Ангелы Суджи

29

Следующее утро ‒ субботнее. Просыпаться никто не спешил, а Сергей так и вовсе разоспался. И никто ‒ ни жена, ни сын ‒ не тревожили его сон, закрыли дверь, и он проспал почти до обеда. Спал бы и больше, но закашлялся и долго не мог отдышаться. Придя в себя, он по-барски развалился на постели и впервые за много недель никуда не спешил, никто не давал команд ‒ какая же это благодать. Лежал бы и лежал, но совесть заела. «Вставай, Земляков! ‒ приказал он себе. ‒ Пора в баню собираться!».

О бане он мечтал давно, ещё с того дня, когда в первый день по-настоящему пропотел в трубе, когда бельё и одежда прилипали к телу. Потом это сделалось привычным ощущением, но нельзя до конца привыкнуть к отвратительному неудобству. Позже, в больнице, побывав в душе, смыл с себя тонну пота, копоти и грязи, сделалось полегче, но всё равно оставалось ощущение брезгливости. И вчерашний вечерний душ не помог. Теперь только баня. Поэтому взял телефон и позвонил отцу.

‒ Фёдор Сергеевич! Звоню, как вчера договаривались. Кто-то баню обещал приготовить.

‒ Всё готово: и дрова, и вода, ‒ отозвался отец. ‒ Дай только сигнал.

‒ Даю. Сейчас у нас половина двенадцатого. Часом к двум подъедем с Григорием.

‒ Машина-то заводится?

‒ Григорий говорил, что время от времени заряжал аккумулятор. Даже, в нарушение закона, катался около дома, чего я совершенно не приветствую, если сын пока несовершеннолетний. Так что, думаю, доберёмся.

‒ Лады. Жду!

Село Выселки ‒ родное для Землякова. Здесь он родился, окончил восьмилетку. Потом был колледж, армия, демобилизовавшись, вернулся на родину, устроился в Степном в ремонтной конторе слесарем, познакомился с Екатериной, а вскоре они поженились, и Земляков перебрался к жене. Жили в ту пору тесно: их двое, родители жены, да младшая сестра Екатерины ‒ Маринка. А вскоре и Григорий родился ‒ совсем весело стало. Но на их счастье Маринка вскоре поступила в университет, а когда, отучившись, вернулась в посёлок, то заняла хорошую должность в администрации, познакомилась там с Валерой и тоже вышла замуж. Как молодым специалистам им выделили грант, они купили трёхкомнатную квартиру в многоэтажке, забрали к себе родителей Марины, чтобы те помогали воспитывать родившегося Женьку. Всем работа нашлась. Мать Марины тогда уволилась, суетилась по дому, внука обихаживала, а когда он дорос до детсадовского возраста, она вернулась на работу и жила с мужем в старой квартире. Муж по-прежнему работал в отделе капитального строительства, хотя какое там строительство, если за последние годы в посёлке построили лишь два трёхэтажных жилых здания для переселенцев из ветхого жилья.

Отец же Землякова после смерти жены так и остался доживать в Выселках, хотя Екатерина и Сергей звали к себе. Он по-настоящему занялся пчёлами, которых всю жизнь водил. На пенсии же, когда прибавилось свободного времени, только ими и занимался, и жил при них даже зимой, остерегаясь оставлять ульи без присмотра. Хотя на зиму убирал их в омшаник, держал под замком, но мало ли лихих людей, которых никакие замки не остановят. А так всё под приглядом. И собачка в помощь ‒ голос подаст, если чужаки появятся. Вот и сейчас Пчёлка облаяла подъезжающую «Ниву», но увидев Сергея и его сына, льстиво завиляла хвостом. Сергей знал, что собачка любит варёную колбасу, поэтому выложил ей в миску несколько ломтей, и та забыла обо всём на свете.

Вышел отец: ростом с Сергея, чисто выбритый, седые волосы коротко подстрижены, и Сергей знал, что отец сам себя стрижёт машинкой наголо. Поздоровались, обнялись.

‒ Ну, слава Богу, явился! ‒ оглядывая сына, порадовался он. — А то я все глаза проглядел. Ну, вот и дождался. По ранению приехал в отпуск?

‒ Оно самое, пап. Так что долго париться не могу, а минут десять погреться обязательно надо.

‒ Сам знаешь, каменки у нас нет. Лишь котёл парит, но и это не в каждом доме есть… И где же у тебя рана?

‒ В бане увидишь.

‒ Ну что же. Баня, как видишь, топится, вода в котле греется ‒ специально натаскал из колодца.

