Ангелы Суджи

3

И вот этот Серёга опять над душой стоит, в бок толкает.

‒ Ну, чего тебе? ‒ отмахнулся Медведев.

‒ Ничего… Каши термос принесли. Ты же любишь кашу!

‒ Откуда знаешь-то?

‒ Знаю… По тебе видно. Но ничего, ещё неделька-другая и в форму войдёшь.

‒ Давно уж вошёл. Штаны болтаются.

‒ Это и хорошо, легче в атаку ходить.

Наелись они гречки с тушёнкой, пристроились на топчане, Земляков спрашивает:

‒ В себя пришёл?

‒ Чего ты всё цепляешься-то, всё-то тебе надо знать? Тяжко мне. Уж жалею, что ввязался в это дело. Поддался эмоциям, а теперь терзаюсь.

‒ Ты из-за подстреленного сегодня переживаешь? ‒ Медведев, соглашаясь, промолчал, не стал до конца открываться. ‒ А зря. Они не переживают, когда издеваются над стариками да женщинами. У тебя вот дома жена осталась… Вот и представь, что кто-то врывается в твой дом с оружием, и не просто врывается, а жену твою насилует, всё крушит, дом поджигает! Ты и после этого будешь жалеть таких, терзаться? С таким отношением долго не навоюешь, будешь каждый раз, прежде чем стрельнуть, вздрагивать. И не затем всё-таки пошёл воевать, голова, чтобы теперь нюни распускать.

‒ Да не распускаю я, не распускаю, но должна же быть в человеке искра Божия.

‒ Да, должна, но не в этом случае. На поле боя ты воин и должен помнить, что за тобой семья стоит и вся страна.

‒ Ну, ты загнул. Тебе только агитатором быть. Я о другом пытаюсь сказать. Знаешь, мне постоянно случается бывать в лесу, и по весне там часто попадаются выпавшие из гнезда птенцы. Увижу такого и не могу мимо пройти. Если есть возможность, обязательно верну в гнездо. Пусть живёт и радует свою мамку, а на земле ему хана: обязательно какой-нибудь зверёк сцапает. У меня у самого в жизни такой же нестерпимый случай произошёл… Сын у меня из гнезда выпал, и никто ему не помог, а я далеко был ‒ не знал. Погиб у меня сын несколько месяцев назад, а сначала считали без вести пропавшим. В ноябре похоронили в закрытом гробу. Так что не так всё просто.

‒ Не знал, прости… ‒ вздохнул Земляков.

‒ Я вот и решил тогда, что пойду воевать вместо него. Порыв у меня был такой. Да, видно, поспешил, не созрел я для этого. Ведь для этого натуру надо иметь, чтобы воевать.

‒ Ну, это ты зря на себя наговариваешь. Получается, что у твоего сына натура защищать Родину была, а тебя такой натуры не оказалось. А у кого она есть? Думаешь, у меня её полно, посмотри вокруг, у всех этих ребят её полно?! На словах ‒ да, все мы храбрецы, а как дело доходит до отправки, то колени трясутся. Думаешь, так легко все они собрались и пошли стрелять по живым мишеням. Я тоже сегодня страху на себя нагнал, когда увидел, как завалился враг после моего выстрела, и, представь, я на расстоянии понял, что попал в него, понимаешь, физически почувствовал, как вошла пуля. На расстоянии. У меня случай был ‒ собачку я застрелил из ружья… соседка попросила: мол, собачка старая, под себя ходит. Отвёл я собачку за село, привязал к дереву, ну и стрельнул… Ну, на селе это дело привычное. Закопал потом её, а помню, у меня руки дрожали. Соседка мне в награду банку молока принесла. Не стал её обижать, взял, а пить молоко не смог, и семье не позволил. Вылил молоко хрюшке, а легче на душе всё равно не стало.

‒ Ты где научился так ловко агитировать? ‒ после паузы спросил Михаил. ‒ Наверное, университет окончил?

