем с трезвою силой.

И подруги-плутовки, свершив это дело,

На носилки взвалили безгласное тело.

И домой его тут же снесли поскорей, —

Сокрушенного скорбью — в обитель скорбей.

2925 Свежесть утра вернула несчастному разум,

И от пьяного сна пробудился он разом.

И очнулся, подумал несчастный, припомнил, —

Происшедшее памятью ясной припомнил.

Дым стенаний из горла исторг он, скорбя,

И камнями жестоко избил он себя.

Сам себя истерзал он в стыде непритворном,

И весь мир его взору представился черным.

Слезы-звезды метались в чаду его крика,

Смуту мук безысходных терпел горемыка.

2930 Вспоминать о блаженстве свиданья он стал,

» Как безумный, рыдать сквозь стенанья он стал.

Он вскричал: «О творец! Где спасенье найду я?

И кому же поведаю эту беду я?

А молчать — разве силы и воли мне хватит?

И таиться — терпенья доколе мне хватит?

Утаить ли беду мою или открыть,

Слово молвить, смолчать ли — не знаю, как быть.

А начну говорить — речь вести мне доколе?

Не смогу рассказать я и тысячной доли!

2935 Поклянусь затаиться — и слово нарушу:

Не под силу мне будет сдержать мою душу».

И в смятенье исторг он немало словес, —

Духа в теле не стало, и разум исчез.

Каждый миг ему смерть посылала смятенье, —

Всех, кто видел его, донимало смятенье.

Все хотели узнать, в чем же бедствий основа,

Но в ответ от него — о причине ни слова.

«Все ведь ясно и так, не пытайте меня,

Я сгораю, не надо мне больше огня!

2940 Мук моих никаким не опишешь рассказом,

Их бессилен понять человеческий разум.

О создатель! Со мной ли случилось то счастье?

Мне ли было в блаженство и в милость то счастье?

Ну а если б я волю дал праздным словам,

Кто ж поверит таким несуразным словам?

Вся душа от смятенья сгорела, — что делать?

И пылает в развалинах тело, — что делать?

В единенье свидания счастьем томимый,

Знал восторг я и радость слиянья с любимой.

2945 А потом — боль разлуки, печаль, забытье —•

Вот смятенье и трижды смятенье мое]

Нет границ изумленью пред этим, о боже, —

Никому не пошли в наказанье того же!»