‒ Пап, вот тебе Катерина кое-чего из еды собрала. ‒ И подал пакет. ‒ Тут блинчики с мясом, рыба под маринадом, сметана и молоко долгоиграющее ‒ всё, что ты любишь.

‒ Это нам привозят. Автолавка два раза в неделю приходит. Нас здесь всего-то осталось десять семей, какие постоянно живут. Хотели зимой и автолавку у нас отобрать, так мы коллективное письмо в район написали ‒ восстановили.

‒ С вами тут нужно ушки на макушке держать. Чуть чего ‒ «телега»!

Про «телегу» Фёдор Сергеевич не понял, зато спросил у внука:

‒ А ты что же, молодой человек, всё молчишь и молчишь?

‒ Вас слушаю, дедушка, ‒ отозвался Гриша.

‒ Да, ‒ вспомнил Земляков старший, ‒ а банки-то захватили?

‒ В машине лежат. Как же нам без них. Так иногда хочется мядком полакомиться! ‒ сказал Сергей с улыбкой, копируя отца, который так по-местному сам говорил. И никаким телевизором не вытравишь из него этот «акцент».

‒ Ну что, думаю, пора в баню идти, ‒ объявил хозяин.

Они взяли сменное бельё, отец прикрыл дверь веранды, и они гуськом спустились под уклон, где у запруды стояла баня. Фёдор Сергеевич окатил кипятком полок, лавки, и сразу баня наполнилась паром. Увидев сына с разбитым плечом, вздохнул:

‒ Эк тебя хлестануло… Сильно-то не мочи, нельзя. Прикрой полотенцем, чтобы рана не разбухала.

Сергей и сам понимал, что сильно разогреваться необязательно, поэтому наклонился над котлом и принялся глубоко дышать, пока не разогрелся. Ему хотелось прожарить лёгкие, включить их на режим очищения, и он добился своего: начал кашлять, да так тяжко, с таким треском, что начала отходить чёрная мокрота. Он сплёвывал её в банку, чем удивил отца.

‒ Это чего же ты наглотался-то. Что за гадость в тебе поселилась?

‒ Поселилась вот. Не звал, а она сама пришла! ‒ сказал Земляков и почувствовал, что сразу легче задышалось, и дыхание сделалось глубоким, просторным, о каком мечтал последнее время. ‒ Кашлянув напоследок, добавил: ‒ Что и требовалось доказать! ‒ И, ополоснувшись, вышел в предбанник. Дождавшись, когда намоются дед с внуком, он остыл, насухо промокнул рану, и сидел, обсыхая, словно в раю.

Когда вернулись в дом и уселись за стол, Фёдор Сергеевич сказал:

‒ Вы, ребята, как хотите, да и нельзя вам, а я кружечку медовухи махну. Хорошо после баньки.

‒ Выпей, пап, а то тебе тут и не с кем посидеть, поговорить.

‒ Это точно, почти одни старушенции ‒ божьи одуванчики

Перекусив, они принялись чаёвничать. Пока говорили, отец смотрел и смотрел на сына, словно хотел о чём-то спросить, но не решался. Только когда напились чаю и банки заполнили мёдом, а Григорий понёс их в машину, Фёдор Сергеевич спросил:

‒ А ведь ты под землёй в трубе несколько суток под Суджей сидел. Об этом столько разговоров по телевизору было.

‒ Как же ты узнал, что и я там был?

‒ Помнишь у нас тут жил Костя Федосов? Он давно умер, всего-то ему лет шестьдесят было. Так он после армии всю жизнь в Воркуте прожил, на шахте работал, а в Выселки приехал доживать. Столько он наглотался угольной пыли, что до самой смерти дохал. Как, помню, харкнет на снег ‒ чистая сажа. Вот я и подумал, что неспроста ты баню затеял. Не дают тебе покоя лёгкие. Ты с этим делом не шути. Ну так что: прав я или нет?

‒ Прав, прав, ‒ не стал отпираться Сергей. ‒ Шесть дней в трубе провели, а выскочили из неё ‒ сразу в бой вступили. Тогда и пулю словил.

‒ Эх, непослушный ты сын. Говорил же, не ввязывайся в это дело.

‒ Пап, что оставалось делать. Я ещё раньше ввязался, когда свояк соблазнил готовым полем. С него всё и началось. Прошлом летом прогорели из-за засухи, сам знаешь, кредитов нахватали, так, может, этим летом наверстаем. На днях поле пересеяли, дай Бог, чтобы уродилось.

‒ А не рано ли отсеялись-то? Свояку твоему чего же ‒ лишь с плеч скинуть заботу, родственник всё-таки. Только родственник-то дальний ‒ вода на киселе.

