Ангелы Суджи

31

Циклон, пришедший с северо-запада и принесший похолодание, заставил Землякова озадачиться и даже загрустить, когда он смотрел на своё поле, начинавшееся сразу за крайними домами посёлка и тянувшееся до дальних лесопосадок. Теперь оно оказалось под мокрым снегом, хотя слабым, кисейным, но всё равно от него становилось знобко. День и два ходил и мучился, а на третий позвонил свояку, попытался сказать бодро, но, видимо, не особенно получилось, если тот сразу понял его настроение.

‒ Валера, не знаю, что делать ‒ весь извёлся. Понимаю, что накручиваю себя, но не могу избавиться от мысли о пшенице. Ведь она, можно сказать, под снегом лежит!

‒ Ой, Серёжа, ты и в прошлом году убивался, когда в Москве в середине мая снег шёл. И теперь опять. Будто вдарили двадцатиградусные морозы, а пшеница третий листок выкинула. Семена в грунте находятся, а там снега нет. Там им тепло и уютно, и они помаленьку набираются влаги, а как потеплеет, то дружно дадут всходы. Кстати, обещают потепление до 25 градусов, и через неделю ты своё поле не узнаешь.

‒ Хорошо бы так, ‒ вздохнул Земляков.

‒ Так и будет. Радуйся, что хотя бы в эти сроки успели посеять. Сам же знаешь, что у меня собственной техники нет, приходилось просить нашего Магомедова, пока он по-настоящему своими посевами не занялся, а как займётся, тогда к нему не подходи. Кстати, он тоже одно озимое поле пересеял яровой пшеницей. И не переживает, а радуется, что успел до похолодания, а то две недели потерял бы… Так что отдыхай, боец, набирайся сил, а отцу привет передавай и благодарность за мёд. У него он самый лучший. У меня с детства было такое любимое лакомство: на ломоть белого хлеба мажу сливочное масло, а на масло засахаренный мёд. Объеденье.

‒ А мы его особенно не едим. Так, если в охотку когда.

‒ У вас-то его хватает. Приелись.

‒ Тоже год на год не приходится. А своих-то отец обеспечивает, это верно… Ну, а мне надо забыть на время о пшенице. Верно?

‒ Так и сделай. К твоему отъезду поле будет выглядеть сплошным зелёным ковром, ну, а далее, как получится. Из-за всемирного потепления наша область превращается в зону рискованного земледелия. Всё чаще приходят суховеи, всё больше проблем возникает, но работать всё равно надо.

‒ Ладно, Валера, спасибо, дорогой! Что бы я без тебя делал!

‒ Здесь уж я сам виноват. По собственной инициативе подписался на это.

Улучшил Сергей себе настроение, поговорив со свояком, и другими глазами стал смотреть вокруг. За эти дни он более или менее отоспался, проводив утром жену и сына, спал порою до обеда, и чувствовал, как организм набирается сил, как рука становится всё более подвижной и сильной ‒ не зря разрабатывал. И вообще теперь, после разговора с Валерой, пришли новые мысли, и казалось, что жизнь только начинается, увлекает за собой, и надо успеть зацепиться за неё, не отстать. Правда, как-то Екатерина подпортила настроение.

‒ Сходил бы в поликлинику. Может, какие-нибудь процедуры назначат, ‒ сказала она без особой надежды, что он послушает её.

‒ У меня главная процедура ‒ это ты. Мне в больнице надоело смотреть на эти процедуры. Завтра потепление обещают, с утра поеду к отцу. Надо ему грядку-другую под лук вскопать. Лук-севок просадить.

‒ А сможешь?

‒ Потихоньку смогу. Мне спешить некуда. Зато на воздухе побуду. Мне и врач-терапевт говорила, что надо больше на свежем воздухе находиться ‒ вентиляцию лёгким делать. Так что и мне полезно, и отцу приятно. Хоть наговоримся досыта.

Сказал он про вентиляцию лёгких и понял, что чуть было не проговорился о трубе. А если сразу решил ничего не говорить Екатерине о подземном походе, то и нечего при ней к этому возвращаться.

‒ Ну, смотри, ‒ согласилась она, зная, то муж всё равно поступит по-своему. ‒ Чего тебе в доме одному куковать. Только, пожалуйста, к моему приходу с работы возвращайся.

