Ангелы Суджи

25

Они ждали появление тёти Вари, у которой не забалуешь, как говорила Зоя, а появилась она перед завтраком и ничего особенного не случилось. Только на вид будто-то бы строгая, а так домашней и свойской показалась, голос мягкий и на вид мягкая, немного полноватая ‒ типичная представительница среднего бальзаковского возраста. И причёской не выделяется, как Зоя: русые волосы на пробор и в пучок схвачены на затылке. Как они сразу заметили, привычной присказкой у неё была такая: «Придётся побеспокоить!». Она произносила её даже и тогда, когда в ней не было необходимости. Принесёт кувшин с водой ‒ «Придётся побеспокоить!», помогает завтрак развозить ‒ «Придётся побеспокоить!». И так во всём. Но это всё понятно. Так что зря Зоя пугала ею.

Убираясь после обхода в палате, она только и вспоминала свою присказку. В палате их собралось пять бойцов, все из их группы, все получили ранения в Щербаткине и радовались, что вовремя подоспело наступление с севера, что помогло эвакуироваться в госпиталь.

Постепенно привыкая к ним, так как они были из других взводов, Сергей пытался отгадать, кто они, кем были на гражданке. Многое он хотел бы знать о них, чтобы сравнить себя с ними и понять: подобно ему, отправились воевать за деньги, или есть такие, кто присоединился к ним лишь от желания помочь остальным, и деньги для них не главное. Есть же такие, наверняка, есть, только они не будут выпячивать себя. Взять того же Медведева. Никому, кроме него, не рассказал о том, из-за чего отправился воевать. Да и то вскользь, попутно к чему-то. Мол, пошёл и пошёл ‒ моё дело. Теперь же чего-то лежит и вздыхает, будто осуждает. А то кашлять примется. В трубе почти не дохал, а тут прицепилась болячка. Спросил он у врача-педиатра о кашле, а та не особенно уверенно ответила:

‒ Скорее всего, последствия долгого пребывания в агрессивной среде. На пятые-шестые сутки эти последствия только усилятся. Сейчас врачи разрабатывают стратегию лечения, подключили учёных, обновляется протокол, ведутся наработки. Ранее из практики неизвестно о таких случаях.

Когда врач ушла, Земляков усмехнулся:

‒ Михаил, спросил на свою голову. Теперь будут на тебе стратегию лечения испытывать. Готовься стать подопытным кроликом.

‒ Не радуйся. Ты тоже ночью дохаешь, хотя ингаляцию делаешь.

‒ Все мы здесь такие. В коридор выйдешь, прислушаешься ‒ из всех палат только и слышишь, как на все голоса стараются, как при ковиде… Ладно, скажи, домой позвонил? А то какой-то смурной, будто и не рад чему-то.

‒ А чему радоваться, если подбитый лежу, и боль не собирается уходить, даже, кажется, нога стала сильнее болеть.

‒ Потерпи. Денька три-четыре поболит и утихнет. Я в детстве руку ломал, так неделю не знал, куда её деть, хоть гипс ломай. А потом привык. Тем же гипсом мог бы, коснись, гвозди забивать… Дома-то как, чего молчишь?

‒ Да обычно. Жена плачет, жалеет, что отпустила меня. А я и сам жалею. Надоело.

‒ Ну, это у тебя привычка такая ‒ обо всём жалеть. Воевать, что ли, надоело?

‒ Нацистов мочить. Противно от них стало. А как подумаю, что Боженька всё видит, так и вовсе не по себе делается.

‒ Это ты пока раненый такие мысли в себе греешь, оправдания ищешь. Вот пойдёшь на поправку и настроение изменится, к прежнему вернётся. А у меня после ранения только злости прибавилось. И уж думаю, и бесплатно бы пошёл воевать, если бы был призыв. А что: сын у меня вырос, забот поубавилось.

‒ Это не скажи. Как говорят: маленькие детки ‒ маленькие бедки, большие детки ‒ большие бедки.

‒ Это всё бабкины россказни. Просто ты себе ищешь оправдание.

‒ Не так. Жену жалко, будущего ребёнка. Вдруг что случится со мной, чего жена с ним будет делать?.. Молчишь. Вот то-то же.

‒ Ничего и не молчу. Ничего с тобой не случится.

‒ Да уже случилось. Кому я такой инвалид буду нужен.

‒ Михаил, тормозни. Что ты разнылся-то. Вот ноет, вот ноет. Спасу от тебя нет. Жене не надо было звонить. Вот успокоился бы, нога зажила ‒ тогда и позвонил бы. А то и ей настроение испортил и себе.

Медведев отвернулся, а Земляков не стал надоедать, надеясь, что, помолчав, тот скорее успокоится. Его понять можно. Крепкий работящий мужик попал в непростую ситуацию и растерялся: к неприятности с сыном добавил новые переживания о семье, об оставленной беременной жене думает с утра до вечера.

Молчали они до обеда. Медведев так и не повернулся, а Земляков лежал в полудрёме и виделись ему воздушные летние видения, порхающие бабочки, стремительные стрижи над крайними домами его Степного. Ему даже привиделся собственные дом и цветные цыплятки у палисадника, словно птенчики куропатки, хотя к чему они привиделись ‒ бог весть. Он долго бы любовался этой картиной, но вздрогнул от толчка Медведева:

‒ Вставай, хватит храпеть! Обед везут.