‒ Погода позволила, вот и отсеялись. Не своя воля. Ладно, пап, месяц поживу, посмотрю какие всходы будут. Глядишь, погода будет благоприятной. Так что прорвёмся, где наша не пропадала. Нам всего-то и нужен один год урожайный, тогда бы деньги настоящие появились, а деньги будут ‒ свою технику можно приобрести, хотя сейчас, например, мелкие фермеры, вроде меня, комбайны арендуют. Вернее, заключают договора на жатву. Комбайны на юге освобождаются и к нам едут. Всем хорошо: и они с заработком, и нам меньше хлопот с собственной техникой, которая только повышает себестоимость зерна. Так что поживём ‒ увидим, или, как ты любишь говорить, на чём куга, а на чём мох растут.

Пока они разговаривали, от машины вернулся Гриша.

‒ Машина готова к отправке. Можно мне немного проехать?

‒ Только до трассы. И то в честь моего хорошего настроения. На ключи, иди заводи.

Когда сын ушёл, Сергей попросил отца:

‒ Пап, только моим не говори, что я тебе сказал о трубе, а то Катерина слезьми изойдёт, всё настроение собьёт.

‒ Да не собираюсь никому докладывать. Хвалиться-то нечем. А остальное тебе сказал. Да, не забудь банку мёда Валерию передать. Скажи от меня! Держись за него ‒ он тебя выручал и ещё выручит.

‒ Ладно, поедем мы. До отъезда ещё не раз покажусь.

Они у машины обнялись и расстались не в очень-то радужном настроении: хотя и улыбались друг другу, но радоваться-то особенно не от чего. Земляков сел на переднее пассажирское сиденье и скомандовал:

‒ Шеф, в Степной, пожалуйста!

‒ А сколько заплатишь?

‒ Подзатыльника хватит?

‒ Так не интересно.

Григорий, махнув на прощание деду, газанул, но поехал вдоль порядка аккуратно, притормаживая у рытвин в асфальте.

Когда выехали за село, оставшееся в низине, Земляков попросил сына, перед тем как выехать на трассу:

‒ Останови!

Тот остановил машину, хотя и не понял зачем.

‒ Выходи, выходи! ‒ Когда сын вышел, сказал: ‒ Оглядись, посмотри вокруг!

Григорий вышел, огляделся:

‒ И что?

‒ Видишь, какие просторы! Посмотри направо, посмотри налево, оглянись, а жилья не увидишь. И это не в Сибири, например, и не на Дальнем Востоке, а, считай в двухстах километрах от Москвы. Этот простор немцы и прочие французы не раз пытались у нас отнять, завоевать, растоптать. Не получилось и никогда не получится. По одному немцу поставь на каждый гектар ‒ немцев не хватит. Больше я тебе ничего не скажу. Поехали дальше! ‒ И Сергей сам сел за руль, улыбнулся: ‒ А вот то, что передал управление автомобилем лицу, не обладающему таким правом, ‒ мой косяк, но такие уж мы есть. Это как в церкви перед строгим батюшкой: не согрешишь, не покаешься.

‒ Быстро вы! ‒ удивилась Екатерина, когда они появились дома.

‒ Немного погрелись, и хватит. Мне нельзя долго париться после ранения.

‒ А если нельзя, то зачем помчался в Выселки.

‒ Зачем? Повидаться. Отец там всё-таки!

‒ Ну и повидался бы, а чего рисковать в бане?

‒ Ничего особенного. У меня есть заживляющая мазь с антибиотиком, в больнице дали (он вспомнил медсестру Зою), сейчас намажу. Правда, такая мазь не помогла другу. У него через три недели после операции свищ открылся. Собирались вместе выписываться. Я уехал, а он остался. А у него дома жена беременная. Я о нём говорил.

‒ Говорить-то говорил… Но и тебе, наверное, врачи говорили, что рану мочить нельзя, а сам не соблюдаешь рекомендации. Или ты меня так пугаешь?!

‒ Да не мочил я её. Чего тебя пугать. В нашей бане особенно и не попаришься, сама знаешь.

Он снял футболку, взял тюбик с мазью, тампоном из бинта подцепил содержимое и аккуратно нанёс слой лекарства на рубцы. Прошёл к дивану, лёг набок, оставив плечо открытым:

‒ Пусть мазь впитается.

Екатерина села рядом, удивилась:

‒ У тебя и бок какой-то жёлтый.

‒ Только заметила. Сейчас жёлтый, а был синим. Вот такая жизнь, Катюха, и ничего в ней пока не изменишь.