‒ Нет. Всего лишь колледж. Дело в том, что чувство любви к Родине должно быть у каждого. Если его нет, то и нечего здесь делать. Я ведь тоже попал сюда не просто так. Я со своим фермерским хозяйством нацеплял долгов и решил: «Дай, думаю, съезжу повоюю. Глядишь, что-нибудь да заработаю!». А здесь понял: «Не-ет, брат, не за деньгами ты поехал, деньги ‒ это лишь мнимый повод. Совесть в тебе заговорила, душа повелела так поступить и погнала вперёд!».

Они надолго замолчали, бойцы засуетились, прислушиваясь к разговору сержанта по рации, но раздавшиеся разрывы снарядов заглушили его голос. Один совсем рядом взорвался напоследок, да так, что с потолка блиндажа посыпалась земля, и раздался голос сержанта Силантьева:

‒ Проверить снаряжение! Пополнить БК! Приготовиться к бою!

Все зашевелились, оглядели ранее набитые магазины в разгрузке, укладку гранат и начали ждать окончания вражеской артподготовки, во время которой укробойцы со всех ног бежали навстречу смерти. Когда разрывы закончились, Земляков скал Михаилу:

‒ Ну что, брат, пошли!

‒ Святое дело! ‒ отозвался тот.

Сергей подумал, что он пошутил так. Но нет: вид суровый, глаза смотрят прищуркой.

Раздалась повторная команда: «К бою!», и опять они высыпали из блиндажа, рассеялись по окопам, и сержант напомнил:

‒ За воздухом следите. Дроны могут быть.

И вскоре они действительно появились, причём с разных сторон, и почему-то начали гоняться друг за другом, словно игрались.

‒ Смотри, чего вытворяют! ‒ крикнул Земляков Медведеву. ‒ До нас им и дела нет.

А дроны продолжали играть в «салки», пытаясь друг друга «осалить», и все поняли, что неспроста они устроили карусель. И действительно, вскоре «птички» разлетелись в стороны, но вдруг развернулись и полетели навстречу, пошли на таран, как самолёты, и не понять, где чей дрон, и за кого переживать. Звука столкновения лоб в лоб слышно не было, зато звук взрыва на месте столкновения прозвучал оглушительно, потому что произошёл он на небольшой высоте, и фрагменты дронов упали метрах в пятидесяти от окопов. Так как воздушный бой происходил почти над их головами, то нетрудно было понять, что дроны прилетели с разных сторон: вражеский атаковал, пытаясь сбросить мину в окопы, а наш мужественно встретил его, отгоняя, и как тот ни увёртывался, всё-таки пошёл в лобовую атаку.

‒ Да, зрелище! ‒ удивился Медведев. ‒ Наш молодец!

‒ Это который? ‒ Земляков нарочно попытался уточнить, желая понять настроение товарища.

‒ Тот, кто нападал, тот и наш! Нас же прикрывал.

Тут раздались прилёты мин, теперь из-за спины, и лупили они по серым фигуркам наступавших укров, сразу залегших в рытвинах и воронках. Повторилась утренняя история, прозвучала команда «В атаку!», и все бойцы ринулись вдогонку за противником, заставляя, как зайцев, выскакивать из воронок и во все ноги улепётывать, а разрывы мин сопровождали их. Некоторые враги на бегу отстреливались, и одна из пуль зацепила кого-то из наступавших, и тот кувырнулся на бок, зажал рукой локоть. Кто-то подбежал к нему, помог укрыться в воронке, начал помогать накладывать жгут на руку. Всё это Земляков увидел боковым зрением, прошептал, вспомнив о себе: «Спаси и сохрани!», и старался не отстать от Медведева, теперь уж привычно бежавшего впереди. И стрелял он по-прежнему ловко, не целясь, но в какой-то момент, видимо, промахнулся, и тот, в кого он стрелял, заставил Михаила стрельнуть с колена, более надёжно, и в этот раз пули достигли цели: враг вздёрнул руками, будто оступился, и, выронив автомат, ткнулся лицом в снег.