Земляков протёр глаза и взглянул на повеселевшего друга.

‒ Вот это другое дело! ‒ и ни о чём не стал напоминать.

После обеда Сергей вышел в коридор, а Медведеву в этот момент позвонила жена и сразу с места в карьер:

‒ Хочу к тебе приехать!

‒ Шутишь так?

‒ Ничего не шучу. На тебя посмотрю, поесть привезу.

‒ Я совсем не изменился, лишь похудел, это есть. Но кормят нас хорошо, начал поправляться.

Валентина наседала, и это Михаилу не понравилось:

‒ Не принято здесь у нас. Да, поэты приходили ‒ стихи патриотические читали, артистка с ними была, пела про «синенький» платочек. А чтобы жены ‒ такое здесь не поймут. Да и представь, если они все соберутся здесь. Что это будет? Вот то-то же. Так что не будем мужиков будоражить. Вот получу отпуск после ранения ‒ приеду. Тогда совсем другой разговор будет. А так, куда ты в своём положении будешь по поездам скакать.

‒ Можешь не уговаривать. Всё равно приеду. Город знаю, госпиталь тоже. Найду ‒ вот тогда тебе стыдно будет.

‒ Валь, ну не позорь меня. Ну, нельзя так свои капризы показывать. Вот вылечусь, приеду ‒ всё у нас будет.

‒ А вдруг не приедешь?!

‒ Приеду, обещаю. Нас всех, кто в трубе был, в отпуск отправят ‒ заслужили, даже тех, кто потом не был ранен. Давай, всё по-человечески сделаем. А не так ‒ наскоком. Никуда это не годится.

Она вздохнула, Михаил почувствовал, что она заплакала, а ему хоть самому рыдай.

‒ Вот ты мучаешь себя, а того не понимаешь, что всему нужно время. Должен подойти нужный час и тогда всё по местам встанет и не будет причин для слёз. Ты хотя бы это понимаешь?

‒ Понимаю.

‒ Вот и хорошо, и нет повода печалиться. Ты где сейчас?

‒ На работе.

‒ Вот и побеседуй с читателями.

‒ Теперь мало ходят.

‒ С теми, кто приходит. Отвлекись, не зацикливайся на том, на чем нельзя. Гони прочь несбыточные мечты. И всё будет хорошо. Договорились?

‒ Договорились.

‒ Всё, пока, пришли укол делать. Целую тебя! ‒ Медведев вынужденно соврал про укол и сначала внутренне укорил себя за это, а потом и оправдал: «А по-иному с ней и нельзя!».

Когда вернулся Земляков, то заметил, что друг опять не в настроении. Что-то с ним не то происходит. Спросил:

‒ Теперь-то чего?

‒ Жена звонила, ‒ не сразу ответил тот. ‒ Хочет ко мне приехать… А куда тут ехать. Что, здесь гостиница? Приткнуться негде, люди в коридоре лежат.

Новость не удивила Землякова, а развеселила:

‒ А ты, значит, растерялся, сплоховал, а зря. Упустил момент!

‒ Чтобы полчаса в вестибюле посидеть. То ещё удовольствие.

‒ У тёти Вари ключ попросишь от каптёрки. Глядишь, на ночь оставит.

‒ Чего я там буду делать с негнущейся ногой.

‒ Нога-то причём. О ноге забудь, о другом думай.

‒ Сергей, хватит прикалываться! ‒ отозвался сосед Землякова. ‒ Михаилу сейчас до самого себя, а тут ещё в душу лезут.

‒ Согласен, ‒ не стал спорить Земляков. ‒ Так ведь для Михаила стараюсь. Уж больно он всё близко к сердцу принимает. Нельзя же так.

Медведев слышал их разговор, но не стал его комментировать и вновь отвернулся к стене, осторожно уложив раненую ногу. И Земляков замолчал, потому что и самому стало тоскливо: и от Медведева, и от самого себя, и от неизвестности. Он вдруг подумал и осознал, посмотрев на себя и товарищей со стороны, что все они, и он в том числе, мелкие винтики в огромной и могучей машине, которая работает по своим законам. Она увлекает в свою орбиту, в своё сумасшедшее движение сотни тысяч таких, как он, и этой машине всё равно, что они скажут, что подумают, как решат, потому что всё скажут за них и за них же подумают. И нельзя это оценить отдельно взятому человеку как «хорошо» или «плохо». А «так надо», «так должно быть» и «так будет!». И никак иначе.

Пригвоздив себя этой мыслью, Земляков вдруг на всё посмотрел по-иному, не так, как только что: ему привиделся весь масштаб событий, частицей которых он стал в последнее время. И он понял Медведева, понял соседа по койке. А главное, понял себя и все свои устремления недавнего времени. И почему-то на душе стало необыкновенно легко и светло, показалось, что так никогда не бывало. И это походило на правду: он живой, немного, правда, повреждённый, зато лежит в тепле, сытости, на чистой постели. У него есть любящая жена, сын! Что ещё надо для счастья. Вот оно всё вокруг него, надо лишь суметь разглядеть. Часто так бывает, что человек себя не понимает, не догадывается, что ему ещё надо сделать такого, чтобы у него изменилось зрение, стало более пристальным, внимательным ‒ тогда можно с первого взгляда оценить своё состояние, а оценив, сказать самому себе: «Вот что мне надо!».

И он вздохнул.