‒ А в выходные можно втроём к отцу съездить. Мяса купить, шашлычок замутить. Давай на Пасху рванём. Ему приятно будет.

‒ На Пасху в церковь ходят, а у тебя шашлыки на уме.

‒ Что сказать… Не приучены мы были. Да ведь и не каждому это дано. Хорошо, что хотя бы Бога вспоминаем в трудную минуту, а если вспоминаем, значит, он рядом с нами, и мы с ним.

‒ Молодец, выкрутился.

‒ Ничего я не выкручивался. Так и есть.

На следующий день действительно потеплело, снег сразу испарился, и выждав ещё пару деньков, Сергей отправился в Выселки. Главное, чтобы земля под грядки более или менее поспела. А проверяют её так: сдавливают в кулаке землю, если она при ударе рассыпается, значит, готова ‒ сажай и сей что угодно. А если даже не успела поспеть, то необязательно много сажать. На первый случай можно и одной грядочкой обойтись. Зато зелёный лучок-с к майским праздникам будет.

Отца Сергей застал на пасеке. Тот сидел около ульев и что-то записывал в тетрадку.

‒ Учёт пчёлам ведёшь? Со счёта не сбился? ‒ улыбнулся, поздоровавшись, Сергей.

‒ Веду… Записываю, как в каком улье облёт идёт. А то я их выставил перед твоим приездом; как потеплеет, буду ревизию делать, а по записям могу понять, какая семья активная, а какая не очень. Если активная, значит, хорошо перезимовала, если нет, значит, подкормка нужна. Всё просто.

‒ Просто тому, у кого опыт есть. А я, например, до сих пор пчелиных укусов боюсь. Как пчела зажужжит над ухом ‒ так меня в дрожь бросает.

Фёдор Сергеевич усмехнулся:

‒ Привычка нужна. При пчёлах главное не суетиться. И табака они не переносят. А если выпьешь, то и вовсе не подходи ‒ загрызут.

‒ Ладно, пап, запугал. Давай лопату большую, пойду грядку под лук вскопаю.

‒ Да земля-то сырая, холодная.

‒ Много не буду копать. Немного на пробу. Через недельку можно будет ещё грядку- другую перевернуть. А пока пошли в дом, там Екатерина кое-чего прислала: рыбы нажарила и котлет накрутила. В холодильник пока надо убрать, потом пообедаем.

Определив продукты в холодильник, вместе пошли на бахчу. Фёдор Сергеевич подал лопату сыну, указал место, где копать:

‒ Вот здесь место солнечное, земля быстро прогреется. Если тяжело или рука противится ‒ оставь это дело. Сам вскопаю.

‒ Не уговаривай. Мне только в радость.

Вскопал он небольшую грядку, граблями разравнял её, разбил комлыги, не удержался, прихватил земли, зажал в кулаке, бросил ‒ не рассыпалась… Рановато, конечно, и копать, и сажать, но всё равно посадил луковки ровными рядами ‒ дело сделано. И неожиданная радость от этого появилась, будто что-то грандиозное совершил. Отец продолжал копаться на пасеке, а он решил прогуляться до Барского сада ‒ места детских игрищ и проказ. Хотя и в его время было маловато ребятни в селе, но на две неполных команды набирали что для лапты, что для футбола. Теперь же, похоже, школьников не осталось, лишь доживали старики, а детские голоса раздавались только в летние каникулы. Так что тишь да гладь в Выселках и чистый воздух. Хорошо, что есть асфальт до трассы, а без него и вовсе волками вой. А в саду хорошо: черёмуха зеленеет набухшими почками, жёлтые «баранчики» разбежались на полянках, а в кустах сизо-фиолетово цветут медуницы. И птицы суетятся, и тиликают на разные голоса, и нет им угомона до темноты, хотя и в темноте какая-то из них, бывает, не угомонится и всё зовёт и зовёт: «Ты-будь, ты-будь!». Присел Сергей на обрушившийся ствол ветлы и сидел, млея на солнце, понимая, какое это счастье побыть одному и ни о чём не думать, ничего не делать ‒ просто сидеть и сидеть, ковыряя прутиком землю. Он уж было совсем оцепенел от счастья, но пролетавшая над ним сорока некстати затрещала, будто засмеялась, и Земляков пришёл в себя, сбросил мягкую хмарь с души, вспомнил, где он. Вернулся к отцу расслабленный и разморённый солнцем, и почему-то захотелось спать. И он бы уснул, будь его воля, но вышедший к нему Фёдор Сергеевич взбодрил:

‒ Ну, что, сын, обедать пора!