Дальше преследовать отступавших не было смысла; чтобы при этом не напороться на замаскированного пулемётчика, бойцы отделения развернулись и, наблюдая за небом, перебежками возвращались к окопам. Земляков со стороны наблюдал за товарищем, и не находил на его лице каких-либо чувств, но взгляд его был более открытым, чем при утренней атаке. И Сергей ничего не стал говорить, ни о чём-то спрашивать, а то опять обзовёт агитатором, которым он никогда не был, и не понимал, откуда сегодня к нему пришло желание кого-то поучать, что-то растолковывать. И хорошо, что Михаил оказался терпеливым, более отмалчивался, переваривая в себе то, что ему Земляков наговорил. И в какой-то момент Сергей осёк себя внутренним голосом: «А сам-то ты что же? Ведь не по велению души отправился воевать, а чтобы с долгами расплатиться! Разбаловало нас государство, твой прадед воевал в Великую Отечественную за махорку, и ни у кого мыслей, наверное, не возникало, чтобы ещё что-то просить у государства. Винтовку дали ‒ вот и радуйся!». Земляков помнил рассказы бабушки о том, как они жили в тогдашнюю войну, когда в городских магазинах всё было по карточкам, люди даже в деревнях с голоду пухли, а сейчас все ноют и жалуются на поднявшиеся цены. А как вы хотите, люди, когда страна воюет, хотя она, конечно, не вся воюет, а только какая-то её часть. Остальные, опять же, не все ‒ как ни включишь телевизор ‒ сплошь поют и пляшут. И нет никому укорота, словно те, кто пляшут, живут в иной стране, до которой им и дела нет!».

Рассуждая так, Земляков и себя имел в виду. Разве раньше он думал по-настоящему о том, что творится в мире. Так ‒ прислушивался. Не более. Где-то гибли люди, гремели взрывы, горели здания ‒ это, понятно, не радостные фейерверки. Худо-бедно, а жизнь продолжалась, хотя у всех и каждого проблем хватало. Но опять же все были сыты, спали в тёплых постелях, кто хотел, работой себя обеспечивал. Чего ещё надо. Богатства, денег? Так их чем больше, тем больше хочется. И нет алчным людям в этом предела. Дай каждому из них волю, такой все богатства мира захапал бы. Сергей это и ранее знал, секрета в этом нет, но здесь, на передовой, это ощутил и, главное, осознал по-настоящему. И воевать по большому счёту он пошёл не из-за денег, а ради спокойствия жены, ради сына Григория, ради того, чтобы тот окончил школу с золотой медалью и далее бы шёл учиться.

Утонув в собственных мыслях, Земляков наблюдал за Медведевым, заметив, как тот сразу, как только вернулись в блиндаж, начал набивать магазины, протёр тряпицей кирзачи, наелся тушёнки с галетами и нет-нет да посматривал на товарища, и Земляков не удержался, спросил:

‒ Ждёшь политинформацию? Не дождёшься. Мне бы самому кто-нибудь её прочитал!

Михаил улыбнулся:

‒ А ты заковыристый мужик. Тебе слово, а ты в ответ десять. Молодец, такие умеют постоять за себя и многого в жизни добиваются.

‒ А как иначе. Будешь молчать, проглотят и не поперхнутся. Это дело известное. Как настроение?

‒ Рабочее.

‒ Не расслабляйся. Сержант говорил, что сегодня наше отделение в охранение заступает. Будем своих от диверсантов охранять.

‒ Это как в армии, наряд по части, что ли?

‒ Вроде того.

‒ Ну, это дело привычное, ‒ легко отозвался Медведев, и Земляков понял, что тот очистился от недавней хмари, стал нормальным бойцом.