Отец предложил медовухи, но Сергей отказался?

‒ Пап, я же за рулём. Да и ты особенно не увлекайся.

‒ Не увлекаюсь я. Это вроде как с тобой на радостях.

Пока они говорили, раздался автомобильный сигнал от площадки перед клубом.

‒ Автолавка приехала, ‒ пояснил отец. ‒ Пойду за хлебом схожу, да масла растительного надо купить.

‒ Пап, давай я схожу, а ты пока чайник поставить.

Прихватив сумку, отправился Земляков к тентованной «Газели», попросил хлеба, масла, круг колбасы, сыра. Когда расплатился с рыжебровым водителем ‒ по совместительству продавцом, тот спросил:

‒ Вы сын Фёдора Сергеевича?

‒ Так и есть.

‒ Вот, передайте ему письмо…

Взял Сергей письмо, а оно без обратного адреса, а штемпель отправителя московский, подумал: «Кто же это отцу письмо из столицы послал? Интересно…». Пришёл, опустил сумку на пол и отдал конверт без обратного адреса:

‒ Тебе!

‒ Кто же это? ‒ удивился Фёдор Сергеевич, редко когда получавший письма.

‒ Распечатай ‒ увидишь.

‒ Сам, ты поглазастей, ‒ и вернул письмо сыну.

Сергей распечатал конверт и удивился:

‒ Здесь по-украински!

‒ Понятно хоть пишут-то? Это, наверное, сноха вспомнила!

Письмо было короткое, и Земляков не сразу понял его, но прочитав дважды, скорее догадался по смыслу.

‒ Ну, что читать? ‒ спросил он.

‒ Конечно, мог бы и не спрашивать.

‒ По-русски оно звучит примерно так: «Фёдор Сергеевич, пишет вам Оксана. Хочу сообщить, что в декабре сына Игоря, а вашего внука, людоловы из ЦТК забрали в ВСУ ‒ схватили на улице и отвезли в военкомат, а в январе он погиб под Курском. Похоронили мы его у себя в Луцке. Могла не сообщать об этом, но решила, что вам это необходимо знать, а добрые люди согласились переправить это письмо… Москали забрали у меня мужа ‒ вашего сына, а теперь и сына ‒ вашего внука. Более мне нечего сказать. Прощайте! Живу я по прежнему адресу, но отвечать на письмо не надо, оно всё равно не дойдёт…».

‒ Это что же, теперь у меня и старшего внучка не стало… Жалко, очень жалко, ‒ Фёдор Сергеевич сидел, согнувшись, за столом, и, закрыв лицо ладонями, беззвучно плакал.

Сергей молчал и не знал, что сказать. Потом подошёл, придвинул стул и обнял отца, прижав к себе. Они долго молчали, пока отец немного успокоился, а успокоившись, с таким укором посмотрел на сына, что тому сделалось не по себе. Он будто онемел.

‒ Ладно, их теперь не вернёшь. Может, ты, сын, одумаешься?!

‒ Не знаю, пап… Мне надо по контракту не меньше года отслужить. Это обязательное условие.

Отец ничего не ответил, лишь махнул рукой:

‒ А я себе налью!

Он выпил полкружки медовухи, закусывать не стал, придвинул тарелки к сыну:

‒ Сам-то поешь, не смотри на меня.

Земляков поставил на плиту чайник, дождался, когда он вновь закипит, заварил чаю отцу, себе.

‒ А ты перекуси хотя бы. Что теперь поделаешь. А хочешь, к нам поедем, у нас поживёшь, а то тут от тоски засохнешь.

‒ Чего вам буду мешать. Привычный. В селе твоя мать похоронена, я при ней.

Он так и не поехал, хотя бы на одну ночку, сколько Сергей ни просил его.